Текст книги "Сингапурские этюды"

Автор книги: Юрий Савенков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Праздник голодных духов

Дом на перекрестке стал привычной частью моего сингапурского бытия. Здесь среди лиц и ситуаций, простых и неожиданных одновременно, я ощутил себя в какой-то мере частью этого мира, прикоснулся к тьме непонятных мне традиций.

Мимо дома днем и ночью шли потоки машин в аэропорт и из аэропорта, в Малайзию и из Малайзии, а он стоял, обтекаемый этими потоками, как будто его мало касалось то, что происходило вокруг. Здесь жили люди, хранившие традиции своих предков, которые приехали некогда из Китая на заработки, да так и осели тут.

Выходила из дома маленькая щербатая старушка, выбирала место неподалеку, у дороги, раскладывала на камушке рис, соевый творог, крошечные кусочки курицы. Поджигала бумажки, на мгновение задерживала этот пожар в ладонях, и вот он уже полыхал на дороге, потом гас.

– Пришло время нашим добрым братьям провести каникулы на земле, – так оценил происходившее сухощавый молодой парень в строгой белой рубашке. Вместе со мной он наблюдал за действиями старушки. Я в недоумении посмотрел на него и услышал:

– Среди гостей из преисподней есть и такие, кто остались без родства, вот сердобольная старушка и позаботилась о них. Но видите: и пищу, и жертвенные деньги она оставила не слишком близко к дому. Боится, что пожалуют чужие духи, привлеченные ее гостеприимством.

И, видя, что достаточно пощекотал мои нервы, объяснил:

– Сегодня первый день седьмой луны по традиционному китайскому календарю. Верующие считают, что ворота преисподней открываются и духи умерших начинают свои странствия среди живых. Путешествие длится целый месяц. И гостей из загробного мира нужно не только кормить (не обязательно весь месяц, есть установленные дни: первый, пятнадцатый и последний день месяца), но и развлекать. Поэтому впереди много уличных концертов, представлений. Сколько свечей, ароматических палочек, мнимых бумажных банкнот будет сожжено, а ведь все это стоит денег, и немалых.

– Как же духи определят, что именно эти банкноты принадлежат им? – спросил я парня.

– Уж у них есть способы, не сомневайтесь, – быстро ответил тот и лукаво улыбнулся. – Так говорит моя бабушка.

^{Танец дракона на улицах Сингапура}

Насколько глубоко проникли в сознание и образ жизни сингапурцев, выходцев из Китая, предрассудки и верования их предков! Хотя бы праздник голодных духов. Традиция установила серию табу. Не рекомендуется, скажем, выходить из дома, когда темнеет. Но попробуйте удержаться, если улица полна соблазнов. Гром барабанов и звон цимбал, яркий пульсирующий свет. Сцена с золотистым занавесом, подаренным бродячей труппе фуцзяньской классической драмы коммерческой фирмой. Напротив сцены – алтарь, на нем свечи, курительные палочки. Разные товары разложены для аукциона. Он проводится для тех, кто внес деньги на представление. Есть поверье: тот, кто предложил высшую цену на торгах, будет удачливым последующие двенадцать месяцев. Все это влечет людей. Ведь в конце концов не только для духов эти концерты, аукционы. Но духов надо задобрить – глядишь, и бизнес будет успешнее.

Помню одну прямо-таки сюрреалистическую картину у подножия отеля «Феникс», где после пяти вечера, когда уезжали последние машины, был ресторан под звездами.

Поздний вечер, чадит костер, догорают праздничные ароматические палочки, свечи, горит растопленный стеарин в широких блюдцах, величественные некогда жертвенные фигуры обгорели, сморщились, стали жалкими, смешными. Три дня здесь шумели представления, взлетали гамаки, горели костры, оглушала музыка, трепетал свет. Обеды для хоккеров и, конечно, для духов. Пусть пожалуют хороший бизнес. Не помогли. Закрыли ресторан под звездами, урбанизация оказалась сильнее богов…

А вот еще табу. В этот месяц нельзя жениться. Только сумасшедший вступит в брак, когда вокруг «столько злых духов бродит». Так объяснила причины женщина, считавшая себя экспертом по традициям. Молодежь как будто с улыбкой относится к этим наставлениям, и тем не менее статистика свидетельствует: количество браков в месяц седьмой луны резко падает. Помню, как во время встречи в сингапурском пресс-клубе среди журналистов возникла стихийная дискуссия: надо ли следовать всем этим табу в месяц голодных духов? Большинство согласилось, что лучше оставить обычаи тому, кто постарше. Между тем двое молодых выпускников университета, собравшиеся было жениться, отложили церемонию на следующий месяц, когда будет «празднество лунного торта» (в некоторых семьях пекут один огромный торт, и каждый член семьи должен съесть кусочек, что символизирует единство), – время, весьма благоприятное для брака. «На всякий случай», – смущенно промолвил жених, который только что выступал против табу.

Последовательную борьбу с ненужными затратами на банкноты для духов ведет пресса. Автор колонки в газете «Нью нейшн» подсчитал, что в жертвенных кострах сгорает по меньшей мере миллион сингапурских долларов. А ведь они могли бы пойти на строительство яслей, школ, дорог.

Традиции не хотят умирать. В начале 70-х годов на улице Орчард-роуд построили отель. Работа архитектора была одобрена, но один из директоров компании решил проконсультироваться с буддийским жрецом. На всякий случай. Совет оказался решающим: все входные двери передвинули под углом 32 градуса по отношению к передней стене. Протест архитектора игнорировали.

Однако традиции не всегда побеждают. На земле, понадобившейся Управлению порта (нужно было построить склады), находилось кладбище местной китайской общины «хакка», к которой принадлежит премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю. Конфликт был решен в пользу порта.

И еще одна традиция, к ней я прикоснулся однажды на пороге дома с таинственной белой лестницей. В глубокой ночи я услышал ритмичные звуки и какое-то заунывное пение. Наверное, молитва. Натянут темнозеленый тент. Столики, на них орешки, оранжад, сигареты. Мягкое пламя свечи. Алтарик, на нем портрет мужчины в белой рубашке и черном галстуке. В глубине – темно-коричневый гроб с серебряной отделкой. Свеча будет гореть непрерывно три дня – до похорон. Между столиками ходит девушка в черном с белой полоской на рукаве (она будет носить эту полоску в знак траура ровно год). Молитва записана на пленку. А в день похорон придут буддийские монахи, чтобы совершить обряд. Воздух огласится громом и звоном оркестра – флейты, барабаны, саксофоны, цимбалы. Оркестранты одеты в голубое, плакальщики – в черное, а самые близкие родные умершего – в бурую мешковину. Гроб поставят на грузовик, и процессия отправится на кладбище. Но все это будет через три дня, а пока родные поддерживают пламя свечи. Родственники и знакомые щелкают орешки, пьют оранжад или играют в мацзян (азартную игру в кости). Шелест костей мацзяна вплетается тогда в приглушенные звуки молитвы и цимбал.

Китайцы придерживаются сугубого практицизма в вопросах загробной жизни. Раз дух умершего вынужден ждать, пока владыка подземного царства вынесет ему приговор и он перейдет в иную, загробную жизнь, пусть у него будет все необходимое: чемодан одежды, посуда, мебель, телевизор, автомобиль (а то и самолет!), слуга, повар, шофер, ну и, конечно, чаевые для голодных духов. Родные дарят умершему бумажные изображений этих предметов, затем, как водится, сжигают их. И через огонь все переходит покойнику в его следующем существовании. Поэтому и появляются в доме умершего красочные домики, сделанные из бумаги, бамбука и сагового клея, если, конечно, родственники в состоянии приобрести этот довольно дорогой реквизит. Несколько семей китайцев, живущих в старых кварталах чайнатауна, из поколения в поколение занимаются этим прибыльным бизнесом.

Как поймать удачу?

И вот наступил праздник – самый любимый обитателями дома. Новый год по лунному календарю. Есть такое поверье: если начнешь новый год правильно, как велит обычай, – быть ему удачным. Добрая судьба, удача – эти слова вообще здесь самые популярные, тем более в Новый год. Их желают, ждут, заманивают. Как поймать удачу? Во-первых, двери и окна должны быть открыты, веники спрятаны, по крайней мере на три дня: подметешь – выметешь удачу. Ножами пользоваться нельзя, вдруг обрежешь нить удачи, а она такая хрупкая. Обязательно нужно надеть все новое, к старой одежде приклеивается неудача. И особенно важно быть в новой обуви. А поскольку все, решительно все накануне Нового года дорожает (выжимают из удачи максимум возможного), обитатели дома покупали самую дешевую обувь – сандалии на деревянной подошве. Дробь деревянных сандалий была слышна далекодалеко. Характерная мелодия старых сингапурских улиц. Кусок дерева, полоска пластика и два гвоздя – вот и готовы сандалии. Но мастер, живший за углом, делал из этих простых вещей произведение искусства. Посмотришь сверху на выставку сандалий в его лавке – стоят словно сампаны на реке Сингапур. Мужские – попроще. Женские более декоративны, сандалии для девушек мастер расписывал розовыми маргаритками (соседи утверждали, что это был любимый цветок той, что не ответила на его чувства, а он сохранил его на всю жизнь). «Сампаны» чаще всего были красные.

Красный цвет доминировал на Новый год. Цвет восходящего солнца, дающего жизнь. Хозяйки следили за тем, чтобы хоть капелька красного где-нибудь да появилась. На дверях, стенах, окнах наклеивали красные полоски с золотыми иероглифами благопожеланий.

Желали успеха в труде, свершения надежд, входящим и выходящим – мира и спокойствия, старым и молодым – гармонии. Издревле первым пожеланием было «три много»: много богатства, много лет, много сыновей. Вот здесь и возникло противоречие между традицией и официальной политикой правительства по сокращению рождаемости. Лозунги: «двух детей достаточно», «девочка или мальчик – все равно» вносили явную поправку в традицию. Один мой сингапурский знакомый рассказал любопытный эпизод из своего детства. Воспитывала его старая няня из сестринского общества выходцев из Кантона, которые посвятили свою жизнь воспитанию чужих детей. Ама (так называют здесь этих профессиональных нянь) решительно настояла на том, чтобы мальчику в раннем детстве родители вдели в левое ухо серьгу: пусть злой дух решит, что это девочка – их в расчет не брали.

Бумажные пакетики с деньгами, которые вручались детям и несемейным людям (те, кто не обзавелся семьей, независимо от возраста, все равно считались детьми,) тоже были красного цвета. Персик и сосна говорили о долгой жизни, карп намекал на успех, лотос символизировал все ту же удачу.

«Только невоспитанные люди дарят деньги открыто, – просвещали меня сингапурцы, – Другое дело – красный пакетик; даже если сумма небольшая, лицо дарящего будет спасено. По крайней мере на время».

Особую радость приносит Новый год детям. Спать можно не ложиться, ругать тебя все равно никто не будет – нельзя произносить в этот день дурные слова.

Вечером вся семья собиралась на «обед воссоединения». Он тоже был полон символов. На столе обязательно рыба. Иероглиф, означающий рыбу, звучит «юй», так же звучит другой иероглиф, означающий излишек. Среди новогодних пожеланий, которые пишутся золотыми иероглифами на красных полосках бумаги, есть и такой: «Пусть богатства будет столько, сколько икринок в рыбе». Обязательны на новогоднем столе и кексы из клейкого теста. Они символизируют вечную дружбу.

Начало Нового года возвещали взрывы хлопушек и шутих – они отгоняли злых духов. Но в этом доме жили дисциплинированные люди, и звуки эти были записаны на пленку. Дело в том, что вот уже несколько лет в Сингапуре взрывы хлопушек запрещены. После печальных событий семидесятых годов. Пожар, разразившийся в результате этих взрывов, сжег тогда много жилых домов, лавок и мастерских. Погибли люди. Премьер-министр Ли Куан Ю обратился к населению: «Это безумство. Еще куда ни шло бросать шутихи или вешать их на бамбуковые шесгы в маленькой деревне. Но если вы живете в десяти-двадцатиэтажных домах, нужно отказываться от этих традиций».

Но трудно умирают вековые обычаи. И несмотря на запрет, то в одном, то в другом районе Сингапура раздавалась пальба.

В первый день Нового года начинались визиты. Обычно молодые посещают старших. На второй день молодежь ходит в гости друг к другу. Обмениваются мандаринами (круглая форма плода – словно жизненный цикл, золотистый цвет кожуры – символ золота). Совершенно обязательно четное число. Чаще всего пара мандаринов. Ведь парность – признак надежды.

Когда ложились спать, оставляли гореть хотя бы одну лампочку или свечу – на случай, если добрый дух удачи заглянет на огонек.

Через пятнадцать дней наступали окончательные проводы старого года. Новый год вступал в свои права. Фонари всех форм и расцветок появлялись в домах, дети шли с ними по улицам. Первая полная луна нового года, как правило, была действительно полной – настоящее лунное безумство. Девушки покупали самые сладкие апельсины, приходили на мост и бросали их в тихие воды в надежде, что новый год подарит им мужей, которые будут их опекать и любить. А практичные молодые холостяки прятались порой под мостом и ловили эти апельсины – не отдавать же их волнам.

Здесь домик был…

Однажды, вернувшись из отпуска, я проезжал знакомым маршрутом мимо дома с загадочной надписью. Взору предстала картина, которая заставила меня остановить машину и направиться туда, где «Домик был» и где «остался грубый остов. Гнездились люди у дверей вчерашних…». Да, было именно так, как сказал поэт. Груда битого кирпича, развалины, горький запах костра. Нет, в нем жгли не банкноты для голодных духов. Это все, что осталось от лавки, где продавали душистые булки, и мастерской, где плели мебель из ротанга.

И только угловой дом был еще жив, обиженно обнажен своими стенами, остатками их, кусками проволоки, зелеными жалюзи, которые все еще закрывают окна, вернее, амбразуры в стенах, где когда-то были окна. Рядом, опустив свой хобот в кучу мусора, спал экскаватор, который только что наотмашь бил этот дом с красной загадочной надписью.

Тихо роняет лепестки придорожное дерево «желтое пламя». Светло-желтый дождь в бликах солнца. Стоят обнаженные стены, на которых когда-то висели картины и календари, горел семейный алтарик и на Новый год светился хотя бы один огонек, чтобы заманить в дом капризную удачу.

Кому могут пожаловаться эти стены? Машинам, беспрерывно идущим мимо? Но они торопятся. Одни – в аэропорт, другие – из аэропорта. Им нет дела до печальных стен. И среди этого хаоса стоит все еще крепкая белокаменная лестница. Теперь уже ведущая в никуда.

Неподалеку на жердях висел план будущего дома, намеченного быть чуть дальше от дороги, адреса инженера, подрядчика. Все, как положено. И две крупные буквы: UR – «Urban Renewal» («обновление города»). Есть такое правительственное управление, которое занимается обновлением центральных районов – расчищает трущобы, сносит ветхие дома, переселяет людей, дает им компенсацию, продает освободившуюся землю фирмам и т. п.

И надо сказать, законодательство на этот счет довольно жесткое. Владелец земли не имеет права воспрепятствовать правительству заполучить его собственность. Он может претендовать только на справедливую компенсациию. Если нужно, власти могут отнять землю в 24 часа. Цена на землю заморожена на уровне ноября 1973 года. Это был период, когда цена стремительно шла вверх, грозило сорвать планы правительства по обновлению города. Так появился закон о замораживании цеп. Теперь фактические цены выше уровня 1973 года, но владельцы получают только то, что положено по закону. По мнению властей, это предотвращает спекуляцию.

Что же произошло с домом, почему он должен был уступить урбанизации? Мешал, оказывается, реконструкции магистрали, которая плохо справлялась с дорожным потоком.

Я часто беседовал с сингапурцами, переселившимися в новую среду, и понял, что этот процесс хоть и неизбежен, но далеко не однозначен. Не случайно на страницах газет идут дискуссии в защиту Дерева, мешающего перестройке дороги. За него вступились просто потому, что оно давало тень поколениям людей и стало частью их образа жизни.

– Я опал под шепот волн в старом доме у моря, теперь в новом доме меня мучит бессонница, и я слушаю истошный рев бульдозеров и вздохи парового молота, – с грустью признался один из сингапурских новоселов.

Не случайно здесь все чаще говорят о качестве обновления среды, о сохранении не только старых зданий, имеющих историческую и художественную ценность, но и целых районов. Всякие мысли приходят в голову, когда видишь синий дым костра, светло-желтый дождь в бликах солнца и белокаменную лестницу, ведущую в никуда. Так я и не узнаю смысла загадочной надписи «ваянг сату сторе»?

Разыскивал я как-то своего знакомого А Тека, который всегда быстро исправлял мелкие неполадки в машине. Он арендовал помещение на бензозаправочной станции «Мобил» – маленькая ремонтная мастерская, семейный бизнес «А Тек и сын». А Тека на станции не оказалось. «Переехал», – сухо ответил хозяин и новый адрес не дал. «Не поладили», – подумал я. Зачем помогать конкуренту? С этой чертой коммерческого Сингапура я сталкивался не раз.

Но парнишка – добрая душа, – заполнил бак и, отдавая ключ от машины, шепнул:

– Ищите бензоколонку «Калтекс» поблизости, но учтите: я вам ничего не говорил.

Так я нашел А Тека.

– Через час будет готово, – сказал он, и я ни обыкновению отправился побродить по окрестностям.

Не прошел и нескольких десятков шагов, как увидел зеленый фургончик. На них возят продукты и бытовые товары. Фургончик как фургончик. Сотни таких бегают по Сингапуру. Но что это? На корпусе красным по зеленому начертано: «Ваянг сату сторе, 91, Стивенс-роуд». Тот самый дом? Но ведь его уже нет!

Фургончик стоял рядом с домом, на фасаде которого – названия фирм, прачечных, складов. Типичный сингапурский дом. Поднялся на крыльцо. Звонок возвестил о моем приходе. Семейная лавка. Хозяин, седой благородный мужчина, из тех, кого не назовешь стариком, был занят подсчетами. У кассы сидела жена, уютная, тихая женщина. В отдалении слышался звонкий голос дочери. Эти люди были мне знакомы, хоть мы не обмолвились ни словом. Привычные лица, без которых для меня нет Сингапура. Гостю были рады. Я рассказал им о печальном костре, лестнице, ведущей в никуда…

Нет, они не видели, как экскаватор разбивал их дом. Здесь, на новом месте, неплохо, но бизнес пока неважный. Нужно время, чтобы к ним привыкли. Хозяин вдруг задумался и медленно произнес:

– Лестница, ведущая в никуда, так вы сказали? – Было видно, что фраза эта его смутила, не давала покоя. – Лестница, ведущая в небо, это точнее, – и замолк.

Жена вспомнила былые дни. Они жили в том районе еще во времена, когда был малайский кампонг, вернее, несколько кампонгов, которые назывались ваянг-сату, ваянг-дуа… (первый ваянг, второй…). Жители любили по вечерам под сенью пальм смотреть представления театра теней. Потому и название – ваянг. Затем на месте малайского кампонга построили дом, где пекли булки и плели мебель из ротанга, затем появился многоэтажный отель «Экваториал»… Но они по-прежнему называли свою лавку «ваянг-сату» – по привычке.

– А почему старый адрес на фургончике?

– Это память, – грустно сказал хозяин.

«Наверное, не надо было давать волю сантиментам», – подумал я. «Молчанием сбережешь чужие воспоминания, а стоит позволить себе растворить их в сентиментальных словах, как они тотчас поблекнут».

Хозяин словно почувствовал мое смущение и поспешно добавил:

– Хорошо, что вы зашли. Спасибо за память.

Однажды я рассказал эту историю знакомому сингапурскому художнику, надеясь найти отклик в его душе. Костер, лестница, зеленый фургончик с адресом бывшего дома… Реакция художника была ошеломляющей.

– Вот ведь странные люди. Только запутывают покупателей, – кисло промолвил он и твердо заключил: – Наверное, плохие бизнесмены.

Я еще раз убедился, что стереотипы – вещь ненадежная. И торговец может быть тонким лириком. «В любом нотариусе можно обнаружить осколки поэта». И художник может быть черствым. Впрочем, это был плохой художник. Из породы ремесленников от искусства, что работают на рынок, на потребу иностранным туристам, а они далеко не всегда отличаются тонким вкусом. Наш художник был хорошим бизнесменом. Не было у него лишь одного – искры божьей.

Фламинго в Джуронгском пруду

Безумная затея?

– Знаете, недавно в нашем птичьем парке появились на свет три розовых чилийских фламинго. Это – событие в Джуронге. Они редко рождаются вдали от родных берегов. Вот и еще три розовых пятнышка в пруду. – Ниттиянандам сверкнул ослепительными зубами.

– Что значит ваше имя?

– Нитти – на санскрите «вечный», янандам – «блаженство». Мы, тамилы, любим пышные имена, но это очень длинно, зовите меня просто Нитти.

Мы стояли на верхней площадки башни и смотрели вниз на город, которому суждено было сыграть партию первой скрипки в новом – промышленном развитии Сингапура. Солнце освещало красно-белые коробки домов, зеленые шапки соседних островков, желтые краны и ряды оранжевых контейнеров в порту, чуть дальше серебристые нефтехранилища на островах, низкие распластанные здания, где разместились сотни заводов и фабрик, темно-зеленые бульвары, красные обнажения латерита на соседних холмах, серые площадки, где строились стадионы, школы.

– Когда-то, – говорит Нитти, – Джуронг лежал на семидесяти пяти холмах, теперь осталось не больше пяти, а вот тот, что прямо перед нами, видите коричневую залысину, через несколько лет тоже исчезнет. За холмом – кирпичный завод, и холм для него – сырье.

Когда в начале шестидесятых годов Сингапур приступил к программе индустриализации, многим эта затея казалась безумной. Индустриализация в стране, где нет никаких природных ресурсов, вода и та приходит с холмов Малайзии! Да и где, на какой земле строить заводы и фабрики? А если их построят и они начнут выпускать продукцию, где ее сбывать? Вопросы, вопросы, вопросы… Значение Сингапура как центра реэкспортной торговли уже тогда начало падать, соседи – Малайзия и Индонезия – предпочитали порой торговать сами, без посредников, к тому же надо было дать работу быстро растущему населению страны. (За двадцать лет после войны оно увеличилось в два раза. Этот феномен был назван послевоенным бэби-бумом.) И выбор был сделан: индустриализация. Вдоль юго-западного берега стали срывать холмы, те, которые пониже, и засыпать болота. Часть земли отвоевали у моря, осушили старые креветочные фермы, построили верфи, подвели коммуникации. Так в 1961 году возник Джуронг, некогда никому не известная рыбацкая деревушка. Он начинался с двух фабрик, девяноста рабочих и при многих сомневающихся.

Тогда же, в начале шестидесятых, шла подготовка к созданию Федерации Малайзии. Правящие круги Сингапура и Малайи считали, что после образования Федерации, в которую войдет Сингапур, возникнет довольно широкий внутренний рынок, и потому в основу индустриализации были положены так называемые импортозамещающие отрасли обрабатывающей промышленности, которым надлежало дополнять и стимулировать друг друга. Естественно, потребовался таможенный протекционизм для защиты внутреннего рынка от конкуренции более сильных иностранных фирм. Как же быть с традиционной посреднической ролью Сингапура? Были созданы специальные зоны свободной торговли на территории портов, в том числе и в Джуронге. Здесь товары, предназначенные для реэкспорта, – каучук, олово, копра, перец и другие – освобождались от пошлины, что давало возможность Сингапуру оставаться в какой-то степени реэкспортным центром. Но схема действовала недолго. Всего два года находился Сингапур в составе Федерации, и, когда вышел из нее (это произошло из-за экономических и политических противоречий между Сингапуром и Малайзией в августе 1965 года), рухнули надежды сингапурской буржуазии на создание общего рынка, между странами были установлены высокие таможенные барьеры. А что касается сингапурского рынка, то узость его стала нарицательной. «Выйти на внешние рынки!» – такова была цель. Пришлось менять генеральную линию экономического развития, перестраивать структуру промышленности, модернизировать производство, создавать современную технологию и квалифицированную рабочую силу.

Местная китайская буржуазия была к этому явно не готова. Она разбогатела на реэкспортной торговле, не имела навыков управления промышленными предприятиями и не хотела рисковать. Одно дело – скупить сырье, организовать первичную обработку, упаковать, подготовить продукцию к отправке на мировые рынки (конъюнктура известна, связи налажены), и совсем другое – выйти на внешний рынок с новыми марками товаров, о которых там и не ведают. С дискриминацией Сингапур столкнулся сразу же. Стоило США в апреле 1966 года ввести квоты на импорт хлопчатобумажных изделий из Сингапура, как десять местных швейных фабрик выбросили белый флаг, а несколько фирм свернули производство, оставив без работы 2500 человек.

И тогда правительство стало активно привлекать иностранный капитал. Для этого были созданы благоприятные условия. Вот некоторые из них. Так называемые пионерные предприятия, осваивавшие новые выгодные производства, особенно если их продукция оказывалась конкурентоспособной на мировом рынке, освобождались от налогов на десять лет. Был разрешен свободный вывоз капитала. Те фирмы, которые обучали специалистов, получали правительственные субсидии (один из способов решения проблемы квалифицированной рабочей силы). Если компания получала сертификат экспортного предприятия, значительно уменьшался налог на доходы от экспорта продукции и т. д.

Когда Джуронг только начинался, главной проблемой была ликвидация безработицы. Принимались в расчет только сумма инвестированного капитала и число рабочих. Теперь декларирована новая политика: на первый план выступают предприятия, которые используют прогрессивную технологию и производят сложную продукцию. Помимо всего прочего, у таких предприятий больше шансов на мировом рынке. Государство более капризно в выборе типа индустрии. Идеальное предприятие – то, что производит товары, которых нет в Сингапуре, и, еще важнее, имеет рынок сбыта этих товаров. «Экспортировать или погибнуть» – в этом лозунге, выдвинутом в начале семидесятых годов, ясно звучала тревога за конкурентоспособность сингапурских товаров. Среди прочих поощрительных мер были установлены награды за удачный экспорт. Учитывались объем продукции и характер рынка, принималось во внимание резкое увеличение объема экспорта за короткое время с перспективой закрепления успеха в будущем. При прочих равных условиях предпочтение отдавалось предприятию с более высокой производительностью труда. Ведь она в конечном счете – главная гарантия успеха. Для координации экономической деятельности были образованы такие органы, как Управление экономического развития, Банк экономического развития и позднее – Корпорация Джуронга.