Текст книги "Под знаменами Москвы"

Автор книги: Юрий Алексеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Последний договор Василия Темного с князем Василием Ярославичем включал взаимное обязательство «не канчивати ни с кем без вашего веданья»¹⁹, а договоры 1473 г. в одностороннем порядке запрещали удельным князьям даже «ссылатися… без нашего веданья». В них от удельных князей требовалось: «С кем будешь ты в целование, и тобе тому целованию сложити».

Не включали договоры 1473 г. и статью о третейском суде, фигурировавшую в прежних межкняжеских докончаниях: между великим князем и его младшими братьями нет посредников.

События 1472—1473 гг. имеют существенно важное значение. Они кладут конец прежнему союзу князей Московского дома под главенством старшего из них. Именно в эти годы великокняжеская власть начинает осуществлять новый политический курс в отношении московских удельных князей. Речь идет не о количественных изменениях, а о качественной перестройке отношений. Неравноправие князей – формальное и реальное – возрастало, в процессе создания нового государства они играли все более пассивную, зависимую роль, приближаясь по своему положению к вассалам великого князя. В новом государственном порядке, складывающемся в Москве, для старых удельных традиций фактически нет перспективы.

Наступление на права удельных князей Московского дома в начале 70-х годов XV в. не изолированное явление. Зимой 1474/75 г. «продаша великому князю Ивану Васильевичю князи Ростовстии свою отчину; половину Ростова с всем: князь Володимер Андреевичъ, и брат его князь Иван Ивановичъ, и со всеми своими детми и з братаничи. Князь же велики, купив у них, дасть матери своей ту половину, великой княгине Марие»²⁰. Сделка с ростовскими князьями имеет прямое отношение к конфликту великого князя с братьями и его разрешению. Великая княгиня Мария Ярославна, дав часть своей «опришнины» сыну Андрею и помирив его тем самым с великим князем, в свою очередь получила некоторые земли ростовских князей. Это весьма показательно. В середине 70-х годов великий князь фактически распоряжается землями уделов, рассматривая их как своего рода резервный фонд при заключении тех или иных политических сделок. Но дело этим не ограничивается. Принципиально важный факт: Ростовское княжество как таковое исчезло из политической системы Русской земли – один из старейших и важнейших уделов эпохи Всеволода Большое Гнездо прекратил свое существование. Потеряв остатки своих суверенных прав, ростовские князья окончательно перешли в разряд князей-вотчинников, служилых людей великого князя.

Крупные внешне– и внутриполитические успехи (победа над Казанью, разгром новгородского боярства, отражение первого нашествия Ахмата) дали Ивану III возможность приступить к широкому пересмотру удельно-княжеской системы, фактически – сделать важный шаг к ликвидации ее.

* * *

Победа Москвы над новгородской боярской олигархией не могла не отразиться и на положении Господина Пскова – другой феодальной республики, упорно боровшейся за сохранение своей внутренней автономии, своего социально-политического уклада, освященного вековой традицией. Уже буквально на следующий день после Коростынского мира, ставившего Новгород под полный контроль московского правительства, появились новые оттенки в отношениях между Псковом и его князем-наместником – ответственным и полномочным представителем Москвы в Псковской республике.

18 февраля 1472 г. «весь Псков», т.е., очевидно, псковское вече, посылает в столицу делегацию в составе посадника Микиты Ларионовича и двух бояр бить челом о назначении наместником князя Ивана Стриги Оболенского²¹. Это – свидетельство конфликта между Псковом и наместником князем Федором Юрьевичем Шуйским, который, «сам надо Псковом творячи силно», в то же время жаловался на псковичей великому князю («нача на Псков к великому князю засылати грамоты»). Федор Шуйский – тот самый князь, который хорошо зарекомендовал себя в глазах псковичей как воевода в походе 1463 г., в 1467 г. был назначен во Псков по просьбе самих псковичей, был торжественно встречен и в течение ряда лет пользовался, видимо, достаточным авторитетом, активно участвуя в политической жизни Псковской республики. В чем же суть перелома в отношениях Пскова к этому князю? Прямой ответ на этот вопрос в источниках отсутствует. Можно только высказать предположение, что причина конфликта кроется в каких-то действиях князя, направленных против интересов псковского боярского руководства в целом – против политических порядков феодальной республики. Неудивительно, что взаимное недовольство проявилось именно после Шелонской битвы – московский наместник стал проводить в феодальной республике более жесткую политику, следуя, вероятно, указаниям своего правительства.

1 августа в Москву прибыло новое псковское посольство во главе с Трофимом Кипрешевым и Юрием Сестниковым просить князем Ивана Бабича «или Стригина брата Ярослава»²². Приезд псковских послов совпал с критическими днями первого нашествия Ахмата: шли бои за Алексин, и великий князь находился при войсках, развернутых на рубеже Оки. Псковские послы отправились к нему в Коломну и получили удовлетворение своей просьбы – князем был назначен Ярослав Оболенский.

Прибытие нового, пятого по счету, московского князя-наместника состоялось только 19 февраля 1473 г. Ярослав Оболенский был торжественно встречен псковичами и 21 марта поцеловал крест «на вече к Пскову на суду и на пошлинных грамотах и на всех старинах псковских»²³.

Шли тревожные месяцы очередного обострения отношений с Орденом в связи с окончанием срока перемирия. Назначенные на сентябрь 1472 г. переговоры не состоялись – немцы не прислали своих послов, а длившиеся целую неделю переговоры на Нарове в начале июля 1473 г. ни к чему не привели. После неудачи переговоров Псков обратился к великому князю, «чтобы боронил и на коня всел за дом святой Троицы, как и преже сего стояли его прародители противу немец». Неудачей закончились и переговоры с послом магистра, длившиеся три недели в Новгороде: немецкая сторона отказывалась продлить перемирие с русскими. 29 августа псковский гонец привез из Москвы официальное уведомление великого князя о его готовности «на конь всести со всеми силами русскими» в случае нападения Ордена на Псков²⁴.

Серьезность положения, грозившего войной, заставила псковичей в третий раз обратиться за конкретной помощью – «чтобы князь великий или сам на конь всел, или сына послал, или брата». Псковский посол Игнатий Иголка застал великого князя 1 октября в подмосковном селе Острове. Великий князь снова подтвердил свою готовность выступить на защиту Пскова. Его гонец Стефан Острый передал псковичам: «В кое время велите, отчина моя, силе моей, войску, у себе быти»²⁵. 25 ноября, по окончании осенней распутицы, во Псков прибыл гонец с извещением, что московские войска под командой князя Данилы Дмитриевича Холмского стали на рубеже Псковской земли. Отрядив посадников, сотских и бояр из концов для торжественной встречи великокняжеского воеводы, победителя в Шелонской битве, псковичи очистили для постоя войск все Завеличье. В течение нескольких дней в город «беспрестанно» вступали войска: «Бе бо множество их видети, князей единых 22 из городов, из Ростова, из Дмитрова, из Юрьева, из Мурома, из Костромы, с Коломны, из Переяславля и из иных городов». На защиту Пскова впервые стягивались главные силы Русского государства. «И сперва велми» псковичам было от войск «притузно» – начались грабежи. Однако это длилось недолго. Князь Холмский, въехавший в город 30 ноября, довольно быстро навел порядок и заключил соглашение с псковскими властями: войска стали принимать корм «пословно», продовольствие и фураж на Завеличье стали по очереди доставлять из концов.

Сосредоточение русских войск заставило немецкую сторону возобновить переговоры. В январе 1474 г. в Пскове были заключены договоры о мире между Орденом и Юрьевом Ливонским, с одной стороны, и Псковом и Новгородом – с другой. Это был так называемый Данильев мир²⁶ (по имени князя Холмского).

30 января 1474 г. войска выступили из Пскова, получив богатые дары «за их стояние и оборону»: одно присутствие русских войск в городе обеспечило мирный и благоприятный исход конфликта. Включение Пскова в состав Русского государства – основной факт, определивший всю дальнейшую судьбу вечевого города, и прежде всего обеспечивший его защиту от иноземного вторжения.

В конце июля новые псковские послы, принятые великим князем, услышали многозначительные слова: «Рад есми отчину свою устроено держати, аже ми положите прежних великих князей грамоты подлинныя»²⁷. В отношениях Москвы со Псковом открывался новый аспект. До сих пор эти отношения касались исключительно внешнеполитических вопросов, связанных с Орденом и Новгородом. Теперь великокняжеская власть впервые поставила вопрос о ревизии юридических основ псковского правопорядка. С точки зрения московского правительства, это было реализацией суверенных, верховных прав великого князя на его «отчину».

Вернувшись во Псков 13 ноября после почти полугодичного отсутствия, князь Ярослав Оболенский «нача у Пскова просити и суд держати не по псковской старине». Нарушение старины заключалось в том, что наместник удвоил пошлины и судебные штрафы (продажи). Речь шла, видимо, о попытке полностью подчинить наместничьему аппарату псковское судопроизводство, изъяв его у городских властей. Конечно, это было грубейшим нарушением псковского права, отраженного в Псковской Судной грамоте. Согласно этому документу, в феодальной республике существовал двуединый суд князя и посадника (и соответственно их представителей)²⁸. Нет сомнения, что такая линия поведения наместника не плод его инициативы, а следствие инструкций, полученных им во время длительного пребывания в Москве. В этом убеждает ответ, данный великим князем псковским послам, привезшим по его требованию псковские «пошлинные» грамоты: «То грамоты не самых князей великих, и вы бы есте то все князю Ярославу ослобонили, чего в вас ныне просит». После установления государственного суверенитета Москвы над Псковом в 1460 г., после расширения прерогатив наместника в 1467 г., в 1474 г. был достигнут новый важный рубеж в московско-псковских отношениях – началось открытое наступление на внутренний уклад боярской республики²⁹. В своих отношениях с боярским Псковом, как и с удельными князьями, московское правительство переходило к решению новых задач.

Только Тверское великое княжество продолжало еще сохранять свой прежний статус формальной независимости от Москвы. Но 30 мая 1476 г., по свидетельству Московской летописи, «приехаша к великому князю Ивану Васильевичу с Твери служити бояре и дети боярьскыа»³⁰. Поименно названы Григорий Никитич и Иван Жито Бороздины, Василий Данилов, Василий Бокеев, трое Карповичей и Дмитрий Киндырев. Еще в 60-годах на московскую службу перешел, как мы знаем, Даниил Холмский – один из удельных князей Тверского дома. Теперь акт коммендации великому князю совершает целый отряд видных служилых людей Тверской земли. Это говорит о глубоком кризисе местной политической традиции, об осознании самими тверичами бесперспективности дальнейшего существования Твери как самостоятельного княжения.

Создание единого Русского государства с центром в Москве оказывает определяющее влияние на все русские земли: феодальные княжества, даже сохраняя формальную независимость, начинают разваливаться изнутри – в них происходит распад старой местной системы феодальных связей, замена ее новой системой связей с главой Русского государства.

* * *

К началу 70-х годов XV в. Москва – большой город, с каменным мостом через Москву-реку. Над массой деревянных домов и церквей возвышаются отдельные каменные и кирпичные постройки в Кремле – не только церковного, но и светского назначения. Столица Руси привлекает все большее внимание Европы.

По итальянским источникам, дипломатические отношения Руси с Италией завязались еще при Василии Темном. К 1450 г. относится первый документ о Руси в миланском архиве. Весной 1461 г. к герцогу Франческо Сфорца прибыл русский посол Николай Рали (Ралев). 11 мая 1461 г. он получил от герцога рекомендательное письмо к папе Пию II, в котором великий князь Василий Васильевич был назван «светлейшим господином повелителем Руси и других земель». Переговоры, касавшиеся союза против «тюрков», притеснявших Русь (т.е., очевидно, против татар), к успеху не привели, но первый шаг к сближению двух государств был сделан. В 1463 г. Иван III назначил своим «главным монетчиком» некоего Якоба, находившегося в переписке с герцогом Сфорца. Якоб чеканил в Москве золотые монеты и в своих письмах в Милан называл Ивана III «белым императором» (Bianco Imperatori)³¹. По другим источникам, известны жившие в Москве в 60-х годах XV в. Джан Баттиста Вольпе, выходец из Виченцы, авантюрист и предприниматель, и его земляк и племянник Антонио Джисларди, обладавший познаниями в инженерном деле³². Политические и культурные связи Руси с Западной Европой, в частности с Италией, временами ослабевали до минимума, но в сущности никогда не прерывались полностью.

В 1469 г. в Москву прибывает посольство из Рима: «Февраля 11 прииде из Рима от гардинала Виссариона грек Юрьи именем к великому князю с листом». Получив известие, что «есть в Рыму деспота Аморейского Фомы Ветхословца… дщи его именем Софья, православная христианка», которая «не хочет в латынство», великий князь, «подумав о сем с своим отцем митрополитом Филиппом и с матерью своею и з бояры»³³, 20 марта отправил к папе Павлу II и кардиналу Виссариону официальное посольство во главе с Иваном Фрязиным (Дж. Б. Вольпе). Характерно, что для выполнения столь ответственного поручения, требовавшего знания языков, дипломатического ритуала и ориентировки в международных делах при неукоснительном соблюдении интересов своей страны, в распоряжении русского правительства не нашлось соотечественника – Посольского приказа, объединявшего квалифицированных профессионалов, дипломатов и переводчиков, в Москве еще не было. Иван Фрязин успешно выполнил возложенную на него миссию, заключив соглашение с папой о выдаче Зои Палеолог за русского великого князя.

Для того чтобы оценить значение этого факта, нужно вспомнить о двух крупнейших политических событиях предыдущих десятилетий.

6 июля 1439 г. во Флоренции после долгих споров была заключена уния: греческая православная церковь подчинилась римскому папе. Византийский император и константинопольский патриарх пошли на капитуляцию перед папским престолом в надежде обеспечить себе помощь в борьбе с завоевателями – османами, угрожавшими самому существованию империи. Одним из наиболее убежденных и последовательных сторонников унии стал греческий епископ Виссарион – талантливый и красноречивый гуманист-проповедник. Вековая мечта папы о верховенстве во всем христианском мире была, казалось, близка к осуществлению. Но принятие унии вызвало раскол в православной церкви. Русское политическое и церковное руководство категорически отказалось признать власть римского папы. Принявший унию митрополит Исидор был заключен в темницу как вероотступник и с большим трудом бежал из Москвы. Нельзя не отдать должное дальновидности и принципиальности московских властей, великого князя Василия Васильевича и его церковных и политических советников: принятие унии означало бы для Русской земли потерю идеологической и культурной самостоятельности, подчинение духовной власти папы и его эмиссаров. Унию приняли только епископы западных русских земель, находившихся под властью Литвы и Польши: Киевская митрополия отделилась от Московской, которая вышла из подчинения константинопольскому патриарху-униату и стала автокефальной («самоглавенствующей»).

Отказ от собственных вековых идеологических и культурных традиций не спас Византию. 29 мая 1453 г. Константинополь был взят штурмом османами. Под ударами завоевателей с карты Европы исчезло древнейшее государство, последний осколок и носитель античной цивилизации и культуры. Последний император Константин XI Палеолог пал при защите своей столицы, храбро сражаясь, как простой воин. Его брат Фома, деспот (правитель) провинции Морей, вынужден был бежать в Италию, где вскоре умер. В Италии же, на скромной пенсии от римского папы и под опекой кардинала Виссариона, оказались дети Фомы Палеолога – сыновья Андрей и Мануил, а также младшая дочь Зоя (старшая Елена была выдана замуж за сербского короля Лазаря). Проекты выдачи Зои замуж за кипрского короля и за знатного итальянского феодала провалились – женитьба на сироте-бесприданнице не была привлекательной перспективой. Проект «русского брака» папской иждивенки отвечал извечной жажде римского престола расширения сферы своего идеологического влияния, стремления подчинить себе русскую церковь, вовлечь Русское государство в свои политические комбинации, и прежде всего в главную из них – войну с Османской империей³⁴.

10 сентября 1471 г. в Москву прибыл папский посол Антон Фрязин (Джисларди), который «царевну, на иконе написану, принесе». Едва ли не впервые Русь в лице своего великого князя получила возможность познакомиться с образцом портретной живописи итальянского Высокого Возрождения. Посол привез также «листы» от папы Павла, «таковы, что послом великого князя волно ходити до Рима… до скончания миру». Дипломатические отношения между Москвой и Римом были фактически установлены. Однако Джисларди оказался втянутым в сложную дипломатическую интригу: находясь в Венеции, он согласился провезти в Москву под видом частного человека – «гостя» (купца) Тревизана, венецианского посла в Орду, имевшего задачу вести переговоры с Ахматом о венецианско-ордынском союзе против Турции. По словам Московской летописи, Тревизан имел официальную миссию к великому князю: «Бить челом, чтобы пожаловал… велел проводити до царя Ахмата». Однако вместо этого он в первую очередь связался с другим итальянцем – Иваном Фрязиным (Вольпе), «денежником» московским, известным в Италии («знаем тамо»). «Денежник» и посоветовал Тревизану не представляться великому князю и не раскрывать цели своей миссии: «…и могу то яз зделати опроче великого князя и до царя допроводити». В свою очередь и Джисларди представил Тревизана великому князю «князьком венецким, а себе племянником», утаив цель его приезда³⁵. Эта дипломатическая авантюра грозила серьезными международными последствиями. Поведение Тревизана и Вольпе показывало, как мало они считались с суверенитетом Русского государства: в этой «варварской» стране, казалось им, все дозволено ловким и предприимчивым чужеземцам.

Второму посольству в Рим предшествовало новое государственное совещание: «Князь великий, обмыслив с отцом своим митрополитом и материю своею… и братиею, и бояры своими» сватовство к иноземной царевне, которому придавалось значение важного политического акта. Для этого были достаточные основания. Ни один московский князь никогда не вступал в брак с иностранкой, если не считать Василия Дмитриевича, женившегося на дочери соседа – Витовта Литовского. Вступление великого князя в такой брак открывало в Москву путь представителям чуждого и малознакомого мира. В условиях церковно-политической изоляции Руси, оказавшейся в полном одиночестве в католическо-униатской Европе, сохранение независимости русской церкви от внешних влияний приобретало особое значение не только в идеологическом, но и в политическом плане. Брак с византийской царевной, воспитанной при католическом папском дворе, был рискованным шагом, своего рода вызовом установившимся на Руси традициям. Он создавал реальную опасность проникновения на Русь враждебных ей католических флюидов, способных подорвать конфессиональное единство страны.

С другой стороны, установление прямых связей с могущественным папским престолом, сохранявшим значение идеологического центра всего западного мира, и вступление в брак хотя и с изгнанной, но все же византийской принцессой, пусть отдаленной, но все же носительницей византийской императорской традиции, привычно привлекательной для средневековой Руси, могли способствовать поднятию международного престижа Русского государства и росту авторитета великокняжеской власти внутри страны.

Такие соображения, по всей вероятности, имели место. Но еще более существенно было другое. Новое государство, образовавшееся на развалинах прежней удельной системы, не могло замыкаться в узком кругу привычных отношений с непосредственными соседями – Литвой, Орденом, Ордой. Проведение сколько-нибудь перспективной активной внешней политики требовало расширения дипломатического кругозора, ориентации в европейских делах. Немаловажное значение могли иметь ознакомление с достижениями западной цивилизации и возможность их использования в интересах нового государственного строительства. Видимо, все эти соображения и побудили великого князя пойти на заключение брака.

6 января 1472 г. русское посольство во главе с тем же Дж. Б. Вольпе – Иваном Фрязиным отправилось в далекий путь «с грамотами… к папе да и ко кардиналу Виссариону». По дороге выяснилось, что нового папу (сменившего умершего Павла, с которым начинались переговоры) зовут не Калист, как считали в Москве, а «Систюсь» (Сикст IV): в Москве еще мало ориентировались в важных событиях международной жизни. Послы, «о том мысливше меж собя», простодушно «преписаша имя» в своих грамотах по-новому³⁶.

Поездка от Москвы до Рима заняла больше четырех месяцев. Только 23 мая Вольпе-Фрязин «приде к папе Систюсю и к гардиналу Виссариону» и получил «честь великую» от папы и от братьев невесты, «царевичей» Андрея и Мануила. 20 июня посольство выехало из Рима, везя с собой царевну Софью, которую сопровождали папский легат Антонио Бонумбре и посол ее братьев. Русские послы имели охранные «листы» от папы для проезда по всем странам католического мира. Проехав через Германию, посольство 1 сентября прибыло в Любек, «и рядились тута 8 дней»: организация плавания по Балтийскому морю на ганзейских судах была не простым делом. Только 10 сентября царевна и ее свита «на корабль взошли». После одиннадцатидневного плавания они 21 сентября прибыли в Колывань (Ревель); 1 октября отправились в Юрьев и прибыли туда 6 октября, проехав 180 км за 5 дней. Наконец, 11 октября посольство с будущей великой княгиней достигло Пскова и вступило на Русскую землю³⁷. Как видим, рассказ Московской летописи содержит ряд точных дат. Надо полагать, что со времени прибытия в Рим, и особенно во время обратного путешествия, кем-то из послов велся дневник, в котором отмечались основные этапы пути. Этим второе посольство отличалось от первого, о движении которого нам ничего не известно. Возможно, что второе посольство было лучше организовано: в его состав, по-видимому, входило специальное лицо, ведшее соответствующие записи. Во всяком случае, перед нами первое в русской летописи более или менее подробное описание официального путешествия за границу. В этом можно видеть отражение деятельности зарождавшегося особого ведомства для сношений с зарубежными странами – будущего Посольского приказа.

Пребывание во Пскове подробно описано в Псковской III летописи. 1 октября в город приехал гонец из Колывани Николай Лях[24]24
  Из этого свидетельства видно, что в состав свиты царевны входили и поляки.


[Закрыть] с известием, что царевна, «переехав море», «едет на Москву», «си будет вам государина». Гонец при этом отметил уже существовавшее родство московских великих князей с Византийским домом, напомнив о браке Анны, дочери великого князя Василия Дмитриевича, с одним из Палеологов, призвал псковичей встретить ее «честью» и в тот же день поехал к Новгороду и далее на Москву. Псков пришел в движение: «начаша мед сытити, и кормъ сбирати», послали гонцов на рубежи Псковской земли, посадники и бояре из концов отправились в Изборск, «ея с честью стретити». Но царевна и ее свита предпочли кратчайший путь через озеро. Спустя неделю прибыл гонец от царевны из Юрьева с извещением, чтобы жители Пскова встретили ее «на Узмени». Псковичи изготовили 6 «насадов великих», в каждом поехали посадники и бояре, гребцы «с великой честью». 10 октября, в субботу, в сопровождении «многих людей» они выехали из Пскова, а на следующий день, «пред обедом», прибыли на Узмень. Ввиду начавшегося на озере волнения посадники и бояре вышли из насадов и с наполненными кубками и позлащенными рогами с вином и медом ударили челом царевне. Приняв псковичей «в честь и любовь велику», царевна захотела сразу ехать дальше, «бе бо ей еще се хощеть от немець отъехати».

Псковичи приняли царевну, ее свиту («ея приятелев») и «казну» в свои насады и медленно двинулись в обратный путь. Сделав две остановки для ночлега, 13 октября насады вошли в реку Великую. Здесь Зоя облачилась в нарядную одежду («порты царскиа надевши»). Кони царевны и ее свиты шли по берегу. Встреченная с почетом на правом (городском) берегу реки, она пошла в Троицкий собор «с своими приятели». После торжественного молебствия царевна и ее свита отправились «на княж двор своего государя», где она приняла дары: от Пскова – 50 рублей «пенязьми» (иностранной монетой), от посадников, бояр и купцов – «чьа какова сила». Великокняжеский посол Иван Фрязин получил более скромный дар – 10 рублей. Поблагодарив за гостеприимство, царевна изъявила желание сразу ехать в Москву, «к своему и вашему государю», и, по словам летописца, обещала, «где как вам надобе будет, ино яз… о ваших хощу печаловатися вельми». Свита села на коней, царевна вошла в свой возок «и поеде с великою честью изо Пскова». Посадники и бояре провожали ее «до старого Вознесенья» – до внешней городской стены. По словам летописца, царевна пробыла во Пскове «пять дней ровно»: во вторник (13-го), к обеду, приехала и в субботу (17-го), пред обедом, выехала, направляясь к новгородскому рубежу³⁸.

Торжественная встреча царевны во Пскове, подробно и красочно описанная летописцем, не просто живописная картинка. Почтительно принимая будущую «государыню», «мужи вольные» Господина Пскова подчеркивали свою полную преданность Русскому государству, свою принадлежность к «отчине» великого князя.

Труден был путь по размытым осенним дорогам – только 25 октября царевна прибыла в Новгород. По словам того же псковского летописца, здесь царевна «приемше… от посадника и от тысяцких и от всего Великого Новгорода честь и дарове и поеха скорее к Москве». Побежденный Новгород тоже стремился проявить свою лояльность. 30 октября царевна со свитой отбыла в Москву³⁹.

Итак, путешествие Зои по Русской земле вылилось в своеобразную демонстрацию политического единства страны, встречавшей будущую великую княгиню, как свою государыню. Такую торжественную встречу Русская земля видела впервые (гораздо скромнее описывалась в свое время (1390 г.) встреча Софьи Витовтовны: трое бояр великого князя, «приехаша в Новгород из немец» с нею и «стояв на Городище, поехаша на Москву» зимней дорогой)⁴⁰. Резким диссонансом на этом фоне выглядело поведение папского легата. Еще псковичи отметили его подчеркнуто необычный облик, его демонстративное нежелание следовать русским обычаям и церковным обрядам («не имея же поклонения к святым иконам, и креста на себе рукою не перекрестяся, и в дому святой Троицы только знаменася… и то по повелению царевне»). В этом, конечно, не было ничего удивительного – представитель папы вел себя в православной стране сообразно своему сану и положению, выполняя возложенную на него важную политическую и идеологическую миссию. Папа и его присные намеревались использовать установление отношений с Москвой для всемерной пропаганды своей идеологии в целях приобщения «варварской» страны к влиянию «просвещенного» католического Запада.

Поведение легата вызвало в Москве решительный отпор. Узнав, что пред легатом «крыж несут» (католический крест) по католическому обычаю, великий князь обратился к митрополиту, который категорически потребовал запретить какую-либо пропаганду католицизма на Русской земле. Тогда великий князь «посла к тому легатосу, чтоб не шел пред ним крыж». Московская летопись возлагает вину за вызывающее поведение легата на «русского» посла Ивана Фрязина, «денежника», который стремился «учинить честь папе». По словам летописи, находясь в Италии, он «отверглся веры» православной, «а крещение наше потопя», совершив тем самым тягчайшее с точки зрения средневекового сознания нравственное преступление: католическая пропаганда уже начинала действовать. Навстречу легату был послан один из самых доверенных бояр, Федор Давыдович Хромой, с приказанием «крыжи у легатоса отнявши, да в сани положити, а Фрязина поимати да пограбити» (т.е. арестовать, отняв его имущество). Встретив поезд царевны в 15 верстах от Москвы, Федор Давыдович в точности исполнил возложенное на него ответственное поручение. «Тогда же убоялся легатос»⁴¹.

В четверг, 12 ноября, царевна въехала в Москву, встреченная митрополитом и высшим духовенством столицы. В тот же день во временном деревянном храме Успения был совершен торжественный обряд венчания и Зоя Палеолог превратилась в великую княгиню Софью Фоминишну.

С политической точки зрения не менее важным событием, чем брак великого князя, были церковные прения с сопровождавшим невесту папским послом. Генуэзец Антонио Бонумбре – августинский монах, епископ Аяччо на Корсике, доверенное лицо папы Сикста IV. В качестве легата и нунция он имел от папы полномочия «направлять заблудших на путь истины, укреплять власть папы… налагать церковные кары на виновных и распределять награды между достойными». Конечная цель его миссии была выражена в словах Сикста IV: «Мы ничего не желаем горячее, как видеть вселенскую церковь объединенной на всем ее протяжении». Бонумбре выступал как официальный представитель папы, прилагая усилия для установления в России католичества⁴². Прения с ним провел митрополит Филипп, который считался образованным человеком («много… изучил он книг словес емлючи»). В помощь себе он взял «книжника» Никиту-поповича. По словам летописи, легат был посрамлен: «Ни единому слову ответа не даст, но рече: «нет книг со мной» »⁴³. Во всяком случае, политическое и идеологическое руководство Русского государства было готово во всеоружии встретить попытки насаждения на Руси католичества.

При великокняжеском дворе Бонумбре был принят как официальный папский посол. Он виделся в Москве и с Тревизаном, который жил в столице в качестве частного лица, скрывая, по договоренности с Вольпе, свою официальную миссию. По свидетельству Московской летописи, это и погубило заговорщиков. Узнав об обмане, великий князь повелел «поимати Фрязина, да, оковав, послал на Коломну, а дом его повеле разграбити, и жену и детей изымати». Русское правительство с полным основанием усмотрело в действиях Вольпе и Тревизана покушение на свой авторитет, на международный престиж Русского государства как суверенной державы. Тут-то и сказалось отсутствие собственной дипломатической службы, своих надежных людей, способных отстаивать за рубежом интересы и достоинство Русского государства. С послом-заговорщиком обошлись, как с государственным преступником. Еще более суровая кара угрожала Тревизану: «…того Тривизана, поймав, хоте казнити» (видимо, по подозрению в шпионаже). Тревизан со своим толмачом был схвачен уже в Рязани, на пути в Орду. Только по просьбе папского посла великий князь согласился сохранить незадачливому венецианцу жизнь до «отсылки» с дожем. Закованный в цепи Тревизан был посажен на двор Никиты Беклемишева⁴⁴.