Текст книги "Лекарь"

Автор книги: Юрий Корчевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Убитых было всего двое – ключарь сказал уже. И легкораненых тоже двое. Никита раны мхом сушёным присыпал, перебинтовал. Правда, при свете факела не очень ладно вышло, но всё лучше, чем с открытой, хоть и неглубокой раной. А в Астраханской низине воздух летом влажный, раны могут долго не заживать и гноиться.

В напряжении они сидели до рассвета, но повторных попыток взять монастырь калмыки не предпринимали.

Когда рассвело – по-летнему рано – вокруг стен монастыря иноки насчитали два десятка убитых степняков. А ведь ещё и раненые были, которые смогли уйти с нападавшими. Совсем неплохой результат, учитывая, что ворота и стены целы, и во дворе ни одна постройка не сгорела.

Молодцы настоятели – начавший каменную постройку вместо сгоревшего деревянного монастыря отец Гедеон и достроивший его отец Михаил. Тяжело постройка монахам далась – надо было камни искать и тележками их возить, известь пережигать, стены возводить. И на всё про всё – только полсотни монахов. Деревянные стены поджечь легко и при штурме преодолеть, втыкая в стены копья и взбираясь по ним, аки по лестнице – татары в этом мастаки.

Днём же произошёл бой на поле между монастырём и городом. Калмыки близко подошли к городу, явно затевая штурм. Только разом грянули пушки, а затем и стрельцы дали залп из пищалей. А потом, когда смешались в кучу люди и кони, распахнулись городские ворота, и оттуда вылетели казаки – с шашками наголо и с посвистом разбойничьим. Было их немного, сотни три, да видно у страха глаза велики. Дрогнули калмыки. Первые ряды их в бой ещё вступили, а остальные бросились назад.

Весь бой шёл на глазах у братии монастырской, высыпавшей на стены. А когда отступавшие степняки скакали мимо монастыря, то иноки выстрелили в них из обеих пушек, причинив урон отступающим.

Степняки шарахнулись в сторону, не ожидая стрельбы. Кони попадали, и в толчее да от каменного дроба, вылетевшего из пушек, пары десятков всадников воинство хана не досчиталось.

Так они и ушли бесславно в свои степи, побросав тела убитых и раненых – без трофеев и с потерями.

И в дальнейшем только в 1670 году город взял Степан Разин, да и то исключительно потому, что горожане тайком открыли ворота. Разин хозяйничал в нём два года и учинил немало жестокостей и мерзостей.

Посланные за калмыками дозоры отследили отход степного воинства до самых калмыцких степей, а горожане и воинство устроили праздник. Многие успели из окрестных деревень прибежать в город с семьями, узлами, да ещё и скотину пригнать. Сейчас же на радостях резали баранов и жарили их на кострах, а купцы выкатывали – кто бочку пива, а кто и от щедрот своих – вина. На импровизированных пирах ели, пили и плясали на каждой площади.

Осада была недолгой, и народ не успел в полной мере хлебнуть тягот продолжительной осады; да и потери среди защитников тоже были невелики.

Что интересно, в город селяне вели коров и баранов, а свиней оставляли. И если набег совершали мусульмане, они их не трогали, поскольку Коран запрещал есть свиное мясо. Бегая на свободе, кабанчики находили себе коренья и прочую еду, и к возвращению хозяев, тем более если те отсутствовали долго, кабанчики иногда заметно прибавляли в весе. Одна угроза только была для свиней – степные шакалы.

Устроил небольшой праздник и настоятель Михаил. Из монастырских подвалов выкатили пятиведёрную бочку фряжского вина, на стол выставили осетровые балыки да каши вдоволь. Не сказать, что белорыбица была деликатесом, в низовьях Волги, да и на Каспии её водилось множество. С сетями только беда, не каждые могли удержать четырёх-пятиметровых гигантов. Рыба рвала сети и уходила.

На зиму рыбы солилось и коптилось много. Своей скотины у монастыря не было – так же, как и земель монастырских, и пашен. За мясо платить надо, а рыба – вот она, в Волге и бесплатно.

Прослышав, что в монастыре появился лекарь из послушников, туда потянулись болящие и раненые из Астрахани. Никита никому не отказывал и денег за помощь не брал, поскольку монастырь его самого содержал на общинном коште. Из-за чрезмерной загруженности Никита несколько раз пропустил обедни, за что и произошёл нелицеприятный разговор с настоятелем.

– Никита, брат мой во Христе! Я понимаю – у тебя послушание. Но люди идут в послушники, а затем и в монахи, чтобы служить одному только Господу, а не миру. Ты же служение людям ставишь выше служению Господу. По-моему, ты не готов принять схиму и постричься. Взвесь всё.

Но Никита, поживя монашеской жизнью, и сам уже начинал понимать, что поторопился. Конечно, в немалой степени его необдуманному решению поспособствовала гибель Любавы. И он даже не мог предположить, что настолько сильно. Может быть, ему было бы легче, если бы он сам видел её мёртвой, ходил бы к ней на могилу. Однако мозг его смириться не мог: было ощущение, что она ушла куда-то, уехала, и должна вернуться.

Издалека, из Астрахани Москва уже не казалась раздражающе отталкивающей. Никита всё чаще стал вспоминать свою лекарню. Всё-таки монашеская жизнь не для него. Он человек мира и для мира.

А через неделю из Астрахани прибыл гонец, передавший настоятелю указание – вернуть Никиту в Москву. Причём послание нельзя было проигнорировать, поскольку исходило оно от патриарха Никона.

Игумен призвал к себе Никиту:

– Читай! – он положил перед ним пергамент.

Никита медленно прочёл. Ох уж этот текст на старославянском! Глаза сломаешь!

Он взглянул на игумена.

– Я человек подневольный, хоть и игумен, – мягко ответил тот на его взгляд, уловив в нём вопрос. – А поскольку ты не монах, то волен сам решать, что делать. Но я советую тебе вернуться. Просто так такие послания не отправляют.

Никита понял, что случилось нечто неординарное. О его отъезде в Астрахань знали трое: князь Елагин, Иван из лекарни и священник Иосиф. Больше он никому об этом не говорил, а люди из вышеназванной троицы – не из болтливых. Стало быть, искали его серьёзно.

– Еду в первопрестольную, – он протянул пергамент настоятелю.

– Ну что же, ты сам решил. За послушание не благодарю, сам его выбрал. А вот за помощь в обороне прими мою благодарность. Тогда каждый человек был на счету. Собирай вещи, до пристани тебя знакомец твой Василий на подводе отвезёт.

Никита низко, в пол, поклонился настоятелю. Вроде три месяца прошло, срок небольшой, а событий много. Как-то отмяк, отошел он душой в монастыре, и вспоминать это время будет долго. В пять минут он собрал инструменты в кофр, вещи в узелок, присел на дорогу и тут же услышал, как у выхода загремела колёсами по булыжнику подвода.

Никита вышел во двор – и остолбенел. Ну настоятель!

Во дворе монахи и послушники выстроились – проводить его.

Никита закинул вещи на подводу, повернулся и трижды отвесил окружающим его людям поясной поклон.

– Коли обидел чем невзначай – простите! Отбываю с доброй памятью обо всей братии и покоем в душе.

Он сел на телегу, Василий тронул вожжами лошадь. Послушники махали ему на прощание руками, монахи степенно крестили вслед.

Суда из Астрахани на Москву или на Нижегородскую ярмарку шли каждый день, да не по одному кораблю. Лето – самая пора для навигации, к тому же рыба – товар скоропортящийся. Конечно, часть её коптили, солили, вялили и сушили. Но на торгу большим спросом пользовалась свежая. Потому рыбу слегка присаливали и перекладывали лопухами – так она дольше хранилась. А дальше всё решала скорость доставки – ведь всё время приходилось идти против течения.

На парусах, под вёслами, а кое-где – и под конной тягой или бурлаками стремились в Нижний. И коней искать не приходилось. Башкиры, которые разводили коней табунами, быстро смекнули, что деньги сами в руки идут. Они ставили в упряжку до десятка лошадей с длинным канатом и с безразличным видом стояли на берегу. Идти на веслах ежедневно – труд адский, к тому же лошади тянули быстрее. А башкиры каждый десяток вёрст лошадей меняли на новых, и получалось выгодно всем.

Вот на такое судно и попал Никита. За время плавания он пропах рыбой до костей. Первые три дня запах копчёной рыбы вызывал желание поесть её. Потом он привык, но ещё долго после поездки смотреть на рыбу не мог – переел. Ведь владелец судна, купец, кормил команду рыбой – утром и вечером. Зачем покупать мясо, когда в трюме рыбы полно?

В Нижнем, на Желтоводной ярмарке, известной не только на Руси, но и за её пределами, Никита пересел на другое судно – уже с тканями, шедшее до Москвы.

Из порта он сразу направился в хоромы князя, желая узнать, что за необходимость позвала его в столицу? Однако князь был в Кремле, и Никита, оставив в своей комнате вещи, направился в лекарню.

Его помощник Иван встретил Никиту восторженно:

– Ну наконец-то! Болящие истомились, ждать устали.

Однако Иван ни о какой тревоге не слышал.

Никита отправился к отцу Иосифу, в храм Успения Пресвятой Богородицы.

Священник вёл службу и, увидев Никиту, едва не поперхнулся на слове. Но службу довёл до конца, отпустил прихожан и махнул лекарю рукой, призывая.

– Здравствуй, Никита! Это с моей подачи патриарх письмо в Астрахань отправил.

– И тебе доброго здоровья, отец Иосиф! А в чём нужда?

– Опоздал ты. У государя дщерь заболела.

– Пока письмо шло, пока я добрался… Торопился, как мог, не медлил.

– Верно. Только царевна преставилась третьего дня.

Никиту как холодной водой окатили. Видно, государь вспомнил о нём в трудный для семьи час, а его в Москве не оказалось. Пока нашли, куда он делся, да пока письмо отписали… Да небось ещё время потеряли, на англичанина Самюэля надеясь. Но нехорошо получилось. Вины своей Никита не чувствовал: был бы он в первопрестольной – сделал бы всё, что мог. Но всё равно на душе стало нехорошо.

Иосиф, видя его состояние, участливо спросил:

– Ты в лице переменился – тебе плохо?

– Не я в смерти дочери царской виноват, а на душе нехорошо.

– Господь так распорядился, ты ни при чём. И потому не мучай себя, не изводи. Ей там сейчас хорошо.

– Зато матери и отцу плохо, хоть он и государь, – ляпнул Никита.

– Богохульствуешь! – возвысил голос Иосиф.

– Прости, – опомнился Никита, – случайно получилось.

Но теперь Никита знал, зачем он так срочно понадобился. Только опоздал он, насовсем опоздал. Умершего ребёнка не вернёшь.

Никита отправился к Елагину домой, но того не было. Пообедав, он взял кофр с инструментами и направился в лекарню. Соскучился он по своей лечебнице, по операциям. Казалось – всего три месяца его не было, а как будто давно уехал.

Иван крутился рядом, помогая Никите раскладывать на столике инструменты и между делом рассказывая, как они тут без Никиты жили. Упомянул о какой-то женщине, которая приходила к Никите уже дважды.

– Кто такая?

– Не говорит, однако лицо и левая рука в рубцах от ожогов – смотреть страшно. Наверное, и под платьем ожоги, только не видно. Именно тебя спрашивала.

– Наверное, от рубцов избавиться хочет, – предположил Никита, – только я пластикой не занимаюсь, условий нет.

– Если она без тебя появится, что передать?

– Коли из-за рубцов – не обнадёживай, не возьмусь. Ну а ежели что другое – надо посмотреть. Ты пациентов на завтра приготовь.

– Уже заходили, спрашивали. Я сказал, что ты с утра будешь.

– Правильно.

Никита опять пошёл к Елагину. Подходя к дому, увидел: во дворе, у крыльца его возок стоит, стало быть – вернулся.

Никита взлетел по лестнице на второй этаж и заторопился в трапезную – после возвращения домой Елагин всегда откушивать изволил.

Вопреки обыкновению, Елагин сидел за столом один. Перед ним стоял кувшин вина и скромная закуска. Князь был хмур и пьян.

Никита поздоровался.

– Садись, выпьем за упокой души, – не ответил на приветствие Елагин. – Вчера похороны были.

Князь разлил вино по кубкам. Не чокаясь, они выпили.

Никита осторожно спросил:

– По ком тризна? Дочерь царская?

– Знаешь уже? По ней. Государь очень уж убивался. До последнего надеялся, что ты приехать успеешь.

– Ни дня не медлил. Как настоятель о полученном известии сообщил, в тот же час я и выехал.

– Верно, путь долгий. Однако государь приказал тебя впредь из первопрестольной дальше дня пути не отпускать.

– А как же лекарь иноземный? Да и не один он при дворе.

– Сбежал, как смерть случилась. Полагаю, государь, от печали отошедши, тебе это место предложит.

– Ещё в Вязьме предлагал.

– Да ну? А ты?

– Перед тобой сижу, стало быть – отказался.

– Ну и дурак, прости Господи! Счастья своего не понимаешь. Удача сама в руки шла!

– А если бы не Самюэль этот там был, а я? Не при всякой болезни лекарь помочь в силе.

– Государю легче было бы. Знал бы он тогда, что никто не помог бы лучше, чем ты. Сам пойми отцовские чувства. Семья – дело святое, для детей всё отдашь. Давай выпьем.

Князь говорил слегка заплетавшимся языком, потом внезапно уронил голову на стол и уснул. Никита позвал холопов – отнести князя в опочивальню.

«Ну да, царь обиду затаить на меня может, – размышлял Никита. – Но даже если бы я приехал на сутки раньше, застал бы уже терминальную стадию, почти агонию».

Поправить ничего нельзя.

Утром, после завтрака он направился в лекарню. Народ уже в коридоре толпился, по лавкам чинно сидел – ну прямо как в обычной районной поликлинике. Для полного антуража регистратуры не хватает да криков: «Вы тут не стояли!»

Вымыв, как всегда, руки, Никита начал приём.

Первой оказалась женщина с маститом – он сразу положил её на операционный стол. После неглубокого наркоза эфиром он взрезал грудь, выпустил гной, сделал перевязку.

Едва отойдя от наркоза, она засобиралась домой.

– Дитё у меня некормленое, и ещё двое по лавкам сидят. Пойду я.

– Только тогда на перевязки каждый день приходи.

Следующим был мужик с инородным телом в плече. Ранение было старым, рана уже давно зарубцевалась.

– Разбойники года два как из лука стрельнули, – объяснил он. – На ушкуе я плавал. Отбились тогда, а древко стрелы сломалось, наконечник внутри остался. Как рукой двигаю, вроде колет.

– Давно прийти надо было.

Снова наркоз, разрез, удаление железного наконечника от стрелы, перевязка. И – пошло-поехало. Никита даже про обед забыл.

«Фу, вроде закончились все», – он с облегчением выдохнул. Но в этот момент из-за дверей, ведущих в коридор, донёсся голос Ивана:

– Всё, не принимает он, завтра приходи. А если насчёт рубцов, так и не поможет, сам сказал.

Никита вспомнил вчерашний разговор. Говорил ему Иван о женщине с келоидными рубцами. Ладно, надо поглядеть, может – не в рубцах дело.

Он открыл дверь:

– Иван, пусти!

Сам вернулся за стол.

Вошедшая женщина была одета бедно, головной платок на глаза надвинут.

– Садись, говори – что беспокоит.

Женщина молча подняла платье.

Вся левая сторона тела была в грубых, обезображивающих рубцах, стягивающих кожу. Никите одного взгляда хватило, чтобы понять – серьёзные ожоги были. Досталось бедняжке, ведь ожоги – вещь очень болезненная, заживают трудно. Это чудо, что она выжила после болевого шока.

– Прости, милочка, не возьмусь – не в моих силах.

Женщина кивнула, опустила платье.

«Да что же она молчит? – изумился Никита. – Ведь с Иваном разговаривала».

Смахнув рукой слёзы, женщина повернулась и направилась к двери.

Никита невольно задержал на ней взгляд: что-то показалось ему знакомым в её фигуре – движение ли, поворот тела.

– Погоди! Повернись! – почти приказал он.

Женщина помедлила, как будто раздумывая, но повернулась.

– Платок откинь, лицо хочу посмотреть.

Женщина медленно стянула платок назад, на шею. Левая половина её лица была обезображена рубцами, волосы на голове короткие, видимо – не отросли после трагедии. Вид был жутковатый.

Никита невольно сделал шаг назад и тут увидел её глаза. Это были глаза Любавы.

Не может такого быть! Ведь нищий сказал, что и мать и дочь умерли от моровой язвы. И дом сожжён – он сам видел.

– Любава? – нерешительно спросил он.

– Была Любава, только вся вышла. В огне сгорела прежняя Любава, моровой язвой изведённая. Что, не узнал?

А голос её – прежний, голос его любимой девушки, а потом и жены, с которой одну только, первую брачную ночь он и провёл.

– Мудрено тебя узнать, – придя в себя, осипшим от волнения голосом выдавил Никита. – А что же ты раньше не пришла?

– Ты ведь как с царём на Смоленск ушёл, так и пропал, весточки с оказией не прислал. Жив или убит – что думать?

– Москву караулами закрыли, ни в город, ни из города никого не выпускали. Царь, а вместе с ним и войско, и я вернулись только в феврале, в конце уже. Я сразу к дому побежал, а там – одни головёшки. Нищий на паперти сказал – язва моровая с вами приключилась. Сначала матушка померла, ну а потом и ты. И на сносях ты была.

– Была, только скинула. Бабы-то – они живучие, как кошки. Вот и я выжила. Матушка померла, это верно. И я уже доходила, из дома выбраться не могла. Видно, стража городская посчитала, что мы обе преставились. Дом подожгли, и даже внутрь не заходили. Выползла я кое-как, только обгорела. Нищие меня подобрали, у них и плод скинула. Как выжила – сама не пойму. Потом сюда, в лекарню приходила, а помощник твой сказал, что ты в Астрахань уехал, надолго.

– Ты и сейчас мне лицо не показывала, молчала. Так и ушла бы. Почему?

– Нет той красавицы, которую ты полюбил, Никита. Я ноне – уродка. И кому я такая нужна? Видела же я – отшатнулся ты, как лицо моё новое увидел. Не муж и жена мы теперь, пойду я. Думала я, что сможешь ты мне помочь рубцы убрать – хотя бы на лице.

– А как живёшь, на что?

– Кто меня такую страшную на работу возьмёт? Милостыню прошу. Подают – и то шарахаются, как от прокажённой. Подаянием и живу.

– Ну нет! – Никита решительно вскочил. – Мы с тобой в церкви венчаны, я муж твой законный. Как там священник говорил? «В горе и радости, здоровье и болезни? И только смерть разлучит нас?»

– Я умерла уже один раз, Никита – в том сгоревшем доме. И ото всех обязательств перед Богом и людьми тебя освобождаю.

Никита подошёл к Любаве и обнял её, не скрывая выступивших на глаза слёз: ведь он помнил ту, прежнюю Любаву. Но от неё только глаза и остались. Плечи Любавы, державшейся до того молодой женщины, затряслись от рыданий.

В двери заглянул удивлённый Иван. Увидев странную сцену – лекарь обнимает нищенку, и оба плачут, он деликатно прикрыл дверь.

Спустя некоторое время оба успокоились.

– Так, – решительно сказал Никита, – я тебя больше никуда не отпущу. Идём на постоялый двор, снимем на первое время комнату, поедим. А там и дом покупать надо – взамен сгоревшего.

– Нет, Никита, прежний ремонтировать будем! – жёстко сказала Любава. – Батюшка его строил, матушка там преставилась. Отчее гнездо.

– Пусть будет так!

Глава 9
НОВОЕ ЛИЦО

Постоялый двор был недалеко. Хозяин заведения окинул вошедших подозрительным взглядом – что может быть общего у нищенки и зажиточного горожанина? Чувствовалось, что Любава стесняется и своей внешности, и убогой одежды.

Никита выбрал стол в углу, чтобы оградить Любаву от презрительных и удивлённых взглядов, сделал заказ.

Видимо, Любава проголодалась. Сначала она пыталась есть медленно, а потом отбросила приличия и прямо-таки набросилась на еду.

Никита старался не смотреть на неё, чтобы не смущать. Помыть бы её ещё да приодеть. Только по причине позднего времени лавки да торги уже закрыты.

Он расплатился с хозяином за ужин, снял комнату, отдав деньги за месяц вперёд, и попросил к полудню следующего дня натопить баню. Платил Никита не торгуясь, деньги доставал из калиты на виду у хозяина. Тот же, как увидел набитый монетами кошель, да все сплошь серебро, сразу сделался чрезвычайно любезным.

– И баня будет, сударь, и венички. Какие желаешь?

– Мочалки нужны, щёлок, веники берёзовые и обязательно полотенца не забудь.

– Всё будет, как изволишь.

Кровать была широкой, но легли оба по краям. Любава вела себя пока как чужая, а может – просто опасалась наградить Никиту вшами. В среде нищих разные насекомые были почти постоянными, хоть и необязательными их спутниками.

Любава уснула на удивление быстро – разморило в тепле, да на сытый желудок.

Утром, после лёгкого завтрака они отправились на торг.

Покупать пришлось всё, начиная с нижних юбок и заканчивая платьем, туфлями, душегрейкой и платка на голову. Да ещё всё не в одном экземпляре. Узел получился большим.

– Наденешь после бани, – строго сказал Никита.

Купцы в лавках косились на них, принимая Любаву за воровку и нищенку, но Никита платил полновесным серебром.

Один раз только Никита услышал – в спину уже:

– И чего он в этой калеке нашёл? Мало того, ещё и нищенка. Девок молодых и красивых полно!

Хорошо, что Любава не слышала.

Пока Никита донёс узел до постоялого двора, он изрядно вспотел. Поднимаясь с узлом в свою комнату, он столкнулся с хозяином. Тот раскланялся:

– Банька готова, как и велено! Извольте!

Никита расплатился за баню, а Любава отобрала вещи, в чём она должна была из неё возвращаться.

Мылись часа полтора, как не больше. Любава несколько раз промыла короткие волосы и яростно тёрлась мочалкой, смывая грязь. Ведь ей приходилось выживать после болезни, денег не хватало на еду, самое необходимое – не до бани было, хоть и стоила сия процедура две копейки.

А Никита с грустью и жалостью смотрел на худое тело жены. Худая стала, рёбрышки выпирают да рубцы от ожогов кожу стянули. Ничего, подкормит, приоденет, и с рубцами попробует справиться. Главное – жива.

– Ты что так на меня уставился? – устыдилась Любава, прикрываясь мочалкой.

– На рубцы смотрю.

– Я некрасивая, да?

– Откормим, подлечим. Всё хорошо будет, вот увидишь.

– Никита, мне даже не верится. Вот батюшка жив был, думала – выйду замуж, детки пойдут, жизнь счастливая. А как батюшка умер, всё наперекосяк пошло. Долги, дом на продажу выставили – а тут ты, как спаситель. Ты ведь мне ещё в церкви понравился. Потом замужество. Я в церкви свечку Николаю-Угоднику поставила – в благодарность, что жизнь налаживается. Ну а потом моровая язва, мама умерла. Сама едва выжила и калекой страшной стала. В каких трущобах жила – не рассказать, отбросы ела, мылась летом в реке – на баню денег не было. Об одном молилась – тебя встретить. Но и боялась встречи: думала – испугаешься, не признаешь, отшатнёшься. Только надеждой и жила. Загадала: не признаешь – руки на себя наложу, хоть и грешно. Но и так жить невозможно. Только, видно, есть Бог на свете, дошли до него мои молитвы! – Любава улыбнулась радостно.

Они попарились и снова пошли в мыльню, пот смыли. Вышли в предбанник, обтёрлись чистыми полотенцами.

Любава вздохнула:

– Хорошо-то как! Простая вещь – баня, а я так по ней соскучилась!

– Я тебя теперь от себя не отпущу.

– А я сама не отцеплюсь, – отшутилась Любава.

Когда они оделись и вышли, то столкнулись с хозяйским слугой – он терпеливо поджидал их у бани.

– Всё ли понравилось?

– Премного довольны. Вот тебе за труды, – Никита протянул слуге медяк. – И вот ещё что. В предбаннике одежда старая осталась – сожги её в печи.

– Будет сделано, – поклонился слуга.

Из бани они прошли в трапезную. Увидев Любаву – чистую, в новых одеждах, хозяин застыл в изумлении:

– Лопни мои глаза! Вчера нищенкой была, а сегодня боярыня столбовая!

Уж слишком разительны были перемены.

– Вина фряжского, хозяин, и поесть хорошо.

– Мигом исполню!

Подали на стол курицу, жаренную на вертеле, расстегаи с рыбой, суп с куриными потрошками, капусту квашеную, кашу гречневую с луком, хлеб душистый и вино.

– Что ещё изволишь, сударь?

– Пока хватает, а там видно будет.

Теперь они ели не спеша, запивая еду вином. Любава не сводила с Никиты восторженных глаз.

Сидели до вечера. О лекарне Никита в этот день и не вспомнил. Радость у него, жена из мёртвых, можно сказать, воскресла. Вот и устроил он себе выходной.

А ночью Любава сама придвинулась поближе к нему, обняла:

– Я верность тебе блюла. Ни с кем не была, тебя дожидалась.

В эту ночь оба не спали, любя друг друга до изнеможения. Только когда Никита проводил рукой по телу Любавы, он ощущал рубцы.

Утром не выспавшийся, едва успевший позавтракать Никита отправился в лекарню. Там было полно пациентов.

Почти до самого вечера, забыв про обед, трудился он не покладая рук, а закончив, пошёл к Елагину:

– Ага, пропащий явился! – встретил его князь. – Ты куда исчез?

– Жена нашлась второго дня! Обгорела, в рубцах от ожогов вся, но главное – жива.

– Радость-то какая! Я ведь с ней так и не познакомился. Давай обмоем!

– Я по делу.

– В сторону дела, а то жизнь стороной проходит.

Они выпили по кубку вина.

– Ты бы хоть жену показал, чего скрываешь?

– Не понравится она тебе, князь, рубцы на лице. Исправлю со временем – тогда покажу.

– Как говорится – Бог в помощь! А что за дело у тебя ко мне?

– Дом отремонтировать хочу, что сожгли.

– Деньги нужны?

– Люди нужны – столяры, плотники, печник. Материалы опять же.

– Есть такие холопы! И дерево сухое да выдержанное найдём – на полы да окна. Завтра с утра и отправлю.

– Я не задаром прошу, деньги есть. Заплачу за работу и материалы.

– Только за материалы, за работу не надо. Холопы мои, я их кормлю-пою, в доме у меня живут – вот пусть и делают.

– Спасибо.

– Это тебе спасибо.

– Мне-то за что?

– Помнишь, давно как-то на картах ты мне гадал?

– Было такое, помню.

– Не соврали твои карты. Государь после Смоленска к себе приблизил голову московских стрельцов, боярина Артамона Матвеева, сына Сергеева. Роду он худого, из боярских детей – однако ума недюжинного.

– И что из этого следует?

– А! Не скажи! Я ведь после гадания твоего знакомство с ним свёл. На пирушках рядом садился, на охоту пару раз с ним съездил. Для него лестно. А теперь он к царю близок, а через него – и я.

– А Нащокин?

– Он ещё в фаворе, но чует моё сердце – ненадолго. Давай за твоё гадание ещё выпьем.

Они опрокинули ещё по кубку. Славное вино!

– Ещё погадаешь?

– Карты трезвую голову любят.

– Ловлю на слове. Как дом в порядок приведём, на новоселье приглашаешь.

– Так ведь за столом сидеть будем, вино пить.

– Тогда раньше. Вот ведь незадача! Кстати, царь о какой-то игре упоминал – вроде как персидской. Ты его играть обещал научить.

– Было такое, в Вязьме обещал.

– Царь не забыл.

– Доску готовить надо, кости специальные.

– Займись – государь не из забывчивых.

– Хорошо, что напомнил.

– Только поперва меня научи, чтобы не как с шахматами вышло.

– Доска опять-таки нужна. Резчик по дереву искусный есть?

– Есть!

– И расписать бы её надо.

– Ха! Расписать! Да я её инкрустирую! Не сам, конечно. Ты только человечку объясни.

– Завтра же и займусь.

Слегка пьяненький, Никита пошёл на постоялый двор.

– Заждалась я тебя, – с лёгким укором сказала Любава.

– Работы много было. А потом к князю ходил – насчёт холопов. Договорились мы с ним, дом они ремонтировать начнут.

– Ой, как здорово! Только я на доме быть хочу. Желаю, чтобы как прежде всё было.

– Вот и смотри за холопами. Они уже завтра приедут – целая артель.

С того дня Никита утром отправлялся в лекарню, а Любава – к своему дому. Иногда Никита забегал.

Только ремонта пока не было. Освобождали дом, а фактически – уцелевшие стены – от сгоревших досок, мусора. Неделю всё это телегами на свалку вывозили. И только потом приступили к крыше.

Медных листов у Елагина не было, пришлось на торгу покупать – а к ним ещё медные гвозди потребны. И деньги начали стремительно таять. Никита опасался, что ремонт обойдётся не дешевле покупки готового дома. А ему хотелось за ремонтом приглядеть – хозяин он всё-таки, но и деньги зарабатывать надо.

И Никита стал браться за относительно сложные операции вроде резекции желудка. Конечно, не всем, а тем, кто не только по состоянию здоровья нуждался, но мог ещё и выдержать операцию, и что немаловажно – оплатить.

А дом постепенно хорошел. Заблестела медью новая крыша, вставили окна и двери, настелили полы. В доме вкусно запахло свежим деревом.

Любава пропадала на дому целыми днями. Ей приятно было видеть, как дом восстанавливается, приобретая прежний облик. Никита же исподволь стал готовиться к задуманному – как избавить Любаву от рубцов.

Сложностей в этом деле было много. Рубцы глубокие, кожу стягивают. Чужую кожу на место рубцов не пересадишь. Стало быть, надо брать у неё же. Но где столько кожи взять? На бумаге и в голове строил он план операции. Одно несомненно – придётся всё делать не сразу, а поэтапно, кусочек за кусочком. И приспособление припомнил – старое, ещё тридцатых-сороковых годов двадцатого века. Ожоги-то и раньше были – как и рубцы.

Брали у пациента непоражённый участок кожи и делали на нём насечки на барабане с лезвиями. После такой процедуры небольшой клочок кожи можно было растянуть едва не вдвое.

Никому не говоря ни слова, он приступил к осуществлению плана. Да, опыта такого у него не было, ожогами занимались врачи другой специальности – комбустиологи.

Для начала Никита заказал у кузнеца валик небольшого диаметра из меди и с лезвиями по всей поверхности. Долго втолковывал мастеру, как всё должно выглядеть, а через неделю уже любовался приспособлением. Даже пациента для похожей операции нашёл – тот пришёл к Никите с больными суставами. Никита же совершенно случайно увидел ожоговый рубец на его руке размером с ладонь и уговорил мужика пластику сделать.

– Да не мешает он мне, – попытался растерянно отговориться мужик, – привык я. А честно сказать – денег нет.

– Какие деньги? – махнул рукой Никита. – Я «за так» сделаю, бесплатно.

Пациент нехотя согласился.

Во время операции Никита взял небольшой кусок кожи с живота – довольно дряблого. Потом прокатал изъятый кусок кожи на приспособлении, для стерильности предварительно обожжённом на огне. Попробовал его растянуть, и кусок кожи на глазах увеличился. Не вдвое, как он рассчитывал – раза в полтора. Кстати, вспомнилось название книги – «Шагреневая кожа». Очень похоже!

Он наложил насечённый кусок на место удалённых рубцов, густо присыпал мхом и перебинтовал.

– Будешь у меня в лекарне лежать, – объявил он пациенту. – Отдохнёшь от трудов праведных, перевязочки тебе делать будем – с целебными мазями.

– А харчи?

– Помощник мой, Иван, из трактира носить будет.

За десять дней кожа прижилась. Травник Олег Кандыба здорово подсобил, какую-то мазь, собственноручно изготовленную, дал; клялся, что заживёт быстро. И действительно, на каждой перевязке Никита убеждался – что да, действительно заживает. Сначала на разрезах грануляция появилась, а потом и вовсе всё срослось – ни нагноения, ни отторжения не произошло.

Теперь можно было и с Любавой попробовать.

Ещё хорошо бы лоскут кожи «на ножке» сделать, скажем – с руки. Рукой только недели две владеть не будет, зато лоскуту шансов прижиться больше.

В один из вечеров он всё объяснил Любаве.

– Ты же говорил – нельзя помочь, – удивилась она. – Я уж и смирилась.

– Всякие инструменты готовил, на мужике прежде попробовал, – объяснил Никита. – У него, правда, ожог по размерам невелик, но получилось удачно. Лицо пока трогать не будем, попробуем на теле.