Текст книги "Лекарь"

Автор книги: Юрий Корчевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

– Наслышан о тебе. Люди хорошо отзываются, говорят – зело искусен в лечении.

На том и распрощались. Никита предупредил Любаву, что в начале июля они вдвоём уедут из столицы на два месяца.

– Ой, я так надолго из города ещё не уезжала. А куда поедем?

– Поплывём – на Север, к Соловкам.

– Паломничать?

– Если захочешь. На целебные воды поедем, тебя подлечить.

– Никита, наверное, это дорого.

– Ты мне дороже любых денег. Злато-серебро – дело наживное, сегодня оно есть, а завтра нет. А любимая женщина дороже любых ларцов с золотом.

Любава уставилась на Никиту своими удивительно синими глазами.

– И ты только ради меня бросишь на два месяца работу?

– Конечно. Кто, кроме меня, будет о тебе заботиться? Я ведь муж твой.

Любава обняла Никиту, всплакнула.

– Не разводи сырость, – Никита погладил жену по спине. – Кого в доме оставим?

Любава вытерла слёзы.

– Давай кухарку. Женщина благопристойная, присмотрит. Только… – Любава замялась.

– Говори.

– Жалованье ей платить придётся.

– Эка беда, авансом заплачу.

– Это что – «аванс»?

– Задаток. Неужели раньше не слыхала?

Время теперь летело быстро. Любава готовила вещи для плавания, по совету Никиты покупала полотенца.

Никита же с утра до вечера проводил в лекарне. Надо было поработать ударно – и страждущим помочь, и денег заработать.

Как всегда бывает в таких случаях, на сборы не хватило одного дня. Вроде знали, готовились, а как отплывать время пришло – того не хватает, другого не положили.

Никита взял с собой свой трофейный кожаный кофр с инструментами – так, на всякий случай, и узел со своими вещами, довольно большой. Любава же набила два больших узла.

– Любава, зачем тебе столько вещей? На судёнышке красоваться не перед кем, а на водах вообще голяком ходить будешь.

– Я – нагишом? – удивилась Любава. – Да ведь я мужняя жена! К тому же север там, холодно. А вдруг люди?

– Медведи там, а не люди. Сожрать могут, а вот любоваться – навряд.

– Ой, лышенько! А что же ты не говорил раньше, что нагишом?

– Я думал, знаешь. Ведь в баню ты голяком ходишь?

Никита уговорил Любаву оставить половину вещей дома, и оказался прав.

Судно оказалось небольшим и крепким речным ушкуем. Хозяин, Ульян, позаботился о пассажирах – в передней части судёнышка был натянут полог из парусины для защиты от непогоды, и даже лежали два матраса, набитые душистым сеном.

Вся судовая рать состояла из трёх человек: самого хозяина, сидевшего за рулевым веслом, повара Андрея и единственного матроса, внука Ульяна, Михаила.

Под парусом дошли до Волока Ламского, лошадьми перетащили судно по деревянным полозьям на реку Шоша – и снова пустились в путь по воде.

Первые несколько дней Любава не отводила глаз от берегов – ей было интересно. Погода баловала, днём пригревало солнце.

Но постепенно, по мере продвижения на север всё стало меняться. Появилось множество валунов, и если днём было ещё тепло, то ночью – уже зябко.

На одной из стоянок на местном торгу Никита купил несколько хорошо выделанных медвежьих шкур. Шкуры были мягкие, отлично греющие даже в морозы. Одну из шкур он преподнёс в дар Ульяну. Тот долго мял её в руках, дул на мех, потом цокнул языком:

– Царский подарок!

– Я же не царь, Ульян! А хочешь – на самом деле царский подарок покажу?

– Да кто же не хочет?

Перстень разглядывали все – сам Ульян, Михаил, Андрей. Восхищались, а Михаил даже позавидовал:

– Мне бы такой!

– Заслужи! – цыкнул на него дед. – Думаешь – просто так государь подарил? За службу верную! Понимать надо!

За две недели они добрались до реки Верховки.

– А где же источники? – удивился Никита. – Ульян, ты ничего не напутал?

– Обижаешь, Никита. Я сорок лет плаваю, в этих местах тоже бывал. А источники вон там. Пойдём, покажу.

Они сошли на берег, и Ульян показал на неширокий, в два аршина, ручей:

– Галец. В него вода из нескольких источников стекает – он даже в стужу не замерзает.

Недалеко от берега, шагах в трёхстах находился первый источник. Выглядел он как-то уж очень обыденно. Круглая глубокая яма диаметром едва ли в сажень, из которой струился тоненький ручеёк.

– Ключ?

– Нет, целебная вода. Да тут их полно, выбирай, какой понравится больше.

Никита зачерпнул воду взятой кружкой, попробовал. В самом деле, вода не ключевая – солоноватая, минерализованная и тёплая.

За пару часов они обошли несколько десятков источников, но далеко не все. Никита воду пробовал везде. Поскольку никаких анализов сделать невозможно, он решил полагаться на вкус. Чем солоней вода – тем сильнее минерализация, тем выше лечебные свойства. На листке бумаги отмечал все опробованные источники, присваивая им номера: надо же перед царём отчитаться – да и самому знать. Не исключено, что он сюда сам людей посылать будет. И даже план в его голове созрел: ведь можно нанять людей, срубить большую избу, вроде постоялого двора, и возить сюда страждущих. Летом – на судах, зимой – санными обозами. И людям польза, и в его калиту копеечка упадёт. Вот только самому опробовать надо да по Любаве оценить. Сейчас уже поздно, дело к вечеру идёт.

С удовольствием отведали сытного кулеша с сушёным мясом да солёной рыбой вприкуску, запили всё это сытом. А переночевав, отправились вдвоём к источнику. Никита медвежью шкуру взял с собой да полотенца.

Раздевшись первым, он забрался в источник. Вода была тёплой, и чувствовалось, как она идёт снизу, из-под ног. Посидев четверть часа, он почувствовал, как его стала одолевать какая-то сонливость.

– Эх, хорошо!

Выскочив на камни, он растёрся докрасна и улёгся на шкуру.

– А ну-ка раздевайся, полезай! – скомандовал он Любаве.

– Что ты меня в омут толкаешь? Вода – она и есть вода. Я-то думала…

– Не полезешь? Сейчас в одежде столкну, – пошутил Никита.

Любава разделась, прыгнула в источник и даже взвизгнула. Но посидела немного, понравилось, и Никите пришлось вытаскивать её за руку. Минеральная вода – то же лекарство, только природное, и жадничать нельзя, меру знать надо.

Любава обтёрлась, обсохла, оделась. Повалялись ещё на шкуре. Камни были холодными, но медвежья шкура не давала холоду пробиться снизу.

Потом побродили по урочищу. Оно было в низине, и когда наверху дул ветер, тут в лесу, было тихо и даже тепло. Любава наткнулась на костянику и морошку – северные ягоды.

– Это есть можно?

– Запросто.

– А как называются?

– Вот эта, на малину похожая, только белая – морошка. Можешь от пуза есть, в Москве такой не купишь. А вот эта, красная – костяника. Это уже на любителя. Косточки большие, не по мне.

Любава попробовала обе ягоды. Конечно, морошка ей понравилась, и она ела, пока не обобрала весь куст.

– Барышня, ты меру знай, – предостерёг её Никита.

– Больно вкусно! В первый раз попробовала.

– В этих краях ещё черника есть и голубика.

– Хочу, хочу, хочу!

– Завтра поищем, а сейчас к Ульяну, обедать пора.

– А я уже наелась.

– Ну как знаешь.

Зато Никита поел с аппетитом – что для него пригоршня морошки? Так, червячка заморить. Он даже вздремнул немного.

После ещё на один источник сходили – его Никита отметил вторым по значимости. Вода в нём имела другой вкус и, следовательно – иной состав. Только долго в нём не усидишь, вода почти горячая, как в бане. Он сам высидел не больше пяти минут, выскочил с покрасневшей кожей, а Любава и трёх минут не выдержала.

– Вытащи меня, а то как рак сварюсь.

Глава 10
МИЛОСЛАВСКИЕ

Каждый день, два раза на день Никита с Любавой, как на службу, ходили на источники. Утром в обязательную программу входил источник с сильно минерализованной водой, а после обеда опробовали другие.

Так пролетели четыре недели. За это время Любава даже внешне изменилась: кожа посветлела, очистилась, рубцы на теле стали тоньше и как-то незаметнее.

Но ранняя осень на севере уже вступала в свои права. Ещё стоял август, однако утром на траву уже ложился иней. И в лодке спать по ночам стало прохладно. Судовая рать стоически терпела эти неудобства и грелась у костра. Ульян же и сам ходил купаться в источниках, когда Никита с Любавой возвращались.

– Уж коли я здесь, суставы подлечу. А то скрипят, проклятые, да на непогоду ноют, – пожаловался он.

А после целебной водички ходить стал бодрее.

Никита же не только ванны принимал, но и воду пил, и Любаву заставлял это делать.

– Фу, противная вода! – протестовала она.

Вкус вода имела специфический. В некоторых источниках отдавала йодом, в других была солёно-кислая. Но, осознавая, что это для её же пользы, Любава пила по две-три кружки за день.

Через месяц Ульян засобирался:

– Никита, пора в обратную дорогу. Думаю, занепогодит вскоре. Да ладно бы – дожди, и то ведь и снежок пойдёт, морозец прихватит. Да и провизия к концу подходит.

– Сам такого же мнения. Завтра с утра и отплываем.

Пока Никита с Любавой, а глядя на них – и Ульян – принимали ванны, молодёжь занималась рыбалкой. Это и развлечение, и к столу добавка. А рыбалка в этих местах была знатная. Река чистая, хариус и лосось так и прыгают, а уж на наживку хватают – только вытаскивать успевай! Рыбу жарили, варили – даже коптить ухитрялись над еловыми шишками. Сожалели, что мало взяли с собой соли. Оставив запас для еды, насолили не меньше пяти пудов.

Никита любил рыбу в любом виде – что солёную, что в ухе, но особенно жареную. А уж как мастерски делал её Андрей! Очистив и выпотрошив, он насаживал рыбу на прутики и жарил над угольями. Получался рыбный шашлык, да какой! К осени рыбка жирок нагуливала, мясо сочное – во рту тает. К тому же рыбка свежайшая, только из реки. И рыбы Никита наелся на полгода вперёд.

Утром поклонились Никита с Любавой источникам, окунувшись в последний раз, и отправились в обратный путь.

Молодёжь засиделась. Хоть и парус поднят был, всё равно на вёсла сели, работая до седьмого пота, и лёгкий ушкуй летел по течению. Это уже потом, когда в Северную Двину вошли, скорость упала – приходилось против течения идти. И по Сухоне тоже против течения, да ещё и ветер встречный – грести приходилось.

Чтобы размяться, Никита и сам на вёсла садился в паре с Андреем. Одно радовало: чем ближе была Москва, тем становилось теплее.

Через три недели они добрались до первопрестольной. Никита расплатился по уговору, добавив сверху ещё и премиальные. Подхватив узлы с одеждой и шкурами, они пошли домой.

Любава, как вошла в дом, пробежала по всем комнатам:

– Никита, как хорошо дома!

Никита же узел в угол бросил, чинно разделся и в комнату прошёл.

В поварне вовсю хлопотала кухарка.

Никита прислушался: из комнат не доносилось ни звука, Любава притихла.

Он заглянул в спальню: жена стояла перед зеркалом и внимательно смотрела на себя. Увидев в зеркале улыбающегося Никиту, она повернулась к нему:

– А ты знаешь, Никита, мне кажется, что я помолодела. Или я просто себя в зеркале давно не видела?

– На самом деле и помолодела, и посвежела – зеркало не обманывает.

Никита подошёл к Любаве и, в свою очередь, посмотрел в зеркало на себя. Удивительно! Он и сам два месяца в зеркало не смотрелся, а разница была заметной. То ли отдых сказался, то ли чистый воздух и целебная вода? А, скорее всего, всё вместе взятое.

Они пообедали, вздремнули. И в самом деле – хорошо дома!

Потом Любава стала узлы с вещами разбирать, а Никита к Елагину направился – надо было известить о своём приезде да новости московские узнать.

Князь оказался дома и Никите искренне обрадовался:

– Дай обниму, давно не видел тебя!

Потом отстранился, всмотрелся:

– Э, парень, да изменился-то ты как! Годков пять сбросил, ей-богу – правду говорю. Ужель так целебная вода подействовала?

– Истинно. И в купели дважды в день был, и пил водицу целебную. А воздух там какой! Не надышишься – не то что в Москве.

– Занятно, – князь задумался. – Потом распишешь подробно – в каких источниках купался, из каких пил.

– Ох, седина в бороду! Семён Афанасьевич, никак сам туда собрался?

– Нешто я хуже тебя? Ты, почитай, пять годков сбросил, потому как молод, а я, может, и все десять скину.

– Твои слова да Богу в уши! Сейчас там холодно, севера. А летом езжай обязательно. Я даже план тебе нарисую, где какой источник посильнее.

– Сказывал мне государь, что поручение тебе такое дал.

– Я выполнил его – завтра к нему пойду. Что в Москве слыхать? А то я только что с корабля.

– Так чего мы стоим? За стол, за стол! За обедом и поговорим.

За едой, в перерывах, князь рассказал все новости – серьёзного не было ничего. Один боярин женился удачно, другому царь дачу пожаловал на ближних землях, да ещё посольство английское приезжало.

Новости столичного двора Никиту мало интересовали – ему карьеру при дворе не делать.

Отведав блюд и немного выпив, Елагин попросил:

– Никита, погадал бы ты мне… В прошлые разы куда как удачно получалось!

– А карты есть?

– А то! Тебя дожидаются. Я их даже никому не показываю – вдруг сглазят! – князь достал из шкафчика колоду.

Никита разложил пасьянс.

Князь внимательно смотрел на карты:

– Ну не томи, Никита!

– Больших перемен пока не вижу, княже – ни беды, ни удачи.

– Ох, ну и слава Богу! – выдохнул князь. – Насчёт удачи – мы сами постараемся, лишь бы беды не было. Давай выпьем за то!

Они выпили по кубку, и Никита откланялся:

– Прости, князь, я только полдня в Москве, к тебе первому пришёл. Свидимся ещё. А мне в лекарню надо.

– Уважил, стало быть, – широко улыбнулся князь, – ценю!

А Никита заторопился в лекарню.

Увидев его, Иван обрадовался:

– Наконец-то, мы уж заждались! Болящие всё время спрашивают. Я им так и говорил – не раньше середины сентября.

– Как вы тут?

– Работаем помаленьку. Ты-то как помолодел, Никита! Прямо не узнать!

– Что ты меня, как красну девицу, хвалишь?

– Так заметно же! Когда ждать?

– Думаю – третьего дня. Мне ещё к государю надо завтра, я ведь только сегодня с корабля.

Вечером Никита при свечах начисто перерисовал на бумаге план урочища, обозначив все источники номерами и приписками вроде «зело силён» или «на вкус противен, хорош при пучеглазии». С тем назавтра и в Кремль пошёл. Царский перстень снова сыграл роль пропуска.

Однако аудиенции пришлось ждать долго: государь принимал шведского посланника, потом бояр. Никита промаялся во дворце часов шесть и уже хотел уйти, когда, наконец, позвали его.

– Добрый день, государь! Рад видеть тебя в добром здравии! – поклонился Никита.

– Здравствуй, Никита-лекарь! Не ожидал тебя так скоро увидеть. Чем порадуешь?

– В урочище Куртяево был, обследовал все целебные воды, о чём составил план, – Никита протянул молодому боярину бумагу, а уж тот с поклоном вручил её царю.

– Ну-ка, ну-ка – посмотрим… Это что за цифирки? – всмотрелся царь в составленный Никитой план.

– Каждый источник пронумерован мною, государь. По составу они разные, и напротив каждого – описание. Который из них посильнее, другой – послабее, и от каких болезней помогать должен. В каких лучше купель принимать, а из других – водицу пить.

– О как! Славно! Со всем тщанием отнёсся, серьёзно. За работу сию, государству нужную, благодарю.

В ответ на похвалу Никита поклонился.

– И тебя известить хочу, – продолжил царь, – указ я издал о создании в Москве Государева Аптекарского огорода. Повелел устроить на лугу, за Мясницкими воротами. А также соизволяю устроить подобный в Немецкой слободе и у Каменного моста на пустыре. Кроме того, травники на местах обязаны поставлять лечебные травы и коренья в столицу. Из Сибири – зверобой, солодовый корень – из Воронежа, черемицу из Коломны, чечуйную траву из Казани, можжевеловые ягоды – из Костромы, ну и так далее… Да не мне тебе рассказывать, где какие травы растут. А за неисполнение «ягодной повинности» – в поруб, в назидание. Народ сберегать надо.

Никита застыл в изумлении. Подобного указа от царя он не ожидал. Подсказал ему кто или сам решил? Вот ведь хитрован! И в тайне держал, словечком не обмолвился, хотя явно давно задумал. Такие указы в запале не издают.

– Ты чего молчишь, Никита?

– Действительно, новость. Указ полезный, без сомнения – к пользе народной.

– Мне твоё мнение ценно. Ведь были людишки, отговаривали.

– То небольшого ума люди, недальновидные. Вперёд смотреть надо. Эпидемии да войны жизни людские уносят. А ведь что самое ценное в любом государстве? Земля и люди. Тогда страна и сильна, и богата будет.

– По-государственному мыслишь! – поднял указательный палец царь. – Рад за тебя! – он смотрел на Никиту смотрел ласково, улыбался.

– Так ведь шаг-то разумный, и назрел давно.

– Вот что, Никита. Коли понимаешь важность дела сего, предлагаю тебе должность дьяка при сём приказе, – говоря это, царь впился взглядом в Никиту. Один раз Никита уже отказал государю быть придворным «дохтуром».

Дьяк – должность высокая, равная нынешнему министру. Такую каждому не предложат. Но должность – это, в первую очередь, организаторская работа и бумаги. А Никита жертвовать любимой медициной не хотел категорически. Потому раздумывал секунды. Он поклонился государю в пояс. Стоявшие вдоль стен бояре притихли.

– Спасибо великое за доверие, государь. Только ведь не травник я, хотя травами на службе пользуюсь постоянно. Моя работа иного рода. Прости, не большой я знаток трав. Тут иной человек потребен.

Среди бояр пронёсся вздох – то ли сожаления, то ли радости. Занять должность дьяка любой из них был бы готов, только знаний ни у кого не было.

Никита со страхом ожидал реакции царя на свой отказ – осерчать может, прогневаться. Царь же улыбнулся:

– Иного я не ожидал от тебя, Никита-лекарь, – видел тебя в работе. Руки твои и голову ценю. Целебные источники ты обследовал досконально, потому гневаться не буду. Иди с миром, а надобен будешь – призову.

Никита поклонился, попятился к двери, вышел и глубоко вздохнул. Стоявший у двери в коридоре стрелец спросил участливо:

– Что, влетело?

– Мимо пронесло, – улыбнулся Никита.

– Счастлив твой ангел, стало быть.

– Наверное.

А через два дня Никита с Любавой проснулись от трезвона колоколов. Не набат был, поднимающий тревогу, а именно весёлый трезвон. Звонили все церкви окрест.

– Сегодня что, праздник какой? – Никита спросонья не мог ничего понять.

– Да вроде нет, – Любава тоже ничего не понимала.

Через четверть часа перезвон смолк.

Никита умылся, позавтракал и пошёл на работу. Навстречу ему, уже покачиваясь и поддерживая друг друга, шли двое пьянчужек.

– Подай, барин, на опохмел в честь праздника.

– Да какой сегодня праздник? – искренне удивился Никита.

– У государя дочь ночью родилась. Звона не слыхал разве?

Никита дал пьянчужкам две копейки за добрую весть. Так вот почему перезвон! Понятно теперь. Царица Мария Ильинична Милославская 27 сентября благополучно разрешилась от бремени дочерью, наречённой Софьей.

Судьба царской дочери сложилась трудно. В 1671 году её мать, Мария Ильинична, умерла. Девочка росла смышлёной, умной. Видимо, от родителей ей передалась властность.

Обычно судьба русских царевен не была завидной. Жили они уединённо, на женской половине. В игрищах, как другие дети, не участвовали. Учителя у них были – учили языкам, словесности. Коли не подворачивался выгодный жених из других краёв, так и старились в ожидании, иногда принимая схиму и уходя в монастырь.

После смерти первой жены Алексей Михайлович женился во второй раз на Наталье Кирилловне Нарышкиной, и от брака сего родились сыновья Иван и Пётр – будущий великий реформатор и самодержец российский, поставивший Русь на дыбы. Софье же при поддержке стрельцов, старого дворянства и рода Милославских удалось несколько лет править единолично, потом быть регентшей при малолетних Иване и Петре. Но когда Пётр Алексеевич подрос, всё закончилось в монастыре. Борьба за власть была жёсткой и беспощадной, кланы Милославских и Нарышкиных враждовали. Но это случится много позже.

По случаю рождения царевны во всех церквях служили молебны, народ веселился и радовался, а царь закатил пир. Через Елагина был приглашён в Кремль и Никита.

Он надел лучшие свои одежды – на пир всё-таки шёл, не на службу.

У входа в Теремной дворец стояла стража и толпился народ. Пускали по спискам. Гость называл свою фамилию, а писарь вёл пальцем по бумаге, шевеля губами.

– Никита Савельев, – назвался Никита.

– Есть такой, проходи. Трапезная на первом этаже.

Поток гостей разделили. На втором этаже гуляли дворяне – князья да бояре, на первом – простолюдины – купцы, ювелиры. Никита был там же. Это в боевом походе князь мог разделить трапезу с простым воином, спать с ним под одним одеялом. То не зазорно, служба. А на приёме царском традиции свято соблюдались. Да ещё места за столом по знатности, по древности рода занимались.

В трапезной, где рассаживались неблагородных кровей гости, было попроще, споров о знатности и заслугах не возникало. Но купцы сами расселись рядком, остальные – кто как.

Угощение – что в одном, что в другом зале – было одинаковым, но подавалось на разной посуде. Если боярам да князьям – на золоте, то в трапезной на первом этаже – на серебре. И ложки были серебряные, только вилок не было. Впрочем, в зале для бояр их не было тоже. Но было отличие двух залов.

Когда внесли первые блюда, их сначала перед государем опробовал главный повар, потом – кравчий и стольник, и только потом блюда подали на стол. И зазвучали тосты: за государя, за царицу, за дочь-царевну – «многие лета».

Стольники руководили холопами – чтобы кубки были полны да блюда подносились новые.

Что Никиту поразило – так это частая перемена блюд. За пир – не меньше пятидесяти раз, как не больше. Если приносились говяжьи отварные языки с хреном, то их резали на куски, тут же расхватываемые гостями, А холопы уже несли запечённых гусей с гречневой кашей. Не успели их съесть – а уж на длинных подносах белорыбицу несут аршина в четыре длиной. И за каждой переменой блюд – тосты. Вино лилось рекой.

Шумно стало в трапезной, душно.

На Руси – у государя в том числе – считалось, что гость должен уйти с пира пьяным, едва помня себя, иначе он мог посчитать, что хозяин пожадничал.

Пили романею, мальвазию, рейнское. Водка не подавалась – считалась хмельным для кабаков, для вовсе уж простого люда.

В зале для дворян государь сам отрезал ножом куски мясного и со слугой отсылал тому знатному гостю, кого отметить хотел. То честь была особая. Гость, кому перепадал кусок с царского стола, вставал, принимая угощение, поднимал кубок и провозглашал тост за самодержца. Остальные вздыхали завистливо, поскольку выпадала такая милость не всем.

Пиры обычно длились долго – по шесть-восемь часов кряду. У Никиты от выпитого уже шумело в голове, хотя он не опустошал кубок до дна. Первые тосты за государя он выпил до дна, иначе – обида, поскольку выпив, гости переворачивали кубки, показывая, что ни капли на дне не оставили. Но и пить до дна каждый тост было невозможно.

Часа через три от начала пира в нижнюю трапезную вбежал молодой боярин и громко, перекрывая шум, крикнул:

– Никита-лекарь!

Услышав своё имя, Никита встал. Голоса в зале смолкли.

Боярин кинулся к нему, схватил за руку и бегом потащил за собой.

– Да что случилось-то? – не понял Никита.

– Милославский помирает, подавился! За тобой послали.

– Тогда беги впереди, а я за тобой.

Боярин бежал по коридорам и переходам, крича во всё горло:

– Расступись! Дорогу!

Слуги с блюдами в испуге прижимались к стенам, а Никита боялся одного – поскользнуться на гладком и скользком полу. Подошвы у новых сапожек кожаные, по плитам скользят.

Они ворвались в трапезную на втором этаже. У царского стола стояла толпа. Увидев Никиту, все закричали:

– Лекарь! Дорогу дайте, расступитесь!

Мигом освободили проход.

Ни секунды не медля, Никита бросился к столу.

По левую руку от царского места – тесть царский, Илья Милославский. Он сидел на стуле и не мог ни вздохнуть ни выдохнуть, только сипел. Лицо уже посинело, глаза были прикрыты.

Вокруг него, расступясь, бояре да князья полукругом. Хмель из головы сразу выветрился, глаза от ужаса круглые. Не дай бог, Милославский на пиру умрёт – примета плохая.

Никита подскочил к стулу с Ильей Даниловичем и крикнул боярину, который его привёл:

– Стул из-под боярина выдерни!

Боярин стул на себя рванул, и Никита едва успел подхватить тяжёлое тело. Он зашёл со спины, сцепил обе руки вокруг боярина в замок на животе и резко рванул на себя. Илья хекнул, и на стол вылетел непрожёванный кусок мяса. Милославский со свистом втянул в себя воздух.

Дворяне вокруг ахнули – то ли от страха, то ли от радости, не понять. А тесть царский раз вдохнул полной грудью, второй… Лицо из синюшного сначала сделалось красным, потом постепенно приняло свой обычный цвет.

Дворянство зашумело, загомонило. Только что на их глазах умирал человек – да не простой, а боярин, тесть царёв. А лекарь подскочил, вроде и не сделал ничего, а человек в себя пришёл. Для окружающих перемена была просто разительная.

– Стул боярину подставь, видишь – ослаб человек, – распорядился Никита.

Молодой боярин подвинул стул, и Милославский буквально рухнул на него.

– Всё, государь, – повернулся к царю Никита. – Надеюсь, больше никто в моей помощи сегодня нуждаться не будет?

– Ты хочешь сказать, что сделал всё, и он в лечении не нуждается? – удивился царь.

– Да, конечно. Он подавился куском мяса, но сейчас всё хорошо.

– Так быстро?

– Да, государь, – Никита поклонился. – Поздравляю тебя с прибавлением в семействе; прости, что только сейчас поздравил.

– Хм. Прими от меня кубок.

Стольник подал Никите кубок с вином, и Никита внутренне содрогнулся – да в нём не меньше литра вина! Он же до дома не дойдёт!

– За тебя, государь! – Никита осушил кубок и перевернул его.

Дворянство одобрительно зашумело, тоже взялись за кубки.

Царь посмотрел на Никиту с уважением. После почти молниеносного избавления у всех на глазах от неминуемой смерти боярина Милославского Никита ещё больше вырос в его глазах.

Лекарь протянул кубок стольнику, однако царь протестующим жестом остановил его:

– Оставь у себя, дарю от чистого сердца, – сказал государь.

Бояре восторженно зашумели. У многих из них парадная посуда была не хуже, но получить в дар царский кубок – это похлеще медали на грудь, даже выше, чем орден, хотя их еще не было.

Никита понял, что только что обзавёлся кучей завистников и не меньшим числом будущих пациентов – уж очень наглядно получилось.

Никита поклонился государю и пошёл к двери.

– Погоди, Никита! – голос был не царский.

Никита обернулся: Милославский пришёл в себя, отдышался, поднялся со стула.

Дворяне притихли и смотрели на происходящее с интересом.

– Государь тебя наградил – теперь мой черёд! Ты ведь мне жизнь спас. Али я неверно говорю? – боярин повернулся к дворянам.

– Верно говоришь! – вновь зашумели те.

– Стольник, кубок Никите! – одновременно он протянул свой.

Стольник наполнил его доверху. Господи, да когда же это кончится? Никита чувствовал, как пол уже качается под его ногами. А деваться некуда, попробуй откажись в такой ситуации! Потому кубок, протянутый ему боярином, принял.

– Здравь буди, боярин, многие лета! – и не отрываясь осушил до дна.

– Молодца! Кубок дарю!

Милославский обвёл глазами бояр. Те закричали, одобряя его поступок.

Едва не упав, Никита поклонился боярину, потом царю – затем всем боярам и, сжимая в каждой руке по кубку, вышел. Его качало, кружилась голова.

Молодой боярин, что прибегал за ним, поддержал Никиту под руку.

– Слышь, боярин, не сочти за труд, скажи холопам – пусть меня домой отвезут.

– Запросто! Я ведь внучатый племянник Милославскому. Как не уважить тебя!

Никиту посадили в возок и отправили, наказав кучеру не только довезти, а и на крыльцо поднять. Едва успев сказать, куда его везти, Никита тут же отключился.

В себя пришёл уже на крыльце. Рядом стоял кучер, барабаня кулаком в дверь.

На стук выскочила Любава, помогла Никите войти, снять кафтан.

– Ой, Никита! Ты зачем с царского стола кубки взял? Нехорошо-то как!

– То подарки! – заплетающимся языком торжественно заявил Никита и рухнул на пол.

С помощью кухарки Любава разула его, вдвоём они перетащили его на постель, раздели. Как он уснул – не помнит.

Очнулся в полдень. Голова трещала – спасу нет. Открыв глаза, Никита увидел рядом с собой Любаву.

– Испей рассолу капустного, – Любава протянула ему кувшин.

Во рту было сухо, язык не поворачивался. Никита жадно припал к кувшину, ополовинил.

– Может – пивка, поправиться?

– Не могу, – Никита откинулся на подушку. После рассола от квашеной капусты стало легче.

– Сейчас горяченького шулюма дам. Кухарка с утра сварила, тебя дожидается.

Никита через силу похлебал жиденького бараньего шулюма. Колокола в голове бить перестали, боль стихла.

– Я не знала, что ты так напиться можешь, – с укоризной сказала Любава.

– Я и сам не знал, сроду так не напивался, – почти простонал Никита.

– Кубки у тебя откуда? – Любаву снедало любопытство.

– Один царь подарил, другой – боярин Милославский.

– Ой, что делается! Так ведь они цены немалой! А за что?

– Боярина на пиру спас – мясом он подавился.

Любава погладила его по голове, как маленького:

– Лекарь ты мой.

Раздался стук в ворота.

– Кто это там? Пойду открою.

Любава накинула платок, вышла и вернулась с князем Елагиным. Тот выглядел помятым, под глазами обозначились мешки.

– День добрый, Никита!

– И тебе не хворать, княже.

– Ха, лежишь! А о тебе только и разговоров по боярским домам.

– С чего?

– Ты забыл, что ли? Дай-ка на подарки поглядеть.

Любава принесла кубки. Она уже успела отмыть их от вина, протёрла.

Князь поочерёдно кубки осмотрел, полюбовался, взвесил на руке.

– Один другого краше! Повезло тебе, Никита! Если так и дальше пойдёт – царь тебя может боярским званием пожаловать.

– Ох, башка трещит – не до званий.

– Чудак-человек! Да так не всем везёт – даже боярам. Из рук царя и тестя царского по кубку в один день получить! Своего счастья не понимаешь! Рассолом поправился уже?

– Успел.

– Тогда пусть супружница вина подаст.

– Семён Афанасьевич! Слышать о вине не могу, мутит!

– Да что же ты такой хлипкий, Никита! Подарок-то обмыть надо!

Подарки обмывали прямо из кубков.

Любава шустро накрыла стол. Князь съел здоровенную миску шулюма, обгрыз бараньи косточки:

– Вкусно! – похвалил он. – Кухарка у тебя хорошая.

– Не жалуюсь, – сдержанно ответил Никита.

Ещё поели, выпили немного. Никита уже пришёл в себя, но в лекарню не пошёл: полдень уже минул, да и состояние не то.

Князь уехал довольный, но Никита так и не понял, зачем он приезжал. На кубки поглядеть?

Однако события дня ещё не закончились.

Князь к вечеру заявился снова – уже в серьёзном подпитии.

– По княжеским домам ездил, выпил слегка. Только и разговоров, что о пире царском. А где про пир, там и про тебя. Кто из бояр тебя раньше не знал – так на пиру увидел. Ноне ты личность известная. Любава, гордиться таким супругом надо.