Текст книги "Труба Иерихона"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Кречет напомнил:

– Виктор Александрович, мы вас оборвали на военной доктрине…

Я вздохнул, сказал обреченно:

– На доктрине внешней политики. Вкратце это может звучать так: «Любая страна, претендующая на мировое господство, должна быть уничтожена».

– Ого, – вырвалось у Коломийца.

Я бросил на него косой взгляд, сразу начал заводиться:

– Понятно, что многие брюхоногие предложат смягчить формулировку. К примеру, заменить слово «уничтожена» на «остановлена» или аналогичные, расплывчатые. Чтобы можно было понять и как «уничтожить», и как «направить письмо с протестом». А слово «страна» предложат заменить на «режим». Но даже та страна, которая не примет эту точку зрения, все же будет сочувствовать… может быть, даже помогать. При случае. Разве кто хочет, чтобы над ними господствовали?

Все молчали, переваривали услышанное. Коломиец вздохнул, бросил на меня укоризненный взгляд. Даже отодвинулся.

Забайкалов, министр иностранных дел, сидел неподвижный, грузный, похожий на большого филина. Совиные глазки, совсем заплывшие, почти не открывались, но сейчас он посмотрел на меня сквозь узкие щелочки. Голос пророкотал низкий, замедленный, привыкший каждое слово прогонять сквозь сотни фильтров, а затем уж выпускать из пасти: дипломаты лучше других знают, что слово не воробей: вылетит – таких поймаешь!

– Виктор Александрович… Зная вас, я рискну предположить, что вы… уж простите, предложите принять самый ястребячий вариант вашей доктрины.

Мирошниченко выдвинулся из-за спины Кречета, вытащил из папки и положил перед президентом листок. Кречет отодвинулся, дает знать растущая дальнозоркость, прочел вслух:

– Распечатка последних новостей. Только что президент Империи заявил, что войска его страны готовы к активным действиям в любом месте земного шара. И что если в России будут ущемляться права или свободы граждан… видимо, он берет под защиту и наших граждан, то войска НАТО проведут в России операцию, подобную косовской.

Яузов буркнул:

– А НАТО – это уже штатовские войска?

– Они даже не подбирают обтекаемых формулировок, – сказал я с горечью. – То есть не лгут. Да, войска НАТО – это их войска. Они этого не скрывают.

Яузов сказал кровожадно:

– Единственное, что их останавливает, – ядерное оружие. А также химическое и бактериологическое… его у нас практически нет, но не мешало бы заняться. А еще я считаю, что нужно поставить ядерные технологии странам Востока.

За столом потихоньку нарастал шум. Поставить ядерные технологии Востоку – это «Карфаген должен быть разрушен» нашего военного министра. У каждого из членов правительства есть свой Карфаген, который надо разрушить, разнести вдрызг, но не каждый говорит об этом при каждом удобном и неудобном случае.

Легкая улыбка пробежала по тонким губам Сказбуша.

– Надо ли? – спросил он. – По-моему, совершенно необязательно. Гораздо лучше в рамках программы внедрения экологически чистых технологий… на этом сейчас весь мир помешан!.. так вот, в этих рамках начать развивать у них ядерную энергетику. Помощь, так сказать. Ну, инженеров их обучить, новые Асуанские плотины поставить, реакторов напродавать – у нас уже склады ломятся. А уж свежеобученные инженеры сами разберутся, что им с их знаниями и умениями делать. В смысле, с реакторами да новыми технологиями.

Коган поинтересовался ядовито:

– А с носителями как?

– Все просто, – ответил Сказбуш с такой же тонкой улыбкой. – Для этих целей придумано международное космическое сотрудничество. Мы в состоянии в любой стране, хоть в Шри-Ланке, наладить массовое производство транспортных кораблей класса «Протон». Ну как?

Коган покачал головой. В глазах было недоверие.

– Не верю, – заявил он. – Существует целая куча международных документов, ограничивающих подобную деятельность. Разве не так?

Уже все смотрели на Сказбуша. Он развел руками:

– Нет таких трудностей… Наладили же мы в Израиле такое производство, если вы слыхали о таком государстве?

ГЛАВА 9

Кречет поморщился, постучал кончиками пальцев по столу. Звук был такой, словно барабанил костяшками домино.

– Тихо, тихо!.. Доктрина, что и говорить, крутейшая. Хоть и правильная, тоже бесспорно. Нам могут сказать только: вам ли о таком заикаться? Ведь на самом деле все гораздо хуже, чем видит даже все преувеличивающая пресса. На самом деле положение в стране вовсе аховое… Кто мы – партизанский отряд? Или еще хуже – отчаявшиеся одиночки-самоубийцы в захваченной стране? Здесь Виктор Александрович уже напоминал, что наступление не начинается с пуска крылатых ракет и танковых армий, а им заканчивается. Наступление идет с идеологической обработки. Судя по результатам, оно прошло успешнее, чем, наверное, в Пентагоне ожидали. Никого в России, как мы уже говорили, не волнует и не возмущает, что русских бьют в фильмах и книгах, расстреливают в компьютерных играх. То есть мы с этим уже молча соглашаемся. Мы соглашаемся, что Рэмбо побивает русский элитный спецназ пачками, а вот русский спецназовец такое проделать не может – как же, всего лишь жалкий русский! – вон даже Виктор Александрович играет в игры, где расстреливает русских и высаживает американские десанты на Новой Земле и в Сибири… Это и есть проигранная нами война. Россия уже захвачена. Почти что покорена… Даже если еще и не признается в этом себе и близким. А те, кто кричат об оккупации… это отдельные очаги сопротивления, быстро тающие партизанские отряды! Чаще даже не отряды, а так, одиночки. Уже по всей стране вывески «Магазин» сменили на «Market» или «Supermarket»… И вот мы, тающее сопротивление, решаемся поставить вне закона Штаты, эту Империю Зла, которая уже практически завершила захват планеты?

Взгляды впились в меня с такой интенсивностью, что я ощутил жжение во внутренностях, несмотря на всю толстокожесть.

– Да, – ответил я резко, – решаемся. Надо выдвинуть такой же по мощи контраргумент! А еще лучше – помощнее. Да, нам хуже всех в Европе. Но субдоминантом никто стать не хочет. Даже самая близкая по духу Англия все же хотела бы сохранять от Империи дистанцию. Англичане гордятся Штатами, как интеллигентный родитель гордится своим огромным сыном, что неожиданно вырос здоровяком и лупит не только чужих детей, но и взрослых. Но до полного поглощения Англии Империей остался крохотный шажок, и в Англии все это понимают… А уж про гордую Францию и говорить нечего! К тому же не забывайте про огромный мусульманский мир. Теперь это наш союзник, несмотря на всю сложность отношений России с исламом. Вернее, с его экстремистскими течениями.

Коломиец сказал осторожно:

– Но не приведет ли это к… э-э… некоторым нарушениям международных норм? Ведь если мы согласимся, что наше положение настолько отчаянное, согласимся с тем, что мы – партизаны в собственной стране, то… просчитываете, какой может последовать вывод? Не к нему ли подталкивает Виктор Александрович? Партизаны не соблюдают конвенций… не помню, Женевских или Гаагских, когда стреляешь по противнику только в крайнем случае… Партизаны не пробуют сперва все мирные методы! А то вон Виктор Александрович даже цитату из Льва Николаича приводил. Тот якобы призывал не брать в плен французов, а убивать на месте, подумать страшно… Надо будет почитать, я как-то не верю… вы уж простите, что великий гений такое сказать изволил… Да не в пьяной драке с гусарами, а в бессмертном шедевре – «Войне и мире»!

Яузов сказал скептически:

– Предлагаете стрелять только по тем, кто носит погоны? Тогда уж давайте примем и другие подобные предложения. К примеру, стрелять только в те места, которые надежно защищены бронежилетами! По американским танкам не стрелять противотанковыми, а только – из пистолета. Можно еще из револьвера, но так, чтобы не повредить гусеницы. В лобовую броню, например. Они по нам, как по сербам, то есть как хотят, а мы – из гуманных целей! – только в те места, куда нам укажут. А чтоб нам было не обидно, что указывают американцы, то пусть велят через какие-нибудь международные конвенции. А то, что они все американские, мы сделаем вид, что не знаем, верно? Дабы сохранить лицо.

Забайкалов буркнул недовольно:

– Какое лицо? О чем вы говорите?.. Даже задница наша голая в готовности…

Яузов вопросительно посмотрел в мою сторону. Я вздохнул, сказал терпеливо, как и надо разговаривать с меднолобыми:

– Я имею полное моральное право убить сценариста фильма, в котором американцы высаживаются в России и наводят свои порядки. Я не говорю про юридические права, которые сегодня одни, завтра – другие! Юридические пишутся людьми, а нравственные – Богом. Такое грубейшее оскорбление национального достоинства можно смыть только кровью! Кстати, так и надо делать. Я имею право взорвать компьютерную фирму, которая выпустила игру про тупых русских, которых почем зря мочат американцы. Я имею право… и хочу перебить всех ее сотрудников, ибо они грязно и подло меня оскорбили, а такое оскорбление, повторяю, смывается только кровью! Я имею полное право убить их жен, потому что это они кормили и гладили рубашки своим мужьям, когда те тиражировали по всему свету компьютерную игру, в которой американцы расстреливают русских!.. Я имею право убивать их детей, ибо тогда этот компьютерщик… сценарист, актер!.. будут заняты их похоронами, а не наступлением на Россию, на прочие страны. Повторяю самое главное: МЫ ИХ НЕ ТРОГАЛИ! Ни в одной книге, ни в одном фильме мы не высаживаемся в Америке, не наводим в США свои порядки. Это они начали. Они нас грязно и подло оскорбляют, расстреливая в книгах, фильмах, компьютерных играх! И – распространяя это по всему миру. Теперь пора им расплачиваться. Жизнями, не штрафами!

Коган сказал, хмурясь:

– Ну тогда… может быть, ту киношную или компьютерную фирму и рвануть к черту? Послать отряд наших коммандос. Пусть заложат бомбу, разнесут здание. Предварительно, конечно, предупредив, чтобы люди успели эвакуироваться.

Сказбуш сказал саркастически:

– Да? Нет уж, Сруль Израилевич! Как правильно определил Виктор Александрович, при нынешней свободе передвижения все жители страны отвечают за действия ее правительства или ее армии. Исключение стоит сделать только для России…

Коган оскорбленно вскинулся:

– Почему это? Разве это не мы, евреи, избранный народ?

– Избранный, избранный, – успокоил со зловещей улыбочкой Сказбуш. – Дайте только выявить и переписать всех избранных…

– Проскрипционные?

– На фиг проски… прокси… всех перепишем! Даже ставших Ивановыми.

А Кречет ответил серьезно:

– При нищенском положении России человеку не хватает денег даже на проезд в городском транспорте. Куда уж думать о выезде в другую страну!.. Я согласен, что любой американец отвечает за политику своего государства.

До этого на меня только посматривали искоса, а теперь уставились, как на тюленя с мячом на носу. Ну хоть не как на Савонаролу с топором в руках.

– Еще как отвечает, – ответил я, потому что Кречет умолк и тоже ждал. – В любой диктаторской не отвечает, а в свободных и демократических странах – отвечает! В этом мы признаем Штаты самой свободной и демократической страной, верно? Выбор правительства и выбор их курса признаем осознанным и никем не навязанным. У них то самое правительство, что выбрал сам народ. Следовательно, народ за политику своей страны несет полную ответственность. Гораздо более полную, чем в Югославии, где народ, по определению Штатов, стонет под игом диктатора Милошевича. Но ведь бомбили, не считаясь с жертвами среди этого мирного населения! Которое не отвечает за тоталитарную политику президента! Тем более мы вправе… с моральной стороны, которая впоследствии обретет и юридические формы, предпринимать любые акции и против так называемых мирных граждан.

Я чувствовал, как в просторном кабинете словно бы сдвинулись стены. Воздух стал тяжелым, запахло бензином. На меня посматривали осторожно, искоса. Никто не решался проронить ни слова, я сказал достаточно страшные для сегодняшнего человечка слова.

Коломиец завозился нервно, голос его прозвучал как выстрел:

– И что вы конкретно предлагаете?

– Конкретными делами занимаемся в своих кабинетах, – ответил я уклончиво. Сам ощутил, что подленько уклоняюсь от прямого ответа, но ничего сделать не мог, я тоже наполовину человек сегодняшнего дня. – Туда несем в клюве решения… полученные здесь, а там… там эти решения обретают плоть. Ну ладно, если вам так уж хочется, чтобы именно я произнес эти слова, то вот вам: штатовцев надо убивать. Везде. Как военных, так и тех, кто работает на военных. То есть всех, кто живет в Штатах и платит налоги.

В кабинете тишина была такая, что стукни по ней молотом – посыплются осколки. Первым завозился Коломиец, министр культуры, проговорил нервным интеллигентным голосом:

– Но нельзя же убивать!.. В смысле, вот так просто. Убивать – и все.

– Почему? – удивился я.

Он отшатнулся, шокированный:

– Почему?.. У вас такие слова, что просто… Я даже не знаю! Просто нельзя! Нельзя – и все тут.

– Совсем нельзя? – переспросил я.

Коломиец задергался, сказал еще раздражительнее:

– Вы прекрасно понимаете, что имею в виду. Нельзя вот так… просто. Только в пещерном веке так! А потом уже все оритуалилось. Даже пьяные хулиганы, что пристают к вам на улице, не бьют сразу, а сперва вроде бы в чем-то обвиняют! Тут неважно в чем. Но главное – соблюдаются какие-то неписаные правила! Нравственные, если хотите.

Коган хмыкнул, проклятый еврей не верит в высокую нравственность русских хулиганов, Яузов сердито засопел, сионизм не спит, я возразил:

– Сейчас по всему миру катится… с юсовской подачи, ессно, так называемое освобождение ото лжи. Ложью в Империи… а затем уже и у нас, называют все, что выращено в человеке культурой. В противовес подавленным инстинктам. В том числе и такие понятия, как честь, доблесть, верность… даже супружеская. Это на тот случай, если кто думает, что я говорю и думаю только о верности партии. Так что не будем и мы особенно пыхтеть над обоснованиями. Дано: Империя лезет во все щели. Уже почти подмяла под свою толстую задницу всю планету. Остановить ее не удавалось ни протестами, ни булавочными уколами. Сейчас положение уже отчаянное! На весах: быть России или не быть. Для ее спасения… а также для спасения всего мира – мы, русские, иначе не беремся! – хороши все средства. В том числе и прямые устранения… черт бы побрал эти эвфемизмы! Да, прямые убийства жителей Империи! Этой живой силы противника, как говорят военные.

Коломиец все еще упрямо качал головой. Сказбуш кашлянул, привлекая внимание, сказал нейтральным голосом, но предостерегающе:

– Виктор Александрович говорит для нас. Для внутреннего потребления, так сказать. Его идеи нельзя в массы… в таком вот виде. Слишком радикальны для простого населения… А вот мы можем подать в нужной обертке. Даже запустить в действие, а самим дистанцироваться от них, если хотите.

Коломиец фыркнул:

– Будто никто не догадается!

– Это другое дело, – сказал Сказбуш спокойно. – Все секретные службы убивают своих политических противников… как у себя, так и в других странах, но ни одна страна не берет на себя ответственность! Вот и мы не будем брать. Тем более что такую массовую работу нам самим не охватить. Придется перенацеливать разные террористические группы за рубежом. Если такое решение, естественно, будет принято.

Все оглянулись на президента. Кречет сидел во главе стола, массивный, как утес на Волге, неподвижный. Побитое оспой лицо было каменным, без выражения, только глаза нехорошо блестели.

ГЛАВА 10

Из душевой Дмитрий вышел с пупырчатой, как у жабы, кожей. Мышцы ныли от недавних перегрузок, а ноги тащились где-то далеко сзади.

Дверца шкафчика с готовностью распахнулась, гордо показывая как рабочие костюмы десантника, так и парадный со знаками отличия майора – после операции «Байкал» он прыгнул через звание.

– Не хвастай, – сказал шкафу Дмитрий. – Нехорошо…

Руки жадно сорвали с плечиков обычную рубашку-джинсовку и такие же неприметные брюки.

Последние две недели его усиленно готовили к операциям в странах Востока. Еще не знал, где и что предстоит выполнять, но от него требовали углубленного знания языка, местных обычаев, последних толкований Корана, даже местных блюд. Меньше всего уделялось рукопашной или владению оружием. Он не знал, гордиться или печалиться: то ли считали достаточно крутым, то ли действовать предстояло в мирной обстановке.

Это он сам сегодня поизнурял себя в схватке с тремя противниками, а потом еще и пробежал десять километров с полным набором десантника, обвешанный, как грузовой осел. В памяти слишком свежо, что он ушел на последнее задание в составе элитнейшей группы, а вернулся один… И хотя задание выполнено, но ребята сложили головы там, в проклятой Империи Зла…

Когда вышел, заметил у дверей штаба двух крепких парней, широкомордых, с небольшими животиками и толстыми задницами. Настроение испортилось сразу. Второй месяц в их учебный центр присылают, кто бы подумал, «позвоночников»! Раньше только в военные академии их пихали, чертовых генеральских сынков, а теперь в Генштабе сообразили, что еще престижнее отдать сынка в такую вот элитную спецчасть. Малость потрется, а потом всю жизнь можно козырять, что служил и действовал в таких местах, о которых раньше чем через сто лет и упоминать нельзя, вот так-то!

Зато учеба в таком центре открывает двери к званиям и должностям надежнее, чем красный диплом Военной академии. Руководство Центра готово застрелиться: эти генеральские сынки даже на пушечное мясо не годятся, все испортят и перегадят… К счастью, кто-то из умных голов посоветовал сформировать из них отделение для парадов и гонять по плацу, гонять до бесконечности, шлифуя выправку.

У него теперь был свой джип, старый и неказистый, но с усиленным мотором, встроенные чипы следят за тормозами и подачей топлива… так что около часа несся по прямому шоссе, превышая все ограничения скорости, наконец эстакада, развязка, оттуда еще минут пятнадцать уже не такой гонки, знакомый переулок, вывески сменили, но стена облупилась еще больше…

В гастрономе купил молока, полголовки сыра, хлеба. Филиппа три дня как выписали из госпиталя, но этот псих недобитый все еще стесняется выходить на улицу. Придурок. Ему пластическую операцию сделали, еще краше стал! А если бы оставили таким, какой есть, – обгорелый как головешка, то бабы за ним бы косяком ходили! Это же Россия, чудак. Героев все еще любят, мальчишки ими гордятся. Шрамы не портят мужчину, а все еще украшают!

Лифт поднимался медленно, скрипел, раскачивался, как грязный галстук на шее бомжа. Сквозь сетку Дмитрий увидел новенькую дверь, обитую чуть ли не кожей, удивился, приготовился к неожиданностям.

Дверь открыл сам Филипп. Сильно исхудавший, совсем не тот брызжущий здоровьем здоровяк с румянцем во всю щеку, растущим животиком и складками на боках. Глаза страдальческие.

– Ты один? – спросил Дмитрий.

– Ты чего? – удивился Филипп.

– Да так… Дверь у тебя обновилась. Ага, еще и коврик кто-то постелил…

Филипп в смущении развел широкими ладонями:

– Да тут одна заходила… Да не стой, двигай в комнату. Никого нет.

Дверца холодильника на кухне расцвечена налепленными ягодками. Так делает либо ребенок, либо очень молодая и жизнерадостная женщина.

Дмитрий сделал вид, что никаких изменений не заметил:

– Извини, что не шампанское! Тебе нельзя, а я в одиночку не пью.

– Нет в тебе русской души, – упрекнул Филипп.

– Наверное… Говорят, мой дед – хохол, а бабушка – татарка. Впрочем, выходит – русский!

В комнате со стены на них весело уставился Славка: беззаботный, рот до ушей, рубашка расстегнута до пояса. Переснято и увеличено с любительской фотографии. Можно бы добавить компьютерных спецэффектов, где-то затемнить, что-то подправить, но Филипп оставил, как было снято. А в квартире все та же беднота, развалившийся диван, хреновая мебель, старые паркетины, что скрипят и выпрыгивают за тобой следом. Впрочем, он уже знает, как Филипп и Слава истолковали понятие «новые русские, самые новые» и как истратили оставленные им деньги.

– Тащи стаканы, – сказал Дмитрий. – Шестипроцентное молоко – это круто!.. Я тоже с тобой выпью.

Филипп замедленными движениями достал из шкафчика стаканы. Дмитрий наблюдал за другом с приклеенной улыбкой. Здоровяк все-таки Филипп. Другие с такими ожогами мрут как мухи. А он выжил, перенес сложнейшие пересадки кожи, тяжелые еще тем, что кое-где выгорело и само мясо. Приходилось что-то наращивать, сшивать, передвигать, теперь заново учится двигать новыми мышцами и укороченными сухожилиями.

На столе появилось три стакана.

– Наливай, – сказал Филипп надтреснутым голосом. – И ему тоже.

Дмитрий молча срезал кончик пакета. Молоко белой струей хлынуло в стакан.

– Перестань себя истязать, – сказал он тихо. – Зато мы победили!.. Мы заставили их убраться с Байкала. Да как заставили!.. Бежали, бросив все снаряжение, технику. Филипп, как ни крути, но основная способность к выживанию нации… как и отдельного человека, определяется готовностью к жертвам. То есть, когда идет война, побеждает та сторона, где готовы больше принести в жертву своего благополучия… жизни своих сограждан, близких и прочих неудобств. А сдается та, где жители первыми говорят: да хватит нам голодать, да пусть они нас захватывают, не поубивают же! Зато наконец перестанем лить кровь. А что заберут Курилы… Судеты, Полабье, Сибирь, Вятку, имена, национальность… ну и хрен с ними! Мне жизнь и мой огородик дороже… Понял, Филипп? Спасая свои шкуры, они губят души. А у нас ни черта нет, кроме наших душ! И вообще у человека ничего больше нет.

– А кто спорит, – пробормотал Филипп.

– Ты.

– Я? Каким образом?

– Сдаешься.

– Еще нет, – ответил Филипп тихо. – Еще нет.

Глаза его уперлись в крышку стола. К молоку не притронулся.

Дмитрий сказал настойчиво:

– Победитель, как известно, определяется не по количеству потерь, победа может быть и пирровой. Победа за тем, за кем поле сражения, увы Бородину… Но обескровленный победитель все же добивается своего! Иудеи пару тысяч лет… не помню точно, не важно, добивались своего государства. Да, шли на жертвы. Не ассимилировались с коренным населением, как ни принуждали их короли, цари, императоры, султаны, президенты. Теперь у них есть Израиль! Маленький, но свой. Курды добиваются своего Курдистана с такой же настойчивостью. Да, они народ проще и бесхитростнее. Но у них, как и у иудеев, есть жажда своего государства. Добиваются… как могут! Но добиваются. Мы в своей России знаем, что не можем добиваться ни хитростью иудеев, ни автоматами курдов, потому чисто по-русски обгаживаем тех и других. У меня есть уши – слышу, есть глаза – читаю, смотрю по телевизору. Одни тупые, другие – хитрые… Так ведь? Да ты пей молоко, я ж пью!

– Да пью я, – нехотя ответил Филипп. – Скоро вовсе на кефир перейду.

– Я вот даже в своем… своей воинской части слышу старинное, что вот если нагрянет враг, то мы все плечом к плечу вместе… Увы, это только красивая отмазка! Как та, что русские долго запрягают, зато потом о-го-го!.. Ни черта не будет. Как сейчас, когда на улице пара сопляков избивает женщину, здоровенные мужики трусливо проходят стороной и возмущаются про себя: ну где же милиция? И почему это никто не вступится? Вон же сколько здоровых мужчин!.. Ну почему я первый? Пусть кто-нибудь начнет, тогда и я… может быть. Только чтоб на мне не порвали рубашку. И не наступили на туфли, я их только что почистил… Филипп, что с тобой? Ты что, вроде бы стыдишься, что пошел на жертву? Да, с нами больше нет Славки. Да, у меня, кроме Славки, погибли ребята, которым я доверял жизнь… Но мы – победили!.. Другое тревожит, Филипп…

Филипп отпил треть, поморщился, опустил стакан на стол с такой осторожностью, словно это была граната.

– Что?

– Это мы сражались, – сказал Дмитрий. – Мы дрались, рвали жилы, жертвовали… Но много ли нас? Раньше было много, знаю. Но с каждым днем нас все меньше. Меня в пот вгоняет мысль, что на нас нападет, скажем, Турция. Или Шри-Ланка. Если при нападении заявит, что всех русских надо перебить на месте, то мы еще… может быть!.. окажем какое-то слабенькое сопротивление. Но если Турция заявит, что она ввела войска как друг, что настроит у нас магазинов и завалит их дубленками и куртками из их хреновой, но дешевой турецкой кожи, что всем оставит огороды и приусадебное хозяйство, а изменит разве что такие пустячки, как осточертевшее православие на ислам, русские имена на турецкие – один раз уже поменяли, почему не снова? – еще какие-то мелочи, но все останутся живы… ведь жизнь – самое ценное?.. Лучше быть живым псом, чем мертвым львом? Лучше жить на коленях, чем умереть стоя?.. И что же? Если честно: окажут ли русские сопротивление?

Филипп снова отпил, на этот раз медленно, крохотными глотками. Дмитрий следил за неестественно розовым лицом друга. Внезапно понял, что тому просто не хочется отвечать. Но он молчал, терпеливо ждал.

– Не знаю, – ответил Филипп наконец. – И никто не ответит.

– Почему?

– Это раньше народ был един… Все было понятно. А сейчас… Ну, предположим, Турция пришла и заявила, что ликвидирует Россию вслед за Курдистаном. Но населения России, мол, это ничем не заденет! Все могут все так же жить, работать, смотреть телевизор, ходить по бабам. Только в паспорте будет записано, что отныне – турки. И флаг поменяют, как и символику. Как ты сказал, первый раз, что ли? Ну а дошкольники должны будут выучить турецкий язык. А уже правнуки примут ислам и прочие законы. Конечно, отдельные группки вступят в драку. Но ты спрашиваешь, начнется ли всеобщее сопротивление? Или через пару поколений от русских останется то же, что и от половцев? Дима, спроси у меня чего-нибудь полегче. Но ты знаешь, и я знаю, что мы двое – встанем и будем драться. Неважно, если окажемся только мы двое.

Они пили молоко, словно это был чистый спирт: морщась, хмелея. В головах стучали злые мысли.

– А наступает не какая-нибудь Шри-Ланка, – вздохнул Дмитрий. – Прет, как танк, Империя. У нее в информационных бомбах заряды покруче атомных… Сдается мне, что на следующей неделе я уже не смогу тебя проведать.

Филипп насторожился:

– Снова исчезнешь?.. В прошлый раз мы уж черт-те что думали!

– Похоже.

Филипп повесил голову. Неестественно розовое лицо было неподвижно, лицевые мышцы слушались еще плохо, но Дмитрий и по неподвижному лицу уловил, насколько другу сейчас гадко.

– Пока я лежал в госпиталях, – проговорил Филипп глухо, – много думалось… Сам знаешь, когда заняться нечем, только лежи и пялься в потолок, даже газету не поднять, то что еще, как не думать? Мы ж думаем всегда в последнюю очередь, когда уж совсем нечем больше заняться…

– Ну, – возразил Дмитрий, – не скажи! Вот в нашей палате такие медсестры были… гм… Когда наклоняется над тобой, термометр чтобы, а ее сиськи вот-вот тебе на морду, то, скажу тебе…

– Да что медсестры, – тоскливо возразил Филипп.

– Не скажи, – повторил Дмитрий. – Те, кому с постели можно было только через месяц, уже через три дня на костылях ковыляли! Чтоб, значит, в ночное дежурство к ним в дежурку… Я уж потом подумал, что главврач, зараза, нарочно таких понабрал… Чтоб мы долго не валялись в постелях на дармовых харчах.

– Да, медсестры были, – отмахнулся Филипп. – Но не с моей же рожей… Это ж не нога перебитая! Так что лежал и думал. В прошлой жизни когда думать? Да и кто думает?.. Все только принимаем решения! От грузчика до президента. А эти решения уже кем-то заготовлены, лежат внутри нас… Думал и о том, что мы сделали. Ну, это чисто по-русски: сперва сделать, потом подумать.

– И над чем же ты ломал голову? – поинтересовался Дмитрий. – Медсестры у вас там были… я присмотрел парочку. Сам бы ногу переломал, только бы полежать там.

Филипп ответил без улыбки:

– Думал о самой сути террора.

– А что о нем думать, – сказал Дмитрий легко, друг и без того невеселый, как сыч в пустом сарае, – террор надо делать!.. Наше дело правое, гадов надо бить.

– А не беспокоит, что мы со своим терроризмом вроде бы остались одни? Ну, мы и страны Востока. Да и те не все, не все… А мир сейчас помешан на компромиссах!

– Филипп… Вчера я смотрел по ящику интервью с одним из правительства. Не запомнил, кто-то из новых или мелких, но слова его, как яд дяди Гамлета, запали в мои невинные розовые ухи. Он говорил, как определять правильно ценность того или другого учения. Или способа жизни, не помню. Надо, мол, брать не худшее в учении – везде есть дурь, – а самое лучшее. Так что берем, сказал он, самое лучшее в гомосексуализме, садизме, киллерстве, терроризме, прагматизме и прочих американских сторонах жизни. И рассматриваем внимательно. Цели, идеи, мечты, способы реализации…

Филипп медленно кивал, потом кивки становились все замедленнее, а в глазах появилось недоумение. Для него было ясно, что у противника надо брать как раз худшую сторону и бить по ней, выставляя напоказ, высмеивая, а себя подогревая видом гада, чтобы уж врезать так врезать!

– Компромисс, – сказал Дмитрий, – звучит красиво. На самом деле это эвфемизм…

– Что-что?

– Запиши, – посоветовал Дмитрий. – Тоже красиво звучит, да? За такими словами хорошо прятать, как за высоким забором, кучи смердящего дерьма… Компромисс – это вежливое название трусости. А не признающие компромиссов люди, увы, чаще всего – террористы. Один из наших ребят, Откин, хороший парень, хоть и больно хитрый, как-то сказал, что на компромиссы надо идти всегда… кроме тех случаев, когда на компромиссы идти нельзя. Но, к сожалению, абсолютное большинство людей заранее готово идти на компромиссы во всем. Тем более что есть оправдание, есть база – «мировое общественное мнение»! И простой средний человек, говоря о необходимости идти на компромиссы, обычно прячет за этим собственную трусость, боязнь столкновения, проверки на прочность крепости идеи, которую исповедует. Но себя надо уважать или хотя бы делать вид… чтобы дети уважали!.. потому под оправдание собственной трусости какую только базу не подтаскивают! А бескомпромиссных или менее компромиссных объявляем тупыми и негибкими. Вспомним: порицая других, тем самым косвенно хвалим себя!

Филипп кивал, медленно и уже без отвращения цедил молоко. Проронил скрипучим голосом:

– Люди компромиссов – хорошая добыча для тех, кто на компромиссы не идет. Когда сталкиваются двое, один трусливо отступает, второй занимает его место… но дальше до какой-то поры не наступает, это и зовется изящным словом «компромисс»… Эх, Дима! Россия что-то зачастила идти на компромиссы. И все отступала, отступала, отступала…

– Отступала, – согласился Дмитрий. – Сейчас пробуем остановиться. Надо попытаться выдержать натиск.