Текст книги "Витька Мураш - победитель всех"

Автор книги: Юрий Томин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Вдруг слышу, сзади кричат:

– Мурашов!

Я обернулся. Директор правит, а сам смотрит на меня с такой улыбочкой.

– Ну, как самочувствие?

Я ору, будто не расслышал:

– Чего?

– Как самочувствие?

А я опять:

– Чего?

– Понял теперь, что плохо играешь?

– Чего?

– Кудрова-то, может, не хуже тебя играет!

Тут уж я не выдержал и заорал:

– Ну да еще! Скажете тоже!..

Директор засмеялся и крикнул:

– Значит, понял!

Я ору:

– Чего понял? Ничего я не говорил!

– Ты не тогда понял, когда говорил.

– А когда?

– Когда отмалчивался! – крикнул директор и прибавил оборотов.

Потом я узнал, что ребята сзади весь разговор слышали. Я просто забыл, что на воде всегда так бывает: двое на катере орут, не слышат друг друга из-за мотора, а кто в стороне немного, слышит и мотор и все их слова до единого.

Плыли мы, наверное, целый час. Если бы мне директор голов не забивал, я попросил бы у него порулить, потому что погода стояла тихая, волны не было никакой. Я видел, как из-под борта лодки разбегаются мелкие плотвицы и окуни. Я думал про нашу лодку и про то, что до конца занятий осталось всего несколько дней. Значит, мы скоро поедем с Колькой рыбачить. А Иллариона мы с собой не возьмем. Разве только он поедет с Наташей. Ведь пояс ее мне позарез нужен. И как только вспомнил я про пояс, мне жутко захотелось увидеть Наташу.

Из залива мы заплыли в речку, высадились на берег и все сразу побежали смотреть мальков. На луговине было три таких озерка, очень мелких, но малек в них кишел как пшено. Там его были тучи.

Батон сразу залез в воду и стал орать, что они голодные, потому что присасываются к его ногам и щекочут. Потом он зашел поглубже, провалился по колено в тину и заорал, что его затягивает.

Я посмотрел на директора. Тот неторопливо раздевался и спокойно смотрел, как Батон извивается посреди озера.

– Раздевайтесь и вы, – сказал директор, – жарко будет.

Затем он зашел в озерко и выдернул Батона из грязи.

Но мы смотрели не как он Батона спасал. Мы смотрели на него самого, потому что еще никогда не видели нашего директора в трусах. Никакого якоря у него на груди не оказалось. Зато на плечах, на спине, на руках были шрамы. Мощные такие шрамы, как будто их провели плугом. Мясо срослось неровно, и на самих шрамах были еще какие-то бугры и рубцы.

Директор поставил Батона на берег и шлепнул его по мокрому заду. А мы всё глазели.

– Ну что, будем работать? – спросил директор.

– Иван Сергеевич, это вас на войне? – спросил Батон.

– В основном в госпитале, – ответил директор. – А ты будешь сегодня работать или только тонуть?

– Буду, буду, – заторопился Батон. – Я еще вчера обещал.

Директор расставил нас по местам, и мы начали работать.

Нужно было прокопать между озерцами канавки, но так, чтобы оставить между ними перемычки. И еще одну канавку – к реке. А потом разрушить перемычки, тогда вода из озерков пойдет в реку, а с ней уйдут и мальки.

Я свой участок копал вместе с Колькой. Земля была сырая, много корней – настоящая целина. Самый трудный участок достался, конечно, нам. А все из-за Кольки. Иван Сергеевич считает, что Кольке можно доверить любое дело. Вот и доверил. А заодно и мне доверил, раз мы всегда вместе работаем.

У меня от этого доверия плечо через час заболело. А Колька копает.

Я говорю:

– Отдохнем?

– А другие отдыхают?

Я огляделся. Вроде все копают. Даже девчонки. Даже культурный Илларион копает. Один Батон разгуливает по лугу.

– Мелков, ты почему не работаешь? – спрашивает Иван Сергеевич.

– Рука болит. Копнул один раз, она сразу заболела. Не верите?

– Верю. Даже ни на секунду не сомневаюсь, – говорит директор. – А есть ты хочешь?

– Ой, давно уже! – обрадовался Батон. – Скоро обедать будем, да?

– Это от тебя зависит. Бери у меня в катере крупу, вари на всех кашу.

– А котел?

– Там же.

– А дрова?

– В лесу.

– Так далеко же, Иван Сергеевич.

– А я тебя не тороплю.

– А как я буду рубить с такой рукой?

– Знаешь, Мелков, – говорит Иван Сергеевич, – иди отсюда скорей и не мешай другим работать.

– А можно, я еще кого-нибудь возьму?

– Бери.

Я говорю Кольке:

– Сходить, что ли? Батончик один не справится.

– Иди, – отвечает Колька. – Только, Мураш, я тебе вот чего сказать хотел… Знаешь… Ты к Наташе не приставай.

– Да я ее с того дня не видел!

– К Наташе Кудровой.

– К Наташке?! Ты что, чокнулся? Это она ко мне пристает! Да чихать я на нее хотел восемь раз!

– Вот и не приставай больше.

И Колька снова стал копать. Я смотрю на него и ничего не понимаю.

– Ты что, культурный стал, как Илларион? Какое тебе до нее дело?

Колька молчит и копает.

– А к другим мне приставать можно?

Колька копает и молчит. Тут подошел Батон и позвал меня за дровами. Идем мы к лесу, я спрашиваю:

– Батончик, ты не знаешь, чего это Колька за Наташку заступается?

– За Кудрову?

– Ну да.

Батон посмотрел на меня да как заржет:

– Ой, не могу! Ну, ты даешь!

– Дурачок ты, Батонский, – говорю я.

– Нет, не дурачок, – отвечает Батон. – Это вы так думаете, что я дурачок. А я за вами все замечаю. Ты знаешь, что он ее в Приморск на мопеде возил?

– Ну и что? – говорю. – Он и меня возил.

– Вы-то просто катались, а ее он в кино возил!

– А какая разница?

Батончик опять заржал.

– Подрастешь, узнаешь какая.

– И так знаю, – говорю я. – Только ты все врешь.

– А пускай хоть вру, – согласился Батон. – Мне сейчас главное – пожрать. У меня от голода даже спина чешется. Мы сейчас, пока варим, пожрем, а потом еще со всеми, да?

Нарубили мы с Батоном сухой ольхи. То есть не мы оба рубили, а я один. А Батон в это время все рассказывал, в каком месте у него от голода чешется. Я даже не выдержал, отдал ему колбасу, которая у меня в кармане лежала. Он кусанул ее один раз – половины нет. Я смотрю: у него по горлу комок опускается, как у змеи, когда она мышь проглотит.

– Хе-хе хахахит?[3] – спрашивает Батон.

– Не надо, – говорю, – ешь всю.

Но зато, как варить, Батон соображает здорово.

Когда мы вернулись на берег, я только костер разжег. Все остальное делал Батон. Меня не подпускал.

Полез он в сумку к Ивану Сергеевичу и обрадовался.

– Мураш, топленое масло есть! Ну и каша будет мощная!

Батон полизал масло и сказал, что оно не горчит. Потом засыпал крупу и поставил котел на огонь. Юлил он возле этого котла, как змей. То прибавит огонь, то убавит, то помешает, то попробует. Он мешал веткой и облизывал эту ветку через каждую минуту. Я тоже хотел попробовать, но он меня оттолкнул.

Каша у него сначала булькала, потом фыркнула, потом пыхтеть начала. Тут Батон ее с огня снял, укутал чехлом от мотора и сказал:

– Теперь пускай отдохнет.

В это время нас позвал Иван Сергеевич.

– Ты иди, я кашу покараулю, – сказал Батон.

Я подошел к Кольке и увидел, что он за нас обоих выполнил норму. Мне это не очень понравилось. Получалось, будто я какой-то пенсионер. Но я мысленно пообещал, что, когда мы поплывем на рыбалку, грести буду я.

– Рушь перемычки! – крикнул Иван Сергеевич.

Ребята кинулись как сумасшедшие. Там и копнуть надо по три раза, но каждому самому хотелось пустить воду.

И пошел наш малек!

Раньше я думал, что его просто много. А теперь оказалось, что его сто миллионов или миллиард миллиардов. Они так рванулись, будто им впереди бочку с вареньем поставили. Просто удивительно, как они своим малявским мозгом сообразили, что сейчас выплывут на свежую воду. Я даже подумал, что они не глупее коров. А может быть, у них тоже есть свои ученые и свои учителя, которые говорят им, что делать и куда плыть.

Когда вода сошла, в углублениях озерков малька осталось еще порядочно. Это были, наверное, самые глупые или их учитель удрал в одиночку. Этих мы тоже спасли. Вычерпали их ведрами и перенесли в речку.

– Шабаш, – сказал Иван Сергеевич, – пойдем кашу есть.

Когда мы подошли, Батон подвинулся поближе к котлу. Наверное, ему не понравилось, что нас так много.

– Иван Сергеевич, – сказал он, – а я масло нашел…

– Да? – удивился директор. – Кто же его потерял?

– А у вас в сумке.

– Тогда вали его в кашу.

Батон плюхнул масло в котел, размешал его палкой, и от этого масла пошел такой запах, что у меня в животе чего-то зашевелилось и зацарапалось. Тут я поверил, что у Батона от голода спина чешется.

Иван Сергеевич достал из сумки мешок, тряхнул его и высыпал на газету кучу ложек. Все набросились на ложки, как звери. Батон сунул в эту кучу свою больную руку, но ложек уже не было.

– А чем я буду есть? – жалобно спросил он.

Иван Сергеевич отдал ему свою ложку.

– А вы? – спросил Батон.

– А я – остатки.

– Хитрый вы, остатков всегда больше.

Возле котла было тесно. Каша горячая, глотать ее не так-то просто, а тут еще мне кто-то сзади в ухо дует. Я обернулся – Илларион. Дул он, конечно, не на меня, он кашу на ложке остужал. Но все-таки я ему сказал: – Ты там потише дуй.

– А что будет?

– А то будет. Дуну так, что рассыплешься.

– Слушай, Мураш, – сказал Илларион, – я ведь тебя не боюсь. Мне только не понятно, чего ты ко мне цепляешься.

– Нужен ты мне, – говорю я. – Не нужны мне ни папа твой, ни мама, ни… Никто вообще. Очень вы все высокой культуры. Если вы такие культурные, чего же сестра твоя на воскресник не вышла?

– Какая сестра, Наташка?

– А я помню, что ли, как там ее зовут…

– Она уехала.

– Наташа уехала?! – говорю я. – Зачем?!

– Она год будет в городе заканчивать.

– И не приедет сюда совсем?

– Летом приедет, если в турпоход не уйдет.

Я даже растерялся. При чем тут турпоход какой-то?

– Зачем, – говорю, – ей поход? У нас и без походов тут неплохо.

– А тебе она зачем? – спрашивает Илларион.

– Мне – ни за чем, – говорю, – просто так спросил.

А про себя я подумал, что неважно все получается. Уйдет она в поход, все лето я ее не увижу… За это время у нее пояс кто-нибудь выменяет или стащит. Мне даже как-то скучно стало. Да еще пока мы разговаривали, ребята всю кашу съели. Один только Батон еще жевал – у него за щеками было много каши набито.

– Ну, братцы, хорошо поработали, – сказал Иван Сергеевич. – Что лопатами, что ложками.

– Хы хыхо хе хах хохе[4] – отозвался Батон.

Батона один я понимаю, когда он жует. Иван Сергеевич, конечно, не понял, но сказал:

– Повару объявляется благодарность. Только придется ему еще котел и ложки вымыть.

– Хехо ха хахохо[5], – согласился Батон.

– Вот и действуй, – сказал Иван Сергеевич. – А теперь я вам вот что должен сообщить: мы сегодня не одно дело сделали, а целых два. Угадайте, какое второе?

Все молчали. Не считать же за дело, что мы кашу съели.

– Мы с вами луг осушили, – сказал Иван Сергеевич. – За малька вам ничего не будет, кроме благодарности. А вот за осушение совхоз вам начислит по одному рабочему дню и даже деньги заплатит.

– А сколько?

– Это осенью будет видно. Может, по три рубля, а то и по пять.

– Это каждому?

– А как хотите. Можно каждому в отдельности, можно всем вместе. В одиночку каждый может себе килограмма по два конфет купить, а вместе – что-нибудь поинтереснее.

Стали мы считать – по пятерке на человека, конечно. Получилось сто тридцать рублей. Можно купить для футбольных ворот сетки, которых у нас сто лет нету, пяток мячей и несколько пар бутс. Про бутсы я больше всех кричал, потому что знал: парочка обязательно мне достанется, как лучшему игроку.

Девчонки стали спорить. Им хотелось купить магнитофон для танцев, чтобы записать современную музыку, а не крутить на проигрывателе всякое старье.

Между прочим, проигрыватель в школе новенький, с выносными динамиками. Орет так, что в заливе волна поднимается. Чего им еще новее – не знаю. Это же не мопед. Вот на старых мопедах действительно только пацаны катаются.

Но девчонки уперлись. Говорят, что не хотят покупать для нас бутсы за свои деньги.

Я не выдержал.

– Тихо, тихо, – говорю, – вы не за деньги работали и вообще ни за что. Вы даже не знали, что вам деньги дадут. Если так, то лучше вообще ничего не получать, чем орать «наши деньги».

– Мурашов, пожалуй, прав, – сказал Иван Сергеевич.

– Если бесплатно, мы согласны. – Это Наташка вылезла, специально, чтобы со мной поспорить. – Но если будем покупать, то почему все мальчишкам, а нам ничего?

– И Кудрова, вроде, права, – снова сказал Иван Сергеевич. – Только вот что. Сетку на ворота покупать не стоит. Я возьму у рыбаков старый невод, разрежем его, обошьем – выйдет не хуже. На мячи и на магнитофоны у школы деньги есть. Просто мы немного забегались с нашим новым строительством – и было нам не до этого. А что касается бутс, то поверьте старому футболисту: бутсы вас играть не научат. Начинать играть в бутсах даже вредно, нужно сначала подучиться.

– Вы что, футболистом были? – спросил Илларион.

– Да.

– И моряком? – спросил я.

– Был.

– А кем еще? – спросил Батон.

– А еще я был ребенком. Только поэтому, Мелков, я тебе иногда кое-что прощаю.

ОНА ПРИЕЗЖАЕТ!

Последний день занятий!

Ура!

Я уже с утра знал все свои отметки – троек нет!

Ура!

Ура!

«До чего же у нас хорошие учителя! – думал я в тот день. – До чего они добрые, умные, красивые и вообще!»

Мопеды в магазине еще есть!

Ура!

Учителя тоже ходили по школе веселыми, улыбались и не обращали внимания на наши глупости. Наверное, мы им надоели не меньше, чем они нам. Нет, я неверно говорю. Учителя у нас самые добрые, умные, красивые и вообще! Нам не они надоели, а уроки! Уроки нам надоели, а не они!

Говорят, что в последний день сидишь как на иголках. Это – ерунда! Иголки – чепуха! Я сидел так, будто подо мной сто ежей и все ползают.

Нас ничего не спрашивали и ничего нам не объясняли!

Ура!

Только Мария Михайловна была в тот день грустная. Она с нами прощалась.

– Я буду к вам заходить, если вы не против, – сказала она.

– Не против! – орали мы. – Заходите каждый день!

– И, пожалуйста, читайте на каникулах побольше, – просила она. – Пушкина читайте, Гоголя, Чехова. Не увлекайтесь войной и приключениями.

А мы были в тот день жутко добрыми.

– Будем читать! – орали мы. – Каждый день!

Физрук нам сказал:

– Кроме футбола и прочего занялись бы вы, гаврики, гимнастикой по радио.

– Будем заниматься! – пообещали мы. – Каждый день!

Иван Сергеевич сказал Батону:

– А ты, Мелков, занялся бы летом немецким. Тройка твоя, в общем-то, условная.

– Будет заниматься! – ответили мы. – Мы проследим! Каждый день будет!

В общем, целый день мы орали, а зачем пришли в школу – не знаю.

Настроение у меня в этот день было хорошее, просто замечательное. Я, как и все, орал, бегал, прыгал, шутил и смеялся. После большой перемены настроение стало еще лучше, потому что мне сказали одну очень важную вещь. Но тут я сразу перестал орать и смеяться. Я не бегал и не прыгал, а ходил спокойно; не шутил сам и не смеялся, когда шутили ребята. Я не хотел, чтобы все заметили, что у меня хорошее настроение. Почему так – не знаю. Почему, когда я чего-нибудь очень хочу и вдруг получается, как я хочу, то я всегда делаю вид, что мне до этого дела нет? Ведь никто не может влезть ко мне в мозги и узнать, о чем я думаю. Но мне все равно было неудобно, что я обрадовался, и страшно, что другие это заметят.

А сказал мне эту вещь Ларик. Он подошел ко мне на большой перемене.

– Тебе привет, Мурашов.

– От кого еще? – спросил я.

Когда я это спросил, то уже почти догадался, от кого. Не от папы же своего, главного инженера, может мне передать привет Ларик. Я понял, от кого он может передать.

– От Наташки.

Дальше уже говорил как будто не я. То есть язык во рту болтался мой, но говорил он совсем не то, что я думал:

– От какой еще Наташи?

– От моей сестры.

– Ну и что? – спросил я и пожал плечами, как будто я уже сто лет получаю от нее приветы.

– Ничего… – сказал Ларик. – Она прислала маме письмо. Там в конце написано: «Привет Вите».

– Почему ты думаешь, что мне?

– Другого Вити она здесь не знает.

– А зачем мне привет? – сказал я. – Не видал я приветов, что ли.

Все, ну все я говорил не так, как думал! Я ведь сразу вспомнил, что и тогда, у них дома, она сказала: «Привет, Витя». А теперь написала: «Привет Вите». Значит, она меня запомнила и думала про меня в своем городе высокой культуры, где одних мопедов, может быть, миллион. Кольке, например, она ничего не передала, а мы ведь рядом сидели…

– Она после экзаменов к нам приезжает, – сказал Ларик. – У них поход отменился.

Я ответил:

– Мне-то что… Пускай отменился.

Я выбежал на крыльцо. Там стоял Колька. Я толкнул его с разбегу, и он ласточкой полетел через три ступеньки. Колька не обиделся. В этот день у всех было такое настроение, что все толкались и бегали. Колька полез обратно и хотел стащить меня за ногу. Но я уже стал серьезным. Я вообще-то не боюсь ничего. Но тут вдруг испугался, что все заметят, как я обрадовался.

– Стой, Колька, – сказал я. – Дело есть. Давай сегодня на лодке поедем прямо после уроков.

– У нас ничего еще не собрано.

– А мы просто прокатимся, попробуем.

– Можно, – согласился Колька. – Батону сказать?

Я подумал немного и понял, что я сейчас жутко добрый. Мне хотелось, чтобы в этот день всем было хорошо. Мне даже жалко стало, что Мария Михайловна уходит на пенсию, хотя она тут совсем ни при чем.

– Я сам скажу!

– А Ларику?

Тут я подумал немного подольше.

– Мы же обещали…

«Не мы обещали, – вспомнил я, – а ты обещал». Но раз я сегодня такой добрый, то пускай прокатится разочек вдоль берега.

– Ладно, скажи, – согласился я.

Колька вздохнул.

– Мураш, – сказал он, – я не про сейчас, а вообще… Когда поедем на два или три дня… Можно тогда и Наташу взять?

Я смотрю на Кольку и ничего не понимаю. И он – про Наташу. Неужели сам догадался, что я давно уже об этом думал? «Вот это Колька! – подумал я. – Вот это друг настоящий!»

– Можно, – небрежно сказал я. – Жалко, что ли…

Колька обрадовался.

– А правда… – заулыбался он. – Она ведь и обед может сварить…

– Сварит, конечно, – говорю я.

– И грести она может.

– Может, конечно, раз в турпоходы ходит.

– Какие походы? – спрашивает Колька.

– Говорят же тебе – туристские.

– Да в жизни она в походы не ходила, – говорит Колька.

– Ты-то откуда знаешь?

– Знаю. И ты тоже знаешь.

И тут в моей голове будто какой-то винт повернули и все стало ясно.

– Ты про какую Наташу говоришь? – спросил я.

– Про Кудрову.

– Про Наташку?!

– Ну да.

– Это зачем еще она нам нужна?!

– Ты же сам говорил… Обед варить…

– Да на что мне ее обед. Я сам не хуже сварю! Или Батон сварит, у него здорово получается. А Наташка тут при чем?

Колька помрачнел сразу и засопел.

– А ты про какую Наташку говорил?

– Ни про какую. Это я так просто… Думаю: какую-нибудь девчонку можно взять. Только не Наташку.

– Не хуже она твоей!

– Какой еще моей?

– Сестры Ларика!

– Я тебе что-нибудь говорил про сестру Ларика?

– А я и сам не дурак, – говорит Колька.

– Вот как раз ты дурак и есть!

– Ну и пускай, – говорит Колька. – А лодка моя!

Таких вещей я от Кольки никогда не слышал. Мы могли ссориться и обижаться друг на друга, но никогда не говорили «мое» или «твое». У нас все было общее. Даже в голову нам не приходило делиться. Кому что нужно, тот берет, и все. Я так удивился Колькиным словам, что даже не знал, что ответить.

Колька молча повернулся и ушел в школу. И я тут же дал себе честное слово, что никогда даже не прикоснусь к этой лодке, пускай мне дают хоть сто миллионов.

До конца уроков мы с Колькой не разговаривали. Я видел, что на переменах он подходил к Наташке. О чем они там толковали – не знаю.

А после уроков Колька сам подошел ко мне.

– Мураш, – сказал он, – ты не злись, она не поедет.

– А мне-то что, – ответил я. – Твоя лодка…

– Она меня спрашивала – поедешь ты или нет?

– А ей-то какое дело?

– Она хочет, чтобы если ехать, так всем вместе. В общем, ей обязательно нужно, чтобы ты был.

– А ты не спросил, зачем я ей нужен?

– Не спросил.

– Тогда я тебе скажу. Она терпеть меня не может! Она мне отомстить хочет. Поганку какую-нибудь мне в кашу сунет и – привет. Вот зачем я ей нужен.

– А ты точно знаешь? – спросил Колька.

– Точно, конечно.

Колька сразу повеселел.

– Ну, тогда ладно… – говорит он. – Ты Мураш, не злись. Насчет лодки я просто так сказал. Мы же ее вместе красили и смолили. Она общая. А поганку она тебе не сунет. Она не такая.

– Конечно, не сунет, раз не поедет, – говорю я.

– Нет, она поедет, если ты поедешь.

– Очень мне это нужно, – говорю я. – Я буду поганки есть, а вам – кино бесплатное?

– Да сейчас и поганки-то еще не растут, – отвечает Колька.

– Еще что-нибудь найдет.

– Не найдет.

– Слушай, Колька, – говорю я, – а зачем она тебе нужна?

На этот простой вопрос Колька не сумел мне ответить.

Когда мы шли домой, я думал о том, что все кругом устроено как-то неправильно. Например, если какой-нибудь человек хочет видеть другого человека, так тот обязательно уезжает. А кого он видеть не хочет, тот остается, да еще пристает к этому человеку. Вот я, например… Неужели я такой плохой, что меня нужно поганками травить? Я думаю, что если ненавидишь какого человека, то не обращай на него внимания, как будто его и на земле нет.

Если по-честному, то ведь не я пристаю к Наташке, а она ко мне.

Что я ей такого сделал?

Конечно, я могу придавить ее одним пальцем…

Но все-таки интересно – что я ей такого сделал?

– Колька, – спросил я, – а когда у восьмых классов экзамены кончаются?

– Не знаю. А тебе зачем?

И на этот простой вопрос я тоже ответить ему не сумел.

ПОЧЕМУ У МЕНЯ ВСЕ ВРЕМЯ НЕПРИЯТНОСТИ?

Когда я вернулся из школы, все были дома. Сначала я даже не удивился, потому что настроение у меня было воскресное и мне казалось, что у остальных тоже сегодня нерабочий день. Потом я сообразил, что отец с матерью отпросились с работы. С чего бы это?

На отце была надета белая рубашка и галстук, который он раз в сто лет носит. Отец был веселый, просто сиял, будто его изнутри подсвечивали. А мать надела свою новую заграничную кофту, как для гостей. Я сначала так и решил, что сейчас гости придут.

– Вот и Витек пришел, – сказал отец, – теперь все вместе.

И тогда я подумал, что ведь этот праздник из-за меня. Мне стало даже как-то неловко. Ведь даже Людка напялила из-за меня свои драгоценные брюки в полоску. От этих брюк она стала как будто выше, взрослее и красивее. Про Людкину красоту я подумал как-то нечаянно – какая может быть красота у родной сестры… Сестра она мне, да и все. Но все-таки было в Людке тогда что-то особенное.

А главное, смотрели они на меня как-то так, будто знают что-то страшно интересное, а я еще ничего не знаю.

«Мопед! – подумал я, и по спине у меня забегали мурашки. – Мопед, конечно, спрятан в сарае. Сейчас меня поведут к сараю, отец выкатит мопед и скажет: «Вот так, Витек… Мы-то, брат, этого в нашем детстве и не нюхали».

Отец сказал, улыбаясь:

– Вот так, Витек, жизнь, оказывается, на месте не стоит, идет все-таки…

Я молчу, жду, когда меня поведут к сараю.

– Еще один работник в нашей семье появился, – сказал отец.

Мне опять стало неловко, и я говорю:

– Я еще не работник.

– Ничего, – успокоил меня отец, – придет и твое время.

– Да ты не тяни, – сказала мать, – говори толком.

– А чего тут тянуть? Поздравляй, Витек, Людмилу Васильевну…

Людка вскочила и прошлась по комнате, виляя задом, словно артистка. А сама вся сияет. Подошла ко мне и говорит:

– Можешь меня поцеловать, я разрешаю.

Я стою, голова у меня словно котел, а в этом котле будто каша ворочается – ничего не соображаю. Вижу только, что на ногах у Людки новые сапожки.

– Совсем задурили парня, – сказала мать. – Ничего в простоте объяснить не могут. Назначение она получила, будет работать в нашей столовой. А могли бы к черту на рога услать.

– Не то говоришь, мать, не то, – сказал отец. – Дело в том, что человек на ноги стал. Это как второе рождение. Понял, Витек, какой день сегодня у нас?

А я стою и чувствую, что сейчас разревусь. Не ревел ведь никогда, разве в детстве только, да и то не помню. Но тут стало мне так обидно, что пришлось всю свою силу воли истратить, чтобы не зареветь. Не из-за них, из-за себя, из-за того, что я такой дурак и вообразил, будто все только обо мне и думают. Но они не поняли, что у меня сейчас в голове. Ждут, что я скажу. А мне говорить нечего.

– А ты почему такой невеселый сегодня? – спрашивает отец.

Нет, все-таки сила воли у меня есть. Я себя сдержал и говорю совершенно спокойно:

– А чего мне радоваться? Кончила она курсы, а теперь поступила на работу – все нормально.

Отец будто даже обиделся:

– Никак не пойму, что вы за народ! И что это за слово такое – «нормально»? У вас всегда все нормально! Заболел – нормально; выздоровел – нормально; помер – тоже нормально. Поступи хоть раз ненормально – поздравь сестру.

– Поздравляю, – сказал я.

– Ну и ладно… – Отец вздохнул. – Ты, наверное, есть хочешь?

– Не хочу.

– Жаль, жаль. – Лицо у отца стало жутко хитрое. Он мне подмигнул. – А мы тут было собрались… В Приморск поедем, в ресторане будем обедать.

Мать тоже вздохнула, но лицо у нее было довольное.

– Выдумал тоже с этим рестораном… Давайте я вам пирог спеку, не хуже будет, чем в ресторане. Чего там хорошего?

– А ты была в нем когда?

– А хоть бы и не была.

– Вот и пойдем. Не все молодежи по ресторанам ходить. Мы с тобой тоже еще не старые.

– К шести мы как раз успеем, – сказала Людка. – Там в шесть часов музыка начинается.

– А ты откуда знаешь? – спросила мать.

– Они все знают, – сказал отец. – Ну, как, Витек, теперь аппетит есть?

– Я не пойду.

– В ресторан?! – изумился отец.

– В ресторан.

– Почему?

– У нас сегодня собрание.

– Какое собрание?

– Такое. У нас сегодня учебный год закончился.

– Вот елки-моталки, – огорчился отец. – А мы на радостях совсем про тебя забыли.

И тут мне снова захотелось реветь, потому что отец сказал как раз то, о чем я в эту минуту думал. Но и на этот раз я сдержался. Я сунул руку в карман и ущипнул себя за ногу. Мне стало больно, и это помогло.

– Какие отметки-то? – спросила мать.

– Нормальные.

– Тройки есть?

– Нет.

– Витек у нас молодец, – сказал отец. – Обещал – сделал. Ну-ка выйдем, Витек, во двор.

Вышли мы из дома. Отец сел на ступеньку крыльца, закурил. Вид у него был виноватый.

– Ты вот что… – сказал отец. – Ты не очень… Людмила – она постарше тебя… Гляди, скоро замуж выйдет. Знаешь ведь, как теперь молодежь женится: раз, два – и в дамках. И наплюй ты на эти сапожки. Они ей сейчас вот как нужны! У других есть, а она их не хуже. А мы с тобой два мужика и сами знаем, что нам нужно. Обещания своего я не забыл. Тем более что ты свое слово сдержал, а я нет. Но ты, Витек, пойми: мать я в принципе уговорил, но ведь не можем мы пополам разорваться. Ты, конечно, можешь сказать: денег, мол, нет, а сами в ресторан наметились. Так вот, если хочешь знать, то вина я больше не пью. Разве что сегодня, в последний раз. Пускай будет у нас общий праздник. Мать тоже не грех немного побаловать, не все ей у плиты париться. Понял ты меня?

Я его понял. Я видел, что он переживает из-за того, что не сдержал своего слова. А вот меня отец вовсе не понял. Наплевать мне было тогда на мопед. Я обиделся, что они про меня забыли, даже не вспомнили, что у меня сегодня последний день занятий. А от того, что отец начал оправдываться, мне стало обидно и за него тоже. Он так меня уговаривал, будто боялся, что я помру, если мне не купят мопеда.

– А хочешь – не пойдем в ресторан, посидим дома. Дома тоже неплохо.

Но я видел, что ему жутко хочется отвести нас всех в ресторан. Такое было у него настроение – хотелось ему, чтобы всем кругом было хорошо.

– Я не могу, а вы идите, – сказал я.

– Хочешь, я поговорю с Иваном Сергеевичем? Отпустит он тебя.

– Не надо. Очень важное собрание, – сказал я и в третий раз чуть не заревел, потому что собрание я придумал.

Когда они уехали в Приморск, я долго ходил по пустому дому.

Я думал, почему у всех все получается просто, а у меня все время какие-то неприятности.

У Батона, например, отметки в сто раз хуже моих; отец его, дядя Костя, перед Батоном не извиняется – он его просто лупит. А неприятностей у Батона нет. Отряхнется от дяди Костиной трепки и снова ходит веселый.

А Колька, например, говорит в десять раз меньше меня, но слушают его в десять раз лучше. Со мной все время спорят или обижаются.

Дома было тихо и скучно. Мне хотелось, чтобы зашел кто-нибудь – Колька или хоть Батон. Но никто не приходил. Тогда я снова обиделся и решил: даже если придут, никого не пущу.

Я запер дверь на ключ и стал ждать, когда постучат. Так прошло еще часа два. Никто не стучал.

Тогда я лег на кровать и заревел.

НЕТ, ЭТО НЕ РЫБАЛКА!

Колька зашел за мной рано утром, когда у нас все еще спали. Он постучал в окно. Я вылез.

– Мураш, – сказал Колька, – я вчера никак не мог. Мы с отцом квартиру обклеивали. Идем быстрее, ребята уже на берегу. В руках у Кольки были весла, удочка и банка с червями.

– Ты вчера не мог, а я сегодня не могу.

– Не пускают?

– Буду я их спрашивать… – сказал я.

– Тогда непонятно.

– Тебе много чего непонятно!

– Не хочешь, что ли?

– Может, и так.

– Почему?

Я промолчал. Поехать мне, конечно, хотелось, но я все еще злился на всех и на себя тоже.

– Из-за ребят? – спросил Колька.

– Плевать мне на них!

Колька положил на землю весла, удочку и сел на камень.

– Подожду, – сказал он.

– Нечего и ждать, – ответил я. – Без меня обойдетесь. Даже еще лучше будет.

– Мураш, – сказал Колька, – чего ты все время психуешь? Все тебе не нравится. А я ничего не понимаю. Может, я виноват?

– Ты никогда не виноват, – сказал я, а про себя решил, что если Колька еще раз меня позовет, то я пойду.

Колька встал. Он посмотрел на меня, и я впервые увидел у него злое лицо.

– Тогда – на!.. – Колька с размаху пнул ногой банку. Она покатилась, земля вывалилась из нее вместе с червями.

Этого я не ждал. Я даже растерялся. Я стоял и смотрел, как уходит от меня Колька. Шел он не к берегу, а к дому.

– Ты-то чего психуешь? – крикнул я.

Колька не обернулся. И мне показалось, что если я сейчас не сделаю что-нибудь, то останусь один во всем мире.

Я быстро собрал червей, поднял весла и удочку и догнал Кольку.

– Ребята ведь не виноваты… – сказал я.

Колька повернулся ко мне.

– Тебе же на всех наплевать!

– Это еще не известно, – сказал я.

Наташку я увидел издали. Она сидела в лодке на берегу и болтала в воде ногами.

– А ну, слезь с борта, я за тобой нырять не собираюсь!

Я орал справедливо. Мы собирались в море. Это не мальков спасать по лужам. В море все другое – и волны и ветер. А в лодке должен быть один капитан, а не сто.

Наташка, хоть она и вредная, все-таки выросла здесь, у моря, и это хорошо понимала. Она сразу послушалась, села на скамью и затихла.

– Батон, обвяжи два камня, – сказал я.

Батон вылез из лодки и пошел искать на берегу камни.

– Илларион, ты у нас боксер. У тебя мышцы. Садись на весла. Каким концом их вставлять, знаешь?

– Знаю, – ответил Илларион.

Одному Кольке я ничего не приказывал, потому что он все знал не хуже меня. Колька или я сядем на весла, когда будет ветер. А сейчас, пока тихо, пускай гребут слабаки вроде Иллариона.