Текст книги "Самая страшная книга 2015"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Дмитрий Лазарев,Майк Гелприн,Максим Кабир,Олег Кожин,Дмитрий Тихонов,Александр Матюхин,Татьяна Томах,Александр Подольский,Владислав Женевский,М. Парфенов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 35 страниц)

До оврага оставалось метров пятьдесят, когда сзади раздался рев мотора. Я оглянулся – в полной темноте, с выключенными фарами (нет, вспомнил, не выключенными, они же у них разбиты), в километре от нас из ворот губерского имения выехал похожий на танк джип. В кузове стояли люди, и не просто стояли – раздались хлопки, полыхнуло – они стреляли в нас. Пока еще мимо, но машина набирала ход, разделяющее нас расстояние стремительно сокращалось.

– Ходу! – рявкнул Штырь и помчался к мосту.

Я – за ним, забыв про боль в поврежденном колене. Асфальт не пускал, лип к ступням, словно играя на руку преследователям. Я выбросил ключ, я рвался вперед, мне казалось, что грудь сейчас разорвет от недостатка кислорода – в нашем мире, как и на Марсе у Брэдбери, зелени катастрофически не хватало все-таки... Штырь ждал уже на той стороне моста, уши заполнил рык пробитого выхлопного легкого дышащего мне в спину монстра. Я упал на протянутые ко мне руки, уже готовый получить пулю меж лопаток. Мы завертелись, теряя равновесие, рухнули вместе, в обнимку, сбоку от трассы и покатились вниз со спуска. В этой круговерти на миг в поле зрения мне попал выпрыгивающий на полной скорости на противоположный конец моста джип – перекошенное от ярости лицо Губера за рулевым колесом... Мелькнула в голове мысль, неожиданно спокойное и обреченное: «Это конец».

В какой-то момент, когда падение наше остановилось и мы со Штырем уже рухнули без сил, разлепив объятия, земля под нами вдруг ощутимо дрогнула, раздался грохот, в котором потонул рев настигающего нас чудовища.

Тяжело дыша, мы смотрели друг на друга. Прошла минута, другая, а чудище о четырех колесах все не появлялось, и никто не шел к нам с ружьем в руках.

– Какого хрена они тянут?

– Тихо, – сказал Штырь, шевеля своими чудесными нетопыриными ушами.

Тут до меня дошло. И правда – тихо! Не слышно ни мотора, не стрельбы, ни криков преследователей. Неужели спаслись?..

Затем из предрассветного зарева явились они – Янка и остальные. С луками, дубинками, ножами, осторожно выкарабкались с обеих сторон дороги. Разбившись на группы по двое, перебежками, подтянулись к нам. Последней подбежала Янка, у которой пары не было, склонилась надо мной, обняла, поцеловала мои опухшие губы – никогда еще ее поцелуи не были так приятны, а собственная соленая кровь показалась мне на вкус слаще сахара. Янка помогла мне встать. Штырь успел подняться сам, раньше, и теперь, стоя наверху, на краю оврага, смотрел оттуда на нас – и хохотал.

– Кранты губеровским... мост рухнул... завалило... – давясь смехом, утирая слезы говорил Штырь. – Дорогу-то перед войной... к поместью... дорогу новую отгрохал, сука, а на мосту... ха... сэкономил!

Выглядел Штырь тогда совсем даже не отвратительным мутантом, скорее – смешным. Высокий, тощий, похожий на огородное пугало уродец, скалящий гнилые зубы на фоне багровых рассветных туч. Таким я его запомнил. Случилось то, что случилось, как в дешевом старом кино про гангстеров – бандит выполз из разбитой машины и, умирая, нажал на курок. Взорвалась хлопушка – и полы старенькой ветровки распахнулись, книга вылетела оттуда, запестрев страницами, как голубь какой-нибудь голубиными своими крыльями. А на голой костлявой груди появилась дыра размером с ладонь. Штырь выронил арматуру, а потом упал сам и больше уже не вставал.

Нет, умер он не сразу. Такие люди, как Штырь, сразу концы не отдают, даже если пробитые насквозь легкие и развороченные ребра не оставляют шансов. Когда мы с Янкой подошли, он хрипел. Кровь пузырилась алым на побелевших тонких губах и с каждым мучительным вздохом бурые капли взлетали и падали, рассыпаясь мелким бисером на лицо и даже на покрытый болезненными пятнами плешивый затылок. Штырь пытался что-то сказать, и мне пришлось прижать ухо к его рту, чтобы разобрать слова.

– Книгу сыну... читать будешь. Вот для чего они... книги... Как сказки...

Не знаю, почему он решил, что у нас с Янкой именно сын родится. Но, как выяснилось спустя пять месяцев, Штырь угадал.

Он говорил еще, хотя точно разобрать уже было сложно. Что-то насчет того, что конец одного пути – это всего лишь начало другого, нового. Потом лишенные ресниц веки мелко задрожали, зрачки закатились. Тогда я поднял с земли кусок арматуры и, чтоб не мучился, добил.

Так и умер Штырь. Мой друг, Ванька Штырлов, бывший учитель русского языка и литературы...

А мясо у губернатора оказалось сочным, сладким. Янке понравилось.

Тэк-с.

Тишина в дождевой капле
(Николай Иванов)

В лесу шел дождь. Капли стучали по листьям, разбивались вдребезги и мелкими осколками умирали в траве. Солнце ушло за тучи, и оттого все цвета вокруг казались невероятно яркими: в них не было сухого белого оттенка, которым дневной свет окрашивает летние дни, не было раскаленного марева, поднимающегося к небу. Очертания деревьев тонули в океане мерцающего сумрака и одновременно с этим сохраняли свои краски, словно на картинах.

Мы с братом промокли до нитки, одежда прилипла к телу, так что от холода, казалось, дрожали даже кости. В складках на футболках и шортах собралась вода, и с каждым шагом она ручейками выплескивалась под ноги. Разбухшие сандалии хлюпали по лужам, что прятались в траве.

В лесу стояла тишина, такая густая, что не было слышно даже шорохов. Муравьи, мухи, стрекозы и птицы исчезли.

Существовал только дождь, прорезавший сумрак холодными каплями.

Пробираясь сквозь духоту, набившуюся в легкие клочками ваты, мы шли туда, куда не вела ни одна тропинка.

– Это не сработает... Ты просто набрал камешков, обычных камешков. Как они помогут? Да ладно, пошли домой, нет никакого Медведя, зачем нам мокнуть? – мой голос звучал негромко, его мог услышать только Леха. Мне было страшно, впрочем, как и ему.

Это только кажется, что здесь никого нет.

Там, где не слышно птиц и насекомых, есть то, из-за чего птицы и насекомые ушли.

В Лехиной руке – пластмассовый пистолет. Его купил нам папа, один на двоих. Мы постоянно дрались из-за того, кто будет первым с ним играть. Пистолет выглядел как настоящий, да и стрелял по-настоящему: в магазин заряжалось пятнадцать пластмассовых шариков, передергивался затвор, щелчок – и верхний в обойме патрон попадал в ствол. Дело оставалось только за спусковым крючком.

С расстояния пяти метров шарик пробивал тетрадный листок, с расстояния трех – обложку тетради.

Только сейчас в магазине не было шариков. Были камешки, которые целую неделю Леха собирал по улицам, тщательно выискивая подходящие.

– Нет, мы никуда не пойдем, понял? – в Лехином голосе слышалась несгибаемая уверенность, но при этом он все равно дрожал. – Тогда никто не пропадет. Мы дойдем до Пня, убьем и Медведя, и Ста... кх-кх... сам знаешь кого... И можно будет спокойно играть. Ты хочешь спокойно играть?

– Да сказки все это, давай домой...

– А если сказки, то чего боишься? До Пня немного осталось: быстро проверим, что к чему, и назад.

– Не хочу я ничего проверять. Никого там нет – и все! Что толку под дождем мокнуть? Заболеем еще...

Леха презрительно хмыкнул. Настоящий пацан не боится заболеть.

С каждым пройденным метром ноги становились тяжелее и тяжелее. Как можно спокойно идти вперед, зная, что если Медведь действительно существует, если истории, которые шепотом рассказывают о нем – правда, то все, что мы можем, – выстрелить в него маленьким белым камешком?

Эти мысли сковывали движения. Глаза щипало. Я не сразу понял, что у меня потекли слезы. Хорошо, что под дождем они незаметны: Леха поднял бы меня на смех, узнав, что я вдруг ни с того ни с сего заплакал. Но мне было очень страшно. Как никогда в жизни. Нос шмыгал, словно я схватил насморк. Хотелось закричать – громко, на весь лес.

Может быть, крик смог бы рассеять тишину и хоть на секунду сделать так, чтобы мы перестали бояться.

Леха прибавил шагу, и я начал отставать. Он шел все быстрее и быстрее, словно загипнотизированный: его худая спина ссутулилась, ноги-спички дрожали и подергивались, впиваясь в траву, словно ножи. Он не был похож на человека, скорее на ожившую проволочную куклу.

Мокрый от дождя пистолет хищно блестел.

Я хотел окликнуть Леху, догнать, растормошить, но ноги переставали двигаться, я постоянно запинался, останавливался, сдирал с сандалий ветки и стебли, запутавшиеся в ногах, и все больше пропитывался гадким страхом.

Лехин силуэт удалялся, пока окончательно не растворился среди деревьев и травы.

Слезы продолжали течь, все так же смешиваясь с дождем. Я по привычке вытирал ладонями глаза, но это не помогало – даже еще больше хотелось плакать. Лицо опухло. Я не понимал, почему мне так больно, почему я не могу переступить через кошмар, через растекшуюся под ногами темноту и броситься вслед за братом. Я знал, куда он идет и что собирается сделать, – догнать его несложно, нужно-то всего пару минут.

Но у меня не получалось сделать и шага.

Стоя среди деревьев в темноте и тишине, я чувствовал, как тело становится скользким, водянистым и холодным, таким же, как и падающие с неба капли.

Не выдержав, я развернулся и побежал домой. Так быстро, что, запинаясь и падая, даже не пытался выставить вперед руки для смягчения удара. С каждым падением мне становилось все больнее – как внутри, так и снаружи – но я вставал и бежал дальше, не обращая внимания на синяки, наливавшиеся бурыми пятнами.

Только выбравшись на окраину леса, я смог перевести дух.

Все это время мой рот был набит грязью и травой.

А еще – солью, набежавшей из глаз.

* * *

«Крыша дома совсем высохла», – подумал я, когда вылез из машины.

Место, где прошло восемнадцать лет, казавшихся в детстве бесконечным миром со спрятанными от посторонних тайнами, из года в год превращалось в игрушечный домик, где живут старик со старухой и день за днем чинят разбитое корыто. Словно деревянная модель из пожелтевшего советского журнала, собранная спустя рукава.

Выжженные солнцем мостки заскрипели, когда я зашагал по ним. Этот скрип был и знакомым, и чужим одновременно: знакомым, потому что вызывал воспоминания – где и как доски должны скрипеть; а чужим из-за того, что звук этот был намного громче, чем я помнил его в детстве. Теперь он был похож на стон, словно я делал больно старому дереву.

Родители тоже менялись, из года в год высыхая. Раньше отец был самым сильным, умным и смелым, без труда справлялся с любой проблемой, знал, как вести себя правильно, что можно делать, а чего нельзя. Мама была доброй, заботливой, готовила самую вкусную еду, уступавшую только бабушкиной стряпне. Но бабушкина стряпня, как и сама бабушка, давным-давно покинула этот свет, как и те двое совершенных людей, которыми я помнил своих родителей. Лишь изредка в их поведении проступало что-то очень знакомое: в том, как они присматривали за моим сыном, следили, чтобы он не отлынивал от работы и не бросал начатых дел.

С восторженным криком «папа-папа!» Димка бросился мне на шею. Я обнял его и заметил, что он стал чуть шире в плечах и немного тяжелее.

Откормили пацана старики. Хорошая работа.

Спустя полчаса мы вместе сидели на кухне, пили чай из потертого фарфорового сервиза, расписанного лепестками никем не виданных цветов, и болтали о том о сем. Я, как и в детстве, по привычке пытался закинуть под столом ногу на ногу, но ничего не получалось. Это было странно: мой рост остался таким же, как и в десятом классе, в весе тоже особенно не прибавилось – почему же раньше я мог закинуть ногу на ногу, а теперь ударяюсь коленкой о крышку?

Оставалось только виновато бормотать под нос ругательства.

Мама едва слышно посмеивалась. Отец делал вид, что ничего не замечает.

– ... вот так. Предлагают место, зарплата высокая, но это в шестистах километрах от ближайшего населенного пункта. Что-то навроде поселка, там, кажется, золото добывают. Для карьеры, конечно, это сразу крест. Ни о каком опыте и речи не идет, так, обслуживание.

– Молод ты еще, сынок. Хочется тебе посрывать звезд.

– А почему бы и нет?

– Ну, тоже верно...

Все как обычно и при этом совершенно по-другому.

– Покажи папе, что я нашел, покажи, – попросил Димка.

Мама медленно сделала несколько глотков чая.

– Ну, покажи, покажи!

Я поднял бровь.

Старики сосредоточились на содержимом своих чашек, словно там находился весь мир.

Я терпеливо ждал.

Наконец, отец поднялся из-за стола, открыл шкафчик с посудой, достал оттуда замотанный в полиэтиленовый пакет предмет и положил прямо передо мной, на стол, рядом с корзинкой, в которой лежали печенья и конфеты.

Он покрылся плесенью, потрескался и потерял цвета. Шероховатые ребра на рукоятке стерлись, проточенные дождями и ветром, шляпки миниатюрных болтиков, когда-то покрытые черным лаком, теперь были ярко-рыжими от наросшей ржавчины.

Черно-стальной корпус выровнялся по цвету, став однородным, блекло-серым.

Его почти невозможно было узнать, но все равно – ни с чем не спутаешь. Все тот же знакомый Лехин пистолет.

Уже не наш. Только Лехин.

Когда я взял его в руки, меня охватили приятные ощущения: кончики нервов стало пощипывать, словно все вокруг находилось во сне, легком, как весенний ветер. Мне снова тринадцать лет, я уверен в каждом своем шаге, я знаю, что мое оружие сразит любого противника. Целиться не надо, пули бьют без промаха, правило только одно – раньше всех крикнуть: «Падай, ты убит».

С обратной стороны пластик сохранил краски: там ствол был таким же, как и двадцать пять лет назад. Видимо, игрушка лежала этим боком к земле, и солнце до него не добралось. Разве что лесная трава добавила ядовито-зеленых разводов, ощетинившихся язвами в трещинах корпуса.

– Давно это было, правда, сынок? – вымученно произнес отец.

Я нажал кнопку на рукоятке. Магазин даже не шевельнулся, хотя, по идее, должен был легко выпрыгнуть прямо в ладонь.

Попробовал поддеть ногтем и вытащить силой.

Пластмасса со скрипом подалась. Из зазоров посыпались хлопья ржавчины и соли.

Пружина совсем хлипкая, проволока того и гляди рассыплется песком. Но обойма из Лехиных камешков – блестящих, с острыми краями-гранями, заточенными, словно бритвенные лезвия – до сих пор на месте. Ни один не раскололся и не стал трухой с течением времени.

Только теперь их не пятнадцать, а десять.

– Десять... – мой голос схватил за хвост убегающую мысль.

– Помнишь, как Леша собирал их? – спросила мама, старательно перемешивая сахар в чае.

Конечно, помню. Леха выбирал с толком, самые острые – чтобы смогли проникнуть под шкуру, а блестящие – чтобы победить черную душу чудовища, которого он так боялся.

А ведь он действительно верил в эти камешки.

– Вот и понесли они его в лес, – добавил отец. – Заигрался.

Димка больше не ерзал: сидел тише воды ниже травы, внимательно слушая и чувствуя, что за нашими словами прячется что-то жуткое и интересное, о чем никто не станет ему рассказывать.

– Где ты нашел это, мало́й?

– В лесу за нижней дорогой, ну, той, что больше не пользуются. Есть там одно место, куда из местных пацанов никто не ходит. Они, дураки, всего боятся, а я вот не испугался и пошел. Ну, и ничего страшного там не было. Сначала кругом деревья: очень много, все кривые, какие растут, а какие уже упали; а потом большая поляна и такой здоро-о-овый пень. Рядом с пнем и нашел, в траве.

– Вот как... А где именно рядом с пнем?

– Рядом... ну, это... рядом... Не знаю, как по-другому сказать...

Понятно.

У Димки свои тайны.

Спустя десять лет после исчезновения Лехи я преодолел свой страх, пришел туда, обыскал поляну, перекопал каждый миллиметр, но ничего не смог найти – даже костей.

Не то что пистолета.

Тогда мне стало легче. Появилась уверенность в той правде, которой верили все: Леха просто потерялся, не нашел дорогу домой. Никакого Медведя не было.

Он всего лишь заблудился.

Как и все те, кто когда-то исчезал в лесу.

А дрожащие голоса, передававшие историю о Старухе, что похищает маленьких детей и пожирает их в чащобе, – перепуганное темнотой детское воображение. Очередная сказка про Бабу-Ягу.

Это было настольно очевидно, что у меня никогда не возникало и тени сомнения в обратном.

Вплоть до того момента, пока я не увидел Лехин пистолет, и Димка не сказал, что нашел его на той поляне.

Рядом с Пнем. Волшебным Пнем, из которого появляется ужасный Медведь.

– Пап, можно я сегодня заночую на улице, в доме, что мы с пацанами построили? Деда с бабой не пускают, пусти ты!

Я сделал глоток из чашки. Мама по-прежнему покупает самый дешевый чай: этот отвратительный вкус ни с чем не спутаешь. Но стоит добавить туда две ложки сахара, и появляется необычный эффект: я успокаиваюсь, из головы исчезают посторонние мысли, а освободившаяся пустота заполняется голосами прошлого, что звучат тепло и умиротворяюще.

По привычке закинув ногу на ногу, я снова ударился о крышку стола.

* * *

Ну надо же, дети до сих пор строят дома в поленницах. Только теперь те выглядят гораздо лучше. Раньше из дров делали лазы и укрепляли их досками так, чтобы можно было передвигаться внутри, как в лабиринте. Или как в муравейнике. Хороший дом строился не один месяц, требовалось пересобрать поленницу от начала до конца, но зато и результат того стоил: самая лучшая и совершенная конструкция становилась центром мира, здесь собиралось больше всего детей, здесь проходили игры, правила которых были настолько запутаны и нелогичны, что ни один человек старше шестнадцати лет не мог их понять.

Такими я помнил дома в поленницах со времен детства.

Но тот, что построил Димка с друзьями, – он отличался.

Этот дом был не просто большим – гигантским. Никаких лазов – вместо них просторные проходы, тщательно выложенные самыми ровными и крепкими полешками. Они были узкими, но в них вполне мог протиснуться и взрослый человек. Не знаю, как такая конструкция получилась у детей – может, помогли статьи из интернета, может, внутреннее чутье, – но стены были сложены идеально: ничего не шаталось и не требовало гвоздей. Доски настелены только сверху, так, чтобы внутрь не затекала вода во время дождя.

Проходы в поленнице петляли, изгибаясь так, что я потерял ощущение пространства, пока не оказался в небольшой комнате со сколоченной из досок мебелью: столик, несколько табуретов и кровать, на которой лежал старый матрас и несколько одеял.

– Кровать всего одна, поэтому мы на камень-ножницы-бумага разбиваем, кто будет на ней спать, а остальные из дома спальники притаскивают, – пояснил Димка.

Старики рассказывали мне про этот дом. По всей округе он вызывал улыбку и чувство гордости, но никто даже и не догадывался о его истинном назначении.

Я все понял, когда увидел на входе нарисованные мелом знаки. По всей поленнице растянулись коряво нацарапанные звезды, солнечные диски с лучами, ромашки и листья. От дождя к дождю рисунки размывались – повсюду были потеки мела, но это не останавливало детей, и поверх рисовались новые символы. Этими же символами были покрыты и стены проходов. Я с головы до ног испачкался в меле, пока Димка вел меня внутрь.

– Вот как... что-то я не вижу твоих товарищей...

– Они позже подойдут.

– Позже... ну да, это хорошо.

В комнате приятно пахло высушенным деревом и смолой. Я коснулся поверхности одной из стен. Дует. Как бы плотно ни лежало дерево, все равно сквозь щели проникает ветер, едва слышно подвывая тонким голоском.

Проведя рукой сверху вниз, я угодил пальцами в липкие потеки смолы. Подушечки неприятно склеились между собой. Я уже и забыл, какое это странное ощущение: склеенные от смолы пальцы.

Так тепло стало внутри, словно никуда не уходили прожитые годы, и я всю жизнь был где-то здесь, в домиках, построенных внутри поленниц.

– Стены липкие...

– Я вижу, мало́й, вижу...

Улыбаясь, Димка присел на самодельную кровать. Он радовался, что я оценил дотошно проделанную работу, но в его глазах пряталось то, что изнутри меня мог увидеть только испуганный мальчик, смотрящий вслед удаляющемуся брату.

– Они не придут. Потому что ты видел Медведя.

Молчание – лучший ответ. Димка не нашел в себе сил засмеяться, сказать, что ничего не понимает, спросить меня: «О чем ты?»

– Смола липкая, мы соскребаем ее, но она все равно натекает...

Потому что днем солнце пригревает, и на месте старой выступает новая.

Значит, и сейчас дети верят в Старуху, хотя уже много лет никто не пропадал. По местным поверьям, ночью к каждому ребенку приходит чудовище – Медведь – и если ребенок видит Медведя, то совсем скоро его заберет Старуха. Утащит с собой в лес и съест.

– Я смотрю, вы целую крепость отстроили, чтобы Она не смогла зайти. Когда я был маленьким, мой брат, Леха, тоже верил, что все белое и чистое сможет защитить нас. Взрослые ничем не могут помочь, потому что они считают все это чепухой. Вот и получается: камешки и мел – единственное оружие.

Димка поднял голову. В его взгляде была ненависть: ему казалось, что я смеюсь над очевидными вещами, не понимаю всю глубину опасности. Но во взгляде скрывалась и надежда, ведь остальным взрослым не то что наплевать – они даже не знают этих тайн. А еще там было желание расплакаться и рассказать все как есть, потому что сегодня он будет ночевать в крепости один: нет такого друга, который остался бы рядом с ним, чтобы защищать от страхов.

И тишины.

– Расскажи, что ты видел. Мы что-нибудь придумаем.

Он отвернулся.

– Иди домой, папа. Нет никаких медведей и старух. Иди домой.

Я помнил эту интонацию, хотя прошло немало лет.

Это Лехин голос. Его слова.

«Давай расскажем папе с мамой! Они нам помогут! Мы же дети!»

«Иди спать. Те, кто не верят, не смогут помочь. Если бы Медведь пришел к тебе, ты бы понял».

Ему не нужна помощь. Он не думает, что кто-то сможет ему помочь.

– Давай сделаем проще, давай не будем прятаться ни в какой крепости, а пойдем домой. Я не буду спать, подежурю рядом и отгоню кого угодно.

– Тот пистолет... его принес мне Медведь. Принес и положил прямо под одеяло. Я ничего не находил, папа. Он прошел через двери и замки. И Она пройдет... И никто мне не поможет. Только здесь я в безопасности.

Димка дрожал от страха, но я видел его решительность. Такую же, как и у Лехи.

Стоит сделать что-нибудь не так, и он сбежит из дома и исчезнет в лесу, нелепо шагая вперед, будто кукла из проволоки. Один раз я это уже видел и теперь понимал – мне никогда его не отыскать.

Глупая детская страшилка перепугала Леху, а теперь и Димка вот-вот сойдет с ума.

Что же, придется подыграть.

– Хорошо, Дима, твоя взяла... думаю, погода снаружи уже испортилась. Самое время пойти погулять в лесу...

Он ничего не ответил, но мне показалось, что доски кровати скрипнули.

– Зачем ты пошел на поляну?

– Пацаны на слабо взяли... я же не знал... правда, не знал...

Я обнял его и похлопал по плечу. Глупый жест, дешевый, как и фильмы, в которых он появлялся. Но это ерунда. Главное – мальчику стало легче, он уже не так боится. Я все еще всемогущий папа, умный, смелый, готовый дать отпор Медведю и Старухе, разогнать темноту и все те ужасы, что спрятались в углах комнаты и под кроватью.

– Папа, только, пожалуйста, сделай все по правилам.

– Конечно, мало́й. Может, мне позвать посидеть с тобой дедушку и бабушку?

– Нет, не надо... они не понимают. Они все испортят. Я буду сидеть тихо, и тогда ничего плохого не случится.

– Ладно-ладно, успокойся. Я понял. Пусть это будет нашей тайной.

– Пап... это... ветер замолчал...

Я не сразу понял, о чем он хочет мне сказать. Только спустя минуту дошло: из щелей в стенах не доносится ни одного звука.

Значит, снаружи стоит тишина.

По деревянному настилу над нашими головами застучали первые капли дождя.

* * *

Я помнил, как в детстве тишина обволакивала округу: двери в дома захлопывались, дети прятались под одеялами, взрослые закрывали окна на улицу и вели на кухне длинные и скучные разговоры о жизни, пытаясь создать ощущение спокойствия эхом голосов.

Отсутствие скрипов и шорохов снаружи подсказывало, что через воздух крадется зло.

Сейчас я не чувствовал ничего подобного. Пещера остается пещерой, даже если внутри нее эхом разлетится каждая капля, разбившаяся о каменный пол. Воображение может нарисовать из этого звука что-то таинственное и загадочное, но ты знаешь: здесь всего лишь камни, всего лишь отражение звуковых волн от поверхности.

Шума дождя вполне хватало. Лес был душным, жарким, притихшим, но наверняка все живое прячется от непогоды, поэтому кажется, что с деревьями творится неладное. И даже это неуютное ощущение вызывал всего лишь детский пистолет у меня в руке.

Единственная связь между мной сегодняшним и мной тогдашним, тем мальчишкой, что боялся каждого куста.

Связь с верой Лехи в Медведя и Старуху.

Глупо вот так без причины гулять под дождем среди деревьев. Видел бы кто-нибудь – покрутил бы пальцем у виска. Но так надо. С детскими страхами может справиться лишь детская вера в вещи, способные их победить. Я слишком взрослый, чтобы отнестись серьезно к разговору с сыном, но меня, как и любого взрослого, до глубины души тронул огонек надежды в глазах ребенка. Димка верит, что я помогу ему «по всем правилам», и это подкупает, это заставляет брать в руки старую игрушку и идти через лес к таинственному и страшному Пню.

Если бы я действительно верил, что там меня ждет Медведь, слуга костлявой Старухи из детских страшилок, – я бы взял двустволку.

Поэтому – все «по правилам».

Старикам я ничего не сказал. Еще решат, что мы с Димкой рехнулись на пару.

Меня тяготила мысль о том, что я оставил мало́го одного, но в той ситуации сложно было найти другой выход. По крайней мере, я точно знал – он будет прятаться в детской крепости и никуда оттуда не убежит.

И не сойдет с ума, как Леха.

Моя одежда пропиталась водой: волокна тканей набухли, пропустив к коже холодные капли. Стояло лето, и градусники показывали +25, но дождь почему-то казался ледяным. Губы онемели и стали синими от холода. Каждый выдох превращался в едва заметное облачко пара.

Пальцы, держащие пистолет, сводило.

Шаг за шагом продвигаясь вглубь леса, я ощущал волнение. Что я делаю? Происходило что-то странное – я забывал о своем возрасте. Мысли в голове двигались вразнобой, перебегая с одного на другое, теряя привычную логическую связанность, неторопливость. Мне казалось, что деревья вокруг замерли, и только я хотел проанализировать это (Почему замерли? Почему мне так кажется? Какая может быть причина у подобных ощущений?) – как тут же внимание переключалось на новую паранойю: я один, совсем один в лесу, и если здесь что-нибудь случится, то мне никто не поможет.

Это метание от одной навязчивой идеи к другой, с принятием каждой из них на веру и без возможности проанализировать... черт, да я, кажется, снова чувствовал себя ребенком.

Лес опять волшебный, а тишина – зловещая.

Поляна была близка́, и последние шаги до нее давались очень тяжело. Привкус детства притащил с собой страхи: ноги налились тяжестью и отказывались мне служить. Кажется, даже дождь стал падать тише, хотя потоки воды не успокаивались и все так же заливали деревья.

Только если двадцать пять лет назад лес дышал и светился неоновой красотой, пугая своими тайнами, то теперь он напоминал обесцвеченную картину. Даже трава под ногами словно высохла, превратившись в сухие стебли.

Как ствол протертого дождями пистолета из далекого детства.

Я сделал шаг на открытое пространство среди хаотично растущих и мертвых деревьев.

Звук исчез.

Я вошел внутрь огромной дождевой капли, где, словно в ловушке, меня ждала та самая тишина из детства.

* * *

В середине пустой поляны находился поросший мхом пень. Настолько огромный, что на его поверхности могли бы, как на кровати, лечь во весь рост два взрослых человека. Вокруг не было ни одного намека на росшее когда-то здесь дерево, не различались даже очертания ствола. Наверное, поэтому поляна всегда пользовалась дурной славой: таких больших деревьев просто не может быть. Ветви должны уходить за облака.

Не понимая, что со мной происходит, я поднял пистолет и направил его в центр дождевой капли. Затем пошел вперед, стараясь, чтобы шаги звучали как можно тише. Но эта предосторожность была лишней: вокруг стояла абсолютная тишина.

Дождь рассекал стебли травы. Беззвучно, словно в кошмарном сне.

– Выходи, – прошептал я в тишину.

Некоторое время ничего не происходило, но затем до меня донеслось копошение. Эти неестественные звуки в пространстве, погруженном в вату, резали нервы.

По спине пробежал холод, я остановился, не в силах пошевелить ни руками, ни ногами.

Даже слюну не получалось сглотнуть: она тонкой струйкой медленно стекала в горло.

Мох на поверхности пня зашевелился и начал сворачиваться в комки. Комки соединялись между собой, прилипали друг к другу, сжимались и становились плотнее, сплетаясь в черноту, – густую, словно пустота беззвездного неба, с торчащими наружу волокнами, напоминавшими шерсть. Один из комков треснул посередине и раскрылся. В трещине заблестели зубы, многочисленными белоснежными рядами уходя внутрь.

Мелкие, словно иголки.

Существо отделилось от поверхности и шмякнулось на землю, беззвучно расплескав в сторону воду из луж. Оно действительно напоминало медведя, только не такого, каким его можно увидеть в зоопарке или цирке, не такого, какой нарисован в учебнике по биологии. Это были комки мха: большой – брюхо, чуть поменьше – голова, и совсем маленькие – конечности.

Больше всего оно походило на плюшевого мишку: маленькое, ростом не выше пояса, неуклюже переваливающееся с ноги на ногу.

Движения – такие же нелепые, как движения Винни-Пуха из детского мультфильма.

Только черное тело, хорошо различимое даже среди опустившейся на лес темноты, и зубы, торчащие в голове-пасти без глаз и носа, – это было гораздо хуже, чем встретить настоящего медведя.

Дуло пистолета было направлено на существо, но я не мог нажать на спусковой крючок. Меня гипнотизировала одна и та же мысль: «Все это было правдой, он настоящий. Все это было правдой, он настоящий. Все это было правдой, он...»

Медведь зашипел, словно змея. Его движения становились быстрее, он полз ко мне.

Капли дождя неторопливо стекали по ненастоящей шерсти.

«Все это было правдой, он настоящий. Все это было правдой...» Леха стоял здесь один, слабый, промокший, преданный, против этого существа. Он смог выстрелить, и не один раз, а у меня не получается даже пошевелиться.

Из пятнадцати камешков вылетело пять, и даже если они не попали в цель... нужно быть очень смелым, чтобы выстрелить хоть один раз.

«Давай же», – прохрипел я под нос, но из-за густой тишины не услышал собственного голоса.

Наконец, мой палец на спусковом крючке нервно пошевелился. Затвор дернулся и выскочил из направляющего паза.

Старый пластик треснул, поэтому вместо выстрела у пистолета выбило затвор. Перекошенный набок ствол напоминал выбросившегося на берег кита, каким я помнил его на фотографиях в школьном учебнике.