Текст книги "Лекарь"

Автор книги: Юрий Корчевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Как-то, во время краткого отдыха, он разговорился с Иваном о помощнике.

– Есть такая, моя сестрица Наталья! – удивил его Иван.

– А что же ты раньше молчал?

– Так ты не спрашивал.

– Расскажи-ка!

– Она белошвейкой при княжеском дворе. Только отпустит ли её князь?

– Я поговорю с ключарём Афанасием.

Этим же днём Никита переговорил с ключарём, но тот упёрся:

– Не говорил мне Семён Афанасьевич о девице. Я и так Ивана тебе отдал.

Пришлось идти на поклон к князю.

– Может, другого кого возьмёшь? Афанасий её хвалит, говорит – успехи делает, быть ей мастерицей.

– Княже, белошвеек может быть много – истинно женское дело. А помощника лекаря выучить непросто.

– Так ты не видел её никогда, может, она к учению неспособна?

– Брат её, Иван, что у меня в помощниках, за неё ручается.

– Да? Тогда другое дело, забирай. Передай Афанасию – я дозволил.

Всё, теперь мнение ключаря ничего не значило. Как сказал хозяин, так и будет. Вообще-то Никита подумывал о том, как выкупить у князя здание лекарни и холопов – того же Ивана. Ведь он его многому научил, а вздумает князь его забрать, да в скотники определить, или в банщики – и не возразишь. Холоп ведь княжий. Только денег пока не хватало. По прикидкам Никиты надо было собрать на здание ещё рублей пять. Но только он набирал необходимую сумму, как шли непредвиденные траты: на кровати, инструменты – да на ту же зимнюю одежду. А ещё – момент удобный выбрать надо, когда князь в настроении, и подойти издалека.

Утром к лекарне подъехал возок. Из него выбрался подьячий Посольского приказа, Тимофей. Никита удивился – неужели снова заболел?

Войдя в комнату, подьячий отбил поклон.

– Здрав буди, лекарь.

– И тебе здоровья, Тимофей! Неуж заболел?

– Бог миловал! Посольство к нам прибыло польское, да заболел посол-то. Вчера ещё с царём-батюшкой на приёме был, а ночью спать не мог. Я сразу о тебе вспомнил, привёз.

– Так веди его сюда.

Тимофей вывел из кибитки посла, завёл его в комнату.

Одет посол был богато, одна цепь золотая на шее не меньше фунта весила. Но лицо страдальческое, на ногу едва ступает.

Тимофей усадил посла на табурет, снял с него шубу.

По-русски посол говорил неплохо, но с польским акцентом.

– Нога болит – спасу нет, огнём горит и дёргает.

Ванюша помог стянуть с посла сапоги, снять чулок. В соответствии с европейской модой штанишки на после были короткими, чуть ниже колена.

Одного взгляда Никите хватило, чтобы понять – абсцесс.

– Резать надо, гной у тебя.

– Может, мази попробовать или попарить?

– Гангрену получишь, ногу отрезать придется. Да и то – если успеешь.

– Как не вовремя! У меня встречи с Алексеем Михайловичем. Если не приду, как переговоры вести?

– Я могу абсцесс вскрыть, гной выпустить и ногу перевязать. На переговоры с царём сходишь – и сюда.

Недолго подумав, посол махнул рукой:

– Режь! Вторую ночь я не вынесу!

Поляка уложили на стол, и Иван обработал голень переваром. Эфирного наркоза Никита решил не давать. Он вскрыл гнойник. Хлынул гной, запах пошёл тошнотворный.

Гной Никите не понравился, потому как слегка синевой отдавал. Гной всегда инфекцией вызывается, а вот такой, с синевой, даёт синегнойная палочка. С такой и в условиях современного ему стационара, с применением серьёзных антибиотиков и промыванием раны справиться непросто.

Холодный пот потёк по спине Никиты. Если поляк выздоровеет, ему сильно повезёт. Но, кажется, дело пахнет осложнениями – медицинскими в виде флегмоны или гангрены, и политическими. Поди докажи потом, что специально посла не зарезал! Международный скандал! Ему только этого не хватало!

Он развёл самогон раз в десять и прополоскал им рану. Поляк заорал от боли. Понятно – щиплет и жжёт, не фурациллин или так необходимая перекись водорода. Засыпал в рану порошок из толчёного мха. Разрез зашивать не стал, пусть гной свободно вытекает. Сделал перевязку.

Поляк был бледен – больно всё-таки.

– Парить ногу нельзя, – принялся втолковывать ему Никита, – напрягать нежелательно. Сходишь на встречу с царём – и сюда. Ночь здесь, в лекарне проведёшь, а утром перевязку сделаем. Не скрою, болячка у тебя серьёзная. Отнесись к ней со всем тщанием, иначе можешь ногу потерять.

Поляку помогли спуститься со стола, одеться.

– А ведь легче стало, – улыбнулся он. – Пся крев, меня пугали – в Москве путного лекаря не найдёшь, одни варвары.

Подьячий помог послу надеть шубу. На прощание поляк сунул Ванюше в руку польский злотый. Сумма изрядная, обычно платили медью или серебром.

Не откладывая в долгий ящик, Никита решил за ужином поговорить с князем о лекарне. Разговор первым не начинал, само получилось.

– Никита, я слышал – к тебе посол польский приезжал сегодня?

– Был. Гнойник у него на ноге большой, вскрывал. Только боюсь я, как бы заражения крови не было.

Князь задумался:

– Не дай Бог! Лекарня-то мне принадлежит…

– Продай.

– Кому?

– Я выкуплю. Скажи, сколько стоит?

Князь и скажи:

– Одна монета золотом!

Никита тут же достал польский злотый и выложил перед князем.

– Отныне лекарня и вещи в ней мои?

– Так! Уговор дороже денег. Но если и случится в ней чего, весь спрос с тебя.

– Я понимаю. Тогда продай мне Ивана и Наталью, сестру его. Твои же крепостные.

– Эка ты взялся! За Ивана пять рублей серебром, за Наталью – три.

Никита наскрёб денег только на Ивана. Пять рублей серебром – это много, столько платили за ремесленника высокого мастерства.

– Тогда пиши, князь, купчую. И на дом каменный, и на Ивана. А за сестру его позже отдам, как наберу.

– Я подожду. Но личным лекарем моим ты будешь по-прежнему.

Князь кликнул слугу, принесли бумагу, чернильницу и перья. Князь сам написал купчую, скрепил печаткой с пальца на сургуче и вручил Никите.

– Владей!

Никита обрадовался. Но головной боли прибавилось. Теперь и о дровах для печей в лекарне заботиться самому надо, и о жилье для Ивана. Коли он по купчей теперь холоп Никиты, так тот его кормить должен, одевать и жильё предоставить.

Следующим днём Никита Ивана обрадовал:

– Лекарню я у князя выкупил – и тебя заодно. Теперь ты мой холоп. Но только я тебе вольную даю, отныне ты человек свободный. Сейчас бумагу напишу. Вот только на сестру твою денег не хватило – но это пока. Как заработаем, так и до неё очередь дойдёт.

Тут же Никита написал вольную на Ивана. Теперь здание лекарни принадлежало ему, Никите, а вот Иван отныне был свободен.

– Ваня, ты теперь временно в лекарне поживёшь, а как заработаешь денег, угол себе снимешь. И кушать и одеваться сам будешь – ты теперь вольный человек. А коли ситуация изменилась, спрашиваю: ты согласен у меня работать?

– Конечно! – Ваня был ошарашен происшедшими с ним переменами и не знал – радоваться ему или огорчаться. О холопе князь заботился, а теперь всё самому надо. Потом неожиданно спросил:

– Так ты, Никита, и жалованье мне платить будешь?

– Буду – с сегодняшнего дня.

– А сколько?

Тут уж Никита задумался.

– Пока алтын в месяц.

– Погоди, так ты же меня у князя выкупил?

– Пять рублей серебром отдал.

Ваня неожиданно рухнул на колени:

– Спасибо, Никита! Ещё отец мой деньги копил из холопов выкупиться, да не довелось – откуда у крестьян такие деньги? А вот сбылась мечта его. Свободен я ноне!

– Только дошло? Вставай с колен, ты свободный человек!

– Ввек не забуду твоей доброты, Никита!

– Сестру твою ещё выкупить надо, князь за неё три рубля требует.

Ваня только головой кивнул – говорить он не мог из-за избытка чувств, на глазах его выступили слёзы.

Наталья теперь работала под руководством Ивана – он делал перевязки и её учил этому. Иногда на операции Никита брал обоих.

Сестрица Ивана оказалась хваткой, в брата, и в довершение всего – трудяга. Никита не видел, чтобы она праздно сидела. Если пациентов не было, она резала полотно на бинты или чистила инструменты – точил и правил их Иван. Кожа – субстанция плотная, ланцеты тупятся быстро, как и ножницы.

Польский посол несколько дней приезжал на перевязку. С каждым днём его состояние улучшалось, а вместе с ним поднималось настроение Никиты. Похоже, всё обошлось. Ведь случись гангрена или умри посол, все шишки посыпались бы на Никиту. Нет, диплома у него никто не спросил и выговора не объявил. А вот выдать Польше для разбирательства могли бы – Никита это только задним числом осознал. Или Польша могла бы штраф потребовать. Тут уж одним злотым не обошлось бы.

Январь выдался лютым, морозным, печи в домах топились едва ли не круглосуточно. Снегу намело изрядно.

Каждый сезон имеет свои болезни. Осенью и весной – это обострения язвы желудка и двенадцатиперстной кишки, а зимой – отморожения. Немного проморгал – и вот уже нос отморозил, и щёки. Так окружающие сразу говорят, что кожа побелела, надо растирать. Хуже с ногами – их окружающим не видно. Иногда даже тепло одетые ноги морозили, если долго сидели неподвижно. Хуже всего приходилось путешествующим: купцам, ездовым, служивым людям, курьерам – да просто попавшим в непогоду.

И посыпались к Никите обмороженные. Нос и щёки, как правило, отходили. Кожа, конечно, облезала, но кровоснабжение головы и лица хорошее, восстановление шло быстро. Хуже дело обстояло с пальцами ног и стопами. Они дальше всего удалены от сердца, и кровь к ним поступает с уже пониженной температурой. На морозе ноги сначала мёрзнут, а потом теряют чувствительность. Человек успокаивается, а пальцы отмерзают. И стоит с мороза зайти в тепло, как пальцы начинают дико, до крика болеть.

Вот такой пациент и приехал к Никите, причём сам, на санях. Кое-как приковыляв в кабинет, он упал на лавку.

– Лекарь, выручай! Пальцы на ногах болят – сил нет, едва до утра дотерпел.

Ванюшка помог болящему снять валенки, размотал портянки и отшатнулся в ужасе. Пальцы ног были чёрные, как будто обугленные.

– Как же ты так ухитрился, купец?

– С обозом к Москве, домой, из Суздаля возвращался. Буран метёт, мороз крепкий. Заплутали немного – путь-то санный замело. Замерзать стали, деревья принялись рубить, костры жечь. Вроде до утра кое-как дожили. А домой вчера приехал, разделся, согрелся, горяченького поел, попил. А ночью криком кричал, так болят, как будто грызёт их зверь невидимый.

– Плохо дело, купец. Как звать-то тебя?

– Герасим.

– Пальцы отрезать придётся.

– Да ни в жизнь! Как же я без пальцев? Кто меня кормить будет?

– Жить без пальцев будешь, и ходить тоже. А если ничего не делать, обе ноги пропадут. Омертвели пальцы-то; гниль вверх пойдёт – придётся по колени ноги отнимать.

Купца прошибла слеза. Потом он в ярости сорвал шапку и швырнул её на пол:

– Вот жизнь проклятая! Куда ни кинь – всюду клин! Режь!

Ему тут же дали наркоз и удалили по четыре пальца на каждой стопе. Большие пальцы удалось сохранить – они самые главные, опорные.

Отойдя от эфира, купец сначала матерился, как последний разбойник. Потом пришёл в себя и первым делом посмотрел на ноги.

– Слава богу, целы!

– Целы, Герасим! И даже по большому пальцу на каждой стопе удалось сохранить. Плясать не будешь, но ходить – вполне. Полежишь у меня неделю, а то и дней десять – мази поприкладываем, перевязки поделаем.

– А лошадь как же? Она же у лекарни стоит! Замёрзнет, да и кормить надо.

– Что же ты сам приехал, без родни?

– Одни бабы дома. Мать-старуха, жена да три дочки. Кому ехать?

– Тогда сказывай помощнику моему, где живёшь – он лошадь домой вернет. Жалко животину!

Купец объяснил, как к нему добраться.

– На Варварке – там церковь на углу, третий дом по правую руку. Спросишь дом купца Яхонтова – меня там каждая собака знает. Только пусть он не говорит моим, что пальцы отрезали, пусть скажет – лечится, мол. А то день и ночь выть будут. Придёт время – сам вернусь, на ногах.

– Как изволишь. Ваня, всё понял?

– Как не понять? Так я поехал?

– Давай.

А через час пришёл к Никите ещё один обмороженный – на этот раз служивый. Этот верхом ехал, поморозил левую ногу – с той стороны ветер дул, а у него на ногах сапоги.

Сапог с портянкой разрезать пришлось – нога распухла и приобрела багрово-чёрный цвет. Стопу вынуждены были ампутировать.

Наркоз давала Наталья, а оперировал Никита без помощника. Постарался по максимуму ногу сохранить, и потому вычленил стопу по плюсневым костям, сохранив пятку. Хромать будет, но ходить без протеза сможет.

С протезами вообще была беда – не делал их никто. У кого нога по колено ампутирована, сами выстругивали деревяшку, крепили её ремнями к бедру и поясу. Ходить было неудобно, деревяшка тяжёлая.

Да что инвалиды – на больных чиновников внимания не обращали. Коли выжил – повезло, а нет – стало быть, Бог прибрал. Естественный отбор, а по сути – варварство. А сколько каждую зиму в Москве, как и по всей Руси, замерзало бездомных, нищих, да и просто сбившихся с санного пути? И находили их только по весне, когда стаивал снег.

Мини-стационар не пустовал, все десять коек были постоянно заняты, плановые операции выполнялись в порядке очереди. Да и что такое десять мест для огромной Москвы? Конечно, жили тогда в первопрестольной не миллионы, как сейчас, а сотни тысяч, но и лекарня только одна. И рад бы Никита расшириться, да здание уже не позволяет. И даже купи он больше – где персонал взять?

Глава 6
ЛЮБАВА

Прошла зима с её холодами и метелями, отшумела, отгуляла весёлая Масленица. Повеяло теплом. Солнце светило ярче, день удлинился. Снег стал ноздреватым, набух водой, превращаясь в кашу днём и замерзая по ночам. В такую погоду не знаешь, как и одеваться. Утром в шубе куда как хорошо, а в полдень уже жарко, пот в три ручья по телу течёт.

Дороги в окрестностях Москвы развезло, расквасило. Днём они были вообще непроезжими, лишь под утро торговые люди ещё пробирались с товаром, да крестьяне с припасами с огородов и полей, что летом собрали. Полозья саней ломали замёрзшую за ночь ледяную корку, проваливались в ледяную кашу, и лошади выбивались из сил, волоча за собой сани с грузом.

Но и купцы своего упустить не хотели. Ещё неделя-другая – и на санях уже не проедешь, как и на подводе, а реки льдом скованы, суда на берегу своего времени ждут. Кто не успел за зиму запасов сделать – вовсе беда. Только торг и выручал, однако же цены на нём поднялись: за труды да за риск купцы свою копейку получить желали.

В распутицу все старались дома сидеть, даже городские – на улицах слякоть и грязь непролазная.

Но по мере того как сходил снег, из-под него появлялись кучи мусора, а иногда и трупы. Кто замёрз по пьянке, не в силах добраться до дома после царёва кабака, кого за медный грош разбойники жизни лишили. Убивали-то бедных – богатые на возках ездили, с охраной из добрых молодцев. И с каждой такой находкой по городу слухи ползли, перевирались, украшались жуткими подробностями.

В один из промозглых, не по-весеннему холодных дней на приём к Никите заявился невзрачный человек. Понять по одежде, кто он такой, не получалось.

– Как звать-то? Чем на жизнь промышляешь? – поинтересовался Никита.

– Головы рублю, палач я, – скромно представился пациент.

Никита невольно отодвинулся – так близко палача он видел впервые. Даже как-то не по себе стало. Встретились две противоположности: он, Никита, людей лечит, старается жизнь им спасти, а напротив него сидит человек, лишающий их жизни – как белое и чёрное. Да ладно бы ещё – жизни лишал, так ведь он ещё и пытает несчастных на допросах. На дыбе подвешивает, суставы выкручивает, ноздри рвёт, языки отрезает – прямо страшное кино, только реальное.

Видимо, палач узрел на лице Никиты отвращение или брезгливость и сказал обиженно:

– Работа как работа, не хуже других иных. А звать меня Антипом.

– Ну ладно, Антип, – слегка усмехнулся Никита, – рассказывай, где, что и как болит.

Никита не делил пациентов на бедных или богатых, мужчин или женщин – каждый человек хочет быть здоровым. Но палач? Его руки в крови не по локоть даже – по шею! Да, бывают болезни неприятные, дурно пахнущие, вроде гнойников, даже смердящие невыносимо – как остеомиелит со свищом, или внешне выглядящие не просто ужасно, а тошнотворно. Неподготовленный человек после таких зрелищ в обморок упал бы или не ел неделю.

Никита же воспринимал это как данность. Человек не виноват, что с ним приключилась беда. А вот сейчас пересилил себя с трудом. Это каким же каменным сердцем нужно обладать, каждый день пытая людей или рубя им головы? Наверное, для такой службы надо вовсе не иметь нервов, сострадания, милосердия и много чего ещё.

Всё-таки он собрался и осмотрел палача.

По жалобам, симптомам и при осмотре он заподозрил опухоль желудка. Был один признак, знакомый ещё врачевателям Древней Греции: человек начинает испытывать отвращение к мясной пище, хотя раньше вовсе не был вегетарианцем.

– Оперировать тебя, Антип, надо. И чем скорее, тем лучше. Похоже, опухоль у тебя внутри.

Антип сразу поник. Что такое «рак», он явно не знал, но предстоящая операция пугала. Слишком много боли он причинял другим и потому боялся боли сам.

Никите даже интересно стало. Наверняка у него семья есть, дети. Вот как он, отмыв от чужой крови руки, приходит домой, целует жену, гладит этими руками детские головы? Для него это было дикостью.

Однако Антип взял себя в руки и стал расспрашивать, больно ли это, сколько стоит, и задавал ещё массу других вопросов. Причём вопросы не сильно отличались от тех, которые задают в аналогичных ситуациях пациенты в двадцать первом веке – суть человеческая одна.

Выяснив всё, Антип обещал подумать и ушёл, а Никита вздохнул с облегчением – для него общение с палачом было тягостным. Он даже подумал – а не плюют ли вслед Антипу горожане? Только потом дошло, что палачи надевают на голову капюшон с прорезями для глаз, чтобы их потом не опознали. В других странах – той же Франции, например, были целые династии палачей. На Руси про такую преемственность Никита не слышал. Неужели на эту мерзкую службу люди идут добровольно, за деньги? Да и не такие большие деньги должны палачу платить. Наверняка бояре, ведавшие Пыточным приказом, сами в душе палачей презирали, хотя понимали их нужность для приказа.

Никиту редко что могло удивить или шокировать, но встреча с палачом просто выбила его из колеи. Даже Иван обратил внимание:

– Что-то случилось?

– Неможется что-то, голова разболелась, – соврал Никита.

– Лучше всего отдохнуть. Ты, Никита, перетрудился. Шутка ли – за седмицу восемь операций.

Говоря по совести, оперировать палача Никите не хотелось – ну не лежала душа.

Антипа не было несколько дней. Никита успокоился и даже решил, что это к лучшему. Только не зря поговорка есть: «Вспомни чёрта – он и появится».

Около двух часов пополудни Антип явился и уселся на лавку напротив Никиты.

– Всё, лекарь, сил терпеть нет. Что будет, то будет. Один раз помирать, а мучиться больше я не желаю, – с этими словами Антип достал деньги и положил их на стол.

Ох, как не хотелось Никите его оперировать! Но и отказать пациенту – грех, клятву Гиппократа всё-таки принимал. Да и не в клятве дело – невзлюбил Никита пациента. Редко так у него бывало, но всё-таки, и вот опять такой случай. Подавив вздох в зародыше, он кивнул. Тем более – две койки свободны, деньги нужны – на те же дрова, ту же воду. В Москве вода неважная была, из Яузы да Москвы-реки только для мытья полов и годилась. Хорошую, чистую воду водовозы из Мытищ возили, а за каждую бочку платить надо. Зато и вода у них вкусна.

– Иван, проводи Антипа в палату, пусть раздевается пока. Да Наталью зови, оперировать будем.

Это в его времени у больного анализы брали, другие обследования делали – рентген, УЗИ, ЭКГ. А у Никиты в лекарне с этим просто. Нужна операция – ложись на стол, здесь и сейчас. Он и рад бы обследовать больного, чтобы неприятных сюрпризов избежать, да только где он, рентген?

Антипа уложили на стол, привязали руки и тело к столу: выходя из эфирного наркоза, пациенты иногда буянили.

Палач же испугался того, что его привязали:

– Лекарь, верёвки-то зачем? Неуж так больно будет, что не утерплю? Ты не говорил.

– А это чтобы ты не убежал, не расплатившись, – пошутил Никита.

– Я расплатился! – возмутился Антип.

– Наталья, пятьдесят капель, – не обращая внимания на реплику Антипа, скомандовал Никита.

В комнате запахло эфиром.

– Антип, считай вслух.

– Что считать?

– Да что хочешь, хоть овец.

– Одна, две, три, – голос Антипа становился всё глуше, и на счёте «семь» замолк.

Кожу на животе Иван переваром ему уже обработал.

Никита перекрестился и сделал разрез, как привык в таких случаях – по белой линии живота. Добрался до желудка и поразился: чёрт, да как же Антип терпел? Плотная опухоль была размером с кулак, – едва ли не в треть желудка.

Никита застыл, соображая, что предпринять. Удалять желудок надо – это само собой, только это возможно, если метастазов нет. Он повертел желудок. Опухоль не проросла в поджелудочную железу, лимфоузлы не увеличены. Значит, можно продолжать операцию, и есть надежда, что после неё пациент будет жить достаточно долго.

Никита взял в руки ланцет. А не чиркануть ли им по аорте? Минута – и палач мёртв. Тогда зачем начинал? Антип и так бы умер месяца через три, и не надо было даже в мыслях брать грех на душу. А если Никита убьёт его сейчас, чем он будет лучше этого Антипа? Сам станет палачом. Нет, надо делать всё, как должно. Он не Господь, чтобы распоряжаться чужими жизнями.

Резекция желудка – операция сложная и для хирурга утомительная. Только часа через три Никита наложил последние швы на кожу. Теперь пусть высшие силы решают, останется палач жить или умрёт.

Конечно, у Никиты, как и у любого другого врача, были смертельные исходы. Причин тому много: запущенная болезнь, слабое состояние пациента, не выдержавшего операции и наркоза, травмы, несовместимые с жизнью, – даже неудачное стечение обстоятельств. И потом, врачи тоже немного верят в мистику: ведь если на дежурство привезли пациента с ножевым ранением в живот – обязательно жди такого же второго. Закон парных случаев.

Но смерть пациента врач всегда переживает. Неправда, что доктор со стажем «выгорает». Так же чувствуется чужая боль, только доктор дистанцируется. Ведь если он расклеится и начнёт пускать слёзы сочувствия, помощник, избавляющий больного от страданий, из него выйдет плохой. И неправда, что врач любит пациента. Как можно любить чужих людей, которых и видишь-то в первый раз? Журналистский штамп, не более. Уважать человека, попытаться облегчить его страдания – это точнее. А подводя итог, можно сказать: у каждого врача – своё кладбище. Гордиться нечем, но такова жизнь. Каждый из нас смертен, у каждого есть свой смертный час, когда придёт за ним Старуха с косой.

Удивительно, но Антип быстро пошёл на поправку. На второй день после операции он уже сидел в постели. Перевязки переносил стоически, даже не стонал. Единственное, на что сетовал – нельзя есть. Был бы зонд – покормить можно было бы, но где взять резиновую трубку?

На четвёртый день, чтобы пациент не умер от голода, пришлось делать ему питательную клизму. Неблагозвучно? Так ведь в медицине не только белые халаты, но кровь, гной и неприятные запахи. Кто брезглив, тому в медицине делать нечего.

Был такой способ кормления. Делали бульон и вводили его клизмой в прямую кишку. Всасывался бульон хорошо, и это позволяло протянуть пациента до его кормления естественным путём.

А через неделю после операции Антипу разрешили есть жиденькие кашки и супчики, но он и этому был рад. Поразительно, но и на такой еде он порозовёл, а щёки слегка округлились. А когда Никита снял швы, и вовсе едва в пляс не пустился.

– Домой пойду, семья соскучилась.

Никита объяснил ему, что и как есть – для таких пациентов это важно.

Антип поклонился, уходя:

– Ввек не забуду, благодарствую.

Палач ушёл. Впрочем, для Никиты он был уже пролеченным пациентом. Хотя, вспоминая его, Никита стеснялся своей слабости – ведь без малого едва не зарезал мужика, колебался ещё, как поступить. Слаб всё-таки человек.

Из лекарни Никита в церковь направился, на вечернюю молитву. Не сказать, что он был воцерковлённым человеком, но в храм Божий периодически ходил. Поставишь у образов свечи, постоишь – и на душе легче становится. А сейчас шёл, чтобы святой Пантелеймон дух его укрепил, не дело колебаться во время операции – продолжать её или…

А выходя из храма, Никита столкнулся в дверях с девушкой. Поразила она его. Лицом симпатичная, но не красавица, фигура под одеждой свободной скрыта. Но вот глаза! Колодцы синие, бездонные, чистые, как у ребёнка. Никита как глянул, так и утонул в них.

Только вот девушка с сопровождающей была – то ли матушка, то ли служанка. Посмотрела на Никиту подозрительно, как цербер. И по одежде не понять – кто такая? Купеческая ли дочь, боярыня или поповна?

Никита тут же к нищему на паперти направился – тот всё время здесь стоял. Указал рукой на парочку:

– Кто такие? – и медяк в ладонь сунул.

– Та, что постарше – Мария Матвеевна, вдовица купца Пантелеева, – ответствовал ему нищий, – он о прошлом годе в бане сгорел. А с нею дочка, Любава.

– Люба, что ли?

– Можно и так.

– А часто ли они в церковь ходят?

– Да каждый день их вижу.

– Далеко ли живут?

– Да ты, никак, глаз на дочку положил? Не советую. И другие к ней подкатывались. Но как о долгах узнавали, так сразу весь интерес и пропадал.

– Откуда о долгах знаешь?

– Кто же их на улице не знает? Лавку купеческую отобрали, прислуга разбежалась. Того и гляди – дом отберут.

Похоже, этот нищий был в курсе всех дел прихожан. Да и что удивительного? То одна богомольная старушка с ним поговорит, то другая новостями да сплетнями поделится. А околоток велик ли? Ведь в храм ходят одни и те же – кто поблизости живёт.

– Что, парень, остудил я твой пыл? – усмехнулся нищий.

– Нет.

Никита шёл к боярину домой и размышлял. Немного денег он скопил, можно дом купить, а то он сейчас как приживалка у боярина. В голове мелькнула шальная мысль – а не купить ли дом купца Пантелеева? Найти тех, кому купец должен был, отдать долг – под роспись, честь по чести, чтобы не было потом проблем. Но и сомнение было. Купит он дом купеческий за долги, а Любава даст ему от ворот поворот. Или ещё того хуже – согласится с ним встречаться только из чувства благодарности за выкупленный отчий дом? Такого поворота Никита вовсе не хотел. Ведь он с девушкой совершенно незнаком, только глаза её видел. Может, он ей не понравится. А как узнаешь?

Никита был молод, активен и даже среди своих современников выделялся настойчивостью и целеустремлённостью. Попав в другое время, он боролся на первых порах за выживание. Кормить его было некому, приютить, дать кров над головой – тоже. Руки были, голова, а денег не было. Нашёлся добрый человек, помог, благодарен ему Никита. А ведь не только работой жив человек, тем более – молодой. Хочется общения с противоположным полом, и – да чего там – любви! В природе весна, снег сошёл, лёд на реках вот-вот тронется. И в душе томление, сердце общения просит. Вот и сейчас он решил действовать, а не ждать.

Следующим днём после работы Никита вновь направился в церковь.

У порога храма стоял вчерашний нищий. Увидев Никиту, он ухмыльнулся:

– Пришли они уже.

Никита медяк в ладонь попрошайки опустил – всё-таки вчера нищий кое-какую полезную информацию ему дал, и не исключено, что ещё что-то скажет.

Войдя в храм, он остановился. С улицы в церкви было темновато, только свечи горели, тускло освещая обширный зал. Когда глаза адаптировались, он принялся разглядывать прихожан. Вот вроде похожие фигуры. Он медленно подошёл и встал метрах в пяти сзади.

Священник закончил читать молитву, прозвучало последнее «Аминь». Народ перекрестился и потянулся к выходу.

Никита пошёл за девушкой, рядом с ней – матушка её, как и вчера. Он приотстал, чтобы не казаться невеждой и наглецом.

Никита шёл за ними до самого дома, и видел, как они зашли в калитку. Забор вокруг дома был добротный, и дом каменный, под «круглой» крышей – как называли четырёхскатную кровлю. Причём крыт дом был медными листами, и это говорило о том, что купец в своё время был успешен и имел достаток. Впрочем – всё уже в прошлом.

Ну вот и адрес известен.

Никита направился домой к боярину. По дороге пытался справиться со смутными сомнениями в душе – не торопит ли он события?

С женщинами ему хронически не везло. Взять ту же Венеру. Променяла она его на хлыща с «БМВ», потом вернуться попыталась. Но, обжёгшись на молоке, будешь и на воду дуть. Как-то пообщаться бы поближе, поговорить, понять – что за человек. Бывает же: смотришь на женщину и любуешься лицом, фигурой. А как рот красавица откроет, так всё обаяние разом и исчезает, потому как глупа непроходимо. Любаву к красавицам отнести нельзя, но ведь приворожила она его чем-то? А как с ней общаться? Дома мамаша, а сидеть и караулить у дома, когда девушка выйдет, времени нет; да и торчать на улице, привлекая внимание прохожих, не хотелось.

Несколько дней он раздумывал – что делать? И ни одной умной мысли в голову не приходило. Все эти дни в церковь он не ходил, а когда пришёл, нищий на паперти его огорошил:

– Давненько тебя не было! А знаешь, дом-то купеческий на торги выставили!

Никиту пробил холодный пот. Дождался!

– Кто?

– Знамо кто, купец Куракин! У него расписка долговая. Дом-то ему не нужен, у него свои хоромы покраше будут, с поверхом.

– Ты-то откуда знаешь? Сорока на хвосте принесла?

– Так он на моей улице живёт, не далее как сегодня похвалялся.

– Может, знаешь, за сколько дом продастся?

– А какой тут секрет? Двенадцать рублей серебром.

Никиты мысленно выругался. У него не хватало денег – два рубля. Это много, за неделю не заработать. С учётом расходов на лекарню и жалованье помощникам необходимо два, а то и три месяца – как повезёт.

Решение пришло сразу: надо идти к князю и просить недостающие деньги в долг.

В церковь Никита не пошёл. Дав попрошайке очередной медяк, он направился к боярину.

По случаю вечернего времени Семён Афанасьевич был дома, в трапезной. Увидев Никиту, он махнул рукой:

– Иди, попробуй диковины заморской.

– Доброго здоровья, Семён Афанасьевич! Чем удивить хочешь?

– Чаем, из Синда привезли. Дорогой – ужас просто. Все хвалят, а я понять не могу – трава и трава.

Никите налили в кружку, и он отхлебнул. Ощущение – как от спитого чая.

– Я сейчас.

Никита прошёл на кухню – она называлась «поварня». На стенах медные кастрюли и сковороды развешаны.

– Леонтий, – обратился он к повару, – покажи, как ты чай заваривал.

– Очень просто: в тёплую воду бросил щепотку, и всё.

– Кипяток есть?

– Как не быть? Завсегда имеем.

– А горшок глиняный?

– Хоть два десятка!

– Тогда смотри, я покажу – как надо.

Никита ополоснул горшок кипятком, чай в мешочке понюхал. Пахнет хорошо, добротным листом. И листья крупные – он любил такие.