Текст книги "Труба Иерихона"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ГЛАВА 15

Приближение Кречета мы ощутили задолго до того, как он вломился в кабинет. Так в природе чувствуют приближение грозы, когда вот-вот гром, молния, ветер, падающая с неба масса холодной воды, а потом – свежий воздух, резкий запах озона, с земли поднимаются примятые растения…

Мы все прилежно трудились, а он с порога окинул нас придирчивым взглядом, будто проверял, не торчат ли у кого из кармана наспех спрятанные карты.

– А, в правительстве народа прибыло… Виктор Александрович, Коган… Ну, с футуролога что возьмешь, творческий народ, а вот министр финансов…

Он сел во главе стола, запавшие глаза исподлобья оглядели всех, словно просветили рентгеном. Пальцы побарабанили по крышке стола.

Коган сказал обидчиво:

– Зря вы так, Платон Тарасович!.. Финансовое дело – это творчество. Где-то, может быть, это и строгая наука, но в России – творчество. Только творчество, основанное на интуиции, озарениях и прочих вдохновениях. Я вот, к примеру, полагаю, что раз уж нас постоянно в чем-то упрекают да подозревают, то, может быть… в самом деле взорвать один-два дома где-нибудь в Кузьминках? Надо поднять ярость масс против кавказцев, а то стала что-то ослабевать… Там одна пьянь да рвань, к тому же можно выбрать дома, что в скором будущем на снос. В Москве не хватает места, где бы поставить дома поприличнее! По новым улучшенным проектам, так сказать.

Сказбуш покачал головой:

– Вы в какой строительной фирме акционером? Надо будет навести справки…

А Кречет отмахнулся:

– У нас хватает идиотов, что сами взорвут. Пусть только Степан Бандерович держит журналюг наготове, чтобы расписать все жертвы. Я вижу, что финансовое дело – творчество, так как министр финансов занимается чем угодно, только не своей прямой работой. Ждет вдохновения?

Коган поспешно уткнулся носом в свои бумаги, Мирошниченко зашел к президенту сбоку, деликатно покашлял, вставил осторожно:

– Госдепартамент США сделал новое заявление. Не нам, а так, вообще. Что в мире накалена обстановка, что китайские экстремисты стремятся к новому переделу. Что-то не припоминаю, чтобы они когда-то что-то делили… Сидят себе, как улитки, за Великой Китайской стеной…

– И что?

– Да так… Просто все наши газеты подхватили очень дружно. И по телевизору, куда ни переключи, везде о китайской угрозе. Везде передают это заявление имперцев, как будто от них нам спасение…

Кречет отмахнулся:

– Да ладно, с прессой все ясно. У них корчи, когда мою рожу видят. Приступы! Да и с госдепартаментом… Эта банда пользуется каждым поводом, чтобы внести смуту.

Коган протянул Кречету лист бумаги. Я заметил, что буквы и цифры набраны болдом – министр финансов учитывал растущую дальнозоркость президента.

– Что это? – буркнул Кречет.

– Нехорошая тенденция, – пояснил Коган. – Население России сокращается на миллион человек за год. Это общеизвестно. Но вот данные, которые мы не выпускаем в обнародование, так сказать: количество русских сокращается за год в среднем на пять с половиной миллионов.

Краснохарев проскрипел со своего места:

– Чёй-то не понял. Как это, население сокращается на миллион… и в то же время – на пять миллионов?

– А то, – сказал Коган быстро, – что взамен вымерших пяти с половиной русских… чеченцы сумели нарожать только четырех с половиной чеченят. Они ж тоже россияне, вы все еще не знаете? Вот и получается, что…

– В Чечне народу всего… – начал Краснохарев недовольно.

Яузов прервал с другого конца стола:

– Да какая вам разница! Они все чечены. Татары, башкиры, хохлы… Россия издыхает, как издохло ее православие, да простит меня Степан Бандерович, как издох наступательный дух… да простит Виктор Александрович… Гм, что это я? У меня танков немерено, а я тут заизвинялся перед штатскими…

В кабинет заглянула Марина. Глаза ее были круглые, как у совенка.

– Платон Тарасович, – позвала она свистящим шепотом. – Платон Тарасович, к вам Кириллов по неотложному делу!

Кречет рыкнул неприязненно:

– Все дела неотложные. Зови.

В кабинет вошел и остановился у порога подтянутый военный с седыми висками. Чем-то он был похож на Сказбуша, хотя Сказбуша я никогда не видел в военном костюме.

– Платон Тарасович, – сказал он настойчиво, – я чувствую себя последней свиньей, прерывая ваш отченаш, но нам срочно надо установить дополнительную защиту этого кабинета…

Кречет насторожился:

– Что случилось? Шпиона поймали?

– Еще нет, – сказал военный.

– Поймаем, – пообещал Яузов и кровожадно посмотрел на Когана.

– В Детройтской лаборатории, – сказал Кириллов, – создали одну хитрую штуку… Могу принести подробное описание, если вам нужно, но, говоря коротко, новая аппаратура способна… в принципе взломать защиту этого здания.

Коган присвистнул:

– Быстро работают ребята.

– Наши не уступают, – ответил Кириллов холодновато. – Мы разработали защиту еще до того, как они закончили свою лабуду. Вчера они приступили к сборке опытного образца. Значит, пора поставить защиту. Мы уже экранировали здание напротив. Если вы прерветесь часа на три… или на это время переберетесь туда, мы здесь все оборудуем в лучшем виде!

Мы переглядывались, Кречет в некотором раздражении поднялся:

– Даю час. А пока переберемся в серый зал. Мы как-то там уже заседали.

Каменные плиты мостовой хмуро блестели, воздух был влажный и прохладный. Дождь еще чувствовался, но тучи раздвигались, похожие на громадные грязные льдины в ледоход.

Телохранители разбежались во все стороны, затерялись среди туристов. По территории Кремля бродили с предсказуемостью броуновских частиц пестрые группки под руководством гидов, хватало и одиночек. На нашу группку почти никто не обратил внимания. Мы прошли почти половину пути к зданию напротив, когда кто-то узнал, завопил, в нашу сторону ринулась целая толпа.

Правда, несколько туристов тут же проскользнули вперед, ухватились за руки. Мы торопливо двигались к цели, но Кречет начал останавливаться, пожимал протянутые руки. Крепкие парни, что маскировались под туристов, обливались потом, удерживая туристов и одновременно стараясь углядеть злоумышленников.

Действительно, нелепость, хмуро подумал я. Какие деньги ухлопаны, чтобы обезопасить здание, чтобы сохранить в секрете передвижения президента по стране, а здесь – только протяни палку и стукни отца народа по голове. Правда, его голова и удар кувалды выдержит, но можно ткнуть отравленным шилом…

– Господин президент, – вопила одна женщина, – будет ли ревизия этой наглой прихватизации? Ведь эти мерзавцы присвоили себе заводы, рудники…

Кречет с глубоким сочувствием смотрел на изможденную женщину, интеллигентную, с одухотворенным и рано постаревшим лицом.

– Как человек, – ответил он, – я на вашей стороне… Всех бы этих мерзавцев к стенке! Но я, увы, президент. Мне сейчас важнее оздоровить всю страну. К сожалению, я пришел к власти, когда эта прихватизация уже завершилась. Так что если эти энергичные прихватизаторы сумеют наладить дело, платить вам высокую зарплату, выпускать добротную продукцию… то так ли уж вам важно, кто приватизировал ваш завод? Один мерзавец или другой? Как вы их различаете?.. Ну, может приватизировать и честный человек. Допускаю такую возможность. Но если этот честный не сумеет справиться с заводом, то не лучше ли… словом, не лучше ли такой человек, который сумеет? Это сейчас он может бесконтрольно… или почти бесконтрольно набивать свои карманы, но завтра, когда система налогового контроля будет работать как часы, его доход станет ненамного выше вашей зарплаты. А ведь это для вас самое главное, правда?

Туристы зашумели:

– Правда!..

– Верно!

– Пусть и они поголодают!

– Гады они все!

– Да здравствует президент Кречет, народный президент!

Сквозь толпу усиленно пробивался турист с любительской телекамерой на плече. Еще издали закричал:

– Телекомпания «АСТ-Армада»!.. Господин президент, уважаете ли вы верующих людей?

Кречет поморщился, кивнул Коломийцу:

– Слушай… Я понимаю, что президент должен быть вежливым и корректным, особенно с прессой, ибо пресса – власть над дураками, а дураков в любом народе большинство… да и голосовать дуракам все еще разрешают… Но уж слишком больших идиотов стали запускать с телекамерами!

– А что? Что он сказал? – всполошился Коломиец.

– Он спросил, уважаю ли я людей в серых костюмах. Или что-то подобное. Как будто серые костюмы не могут носить как порядочные люди, так и мерзавцы. Убери!

Коломиец сделал повелительный знак белой рукой, но корреспондент был битый, стреляный, завопил, отбиваясь локтями от дюжих парней охраны:

– Вы предали православие!.. Вы противник истинно славянской духовности!..

Кречет молча двинулся дальше. Поверх плеч охраны тянулись руки, он пожимал, я шел следом, готовый закрыть его своим телом, сердце билось часто и сильно.

Один из туристов прокричал предостерегающе:

– Господин президент! Вас любят, но нельзя же на противозаконные действия отвечать противозаконными…

Кречет остановился, голос его грянул злой, могучий, словно выстрелило танковое орудие:

– Почему?.. И что это вообще – закон? Закон всемирного тяготения – понимаю! Он всегда одинаков. Ему плевать на смену режимов, религий, идеологий. А юридические законы, которые приняли при предыдущем самодуре… нехорошо, говорят, так отзываться о предшественнике… хотя почему? Эти законы не работали при нем, а только вредили, а сейчас будут только те действия… законные или противозаконные… которые на пользу России!

– Но нельзя же, – пролепетал интеллигент, – нарушаются законы… Нужна буква закона, нужна!..

– Я занимаюсь страной, – отрезал Кречет. – Да, пусть меня назовут чудовищем! Пусть по моему приказу расстреляют… или хотя бы пошлют на каторгу юнца, который всего лишь отнял сумочку у старушки. Но зато по всей России перестанут нападать на беспомощных старух и стариков.

– Это с одного разу? – спросил интеллигент безнадежно.

Я заметил, что на Кречета смотрит все же как на «своего» президента, с которым можно не только спорить, дискутировать, но за которого стоит и воевать. И если бы этот президент был не чересчур крутым, то он был бы ну совсем правильным президентом…

– Ну, – сказал Кречет обозленно, – пусть поставят к стенке двух-трех. Да хоть десяток! Зато всей стране будет и безопаснее, и чище. Жить в страхе будут только те, кто вот так… Говорят, что, когда злой диктатор приходит к власти, он начинает свою деятельность с наведения чистоты в общественных местах. Вот я этот мерзкий гад! Надо бы еще указ, что тех, кто будет гадить в подъездах, тут же в лагеря! Работу им найдем. А остальному населению гарантируем, что они уже никогда не вернутся гадить и пакостить.

Интеллигент отшатнулся в ужасе, что именно он натолкнул президента на такую бесчеловечную идею.

Мы уже поднимались по широким мраморным ступеням, я, как мог, закрывал Кречета спиной. Глупо, конечно, моя жизнь намного ценнее, я – футуролог, творец, генератор идей, а этот генерал-президент всего лишь инструмент, но мы живем в дикое время, сейчас человек с большой дубиной и громким голосом важнее мудреца…

– Господин президент! – донесся женский крик из-за плеч охраны. – Господин президент!

Перед Кречетом уже распахнули дверь, но он обернулся, мужчина не может не откликнуться на женский вопль, я отодвинулся.

Женщина с усталым лицом и заплаканными глазами протиснулась ближе, дальше не пустила охрана, закричала плачущим голосом:

– Господин президент!.. Господин президент!.. Что мне делать, господин президент?..

Кречет спросил сочувствующе:

– У вас беда?.. Тогда вы не одиноки.

– Но у меня сын погиб! – прокричала женщина. – У меня единственный сын погиб в этой проклятой Чечне!.. Кто мне теперь в старости подаст кружку воды?.. Что мне делать?..

Наступила тишина, вся наша группа застыла, будто скульптурная композиция, вырезанная из мрамора. Прошлый президент в таких случаях тут же обещал взять дело под личный контроль, просителю или просительнице тут же выделялась немалая сумма…

Кречет сказал тяжело:

– Что сказать?.. Что ни скажи, но погибшего сына матери не вернешь. Но я знаю, как боль и трагедию можно было бы… смягчить. Мы в кабинете только что смотрели жалобы чеченских матерей, у которых погибли сыновья… Вон некая Фатима напечатала письмо в газете о своем горе, у нее погибли три сына… Об этом написали все наши газеты. Но умолчали о том, что у нее осталось еще пятеро! Простите, я говорю, видимо, очень жесткие слова… Я вообще очень жесткий человек. Сейчас не место такое говорить, но у меня не будет возможности это сказать снова… так что вот вам простая жизненная арифметика: когда родители по эгоизму или себялюбию ограничиваются одним ребенком, они рискуют, что даже вне зависимости от войн и катастроф некому будет подать стакан воды в болезни, некому отвезти в больницу, некому поправить подушку, некому окружить любовью и заботой!

А жестокосердный Яузов проворчал ему в спину, но так громко, что эхо его генеральского рева, как раскаты грома, пронеслось над кремлевской площадью:

– И некому будет защищать Россию, когда у Фатимы подрастут ее оставшиеся пятеро…

Мы ввалились в оборудованное помещение, почти копию кабинета Кречета. Даже громогласный Яузов двигался бесшумно, как тень отца Гамлета.

Я с сочувствием смотрел на Кречета. Куда проще было бы ему пообещать несчастной матери выделить ей денежное пособие! Как делал предыдущий президент, как делали все вельможи.

Все еще держится, наша железяка… Сцепив зубы, бьется за страну, за народ, хотя каждый придурок заучил расхожую глупость, что легче, мол, любить человечество, чем отдельного человека. Заучил и козыряет, не вдумываясь в смысл. Как мы все ловимся на умело построенные фразы!

Держись, Кречет!

ГЛАВА 16

Мы рассаживались за столами, слышалось щелканье раскрываемых ноутбуков. Засветились экраны. Яузов отошел в сторонку, шлепал толстыми губами по решетке сотового телефона.

Кречет подозвал Сказбуша, что-то тихонько втолковывал. Мирошниченко зашел к президенту сбоку, в руках раскрытый блокнот, легонько кашлянул.

– Господин президент, – сказал он осторожно, – только что на Васильевском спуске состоялся несанкционированный митинг русских нацистов… или националистов, я еще не выяснил. Специалисты по общественному мнению за рубежом полагают, что для имиджа солидного общественного деятеля надо бы запретить эти организации…

Кречет договорил Сказбушу, повернулся к Мирошниченко, переспросил:

– Для чего, для чего?

– Для имиджа, – выдавил Мирошниченко и опустил глазки, будто сказанул нечто скабрезное.

Кречет стиснул челюсти. Мне показалось, что сейчас последует взрыв, но Кречет выпустил из груди воздух, глаза его отыскали меня, скромно исследующего возможности новой модели ноутбука.

– Мою позицию объяснит наш футуролог, – сказал он сдержанно. – Послушай, ты не приставай с мелочами, хорошо?

Мирошниченко попятился, поклонился, как восточный царедворец:

– Как скажете, господин президент. Только я слышал, что в государственных делах нет мелочей…

– Бред, – отрезал Кречет.

Мирошниченко послушно исчез там, а возник возле меня. Я сказал отечески:

– Не стоит на юношеский экстремизм отвечать таким же. Особенно если учесть, что мы уже пожили, повидали. Даже вы, молодежь, с такой собачьей жизнью успели кое-что повидать и пережить. Мы все такими, как они, были!.. Я имею в виду, максималистами. Не применительно к партиям или учениям, а так, вообще. В суждениях. А вот им еще предстоит стать взрослыми. Вы заметили, что в экстремистских организациях почти исключительно молодежь? Которая «пока свободою горим, пока сердца для чести живы…». От нас зависит, какими они станут. А если встать на легкий путь вычеркивания и запрещения, то возможность диалога и перевербовки будет исключена заранее. Достоинством националистов и подобных им организаций является «…мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы!». В то же время девяносто девять процентов молодежи вообще намного подлее и гаже.

Мирошниченко смотрел непонимающе:

– Простите… чем они гаже, если не состоят ни в каких экстремистских организациях?

Глаза его были чистые, честные. Такая же ситуация была у Петра Первого при подборе кадров: то ли набрать в правительство честнейших и чистейших русских бояр, то ли назвать жулье и проходимцев со всей Западной Европы… которые, однако, помогут тащить Россию в технический прогресс, попутно разворовывая? Может быть, Кречету тоже нужно было взять не шибко честных, зато… гм…

– А тем, – сказал я терпеливо, – что им по фигу: коммунисты, фашисты или марсиане придут и возьмут власть. В этой нацпартии… или подобных, неважно, всего полпроцента от всей молодежи России. Если не меньше. Верно? Еще полпроцента им противостоят, всякие юные демократики. Этим я тоже ставлю тот же высший балл, что и этим националистам. За то же самое: за активность, небезразличие к судьбам страны, за примат интересов Отечества над личными мелкими интересиками. К сожалению, пресса на стороне этих демократиков, что не прибавляет бедолагам популярности: мол, прихвостни власти, лакеи… Собственно, лакеев тоже немало, но я говорю о людях чистых с той и другой стороны. Понимаешь? Нет? На самом же деле нас так мало! Может быть, даже меньше процента от численности населения России. Всех: националистов, демократов, государственников, монархистов, теократов, зеленых… Мы все – капля в этом море безразличия и тупости. У этой капли общая цель: сделать Россию процветающей. Правда, различия начинаются уже сразу: по одним – процветающая, это когда соседей бросает в дрожь уже только при слове «Россия», по другим – когда нас любят и с нами торгуют, по третьим – если все будут ходить в церковь… или в мечеть, неважно.

– Как это – неважно?

– Да так. Ну запретим нацистов. Для равновесия придется заткнуть рты и их противникам: нормальное общество не терпит перегибов ни в какую сторону. Лодка должна идти без крена! Настанет мир и могильная тишь. Останется аморфная масса народонаселения, которую хоть на четыре кости, хоть как. Которая позволит делать с собой все, только бы сохранить «самое ценное – жизнь», а по возможности еще и кошелек, работу, квартиру, огородик… А страна… Какая страна?

Мы разговаривали вполголоса, я втолковывал терпеливо, старательно, разжевывал так и эдак, ибо пресс-секретарь – в современном мире фигура поважнее танковой дивизии, ее огневая мощь огромна, пресс-секретарь вот-вот станет по должности важнее военного министра.

Мирошниченко кивал, но я видел в его глазах сдержанное несогласие. Это он слышал от меня много раз, но еще чаще слышал обратное со всех телеканалов и страниц газет, что подается как единственно верный образ мысли интеллигента. Вообще верный образ мысли гражданина демократической страны, которому даются на выбор шесть-семь выверенных мнений: выбирай! Но ни в коем случае нельзя иметь мнение собственное, что не прошло цензуру и обработку в секретных лабораториях государства.

От стола донеслись злые голоса, удар кулака по столу. Там Кречет рявкнул:

– Никакого «Белого легиона»!.. Если мы будем отстреливать бандитов тайком, то кто мы?.. Сами бандиты?.. Нет уж. Мы не бандиты. Наша власть крепка. Поддержкой народа пользуется! Бандитов надо брать открыто. Конечно, можно часть при задержании… чтобы сберечь деньги налогоплательщиков на судебные расходы, содержание тюрем и зарплату тюремщикам… А остальных на долгий срок и в дальние края! Но стараться, чтобы их было не слишком много. Но никакой трусливой политики отстреливания тайком!

Он бросил взгляд в мою сторону, все еще рассерженный и в то же время как бы призывающий на помощь. Но так, как может призвать на помощь изнемогающий богатырь-воевода сопляка-новобранца, чтобы тот на миг отвлек противника, а он тем временем переведет дух и сменит меч на топор.

Я оставил Мирошниченко, тот потащился сзади, подошел к столу, заговорил громко, с той иронией наставника, за которую ученики всегда готовы бросать стулья в учителя:

– Суета, суета… За мирской суетой, в которую впадаем, не зрим того, что должны зреть как политики.

На меня смотрели враждебно, в самом деле готовые прибить, подумаешь – аятолла, духовный вождь. Ты лучше подскажи, как лучше собрать налоги и выровнять бюджет.

Коломиец полюбопытствовал ехидненько:

– И чего же мы не зрим?

– Что мир все-таки движется, – ответил я покровительственно. – Что земля вертится. Любой человечек, даже министр культуры, знает из школьной программы… возможно, все-таки знает, что некогда были Ассирийские царства, разные Месопотамии и Вавилоны, что возникали Македонские и прочие Римские империи… Но это было, как считает человечек, когда-то. А сейчас уже установились вечные нации, границы, отношения…

– А что, не так? – спросил Егоров.

А Краснохарев медленно встащил на середину лба тяжелые мохнатые брови, поинтересовался гулко, словно ухнул в колодец:

– А это… при чем?.. Что-то я не улавливаю вашей… э-э… мысли.

– Древний римлянин тоже так считал, – ответил я. – Он же тоже был нормальный интеллигентный человечек. Или не совсем интеллигентный, это неважно. Считал, что раньше были всякие там потрясения, складывались нации, а сейчас, при его благословенной Римской империи, наконец-то все встало на свои места. И так пребудет вовеки. А что? В какой-то мере он был прав. За его жизнь в самом деле ничего особенного не происходило! Рост Римской империи продолжался полтыщи или тыщу лет, уже не помню точно. Так же точно и нынешний человечек не замечает перемен… Ему мнится, что отныне вечно будут и Россия, и США, и страны Европы… Но уже сейчас политики втайне делят самый огромный пирог за всю историю человечества: Россию. США всерьез прикидывают: отхватить ли им Приморский край, весь Дальний Восток или же рискнуть отхватить всю Восточную Сибирь? А если поднапрячься, то и Западную? Правда, придется столкнуться с азиатскими странами, даже со странами ислама, но с ними потом, потом!.. Сейчас главное – расчленить Россию, расхватать самые лакомые куски. А они все – лакомые. Особенно лакомые те, что достались другому.

Я продолжал договаривать фразу, а мысль забежала далеко вперед, я ощутил внезапный холодок. Как зияющая пропасть мелькнуло воспоминание о тревоге на русско-китайской границе. Что-то там непонятное… Это Коломийцу понятно: китайцы хотят захватить Дальний Восток и Сибирь, всю азиатскую часть России до самого Урала, но я-то знаю, что китайцы тут ни при чем…

Вздрогнул, новая мысль пришла не то чтобы дикая, но неожиданная, вполне конкретная, яркая, все ставящая на свои места, как вдруг слева громко выругался Сказбуш, вытащил из принтера лист, положил перед Кречетом:

– Взгляните!.. Вот почему командующий Северо-Западным округом уклонился от участия в маневрах! У него достраивают дачу… Вот она. Это же средневековый дворец, а не дача. На ее постройку было привлечено три тысячи солдат, что работали там полгода.

Кречет побелел, мне даже почудился зловещий скрип его зубов в мертвой тишине. Коган поднял голову от клавиатуры, а его пальцы красиво застыли, как у пианиста над клавишами концертного рояля.

– Арестовать, – процедил Кречет ненавидяще, – судить военно-полевым и расстрелять!

Мы молчали, а Мирошниченко легонько наклонился над плечом Кречета:

– Господин президент… Арестовать за привлечение военнослужащих к незаконным работам? Господин президент, и так в вашем… нашем кабинете слишком много переступаний через закон… Хоть на тонущем корабле не до соблюдения этикета, но все же не стоит настолько раздражать генералитет…

Яузов зарычал:

– Какой такой генералитет? Генералитет – это я!

Кречет сказал свирепо:

– При чем здесь привлечение к незаконным работам? Если хочется, присобачь и это. Где-то в конце списка обвинений. Но прежде всего он виновен в гибели наших ребят на южных рубежах! Они должны были учиться обращаться с оружием, а не ставить заборы вокруг генеральских дач. Кстати, проследи, чтобы отобрали все эти дачи, «мерседесы», изъяли заграничные счета. Обратись к Илье Парфеновичу, у него должны быть специалисты и для таких дел. Если же изъять не удастся, то все равно выезд за рубеж родственникам проворовавшихся генералов запрещен! Чтоб не попользовались.

Сердобольный Коломиец поморщился:

– И что же… женщин и детей выгонять прямо на улицу?

Кречет рыкнул зло:

– А чем они лучше тех, кто уже на улице? К тому же пусть и остальные проворовавшиеся сволочи видят, что ждет их самих и даже родню. А то слишком уж большие льготы им, даже если и расстреляем! Он успел хапнуть миллион, застрелился, и тем самым дело закрыто? А семья его теперь будет жировать и поплевывать на тех, кого обворовали?

Почти как Мирошниченко, неслышно вошла Марина. От нее веяло горячим крепким кофе, но на подносе у нее была только горка бутербродов.

Десяток пар рук тут же суетливо освободили место на середине стола. Марина оставила все богатство вместе с подносом, но не успела дойти до двери, как поднос опустел. Нагрузка на членов кабинета Кречета – как на тяжеловесов в день соревнований.

Справа от меня Яузов вытащил сотовый телефон, отвернулся к стене и говорил вполголоса:

– Алло, Якубцев!.. По поводу твоего расследования. Да, именно… Нет, военно-полевой действует только в военное время, на то он и полевой, а мы нарушать не станем… Лучше – суд офицерской чести… Нет, еще лучше – выездная тройка! Решения ее, как помнишь, обжалованию не подлежат. Там же на месте все и… гм… утрясти… Что семье? Оставить все, понятно?.. Непонятно?.. Ты что, в танке?.. Поясняю, оставить все, что могло быть приобретено, согласно декларации в налоговой службе… А также все то, что, согласно нашему гуманному Кодексу, не может быть конфисковано. Возьми список, это в Уголовном кодексе. Там, по-моему, только насчет жилплощади. Да-да, это мы просто обязаны предоставить!.. Обязаны, понимаешь?.. И мы это сделаем. Выполним то исть. По минимальным санитарным нормам. В новых районах, светлых и красивых, с видом на лес. Где-нибудь в Норильске… Нет, это слишком шикарно. В Норильской области поселки есть?

Странное у нас правительство, мелькнула мысль. Нигде в мире такого нет. Везде идет по накатанной стезе… разве что в исламском мире сейчас бурное Возрождение, но у них там по всей стране, вернее – во всех мусульманских странах, а у нас страна думает только о том, как выжить, а здесь, в кабинете Кречета, и нескованный полет мысли, дичайшие фантазии, и… жестокий реализм повседневности.

Мы залетаем мыслями в прекрасное будущее и в то же время ломаем головы, как избавить от внезапного нашествия вшей население Бурятии. Мы строим стены нового дворца Лучшего из Миров и отдаем распоряжение стрелять бандитов вместе с их женами и детьми. Все нелепо, все импровизация, все как будто впервые, снова наступаем на старые грабли…

Марина внесла дымящиеся чашки с горячим кофе, сахарницу, на которую презрительно фыркнул эстет Коломиец, мы расхватали его, как школьники, – вдруг да на всех не хватит, Краснохарев пошире расставил локти и начал вкушать добротно и основательно. Коломиец взял чашку и начал прохаживаться по кабинету, то ли разминая кости, то ли демонстрируя, как он это делает на светских раутах с фужером шампанского.

Я пытался вспомнить ту самую поразившую меня мысль, но мозги только сладострастно потирали лапки при виде могучих расстегаев и большой чашки кофе, я всегда заказываю себе большую… раз уж тут не подают в стакане, во всем теле наступило блаженное расслабление, словно я прихлебывал не горячий бодрящий кофе, а пивко.

Как сквозь вату доносился из-за спины щебечуще-убеждающий голос Коломийца:

– …а вы отриньте эти догматы! Кто сказал, что поступать нужно только так? Мы не должны сковывать свободную мысль… Вон даже наш футуролог и то допер…

Меня передернуло. Мои слова, но в какой трактовке!.. Штатовцы как раз и гордятся тем, что у них ни мысль не скована никакими догматами Старого Света, ни желания, ни помыслы.

Это мы, русские, все еще скованы. Да еще не все европейцы до конца расковались, «отринули мертвые догматы». Мне еще как-то понятно, когда такой бред несет восторженный юноша. Ему бы только рушить старый мир, ему нужна «раскованность от догматов старого мира», но когда, как ученый попка, повторяет министр культуры, то, значит, эта дурость зашла слишком далеко, проникла в такую глубь, что уже вросла в кости.

На самом же деле никто не может жить без догматов. А если кто и попытается, то в лучшем случае тут же сопьется, станет наркоманом и заразится СПИДом – причем получит все сразу. А в худшем – сразу сойдет с ума. Правда, я не знаю, что лучше… На самом же деле мы все отчаянно нуждаемся в крепкой вере в правоту своего дела! Именно в вере. Если эта вера есть, то рука не дрогнет, когда стреляешь во врага или вытаскиваешь из пропасти друга. А если «свободен от догматов», то тут же начнется: а прав ли я, а не лучше ли в самом деле бросить винтовку и встать в позу римлянина, завязывающего сандалии, и вообще «не быть героем»?..

Наш молодой разум… а разум человека еще очень молод, отчаянно нуждается в вере. Вера нужна ему, как молодому дубку нужна защита под кроной старого могучего дуба. Защита и опора. Даже не как молодому дубку, а как плющу, которому необходимо сильное дерево, по которому можно взбираться вверх, обвивая ствол. Карабкаться к солнцу. Без железобетонных догматов, в которых человек не сомневается, он – полное ничтожество. Несмотря на любой коэффициент интеллекта.

Конечно, на кухне за кружками пива можно спокойно посидеть и перемыть кости своим догматам. В чем-то усомниться, что-то попробовать заменить. Но ни на один час не оставаться без оных! Как бы мы ни относились к ваххабитам, но они – прекрасные бойцы прежде всего потому, что свято верят в свое дело. И готовы класть за него головы. Они, конечно, гады, воюют против нас, нападают на Россию, но это смелые и убежденные в своей правоте гады. И вообще, если честно, то все-таки не гады. Гады – это те, у кого нет ничего святого и которые не только не готовы умереть за идею, но даже пальчик за своего Христа, за демократию или сексуальные свободы не прищемят.

За спиной неожиданно снова повеяло ароматом кофе. Марина внесла широкий поднос, чашки сгрудились тесно, давая место расстегаям и прочим вкусностям президентской кухни. Мое настроение сразу поднялось, такие неожиданные повторы я люблю, даже мысли спутались и пошли по струе запаха, как понеслась бы стая гончих псов по следу жирной жареной утки.

– …Теперь вы видите, – втолковывал Коломиец, – чем ужасны эти догматы, которые так сковывают наше сознание… Слабым вера необходима, но мы-то… но нам же…

Дурень, мелькнуло у меня в голове беззлобное. Красивый образованный дурень. Надо как-то незаметно объяснить ему, не задевая самолюбие, что как раз сильным догматы… или скажем по-другому: вера в правоту своего дела нужнее, чем слабым и растерянным «православным». Не доказательства, а именно вера! Вера укрепляет разум, придает ему силы, способность «копать дальше».