Текст книги "Труба Иерихона"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

ГЛАВА 5

Над Вашингтоном уже второй месяц стояло ясное безоблачное небо. Раз в неделю проходили короткие летние дожди с грозами. Как по заказу – ночью. Утром вымытая трава зеленела еще ярче, а воздух бодро трещал и сыпал искрами, переполненный бодрящим озоном.

В Белом доме зимой и летом поддерживались одни и те же температура и влажность, наряду с тремя десятками других обязательных параметров искусственного климата, но последние три дня в здании почти не прибегали к кондишенам.

Сегодня президент прибыл с опозданием на пару часов. Вообще мода не изнурять себя работой пошла с Рейгана. Тот являлся поздно, покидал Овальный кабинет рано, а в рабочее время нередко шел в личный тренажерный зал, этажом ниже, и качал железо. Его критиковали, обвиняли в забвении интересов страны, но как раз такое поведение президента лучше любых речей говорило о благополучии страны, о ее верном курсе и устойчивости доллара.

Нынешний президент был жаворонком, но по рекомендации аналитиков общественного мнения всякий раз являлся по тщательно просчитанному графику опозданий. Что делать – уже год, как в моде совы, черт бы побрал этого кумира тинейджеров Жерара Гейса! Этот рэп-музыкант просыпается в полдень и репетирует до полуночи. Приходится походить на него, чтобы не утратить популярность… Хорошо хоть волосы пока еще не требуется красить в лиловый цвет!

Сотни телекамер провожали его недремлющими оками, молчаливые стражи передавали из рук в руки с этажа на этаж, пока он не оказался перед дверью своего кабинета. Но и тогда сперва вошел Дин Гудс, глава службы безопасности, все проверил и обнюхал, отступил от двери.

– Мышей нет? – спросил президент.

Гудс сдержанно усмехнулся. Президент великой страны не замечает, что повторяет одну и ту же шутку третью неделю.

Кабинет принял в свои объятия ласково и вместе с тем по-отечески. Сам по себе кабинет, если все еще можно такое называть кабинетом, был уникален не только абсолютной защитой от всех видов прослушивания. В свое время он был создан особым институтом по интерьеру кабинета Первого Лица. Теперь каждый, вступая в это святая святых, не случайно проникался священным трепетом.

А почему нет, подумал президент. Первые лица всегда строили себе дворцы, брали лучших женщин, а неугодных казнили в подвалах. Менялся только интерьер. И сумма затраченных средств. Ни один восточный сатрап не мог ухлопать на свой дворец, сколько ухлопано на этот кабинет. Что ж, платят не только налогоплательщики его страны, но и народы тех стран, куда пришли американцы, куда принесли свой образ жизни.

– А это уже две трети населения планеты, – сказал он вслух. – А оставшуюся треть осталось чуть-чуть дожать…

Во встроенном в стену зеркале отражалась высокая подтянутая фигура уже седеющего мужчины с красивым удлиненным лицом. К счастью, в эту декаду модно иметь интеллигентно вытянутое лицо, в то время как всего десять лет назад было бы бессмысленно баллотироваться даже в сенаторы: в моде были широкие квадратные лица с чугунной нижней челюстью.

На самом же деле он был едва ли не первым интеллектуалом в кресле президента этой страны. Конечно, как и прежние президенты, хлопал по плечам работяг на митингах, целовал их детишек, отпускал грубоватые шуточки в адрес голосовавших за него шоферов, но он в самом деле читал Китса, мог вспомнить две-три цитаты из Шекспира и даже без запинки произносил трудные для американца фамилии Шопенгауэра или Заратуштры.

Более того, он был из числа тех лидеров молодежи, которые в шестидесятые самозабвенно рушили устои, добивались свободы для негров, равных прав для женщин, снятия запрета на профессии. Его поколение вывело американский народ на невиданную ступень раскрепощения человека. Можно бы подобрать и более точные слова, но массы его понимали, шли за ним и отдавали ему свои голоса, а что для политика может быть важнее?

Он и президентом стал на волне нового витка борьбы за свободу для простого американского человека, костяка нации. За свободу от пуританской морали, за свободу половых контактов, хоть с особями одного пола, хоть с животными. Если это не мешает жить моему соседу, любил повторять он на митингах, если не вредит моей любимой стране, а моему здоровью только дает хороший толчок, то кому какое дело, имею я соседку, соседа или их собаку?

Сейчас он прохаживался взад-вперед по кабинету, двигал плечами, разгоняя застоявшуюся кровь. Упал вытянутыми руками на край массивного стола, отжался десяток раз, в плечевом поясе приятно потяжелело от притока крови.

Теперь у него огромный штат аналитиков, но все же основное направление цивилизации задает по-прежнему он, президент самой могущественной страны мира!

До прихода государственного секретаря надо успеть сформулировать необходимость взятия еще одного рубежа. Он вспомнил о нем, когда вчера вечером смотрел старый фильм о временах войны Севера и Юга. Рубеж серьезный, хотя о нем в последнее время просто перестали вспоминать. О нем могли бы просто забыть, но на его взятии можно поднять волну новой предвыборной кампании на второй срок! А раз так, то важнее задачи просто быть не может…

Принцип, сказал он себе почти вслух. Этот рубеж – принцип. Любые принципы должны быть объявлены порочными! Совсем недавно такое странное… странное теперь качество, как бескомпромиссность, считалось просто необходимым для человека. Бред какой-то! Если о человеке говорили, что он – бескомпромиссный, это было высшей похвалой. Как в России, так и в Германии, Франции, Америке, Японии или далекой Бирме.

Сейчас, в эпоху компромиссов, это слово уже употреблять перестали. Ругательным пока никто не решается объявить, время не пришло, его просто тихо-тихо изъяли из обихода. Пожалуй, сейчас самое удобное время так же поступить со словом «принципиальный». Удивительно хорошо подыграла в период перестройки в СССР некая партийная активистка, опубликовав статью в центральной прессе под заголовком «Не могу поступаться принципами!», где она обосновывала, почему по-прежнему верна советской власти. В тот момент советскую власть ненавидели все люто, как во всем мире, так и внутри страны – даже рядовые члены партии, так что слово «принципиальность» у многих простых и даже очень простых людей сразу прочно связалось с устоями ненавистной советской власти…

Так что надо сперва ударить по слову «принцип». Да-да, именно ударить, врезать, шарахнуть так, чтобы брызнули осколки этой некогда несокрушимой твердыни! Развернуть кампанию в прессе, а затем потихоньку слово «беспринципный» вытащить как синоним свободно мыслящего человека. Свободного от оков старого мира, старых замшелых понятий. Молодежь легко ловить на то, что она должна… просто обязана придерживаться других принципов, чем родители. Родители – это прошлое, и потому их понятия и образ жизни – тоже прошлое! Родители – это обязательно ретроградство, это обязательная тупость и непонимание современных реалий жизни, несмотря на весь хваленый жизненный опыт и даже их ученые степени и заслуги. Все, что пришло от родителей, – плохо, несовременно, устарело. Эти молодые придурки никогда не замечают, что ими руководят старые монстры…

– Итак, – повторил он, – посмотрим, с какой стороны атаковать эту твердыню, этот железобетонный Принцип… Посмотрим, что на этот вызов сумеют ответить русские!

На столе мелодично звякнул звонок. Сверхплоский экран засветился, миловидное лицо его секретарши Мэри выступило из полутьмы.

– Господин президент, – промурлыкала она, – к вам государственный секретарь…

– Зови, – разрешил президент.

Массивная дверь, строгая и без излишней роскоши, открылась рассчитанно медленно, в этом здании ничто не должно двигаться с недостойной поспешностью.

Государственный секретарь, низкорослый человек с огромными залысинами, вошел, ступая неслышно, подтянутый и суховатый, с выражением значительности на желтом, как старый воск, лице. Голос его был, как и жесты, сдержанным и суховатым.

Серые выпуклые глаза смотрели пристально, но, встретившись взглядом с президентом, он намеренно опустил глаза. Все в правительстве знали, что президент, подобно вожаку павианов, не выносит прямых взглядов, сразу усматривая в этом вызов.

– Добрый день, господин президент, – сказал секретарь ровным протокольным голосом. – Надеюсь, он у вас, как и у всей страны, добрый…

– Добрый, добрый, – благодушно подтвердил президент. – Привет, Виль. Что-то ты весь какой-то серый. В серые кардиналы метишь?

Расхохотался своей шутке, тем более что во всем Вашингтоне он один знает, что такое серый кардинал и чем он отличается от того таракана в красном, который присутствовал на инаугурации.

Государственный секретарь на всякий случай улыбнулся осторожно, положил на стол папку.

– Господин президент, здесь рекомендации наших специалистов по имиджу, а также группы ведущих психоаналитиков…

Президент поморщился:

– Что они хотят?

Секретарь развел руками. Он знал, как и президент знает, что оба лишь крохотные винтики в огромной государственной машине. Каждый делает то, что надо делать, но аналитики позволяют эти эскапады, когда наедине перед зеркалом или доверенным лицом можно заявить, что этого он делать не будет или не хочет…

– Предлагается организовать утечку информации, – сказал секретарь деловито, – что вы, господин президент, являетесь гомосексуалистом.

Президент поморщился сильнее:

– С какой стати?

– Нам нужны голоса сексменьшинств, – объяснил секретарь. – По сути, они уже являются практически большинством. Не сами гомосексуалисты, а вообще… Было предложение привнести в вас… то есть в ваш образ, нечто более экзотичное… ну, скотоложество или мазохизм, но после трех дней совещаний и дискуссий в Институте Имиджа Первого Лица пришли к выводу, что наименее уязвим гомосексуализм. В этом есть нечто даже мужественное, в то время как мазохизм или педофилия… гм… Словом, сегодня предполагается организовать утечку информации.

– Надеюсь, – спросил президент сварливо, – без фото или скрытых съемок? Просто слушок?

Секретарь ответил с некоторой заминкой:

– На первом этапе – да.

– Что, будет и второй этап?

– Только, – успокоил секретарь, – если возникнет необходимость в подпитке. Но и тогда вовсе не обязательно будет снимать именно вас. Достаточно взять похожего на вас человека… Это послужит и страховкой, всегда можно дать задний ход, опровергнуть.

Президент побарабанил пальцами по столу. Ногти были холеные, покрытые тремя слоями лака, тщательно обработанные.

– А не потеряю ли голоса, – поинтересовался он задумчиво, – нормальных людей?

Секретарь, обычно быстрый в подборе нужных слов, снова чуть задержался, и президент это заметил.

– Нормальных людей, – ответил секретарь осторожно, – все еще в стране больше, чем представителей сексменьшинств… но они, как бы сказать точнее, на обочине. Сейчас преимущество отдается сексменьшинствам, из которых группа гомосексуалистов – самая влиятельная. Она имеет в конгрессе и сенате около трети мест, тиражи журналов гомосексуалистов растут по экспоненте, у них уже три самых популярных телеканала, собственные банки и корпорации… Им выделяются особые пособия, так что нормальный человек чувствует себя не то что обделенным финансово, что имеет место тоже, а… как совсем недавно было дурным тоном назвать негра негром – обвинят в расизме! – точно так же сейчас открыта дорога гомосексуалистам. Стоит студенту назваться гомосеком, у него принимают зачет, только бы не нарваться на обвинение в предвзятости. Гомосексуалистам открыты высшие должности в государстве, в обход правил и в ущерб более достойным гражданам… Словом, сейчас в стране имеет место быть настолько мощное давление общественного мнения… что ни один из так называемых нормальных не рискнет выразить свое недовольство президентом-гомосексуалистом. Более того, проголосует именно за кандидата-гомосексуалиста, только бы не подумали о его предрасположенности к расизму, не заподозрили в ксенофобии…

Президент фыркнул:

– Как будто голосуют не тайно!

– Господин президент, вы же знаете, – сказал госсекретарь с мягкой укоризной, – девяносто девять процентов американских граждан уверены, что потайные камеры следят за их бюллетенями. А потом тайные службы сортируют благонадежных и неблагонадежных. Так что каждый стремится проголосовать так, «как надо».

Президент развел руками, неожиданно улыбнулся:

– Но об этом же не говорят? Нет. И мы не будем опровергать. Главное, чтобы голосовали как надо. Как нам надо!.. Что у тебя там еще?

Госсекретарь положил перед ним раскрытую папку. Вопрос насчет гомосексуальности президента страны был деликатно опущен, что означало молчаливое разрешение начать кампанию. Но осторожную и деликатную. В случае провала президент с возмущением прикажет отыскать виновных, распустивших о нем такие гнусные слухи.

– Это статистика роста наших войск за рубежом… Это количество кораблей в Дарданелльском проливе… Это рост активистов за права человека…

Президент снова поморщился. Он сам чувствовал, что морщится чересчур часто, а от этого закрепляются морщины, надо будет последить за своим лицом. Или дать распоряжение ребятам из Института Психологии Первого Лица.

– С правами человека, – сказал он значительно, – пора взять некоторый тайм-аут… Или хотя бы слегка затормозить. Эта великолепная идеологическая бомба сработала даже мощнее, чем ожидалось! Был разрушен Советский Союз, вдрызг разлетелся ужасающий по мощи Варшавский блок. И вот теперь, когда для НАТО нет больше в мире равных соперников, эти дурацкие права человека могут теперь вредить и нам самим, ибо ими оперируют только слабые нации и слабые государства. Да, теперь можно признаться: мы, США, боялись мощи СССР! Дико боялись, до обморока, до визга. Теперь в мире нет другой силы, кроме войск США. Так что забудем про эту химеру, которую мы создали для потребления других… но не для себя! Убивайте этих чертовых сербов, не считаясь, кто там с погонами, а кто без. Убивайте арабов, а потом начнем так же точно убивать русских, жидов и всех прочих, кто мешает… нет, даже может помешать нашей победной поступи!

Государственный секретарь позволил себе тонко улыбнуться:

– Я счастлив, что вы со мной разговариваете столь откровенно. Но сегодня в три сорок у вас выступление перед студентами университета. Туда уже съехались телеоператоры всех компаний мира. Надеюсь, там вы будете более осмотрительны в выборе слов?

Президент расхохотался:

– Да, я должен выглядеть и говорить настолько величественно и важно, чтобы простой народ не усомнился в моей святости. И святости слов, которые я изрекаю. Над этими словами сейчас работают две сотни лучших специалистов в области психологии и лучшие лингвисты… Но мы-то с тобой знаем, что наша главная цель проста. Настолько проста, что вслух ее произносить нельзя. Иначе вся система создаваемых нами ценностей… ха-ха!.. создаваемых для остального мира, рухнет! Цель проста: уничтожить противника. Захватить его богатства. На примере Ирака, Югославии мы убедились, что остальной мир либо слабо протестует, чтобы «сохранить лицо», либо трусливо старается присоединиться к победителю. Так что мы можем смело расширять арену своих действий! Как там насчет движения крымских татар? Не пора ли их начинать снабжать оружием? Послать туда инструкторов? Через некоторое время можем начать бомбардировки, а Украина настолько сейчас перегавкалась со всеми, особенно с Россией, что даже Кречет не станет ее поддерживать…

– Господин президент, я предусмотрел ваше желание… Да, такая у меня работа! Специалисты обещали собрать к сегодняшнему утру всю необходимую информацию. Да, хорошо бы оторвать такой лакомый кусочек, как Крым…

ГЛАВА 6

Они не зря поглядывают на меня, как мыши из норы. Даже язвительный Коган отводит взгляд, а Коломиец старается не коснуться меня рукавом, чтобы не подхватить бациллу неинтеллигентности. То, что мне сегодня предстоит, я бы не назвал легкой задачей. И трудной не назвал бы. Передо мной поднимается титановая стена, а я перед ней стою с пустыми руками. Правда, когда-то несокрушимые для таранов стены Иерихона пали от звуков простой трубы…

Да, смысл старого сообщения давно утерян. Теперь все придурки… а кроме меня, все на свете придурки… уверены, что труба была какая-то волшебная. Размечтались, емели всех национальностей! Ни фига подобного. А вот ни фига, ибо нет на свете золотых рыбок, говорящих щук и волшебных дудок. Нет!

Но была труба, через которую тогдашний футуролог Никольский выкрикивал доводы, стараясь докричаться до противника. Весомые доводы. Убийственные, сокрушающие!

Докричался. Услышали. Задумались. И – рухнула стена. Могучая и несокрушимая стена, которую не могли разбить ни лихие наскоки легкой конницы, ни удары сотен таранов, ни тщательная осада. Надо и мне рушить, только надо уметь подбирать звуки в этой трубе потщательнее…

Черт, тот же… ну, который дудел… то есть выкрикивал, как жить правильно, в чем есть Истина и ради чего жить и умирать… он же сумел? Он же отыскал те единственно верные слова, от которых Стена рухнула?

Итак, пока Кречет еще разбирается с комиссией из ООН, попытаемся сформулировать то несвязное, что я должен промычать президенту и его правительству. Итак, все люди на Земле всажены в определенные тела и помещены в определенные эпохи. Рожденный в Древнем Риме, я, возможно, считал бы императорскую власть единственно правильной, ходил бы на гладиаторские бои, а после трудового дня посещал бы храмовых проституток.

Родись я в Древнем Киеве, то приносил бы в жертву священному дубу пленных хазар, имел бы несколько жен, по вечерам бил бы палкой статую бога Велеса, требуя больше приплода моим козам.

Но я родился здесь. В теле самца, человека, живу в конце двадцатого века и тоже, как древний римлянин, привычно считаю, что вот сейчас самые правильные наконец-то законы и мораль… ну чуть-чуть шероховатая, дает сбои, но все же самая правильная. Менять уже ничего нельзя. Даже я, футуролог Никольский, то и дело скатываюсь к этому привычному ощущению, а что говорить о простом люде? А мы все простые-препростые…

Да что там Рим или Хазария! Сам еще помнишь время, когда женщина просила стыдливым шепотом обязательно погасить свет, мужчины стрелялись, а обесчещенные женщины бросались из окон, с крыш, с моста, травились, вешались… Тогда это считалось нормальным, а как же иначе, и вот сейчас ты тоже считаешь нормальным, что мир может быть только таков, какой сейчас, мораль именно сегодняшняя самая верная, именно таким все и должно быть, и все должны играть именно по этим правилам!

Хотя нет, ты так не считаешь… когда встряхиваешься, как выбравшийся из воды пес, и ошалело оглядываешься по сторонам. Ну да, ты ж умный, ты догадываешься иногда, что надо встряхнуться и оглядеться по сторонам, посмотреть как бы из другого измерения, и тогда видишь все нелепости, все временности. Но весь мир, можно сказать, считает, что жить и понимать надо только так, и никак иначе. Люди слишком мало живут! Потому всем кажется, что живут в статичном, неизменяющемся мире. А изменяется он как бы где-то помимо нас и сам по себе.

Ни хрена! Мы его и меняем.

Только… только надо отыскать слова, перед которыми рухнет Стена.

От окна слышится журчание серебристого ручейка. А в хрустально чистую воду время от времени какая-то свинья швыряет тяжелые камни. Это гладко и красиво журчит Коломиец, на то он и министр культуры, чтобы журчать, а нахальные реплики бросает грубый Яузов, министр обороны. Потом всплески пошли чаще, журчание перешло в шум порогов, а то и водопада, а тут еще подошел Коган, все трое разгорячились, реплики пошли жестче, злее.

Я прислушался, поморщился. Перемывают кости Штатам… Нет, еще хуже – американскому президенту.

Я смотрел на экран, краем уха слушал их споры. Тугой узел в желудке развязываться не желает. В кабинете Кречета хорошие люди, честные и искренние. Более того – умные. Но вот нападают по мелочам, по частностям. Ах, какая благодать – кости ближнего глодать… Эти глодают кости дальним, но все же грызут кости не системе, а личностям. Ну какая разница, подонок американский президент или святой подвижник? Его конгресс и сенаторы – все сволочи или же сверхзамечательные люди?.. Нет на свете человеческих институтов, куда бы не пробрались мерзавцы и не заняли главенствующие позиции! Нет таких, чтоб не начали хапать, хапать, хапать, а властью пользоваться для того, чтобы ставить в нужную позу молоденьких практиканток из Израиля, или откуда там они прибыли.

Так же точно нет на свете политического учения или религиозного, где пламенных подвижников не сменили бы практичные и циничные дельцы. Так было и с коммунизмом, и с христианством, и так сейчас в любой секте или обществе по спасению пингвинов. Боюсь, так будет еще долго. Вот мы сейчас, в кабинете Кречета, – подвижники. Горим и пылаем, но на смену нам придут… кто? Как ни печально, но с неизбежностью начнут приходить люди, у которых личные интересы выше интересов России…

И что же делать? Как предотвратить?.. Увы, вряд ли это удастся. Но кто предупрежден, тот вооружен. Хоть в какой-то мере… Обличать пороки американского президента, его окружения, клеймить гомосексуализм в штатовской армии и пинать прочие мерзости их образа жизни – это бить мимо мишени. Да, ответит ревнитель демократии, есть у нас мерзавцы и сволочи! Да, пробираются даже во власть! Иногда вся верхушка из одних мерзавцев. Но и они, скованные нашим образом жизни, вынуждены вести страну прежним курсом. А если набили заодно и карманы, то для такой богатой страны велик ли ущерб? Да, наши люди продажны, подлы, но это не значит, что плоха сама система американского образа жизни!!!

Так что если уж Коломиец в самом деле хочет пообличать американский образ жизни, то надо обличать сам… образ. Американский образ, американскую мечту, а вовсе не людей, одни из которых искренне следуют этой мечте, другие прикрываются идеалами демократии, чтобы грести под себя и хапать, как делали они же при коммунизме, при фашизме и прочих измах.

Более того, обличать надо не пороки буржуазных, демократических, коммунистических или прочих строев! Да, не пороки. Надо присмотреться как раз к достоинствам. Не тем, против которых, к примеру, в тех же Штатах ведется борьба, хоть и вяленькая, а которые золотыми буквами на победно реющих знаменах. Под которыми они несут, как они считают, «свободу и демократию» другим странам.

Вот здесь только и есть место для настоящей критики американского образа жизни. А если бить по гомосекам, казнокрадам, развратникам, лихоимцам – то они были и в высших эшелонах церкви, и в аппаратах Гитлера, Сталина, Черчилля, Мао Цзэдуна, и все прикрывались либо рясами, либо партийными билетами.

Итак, как говаривал Козьма Прутков, надо зреть в корень. А корень любого учения – идеал, за которым надо идти. Точнее, предлагается идти. В христианстве это – подставляющий щеки Христос, в коммунизме – Павка Корчагин, в исламе – ваххабит, в фашизме – чистый расовый тип.

А что в идеале американского образа жизни? Конечно, всем нам хочется жить богато и безмятежно, но все-таки… тогда придется отказаться и от той культуры, которую в муках создал Старый Свет. Самый простой пример: чтобы не страдать от мук любви и ревности – юсовцы саму любовь заменили простым сексом. В этом случае все мужчины и все женщины легко взаимозаменяемы. Трагедия Ромео и Джульетты уже нелепость, вывих здоровой психики. Ну подумаешь, появились сложности, родители против. Но вокруг столько свободных парней и девушек!

И так же, как и с любовью, юсовцы упростили всю духовную жизнь человека. Свели к минимуму. Сейчас это те же разумные животные, какими были римляне в своем могучем и непобедимом до поры до времени Риме, владыке обитаемого мира, не знающем соперников. Римляне считали свой образ жизни лучшим из всех существующих, потому что он наилучшим образом удовлетворял их сиюминутные потребности.

Но судьбу Рима знаем.

Только как-то не верим, что все повторяется… И что именно нам предстоит разрушить этот четвертый Рим.

Коган прислушался, сказал вдруг:

– А почему так категорично? А если мирно сосуществовать?

Я смутился:

– Что, бормотал вслух?.. Надо же! Готовлюсь, как перед выступлением на площади. Сосуществовать не получится, вы это знаете. Либо они нас, либо мы их. Их не остановить, они уверены в собственной правоте.

– Звэрь, – с чувством сказал Коган почему-то с кавказским акцентом.

От суматошных мыслей разогрелся череп. Я поднялся, пусть кровь отхлынет в ноги, тихонько отошел, чтобы не мешать работающим людям.

За длинным широким столом восемь мужчин горбятся за ноутбуками. Как простые программисты горбятся, но никому не придет в голову принять их за программистов. Те не бывают такими массивными, медлительными, сдержанно величавыми. Нет, отдельные экземпляры бывают, но чтоб все восемь…

Правда, Коган худой, как червяк, вернее – как финансовое положение страны, но и в нем видна эта министрость, с программистом не спутаешь. Даже с самым толстым.

Вообще-то у каждого из этой восьмерки есть свой кабинет, свое министерство с его многочисленным, как муравьи, штатом. Да и вообще правительство и администрация президента заседают отдельно… но это в устоявшихся благополучных странах. Мы же третий год живем в состоянии постоянного аврала, пожара, кораблекрушения.

Дверь без скрипа отворилась. Марина вошла с большим подносом в руках. На эту простую обязанность подавать горячий кофе команде президента зарятся многие дочери высокопоставленных особ, но Марина много лет подавала кофе самому президенту… правда, тогда он был далеко не президент, так что и эту обязанность оставила за собой.

– Виктор Александрович, – сказала она с мягкой улыбкой, – ваш кофе… ваш биг-мак, хотя это и не патриотично. Кстати, я вам положила сахару на ложечку меньше…

– Почему? – сказал я сердито. – Кофе должен быть крепким, горячим и сладким!..

– Наш медик полагает…

– Медицина – пока еще не наука, – отрубил я нарочито сварливо. – Мой желудок лучше знает, что он изволит. Когда мне было двадцать, я в такую чашку сыпал восемь ложечек! А когда стукнуло сорок, такой кофе вдруг начал казаться сладким. Я перешел на шесть. А теперь вот довольствуюсь всего четырьмя!!!

Марина с улыбкой покосилась на моего соседа. С гримасой сильнейшего отвращения на меня смотрел как на плебея, даже отодвинулся брезгливо, Коломиец, министр культуры. Этот аристократ пьет кофе вообще без сахара. Похоже, даже с юности, если он когда-то был юным.

Горячий кофе взбодрил, вялые мысли потекли быстрее, побежали вприпрыжку. Итак, «тайный кабинет» Кречета работает практически в том же составе. Здесь люди не только честные… или сравнительно честные, но, главное, – не страшащиеся кошку называть кошкой. Ведь сейчас достаточно указать пальцем и крикнуть «фашист» или же «антисемит», а теперь к этому списку бранных слов добавилось еще и «патриот», чтобы девяносто девять из ста тут же умолкли, остановились и, растеряв все доводы, начали испуганно оправдываться, что они вовсе не фашисты, не антисемиты, «даже друг еврей имеется». После чего такой деятель вовсе покидает поле боя, забивается в норку и дрожит в ужасе: на него такое могли подумать!!! А та сторона выходит победителем только потому, что у толпы на определенные слова уже выработаны, как у животных, определенные рефлексы.

К примеру, если германские нацисты взяли для своих знамен древнейший арийский знак изображения солнца, тот самый, который существовал затем в античные времена, Средневековье и до наших дней – на церковных одеждах, то теперь этот знак объявлен запретным. Да не только в законах туповатых стран, но этот рефлекс вбит в мозги обывателя. Того самого, что недалеко ушел по уму от подопытной обезьяны.

Те же эксперименты проделаны с цветом. Коричневый – вызывает устойчивые ассоциации с германскими штурмовиками, а модельеры старательно избегают его, красный – с советской властью, знаменами Октября, что тоже нежелательно, голубой – сионисты и гомосеки… художники всячески изворачиваются, чтобы не изображать такие привычные для символики множества стран и народов предметы, как серп и молот, ибо их успели поиметь на гербе СССР…

Плевать! Я – не дрессированная обезьяна. Я свою голову загаживать не даю. И не пускаю туда ничего насильно, прет ли оно как танк с экрана рекламой или же заползает доверительным голосом приятеля на кухне, который с позиций интеллигента кроет власть, политику и даже гадов на Западе.

У меня есть мозг, который сам отбирает, оценивает, взвешивает. И даже пусть сам господин К., лауреат и международное светило, скажет мне, что дважды два равняется пяти, я отвечу ему: хрен в задницу, господин К.! Уже то, что вы – лауреат и медалист, говорит о том, что вы – на службе. И отрабатываете верной службой на задних лапках.

Коломиец с тем же ужасом на благородном лице аристократа дождался, когда я сжевал непатриотический биг-мак и выцедил остатки кофе.

– Что-то у вас лицо злое, – заметил он осторожно. – Ничего себе не прищемили?

– Я давно уже не танцую, – ответил я. – Да и вообще танцевать не любил.

– Что-то мешало? – осведомился он с утонченностью бывшего поэта.

Но глаза его оставались настороженными, цепкими. С другой стороны ко мне приблизился Яузов, а Сказбуш, глава ФСБ, стоял так, что мог при желании держать меня краем глаза, не поворачивая головы, и прислушиваться даже к интонациям моего голоса.

Коган же сказал с простодушием русского крестьянина:

– Виктор Александрович, мы все знаем, что на сегодня вы должны были приготовить нечто особенное. Поделитесь, а? Когда придет президент, мы ему покажемся такими умными-умными!

Я пожал плечами:

– Вы все знаете, о чем пойдет речь. Империя нас почти поставила на колени, теперь дожимает. Она ударила в самое больное, мы просто обязаны тоже… Это называется ответить адекватно. Все об этом говорят, но пока это только слова. Ответить адекватно – это ударить по их твердыне! Имперцы сами попались, не замечая того, в ловушку собственной пропаганды. Они объявили высшей ценностью всего лишь жизнь, а для этого трусость возвели на то место, где раньше были отвага и доблесть.

– И мужество, – сказал Коломиец горячо, – когда я слышу, как мужчин называют мужиками, у меня все вскипает. Даже внутри!..

– А снаружи? – поинтересовался Коган.

– Везде вскипает, – заявил Коломиец. – Я далек от того, чтобы каждого, называющего мужчину мужиком, записывать в агенты Империи, все-таки дураков у нас больше, чем агентов…

Яузов поднял голову от бумаг. Глаза покрасневшие, прорычал:

– Не хотите же сказать, что наш Сруль Израилевич дурак?