Текст книги "Лекарь"

Автор книги: Юрий Корчевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

Никита распахнул дверь:

– Помогите государя на постель перенести.

– Жив Алексей Михайлович-то?

За головами бояр Никита увидел бледное лицо Елагина и кивнул ему. Вид у того сразу переменился.

Бояре ввалились в дверь, протискиваясь и отталкивая друг друга.

– Хватит четверых! Остальным выйти, царю свежий воздух нужен.

Государя подняли шесть человек, и на руках он буквально поплыл по воздуху, очутившись на постели.

«Дохтур» обтёр лицо царя, проявляя заботу. «Лучше бы ты раньше заботу проявлял, когда царю плохо стало», – подумал Никита.

Бояре вышли, заголосили за дверью, и кто-то закричал даже:

– Жив государь, обошлось лихо!

На него тут же прицыкнули:

– Тихо! Государь почивает!

«Дохтур» подошёл к лотку с удалённым аппендиксом, поглядел внимательно, ткнул пальцем.

Никита тут же заметил:

– За царём уход и пригляд нужен. Я три дня буду тут безотлучно. Ты будешь помогать.

– Да, конечно. В чём моя помощь нужна?

– Инструменты от крови отмой, и матрас пусть принесут – я тут спать буду.

– Так не принято, – опешил «дохтур», – при царе постельничий быть должен.

– Пусть будет, – кивнул Никита. – А если государю плохо станет, постельничий помогать будет?

«Дохтур» окончательно растерялся – раньше таких ситуаций во дворце не было.

Англичанин ушёл, собрав инструменты, – хоть какая-то помощь будет. После операции спесь с него слетела, как шелуха.

Никита подошёл к Алексею Михайловичу, посчитал пульс, потрогал лоб – не температурит ли?

Царь открыл глаза. Взгляд его стал уже осмысленным, не таким, как сразу после наркоза.

– Где я?

Конечно, вокруг не привычные стены и обстановка Теремного дворца, который остался в Кремле.

– В Вязьме ты, государь. А я не апостол Пётр, а лекарь. Операция прошла успешно, теперь выздоравливать надо.

Алексей Михайлович помолчал, собираясь с силами и мыслями, и вдруг выдал поговорку, которая Никиту удивила:

– Есть две самые тяжёлые на свете вещи – выхаживать старых родителей и Богу молиться.

Сказав такую длинную в его состоянии речь, царь прикрыл глаза и ровно задышал.

Никита распахнул окно. Воздух в комнате был насыщен запахами эфира, крови. Он прикрыл царя одеялом под самый подбородок – не хватало только, чтобы высокородный пациент простудился.

За окном по зимнему времени рано начало темнеть. Никита закрыл окно – в комнате было свежо.

Двое холопов принесли топчан с матрасом и подушкой.

Вернулся англичанин с вымытыми инструментами. Никита пересчитал их и уложил в кофр.

От «дохтура» пересчёт инструментов не укрылся.

– Неужели ты меня в краже инструментов подозреваешь? – возмутился он.

– Тихо! Царь почивает. А неужели ты инструменты не считаешь?

– А зачем? – удивился англичанин.

– Пойдем, выйдем – поговорим.

Состояние царя не внушало Никите опасения, и полчаса вполне возможно было передохнуть. Тем более что Никите хотелось есть и в туалет.

Первым делом он посетил отхожее место. Потом спросил «дохтура» насчёт обеда.

– Святая Мария! Ты же голоден! Прости, я должен был позаботиться…

Никиту отвели в небольшую трапезную для обслуги, и он поел. Англичанин же сидел напротив и прихлёбывал чай.

Насытившись, Никита продолжил:

– Любой лекарь, особенно при полостных операциях, должен знать, сколько и какого у него инструмента. Причем как до операции, так и после. И считается обычно, когда основной этап позади и осталось только наложить швы.

– Это чтобы инструмент в брюшной полости не забыть? – догадался Самюэль – так звали «дохтура».

– Именно! Неужели у вас в Британии не так?

– У нас полостные операции – большая редкость, пациенты не выдерживают боли. А скажи, Никита, – тебя ведь Никита звать? Я слышал, когда князь так называл тебя. Зачем ты руки спиртом мажешь и живот больному протираешь?

– Чтобы нагноения не было.

– На вату, что царю на лицо клал, что ты капал? Я полагаю – какую-то чудодейственную смесь, от которой человек чувств лишается?

– Догадлив, сэр, – усмехнулся Никита.

– Я пока ещё не сэр. Кто изобрёл такую смесь и где её приобрести можно?

И Никита решил не мелочиться. Правда, эфир изобрёл не он, но сейчас, на просторах Руси, да что там – целого мира – он единственный, кто применяет эфирный наркоз.

– Я изобрёл, у меня приобрести можно. Но с собой его у меня уже нет, я использовал последний запас. А дома, в Москве вполне могу продать.

Никита не собирался одаривать конкурента эфиром – пусть платит, и причём втридорога. И не потому что он, Никита, жадина – просто всё, о чём иностранцы узнают, они потом широко используют сами и продают везде, где только можно. Сколько изобретений, совершённых русскими, не внедрили свои? По лености, косности и недоумию эти изобретения попали потом в иноземные руки и вернулись назад уже в красивой упаковочке и по запредельной цене?

– И сколько стоит?

– Чего?

– Ну – зелье.

– А смотря сколько купишь.

Самюэль поёрзал, в глазах его загорелся огонёк. Он почуял, что на своей родине он может сделать состояние. Хотя он и так получал от государя вполне приличное жалованье, однако решил, что такой случай упускать нельзя, это шанс, который выпадает один раз в жизни. Русский просто не понял, что совершил. Ну варвар, что с него взять? Хотя мозги есть, и руки умелые.

Англичанин наклонился к уху Никиты:

– Продай секрет зелья!

– Могу, только стоить он будет дорого.

– Мы же лекари, коллеги! – упрекнул его Самюэль.

Ну да, теперь он это словечко латинское «коллеги» вспомнил.

– Ну как хочешь, но задаром не отдам.

На лице «дохтура» отразилось разочарование.

Никита встал.

– Надо государя проведать.

– Да, конечно! Наше служение в том и состоит…

Не дослушав, Никита вышел. Ни фига он этому хлыщу за просто так не отдаст. «Дохтур» и так дурака валял при царе, делал кровопускания за немалые деньги. Хочет эфира – он получит его, но за изрядную мзду. Ведь за державу обидно! Как там в мультике про пластилиновую ворону? «Ой, как я это богатство люблю и уважаю!»

Деньги Никита не то чтобы любил, но они позволяли ему чувствовать себя свободно и независимо. А Самюэль, получив секрет изготовления эфира за серьёзные деньги, только уважать Никиту будет. Получив же секрет задаром, он будет только презирать Никиту в душе – дураки эти русские, простаки…

Никита прошёл в покои царя. Стрельцы у входа глянули на него равнодушно и не сделали даже попытки остановить.

Дверь он прикрыл тихо, но, видимо от колебания воздуха, царь проснулся. Выглядел он уже явно лучше, чем до операции или сразу после неё.

– Сам не помер, Господь не позволил – так голодом решили уморить? – этими словами он встретил Никиту.

– Кому на роду написано утонуть, тот в огне не сгорит, – отшутился Никита. – Как самочувствие, Алексей Михайлович?

– Хм, побаливает, только не так сильно. И не называй меня Алексеем Михайловичем! Я государь всё-таки, а Алексей Михайлович – это для домашних больше.

– Хорошо, государь! Прости! А боль полностью через седмицу уйдёт. Но обещаю – с каждым днём всё меньше будет.

– Тебе ведь Никитой звать? Елагин вроде так называл.

– Я и есть Никита-лекарь.

– Русский?

– Из Владимира.

– А заморского «дохтура» уел, за пояс заткнул. Не знал я о тебе – к себе во дворец взял бы.

– Не больно-то и хотелось…

– Да? – удивился царь. – Все к престолу поближе рвутся, а ты не хочешь?

– «Минуй нас пуще всех печалей и царский гнев и царская любовь», – слегка переделанными словами поэта ответил Никита.

– Да ты философ прямо. Знаешь, что это слово обозначает?

– Ведомо.

– Пить охота.

– Губы и язык помочить можно сегодня, а завтра уж и попить немного.

– Так чего стоишь, давай!

Никита намочил чистую тряпицу водой и дал царю. Тот почмокал, как ребёнок, и жалобно посмотрел на Никиту:

– Ещё хочу.

– Немного погодя.

– Странно…

– Что?

– Я государь всея Руси, а у простого лекаря воды выпросить не могу. Меж тем в подвале Теремного дворца бочки с вином стоят, пиво свежее.

– О твоём здоровье, государь, пекусь. Разве мне воды жалко?

– Пошутковал я. А где ты так лихо животы резать научился?

– Судьба по разным странам носила: в Италии был, в Персии. Понемногу отовсюду.

– Ты гляди, какой самородок в державе моей! Погоди-ка! Не ты ли Елагина в шахматы научил играть?

– Я, государь.

– То-то я и гляжу: не умел ведь совсем, а потом вдруг заиграл – да как! Вроде опыт у него. Я подивился, да только он отмалчивался. Да ты сядь, дозволяю.

Никита с облегчением присел на кресло. Похоже, в нём и царь сиживал. Не трон, конечно, но всё же…

– А ещё во что играть умеешь? Только про кости и карты молчи – бесовское. В шахматы думать надо, для ума игра полезная.

– В нарды умею, государь.

Больше ни во что играть Никита не умел.

– Когда выздоровею, на ноги встану – научишь?

– Обязательно – если вспомнишь и позовёшь.

– Времени нет, дела всё, – вдруг пожаловался царь. – На бок-то повернуться можно? А то всю спину отлежал.

– На левый бок можно, я помогу.

Никита помог царю повернуться.

– И спинку мне одеяльцем прикрой.

Никита и это выполнил.

– Сядь напротив, чтобы я тебя видел.

Никита передвинул кресло, сел.

– Ты православный ли?

Лекарь достал из-за пазухи крестик на цепочке, показал.

– Что-то я не видел, чтобы ты крестился, когда входишь.

– Может, и не перекрестился случайно. О тебе, государь, все мысли, о здоровье твоём.

– Устал, поди?

– Не без этого.

– Ночью отоспишься.

– Я тут буду, в комнате, вздремну вполглаза. Мало ли чего…

– Хм, похвально! Как нянька у колыбели с младенцем.

Царь согнул правую ногу и подтянул её к животу – так боль поменьше была. Смежив веки, он уснул.

Никита лёг на топчан, не раздеваясь.

Почти неслышно вошёл постельничий, заменил свечи, посмотрел на Никиту неодобрительно, но, не сказав ни слова, вышел.

Не всем царедворцам пришлось по душе, что незнакомый при дворе человек так внезапно и быстро приблизился к государю. Так и врагов нажить можно, и, скорее всего, один недруг уже появился – Самюэль. Сомнительно, что ему понравилось быть на вторых ролях при операции. Он считался светилом заморским, которому государь доверял своё бренное тело, а как вылезла серьёзная болячка, оказался несостоятельным. Кому понравится?

Но Никите на неприязнь англичанина было плевать. Не вмешайся он, даже слегка запоздало – скоро отпевать бы царя пришлось. Не хотелось громких слов, но получалось, что он, Никита, сохранил жизнь царю и стабильность в государстве. Дети у царя ещё малы, и неизвестно, кто пришёл бы к власти. А желающих порулить нашлось бы много, драка была бы – точно. Кто тут, к примеру, в цари крайний? Никого? Так я первым буду! И за мной прошу не занимать!

Никита время от времени задрёмывал, но при каждом стоне или просто движении государя сразу приходил в себя, прислушиваясь к дыханию Алексея Михайловича. Несколько раз он вставал, щупал пульс и проверял – не температурит ли царь? Вроде рану операционную сушёным мхом присыпал, а всё же боязно.

Уже под утро государь сказал:

– Да отойди ты от меня, только спать мешаешь.

И Никита провалился в сон – глубокий, без сновидений.

Проснулся он от шёпота. Открыв глаза, увидел – возле постели государя стоял Самюэль.

– Пусть поспит. Он всю ночь за мной бдил, не железный. Вот проснётся – сам решит, сколько мне выпить можно.

– Да я не сплю уже, государь. Выпей несколько глотков, лучше – бульона куриного.

– А можно?

– Полкружечки.

– Это мы мигом…

Самюэль пару раз хлопнул в ладоши, и тут же в приоткрытой двери показалась голова постельничего.

– Государю – куриный бульон.

Вскоре принесли горячий бульон.

– Пусть остынет немного, горячий нельзя.

– В каждом воздержании смысл есть. Раньше я посты соблюдал – Великий и малые, но всё равно вкушал дозволенную пищу. А как второй день не евши, и в голове просветление. Я молился утром, как проснулся. Вставать нельзя, так я лёжа. Полагаю – Господь простит.

Когда бульон остыл немного, Самюэль напоил царя. Пусть его, хоть какая-то польза. Должен же он деньги отрабатывать. В ночь не пришёл, побоялся. Случись осложнение – не справится. А коли Никита один при царе – с него и спрос. Поправится царь, встанет на ноги – так вроде оба старались, англичанин ведь тоже на операции был. А помрёт – Никита виновен, живот взрезал. При любом исходе позиция беспроигрышная.

Только Никита не политик, ему дворцовые игры по барабану. Ему своё дело свершить надобно, чтобы царь и дальше править мог. Не самый плохой ведь государь на Руси, не Иван Грозный.

За дверью уже звучали голоса, и среди них Никита узнал голос Елагина. С утра примчался, переживал – и за жизнь царскую, и за свою судьбу.

Никита вышел за дверь и немного опешил – в коридоре было полно князей да бояр.

– Ну как?

К нему сразу пробился Елагин, рядом – Ордын-Нащокин; за ним другие тянутся послушать. Сразу настала тишина, муха пролетит – слышно будет.

– Царь на поправку пошёл: Даст Бог – через три дня своими ногами ходить будет, – сказал Никита.

Все дружно выдохнули. Когда лекарь говорил – не дышали, боялись словцо пропустить. Так же дружно все перекрестились.

– Слава Господу, жив государь!

Конечно, ежели другой государь будет, многие постов своих лишатся, поскольку новый царь своих приблизит. А присутствующим этого сильно не хотелось.

– Государю покой надобен, прошу соблюдать тишину. В полдень и вечером я обязательно скажу, как состояние здоровья самодержца. В одном могу заверить – жизни царя больше ничего не угрожает.

Радостный вздох собравшихся был ему ответом. По коридору и лестнице бояре потянулись на первый этаж. В Теремном дворце так близко к опочивальне многих из них бы не пустили. А тут условия походные, попроще.

Елагин ухватил Никиту за локоть и шепнул на ухо:

– Всё обошлось?

Никита кивнул.

– Молодец, я знал, что ты не подведёшь!

В глазах Елагина зажёгся ликующий огонёк. Кто, как не он привёл Никиту к Нащокину? Стало быть, он и есть главный спаситель государя. И Нащокин тоже. Ведь Нащокин о Никите с государём говорил, так что милости царские стороной их обойти не должны. Оба ушли успокоенные и довольные.

Никита и Самюэль теперь дежурили в царской опочивальне по очереди, часа по три. Никита в соседней комнате отоспаться сумел, а то голова совсем чумная была. Он наелся в трапезной, подышал на улице свежим воздухом, постоял на крыльце, прищурясь – в глаза било яркое солнце, слепил снег.

Прошло три дня. Царю варили жиденькую пищу, протёртый супчик, и государь на глазах оживал. Румянца на щеках ещё не было, но в кровати он уже сидел. Конечно, рукой за место операции держался, кашлять и резко поворачиваться опасался. Но глаза были живые, и говорил он бодро. А потом и к боярам вышел, как Никита и обещал.

Встретили его восторженным рёвом. Всем царедворцам хотелось посмотреть на государя лично, убедиться, что не врут лекари, что жив царь. Стало быть – все при своих местах, и жизнь продолжается.

Никита, убедившись, что угроза жизни миновала, спал в соседней комнате.

Через неделю после операции он снял государю швы. Царь наклонил голову, посмотрел на поджившую рану.

– И через такой маленький разрез ты руками в живот залез?

– Да, государь.

– Чудны дела твои, Господи!

Он снял с пальца перстень-печатку и протянул его Никите:

– Носи, достоин! С этим перстнем тебя ко мне всегда пропустят.

– Спасибо, государь, – Никита поклонился.

– Не могу ответить тем же, – развёл руками царь. – Всё-таки я самодержец, а ты – подданный мой.

Никита надел перстень на безымянный палец левой руки. Перстень был слегка великоват и ёрзал на пальце – так ведь к ювелиру можно сходить, по размеру подогнать, зато подарок царский в прямом и переносном смысле.

Пару минут Никита внимательно разглядывал подарок. Рисунок затейливый, похож на Георгия-Победоносца, и небольшой бриллиант.

– Всё, государь, я свою работу сделал. Прощай!

– Как же «прощай»? А кто обещал научить меня играть в эти… название запамятовал…

– Нарды, – подсказал ему Никита. – Только в Вязьме игры нет. Доску сделать надо, шашки. Это теперь до Москвы подождать надо.

Царь вздохнул:

– Не скоро ещё в Москву ехать.

– А что так?

– Язва моровая в первопрестольной. Боюсь воинство и бояр туда везти, заболеют. Мрёт народ.

Никиту обдало холодом. Слухи об эпидемии бродили, но неясные. А тут сам государь сказал, значит – верно, не врут. Душу охватила тревога – как там Любава?

Лекарь вернулся к своим обязанностям, а царь выздоровел и уже появлялся на людях.

Меж тем из Москвы доходили слухи один страшнее другого. Что вроде уже сотни, если не тысячи умерли, что в городе голод и паника. Никита не знал – верить ли слухам? И никаких способов узнать правду. Ведь и письмо не отправишь – если только с оказией. Так ведь и не ехал никто в Москву, боялись. Да и не пускали туда.

И только два месяца спустя, когда царь получил обнадёживающие известия, они выехали в Москву. Царский поезд – как называли его обоз – растянулся едва ли не на версту, а за ним царедворцы, бояре да князья, и каждый со своим обозом. Колонна санная вытянулась – ни начала не видно, ни конца. И то сказать – одних князей не перечесть: Борис и Иван Морозовы, Илья Милославский, Никита Романов, Борис Репнин, Бутурлин, Хованский, Гаврила Пушкин, князья Долгоруков, Львов, Хитрово, Стрешнев, Ртищев – да всех и не перечесть. Весь цвет дворянства.

За неделю добрались до первопрестольной. Как только сани остановились у хором Елагина, Никита едва ли не бегом кинулся к дому Пантелеевых. Последние метры перед переулком уже бежал. Холодный воздух обжигал горло, выдавливал из глаз слёзы.

Свернув в переулок, он резко остановился и застыл на месте, поражённый увиденным: дома не было. Были стены, обуглившиеся от пожара, была провалившаяся внутрь крыша… Пахло горелым.

От чувства беды сжалось сердце, как будто кто-то ухватил его холодной когтистой лапой. Никита уселся в сугроб, зачерпнул в ладонь снега, вытер лицо. Что делать, где искать Любаву? Жива ли?

Он поднялся и подошёл к бывшему дому. Забор вокруг сгорел, только головёшки из-под снега чёрные торчали. Никита заглянул в пустой дверной проём – выгорело всё дотла.

Потрясённый, он побрёл к церкви, куда ходил раньше. На паперти знакомый нищий кутался в лохмотья. Увидев Никиту, он узнал его и отвернулся, но тот сунул ему в руку монетку:

– Говори!

– Беда в город пришла, парень. Почитай, в самом начале мора сначала купчиха умерла, а за ней и Любава. Она ведь на сносях была… Дом сожгли сразу. Туда не ходит никто, боятся. В каждом квартале, на каждой улице не по одной семье погибло, не один дом сгорел.

– Почему мои? – тупо спросил Никита. Ответа он не ждал, да и что нищий ему мог сказать? Даже могилы нет, поклониться некому и негде.

Никита не помнил, как он добрёл до княжеского дома и прошёл в свою комнату. На постель лёг прямо в полушубке. Он ничего не хотел делать, никого не хотел видеть – полная апатия!

В дверь постучала прислуга.

– Никита, князь к столу просит, ужинать.

Никита лежал молча. Он и князя видеть не хотел. Это ведь он его с собой на войну взял. А остался бы Никита здесь, в Москве, может – и помог бы как-то, спас. Хотя кто его знает? Он ведь даже не представляет, что это такое – «моровая язва». От подобных болезней и при современном ему лечении смертность очень высокая. А уж при нынешнем уровне медицины – если её можно медициной назвать – и вовсе лотерея, случай.

Он не спал всю ночь, мучился, изводил себя укорами. Они здесь умирали, его женщины, а он там, под Смоленском, помощь незнакомым людям оказывал. Как-то несправедливо это. И вроде не грешен он перед Богом и людьми, а наказан.

Он метался по своей комнатушке, не зная, как жить дальше. Сразу опостылело всё, даже любимая хирургия. Были у него раньше женщины, нравились – даже гражданским браком жил, как с Венерой. Но не везло ему, не мог он работу поделить с женщиной, всегда медицину любил больше, чем женщину. Наверное, они это чувствовали и уходили. Тут же влюбился в первый раз, и так сильно – ну как мальчишка. И вновь работа встала между ним и Любавой, и ничего уже не вернуть, ничего не исправить. Невозможно прощения попросить, даже на коленях не вымолить – нет больше Любавы. Как жестока судьба, что подарила ему только одну ночь – и то не всю – на ласки любимой.

Никита подошёл к шкафу, вытащил кувшин с переваром, налил полную кружку и выпил как воду, не почувствовав вкуса. Усевшись на постель, он разрыдался. Над своей ли судьбой, над преждевременной смертью Любавы – кто знает?

Глава 8
МОНАСТЫРЬ

Он очнулся поздно. Через слюдяное оконце в глаза бил яркий свет. Сразу вспомнил вчерашнее, и стало муторно. Он скинул полушубок – ведь так и спал в нём, забывшись пьяным сном. Тело было липким от испарины. В баню бы сейчас.

В дверь постучали.

– Войди.

Вошёл холоп.

– Баня истопилась, Семён Афанасьевич зовёт компанию составить.

– Скажи – буду.

Баня сейчас в самый раз, давно по-человечески не мылся.

Никита залез в сундук, но смены чистого белья не было. И кофра с инструментами тоже нет. Ба! Да он же всё на санях оставил, когда приехал вчера, к Любаве помчался.

Никита спустился на первый этаж, умылся, в людской спросил:

– Где мои вещи?

– Да вон в углу стоят.

Никита отнёс кофр и узел в свою комнату, взял чистое исподнее и отправился в баню.

Баня занимала целое небольшое здание: предбанник, мыльня, парилка, трапезная – после бани пива попить можно, поговорить задушевно.

Князь уже в парной был, и банщик Гаврила охаживал его вениками.

Никита обмылся в мыльне горячей водой, намылился щёлоком, докрасна натёрся мочалкой, облился водой, и только потом уж отправился в парную. Лёг на нижнюю полку. На верхнюю не ложился – вытерпеть жар не мог.

Сверху свесился князь, ухмыльнулся:

– Ты что вчера на ужин не пришёл?

– Настроения не было.

– Вот те на! А как же молодая? Или рога наставила?

– Нет больше ни молодой, ни старой. Умерли обе от моровой язвы, а дом сожгли.

– Как? – Елагин от удивления едва не свалился с полки. – И опять я последним узнаю… О свадьбе не сказал, о несчастье – тоже.

– Не успел, сам вчера по приезде узнал. И то случайно, от нищего на паперти.

У князя пропало желание париться. Он слез с полки, лицо было расстроенным.

– Да как же это?

Никита лишь пожал плечами – он бы и сам хотел знать.

– Идём, обмоемся.

Ополоснувшись от пота, они вышли в предбанник. Там холопы уже полотенца да простыни приготовили, причём лежали они на тёплой трубе. Вытершись, Никита и князь завернулись в простыни.

Князь направился в трапезную, ведя Никиту за руку. Там уже был накрыт стол – закуски, пиво.

– Помянуть по-христиански надо, но не пивом же. Эй, кто там? Гаврила!

– Ту точки я!

– Пусть с поварни горячие закуски принесут и перевара.

– После бани – перевар? – удивился Гаврила.

– Делай, что велено.

Вскоре на столе появилась жареная курица, исходя соком и запахом, Гаврила поставил кувшин с переваром. Князь сам, по праву хозяина, разлил самогон по кружкам.

– Ну давай за души безвременно ушедших – пусть в рай попадут. Могилы-то нет?

– Их с домом сожгли.

Не чокаясь, они выпили. Никите перевар показался крепким – а ведь вчера пил, как воду. Они заели самогон пирожками, съели курицу.

– И ведь не скажешь даже «Пусть земля будет им пухом», коли могилы нет. Отпеть бы их надо, священника к сгоревшему дому пригласить.

Чёрт! Никита чуть не поперхнулся. Как же он сам не догадался?

– Завтра сделаю.

– Давай ещё по одной…

К вечеру напились оба.

Очнулся Никита уже в своей комнате. Он и не помнил – сам добрался или слуги привели. Лежал в чистом исподнем на своей постели, и солнце снова било в окно.

Припомнив вчерашний разговор с князем, он вскочил, оделся и заторопился в церковь. Заказал поминовение усопших, поскольку панихиду проводить священник отказался – слишком много времени со дня смерти прошло.

Помахивая кадилом, священник походил вокруг сгоревшего дома, почитал псалмы. И так тоскливо стало Никите!

Он вернулся в свою комнату, выпил, и вроде полегчало. Выпил ещё, не закусывая – нечем было… и вошёл в запой, чего с ним не было никогда.

Неделю он пил почти беспробудно. Осунулся, похудел. А потом ночью появилось видение: фигура в белом, зыбкая, туманная.

Никита замахал руками:

– Всё, допился до «белочки»! Пора бросать!

Но фигура стала более отчётливой, и он узнал в ней свою Любаву.

– Не пей вина из чужих рук, – только и услышал.

Он рванулся к ней, думая, что она о себе что-нибудь скажет. Ан – нет, истаяла в воздухе.

Ошарашенный Никита уселся на постель и рукавом вытер разом вспотевший лоб. К чему она появилась, о вине предупредила?

Едва дотянув до утра, посмотрел на себя в зеркало. Господи, неужели это он? Обтянутый кожей череп, свалявшиеся на голове волосы, неопрятная бородка. Как низко и быстро он опустился!

Кое-как он расчесал волосы на голове, оправил бороду. Потом пошёл к цирюльнику – был в княжеском доме такой холоп. Постриг волосы на голове, бороду подправил. Потом пошёл в баню.

Гаврила уже был там, хлопотал.

– Никита, для парной жара нет, а обмыться можно, горячая вода в котле есть.

– Мне помыться.

Он яростно тёрся мочалкой, чувствуя, что всё равно от него пахнет перегаром. Было стойкое ощущение, что перевар сочится изо всех пор кожи. Тьфу!

Он обтёрся и направился в трапезную. Есть хотелось – дальше некуда, ведь он неделю только пил и ничего не ел, желудок к спине прилип.

Несмотря на жестокий голод, он заставил себя не есть много, чтобы с голодухи заворот кишок не получить. Но и после лёгкого завтрака Никита почувствовал себя лучше, бодрее.

Пока шёл по коридору к себе, ловил взгляды княжеской челяди. Нехорошо на него смотрели, жалостливо – как на больного.

Нет, с пьянкой пора завязывать, сгореть можно очень быстро.

Он надел полушубок, нахлобучил на голову заячий треух и направился в лекарню.

Иван и Наталья встретили его радостно:

– Заждались мы тебя, Никита. Сказывали – давно уже вернулся, а всё не идёшь!

– Приболел, – коротко ответил Никита.

– А тут болящие осаждают. А вчера и вовсе иноземец приходил, тобой интересовался.

– Каков из себя?

Иван в точности описал англичанина Самюэля.

– «Дохтур» это английский был. Не застал – ну и ладно.

– Так он всю лекарню обошёл. Только без тебя я не дал ему везде лазить. Чего вынюхивать?

– Правильно, молодец. Как с деньгами?

– С деньгами никак – нет их!

– Сколько я задолжал – жалованья, на хозяйственные расходы?

– Рубль почти. Зимой много денег на дрова ушло, холодно.

– Вот тебе два рубля: рубль долга, а остальное – на нужды. Перевар купить надо – эфир делать.

– Так готово всё. Что же мы, сложа руки сидели?

– Вдвойне молодцы. Будет кто спрашивать – пусть приходит завтра с утра. Начинаю работать.

– Славно! А то мы уж соскучились по работе. Так, по мелочам помощь оказывали – гнойнички, мозоли, перевязки.

Никита пошёл по городу. Давно он в первопрестольной не был, с мая – десять месяцев.

Сгоревших домов было много, видно – серьёзно эпидемия бушевала. Не хотелось ему о грустном вспоминать, но оно само о себе напоминало.

Народу на улицах поубавилось, грязи побольше стало. И всё же Москва жила: вовсю шумели торги, пьяницы куролесили у трактиров, играли в снежки и катались на санках ребятишки.

Никита неделю не выходил на свежий воздух, и потому нагулялся, находился вволю – дух из себя переварный выгнал. Вернувшись в княжеские хоромы, он сразу направился в трапезную. Там его уже ждал князь.

– Ну слава Богу – отошёл. Садись, отобедаем.

Стол, как всегда, ломился от еды.

Никита набросился на кушанья, как голодный волк.

– Может, пива свежего? – предложил князь.

– Не, от одного запаха воротит, – признался Никита.

– Оно и правильно, при твоей работе голову надо свежую иметь. Да чтобы руки не тряслись.

Князь сегодня был весел.

– У царя я сегодня был, не скрою – обласкал, спрашивал, чего надобно. А в конце – про тебя: как поживает, мол, лекарь? Полагаю, царь виды на тебя имеет.

– Не понял.

– Думаю, к себе приблизить хочет. Главным придворным лекарем сделать – слухи такие ходят.

– Не хочу я, говорил уже об этом государю.

– Счастья своего не понимаешь. При царе быть – почётно, денежно. Завидовать будут.

– Мне зачем?

– Ай! Не понял!

– Что выросло – то выросло, не переделать.

– Подумай, царь дважды предлагать не будет.

– Коли заболеет государь, так помогу. А каждый день во дворце болтаться без дела – увольте. Мне практика нужна.

– Твоё дело, принуждать не буду. Да ты рыбки копчёной откушай, чудо как хороша.

Рыбка и в самом деле была вкусной, так и таяла во рту.

Никита поднялся из-за стола сытым, каким давно себя не чувствовал.

С утра он направился на работу, в лекарню. Там уже толпился народ. Бояре и прочий люд, увидев, что сам царь Никите доверился, домочадцев своих привезли. С утра и до позднего вечера Никита работал не покладая рук.

Наконец пациенты закончились. Он уже переоделся, собираясь домой, как увидел – в двери возник старый знакомец, англичанин Самюэль. Он улыбался Никите, как другу, но в глазах не таял холодок.

– Как русские говорят – гора с горой не сходятся… Рад видеть тебя. Обещание твоё помню – насчёт зелья.

– Зелье это «эфир» называется.

– Эфир? С латыни – нечто неосязаемое, лёгкое, как воздух.

– Во-во, в самую точку.

Никита залез в шкаф и достал оттуда склянку.

– Дарю.

– А как пользоваться?

– Кладёшь на лицо ватную маску и капаешь пятьдесят капель. Пациент вдыхает эфир и впадает в глубокий сон – даже боли не чувствует. Только переборщить нельзя. И даже при точной дозировке при выходе из наркоза могут быть тошнота, замутнённое сознание. И горюч чрезвычайно! Не дай бог пролить его на огонь – не потушишь!

– За подарок спасибо, видел я зелье в действии. Но я не за этим пришёл.

– Да? – удивился Никита. – По-моему, других обещаний я не давал.

– Секрет у тебя купить хочу. Подарок хорош, слов нет – но ведь он кончится. Ты, как лекарь, меня понять должен. Я хочу им обладать – для пользы дела.

– Зная секрет, ты в своей стране обогатишься немерено. Можно его изготавливать и другим «дохтурам» продавать, а коли желание будет – и секрет изготовления продать.

– Выгоднее готовым эфиром торговать, – лицо Самюэля выражало теперь крайнюю заинтересованность, глаза алчно сверкали.

– Дёшево не продам, – заявил Никита. Уж он-то знал, что эфир хорош, пользоваться им будут долго – пока не перейдут на эндотрахеальные наркозы с флюотаном и прочей современной химией.

– Два золотых шиллинга даю! – заявил Самюэль.

– Двадцать, и ни пенсом меньше, – упорствовал Никита.

– Двадцать? Это много, очень много! Дорого!

– Ты за него тысячи получишь, а двадцать отдать не хочешь.

Самюэль задумался – он хорошо знал, что деньги свои вернёт с лихвой.

– Пойдём в хорошую трапезную, посидим, поговорим, – предложил англичанин.

– Согласен, я не обедал сегодня.

Они прошли в харчевню неподалёку – Никита иногда там бывал. Кормили в ней вполне вкусно и недорого. Англичанин заказал себе отварную рыбу, а Никите жареную курицу и гречневую кашу. Самюэль попросил ещё кувшин фряжского вина.