Текст книги "Чародей звездолета «Агуди»"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 6

Они входили разные и в то же время одинаковые: в костюмах от лучших дизайнеров, с одинаковыми сверкающими улыбками: у кого металлокерамика, у кого модный стеклокомпозит, у всех мощный загар, каждый всем видом показывает, что бегает по утрам, отжимается, играет в футбол и, как весь народ, пьет пиво и болеет за любимую команду хоккеистов.

Даже рукопожатия одинаковые: энергичные, но не слишком, мастерски поставленные одним и тем же имиджмейкером. У всех в руках сверхплоские ноутбуки, даже у консерватора Агутина, министра сельского хозяйства, что раньше являлся с толстой кожаной папкой, сейчас планшетка от Тошибы, элегантная и навороченная. Значит, намерен удержаться на посту, учтем. Более того, когда раскрыл ноутбук, там оказался один экран, а на край стола проецировалась призрачная клавиатура. Агутин положил на нее пальцы, понятно, программа отслеживает движения пальцев. Круто, такой комп можно носить в нагрудном кармане.

За последнюю неделю Новодворский провел целую серию выступлений по телевидению, говорил всюду живо, просто и образно, много шутил, порой – слишком раскованно, но народ это обожает, и без того высокий рейтинг вырос еще на три процента. Сейчас в кабинете его приветствуют шумно, даже чересчур, как триумфатора, въезжающего в Рим, где все еще в кресле престарелый император, которому давно пора на покой, давно…

Новодворский хохотнул, сказал, в великом удовольствии потирая белые пухлые руки:

– В России делом не начинают заниматься, пока по жопе не пнут или в анус не поцелуют.

Окунев угодливо хихикнул, многозначительно указал взглядом в сторону Громова:

– Символично, что некоторым людям, для того чтобы выбить дурь из головы, надо дать по заднице!.. Поздравляю, Валерий Гапонович, с возросшей популярностью, хотя куда уж больше! Выше был разве что у Александра Первого или Владимира Крестителя, да и то не уверен…

Громов покосился в сторону премьера, буркнул Каганову достаточно громко:

– Есть в слове «популярность» что-то от задницы… Не пойму только что. А популист – так и вовсе!

Новодворский наконец пробился ко мне, мы обменялись рукопожатиями, я спросил подозрительно:

– Что это вы там язык показывали? Мне или кому?

Новодворский с самым сокрушенным видом развел руками:

– Это я не язык вам показываю, Дмитрий Дмитриевич, это у меня после тех банкетов и приемов печень торчит. Вы же знаете, чтобы упрочить связи, надо столько съесть и выпить! К счастью, теперь пуд соли заменили ящиком коньяка и центнером хорошо прожаренного мяса с лучком и перчиком.

В сторонке Каганов поинтересовался у Забайкальца, нашего министра иностранных дел:

– Правда, что правительство США согласилось на очередную поставку оружия Израилю при таком наглом условии, что Америке будут возвращены Нью-Йорк и Лос-Анджелес?

– Сойдутся на одном Нью-Йорке, – ответил Забайкалец рокочуще. – Я слышал, вы подали предложение, как в этом году стабилизировать рубль? А если получится, то и два?

– Я такое не рискну, – ответил Каганов. – Наш премьер против, а спорить с ним – все равно что мочиться на высоковольтный провод: во-первых, чтобы дотянуться, надо быть достаточно крутым. Во-вторых, результат…

Забайкалец хохотнул:

– Какой же вы демократ? Настоящий демократ никогда не побоится плюнуть в рожу носителю власти. То есть народу. А что такое премьер-министр? Слуга народа.

Новодворский, премьер, показал массивный кулак.

– Показать вертикаль власти? Сразу поменяете на горизонталь секса.

Закончив с рукопожатиями, я широким жестом указал на стулья:

– Прошу садиться. Я знаю, что вы люди очень занятые, постараюсь надолго не задерживать. Перейдем сразу к основному вопросу. Нам удалось ввести в строй добычу нефти на Гнилоболотском… надо бы название сменить… месторождении. Да плюс удачная конъюнктура на мировом рынке. Словом, появились дополнительно к бюджету девятьсот миллионов долларов…

Громов проворчал:

– Долларов? Разве в нашей стране считают не в рублях?

– Но страна получила в долларах, – вступился за меня Новодворский. – Потому речь о долларах. Да и вообще в долларах считать удобнее.

– Да и потратим, как доллары, – поддакнул Окунев. – Кому нужны деревянные? Деревянный рубль воняет!

Громов прорычал:

– А Сахаров – гордость русской нации, знаем-знаем. Продолжайте, Дмитрий Дмитриевич. Простите, что перебил.

– Спасибо за разрешение, – сказал я, – так вот как поступить с этим неожиданно свалившимся почти миллиардом…

– Не так уж и неожиданно, – возразил Каганов. – Мы прогнозировали, что такая вероятность есть. В известных пределах, естественно.

– Но гражданскую войну в Венесуэле никто не мог предсказать, – отмахнулся я. – А из-за нее и такой скачок цен. Хочу напомнить, что дыр в нашей экономике столько, что и сотней миллиардов не заткнешь, так что давайте сразу поумерим аппетиты. Реальнее, товарищи, реальнее!.. Прошу высказываться. Вам слово, Николай Степанович, вы вроде бы готовили какие-то материалы…

Окунев по-вицепремьерьи откашлялся, что значит почти державно, воздел грузную массу хищного динозавра и, опершись передними конечностями о стол, оглядел всех взглядом асфальтового катка.

– Нашему народу уже столько обещано, а ему все мало, – сказал он грузно. – Требует, несознательный, чтобы еще и выполнялось… Так что придется в этот раз отстегнуть на социальные нужды больше, чем планировалось. Иначе чревато боком.

Убийло поморщился:

– Извините, уважаемый Николай Степанович, вас в детстве не роняли, а швыряли. Раз уж такой спрос на нефть, то надо в нефтедобычу жабьи шкурки. И чем больше, тем лучше!

– Не тяните одеяло, – сварливо сказал Шандырин. – Пока те жабьи шкурки заработают, спрос на нефть упадет. А вот если будем платить нашим ученым столько, сколько платим, даже уборщицы из НИИ убегут на Запад. Аднозначна!

Каганов предложил:

– А давайте придумаем новое название Гнилому Болоту? У меня тут пара подходящих вертится… Николай Степанович, не смотрите зверем, я вас боюсь, пра-ативный!.. Все наши заслуги забудутся, а вот поменянное имя останется.

– Идите вы, – предложил Окунев.

– Куда?

– Навстречу пожеланиям трудящихся, – угрюмо произнес Окунев. – Вы уже переназвали нефтедоллар бензобаксом, достаточно. Господин президент, мы больше всех запоздали с реформой военного дела…

Новодворский сказал раздраженно:

– Кому сейчас нужны военные? США берут на себя тяжелую и дорогостоящую миссию по поддержанию мира во всех регионах планеты. Радоваться надо! Они вон за нас Афганистан утихомирили. Вам на пенсию еще не рано?.. Тогда подберем подходящую для вас работу… Ну, соответствующую вашим данным. Русские не способны ни к чему, кроме пьянства и свинства, это однозначно сказал еще Сергей Адамович Ковалев – совесть нации!

– И еще сказал, – мрачно буркнул Громов, – что у нас преступный режим. Вот уже тысячу лет с момента прихода Рюрика. И до того времени тоже был, потому что – русские свиньи, как же иначе? Так что давайте приступим.

Новодворский обогнул стол, я слышал, как в спину пахнуло мясомолочным теплом от его демократически раздобревшей туши.

– Господин президент, – произнес он у меня над ухом, – обращаю ваше внимание, что на Арбате снова замечены люди, продававшие «Майн кампф». Я настоятельно требую ужесточить меры по борьбе с русским фашизмом, русским шовинизмом и русским нацизмом! Весь мир и все прогрессивное человечество не можут допустить, чтобы…

Боль в висках стала сильнее. Нажим демократов становится все мощнее, когда-то они меня дожмут, ведь я сам избран от демократов, я демократ от ушей до пят, сдамся и подпишу приказ о полном запрете издания и распространения литературы, в любой форме связанной с пропагандой… гм… но всякий раз останавливает, что стоит только начать, а там останавливаться трудно, стоит только внести в список труды Гитлера и Ленина, как требуют демократы, как лист начнет расширяться, это неизбежно, потому что Гитлера и Ленина не отделяет от других мыслителей и политиков непреодолимая пропасть, всегда найдутся почти такие же, как Гитлер, только чуть-чуть демократичнее, всего на миллиметр ближе, их тоже придется внести, а затем и тех, кто рядом с этими, нововнесенными…

Смотрят в ожидании ответа. Я собрался с силами и, преодолевая боль в висках, что начала расползаться на лобные доли, произнес как можно тверже:

– Запретами только подчеркнем их силу, их влияние. Если уж демократия, то всякое мнение может быть произнесено вслух. Кто это из вас твердит, что готов отдать жизнь, чтобы даже мнение противника было высказано?

Убийло сказал ехидно:

– Да есть тут один…

Окунев хмыкнул:

– Только он всякий раз добавляет: если это не мнение фашиста, коммуниста или конкурента.

Я закончил, держа голос на том уровне, чтобы не дрогнул, выдавая мою слабость:

– Не нравятся идеи Гитлера? Постарайтесь опровергнуть. Запреты – признание в слабости!

Сигуранцев взглянул на меня пристально.

– А мы, – спросил он негромко, – сильные?

Я огрызнулся:

– Надеюсь.

Он медленно кивнул, все еще не спуская с меня взгляда.

– Я тоже надеюсь, – сказал он со значением.

Каганов вздохнул, заговорил плачущим голосом:

– Ну что вы о каких-то фашистах?.. Ну чем они вам так интересны? Тут о деньгах речь, а вы – о фашистах. Точно – русские, даже деньги вас не заводят, о политике готовы и в постели, ну точно поляки… Я прошу обратить внимание на недостаточное финансирование науки. Добавить надо совсем крохи, но надо! Меньше, чем спроектировать и построить один-единственный боевой самолет.

Я вздохнул:

– Глубокие бреши в бюджете могут оставить и мелкие расходы. К сожалению, к нам опыт пришел вместе с долгами. Вы забываете, что Россия взяла на себя долг всего СССР, в то время как бывшим республикам остались выстроенные на их территориях заводы, фабрики, аэродромы, склады, дороги… Сколько в этом году нам платить? Если бросить всю сумму не только на выплату процентов, но и на уменьшение общей суммы…

Окунев запротестовал:

– Народ этого просто не заметит, Дмитрий Дмитриевич!.. А вот если поставите десяток пивных ларьков – оценят и проголосуют. Ну, за вас уже не получится, так хоть за человека, которого порекомендуете.

– Вы на глазах уходите из лагеря демократов, – заметил я. – Что это с вами? Значит, вопрос стоит так: поступить на благо страны, но народ не заметит и не оценит, или же устроить цирк с раздачей бесплатных пряников на миллион долларов, а остальные девятьсот рассовать по карманам?

– Хорошо бы, – сказал Каганов, – да куда столько? И так карманы рвутся: насовали туда уже столько, в Швейцарии банков не хватает.

Сигуранцев предложил ровным голосом:

– Может быть, перекурим? Никотиновое голодание приводит к алкогольному обжорству. Лев Николаевич, может быть, покурите с нами? Вдруг врачи брешут про каплю никотина?

Босенко сказал язвительно:

– Не шутите с куревом. Одна капля никотина, и нам искать другого министра обороны…

Окунев взглянул без приязни, буркнул:

– Капля никотина yбивает лошадь, а капля Fairy yбивает жиpного хряка.

Каганов сказал примирительно:

– Если капля никотина убивает лошадь, то сколько же во мне лошадиных сил? Эх, уговорили… Пить – вредно, курить – противно, а помереть в таком бардаке здоровым – жалко. Как насчет перекура, Дмитрий Дмитриевич?

Я покачал головой:

– Я взял себе за правило никогда не курить больше одной сигары одновременно. А потом и вовсе бросил. Всем курящим придется выйти за территорию Кремля, здесь, как вы помните, уже не курят. Идите-идите!.. Оставшиеся распределят деньги… справедливо.

Ксения принесла кофе, а потом, глядя на осунувшиеся толстые морды, вздохнула сочувствующе, минут через десять появилась с кучей бутербродов.

Новодворский замер, прислушался, все повернули головы к экрану. Каганов добавил звук, из огромного дисплея в комнату, казалось, летели обломки взорванных автомобилей, окровавленные куски тел, взволнованный голос сообщил, что в штате Колорадо исламскими экстремистами взорван автомобиль возле школы, погибло восемь человек, девятнадцать ранены.

Появилось хорошенькое кукольное личико телеведущей, она затараторила быстро-быстро, волнуясь пышной грудью и закатывая крупные глаза небесно-голубого цвета:

– Сегодня в восемь утра страшное побоище учинил в канзасской школе ученик старшего класса Джон Муглер. Он расстрелял восемь учителей и сорок шесть учеников. Горе родителей не знает предела, на этой почве вспыхнули расовые беспорядки…

Быстро промелькнули смазанные кадры разбегающихся людей, затем камера показала тарзаньи заросли, ведущая прощебетала, что ночью поезд Дели – Ягуси был остановлен неизвестными, всех пассажиров индийского происхождения вывели и расстреляли на обочине. Ответственность за варварский акт убийства семисот сорока трех человек взяли на себя «Львы Пенджаба».

Кроме того, добавила она быстро, только что раскрыта секта сатанистов на севере Юты, совершавшая человеческие жертвоприношения. В течение только последнего года они принесли в жертву семьсот человек, из них триста младенцев. При попытке ареста члены секты оказали сопротивление, которое удалось подавить только при помощи танков. Погибло сорок два полицейских и двенадцать бойцов спецназначения…

Окунев смотрел брезгливо, а когда заговорил, Каганов убавил звук до минимума, хотя Новодворский и бросил на него недовольный взгляд.

– Ну и что? – сказал Окунев. – Кого этим удивишь? Идет война. Что вылупили зенки? Вы что же, всерьез считаете, что новая мировая будет наподобие старых? С фронтами, окопами и штыковыми атаками на противника? Ну вы и дикари, дикари… Вокруг костров с бубнами не пляшете? Странно… Кончилась эпоха, когда противник обозначен на штабной карте. Сейчас ни одна страна не воюет, а воюют разные, как их называем, экстремисты. Потому и гремят взрывы, люди в масках захватывают самолеты, автобусы с пассажирами, на фугасах взрываются бронетранспортеры и сверхтяжелые танки, группы неизвестных захватывают стадионы, театры с массами народу, а самолеты с заложниками… ну, вы знаете, что с ними делают. И знаете, что с тех двух башен в Нью-Йорке только началось…

– Террористы рано или поздно будут пойманы все, – возразил Новодворский. – Об этом твердо и недвусмысленно заявил сам президент самих Соединенных Штатов!

Громов отмахнулся:

– Да бросьте чушить. Нет террористов! Просто вот нет – и все. Идет война. Это война теперь такая, еще не поняли? Вторая мировая не похожа на Первую, третья на Вторую, а сейчас, как говорит наш Павлов, началась четвертая… Я не стебусь, мне, как военному министру, в этой непонятной войне хуже всего и горько, как будто наелся хрену с редькой. Мы, военные всех стран, готовились к войне с противником, который… обозначен, я не нахожу другого слова. Но не с ребятами с черными или белыми платками на мордах, которые быстренько снимают их в ближайшем переулке, выходят и улыбаются, сочувствуют, а сами присматриваются, кто уцелел после их налета, как ударить в следующий раз точнее и больнее. У меня под рукой огромный ядерный потенциал, все живое на планете разнесу, смету, испепелю сорок раз, у меня атомных подводных лодок столько, что рыбе в морях тесно, а когда подниму все атомные бомбардировщики, закрою небо, и наступит ночь… ну и что мне со всем этим вооружением делать?

Он развел руками, рассерженный и придавленный донельзя. Новодворский улыбался победно, Сигуранцев сочувствующе хмурился, снова противник опередил, снова он впереди, воюет по правилам, которые придумал сам, а мы все еще изучаем стратегию, которой пользовался Ганнибал при Каннах…

– Одно утешение, – прорычал Громов, – что и за океаном такие же лохи! Накапливают крылатые ракеты с ядерными боеголовками, в то время как противник взрывает их школы, театры, супермаркеты. Но из-за этого противника, который незрим, никому нельзя доверять! Ни-ко-му.

– Даже себе, – поддакнул Новодворский. – А ведь только пукнуть хотел, верно?

Громов оглядел его исподлобья, буркнул:

– Тоже мне защитник Родины! В окопах не был, а разговаривает. Наверное, хотите духом окрепнуть в борьбе? Нишкните, демократ… Хотите, дам «Курс молодого бойца», чтоб изучили на досуге? О выполнении доложите, бить не буду. Если с первого раза не получится, значит, парашютный спорт не для вас. Если не получится и во второй, значит, привидение из вас тоже хреновое. Я ж знаю, что в России по-прежнему две проблемы: дороги и демократы.

– Да ладно вам! А что Сигуранцев, как он насчет этого защитничества Родины? У него свои методы, верно?

Громов отмахнулся:

– Он сказал что-то насчет кондоминиума, но я не понял. Кстати, что это такое?

– Не знаю точно, но спросите у Окунева. Он всегда покупает в аптеке самого маленького размера.

– Ну да – навеки врагом станет. Что ума мало – не обидится, а вот… гм… Я вообще-то храбер, как подлинный гегемон духа, но не рискну, не рискну.

– Жаль, – сказал Новодворский. – В вас погибает агитатор, горлан и главарь. Хоть сейчас и не время для броневиков на Финском вокзале, но кто знает?

– А когда вы, – отпарировал Громов, – восклицаете насчет террористов, у которых нет национальности, у меня прям мороз по шкуре и в других разных местах от восторга! А когда про наступление на свободу слова в России, то вы прямо Цицерон, обличающий Клеопатру в распутстве! Вы прям Андрей Савельич Цимельман, защитник православия!

Новодворский спросил с укоризной:

– Как вы можете такое?

– Свинья он был, – сказал Громов раздраженно. – Редкостная свинья!

Новодворский чуть улыбнулся, показывая, что да, министр обороны хоть и груб, но прав, однако сказал нравоучительно:

– Ах, Лев Николаевич!.. Дэ мортуис аут бене аут нихиль, как говорили в древности, что значит: о мертвых либо хорошо, либо ничего. А ведь Цимельман умер…

– Все равно свинья, – сказал Громов упрямо. – Только дохлая.

По губам Новодворского скользнула улыбка, Шандырин опустил глаза, соглашаясь, Каганов и Убийло смотрели прямо перед собой, ни один глазом не повел, но я чувствовал, что каждый из них сказал про себя: да, свинья этот Цимельман, редкостная свинья. Громов прав, хоть и груб, как всякий солдафон, но Цимельман все-таки свинья.

Они посмотрели на меня, я кивнул:

– Да, вы правы, нехорошо так о мертвом…

Новодворский самодовольно улыбнулся, а я подумал с тоскливой злостью, что снова язык мой произносит не то, что думаю, снова этот разлад между словом и делом, мыслью и поступком. Это в конце концов разрушило и строительство египетской пирамиды коммунизма, и сейчас рушит наши души, вгоняет в депрессию. Почему лицемерим? Почему не перестать лицемерить? Ведь постоянно перемываем кости не только Чингисхану, Сталину или Гитлеру, но вслух говорим, что, дескать, о мертвых либо хорошо, либо ничего! Мы – посмешище для наших детей. Они эту фальшь видят и, если мы сами не успеем сделать выводы и попытаемся вести себя сообразно здравому смыслу, а не этому de mortuis aut bene aut nihil, придуманному в Древнем Риме для каких-то своих римских целей, то дети сами попробуют построить новый мир, в котором нам места уже не отыщется.

Хуже того, это видят и наши избиратели. И перестают доверять нам тоже. Говорят безнадежно: и эти тоже…

Глава 7

Часа четыре делили бюджетную прибавку, никто не ушел ни курить, ни обедать, перекраивали, находили новые дыры, спохватывались и отбирали частичку у тех, кому слишком много дали, а обиженные поднимали крик, в ход шли цифры и диаграммы.

Наконец Забайкалец сказал с облегчением:

– Ну, вроде бы все распределили… Землю распределили, заводы пристроили, пора и о людях подумать…

Наступило минутное замешательство, Окунев произнес задумчиво:

– А что, верно. Думаю, душ по семьсот на каждого хватит?

– И по замку с крепостной стеной и подъемным мостом, – добавил Убийло.

Все сидели расслабленные, уставшие, Каганов вытирал лоб огромным шотландским платком, размером с килт, Сигуранцев расстегнул рубашку, распустил и сдвинул на сторону галстук, а Босенко так и вовсе галстук снял и небрежно бросил на спинку стула.

Карашахин взглянул на часы, неслышно выскользнул. Забайкалец задумчиво спросил ему вдогонку:

– Почему на сигаретах пишут «легкие», а на водке не пишут «печень»?

– Чтобы меньше курить, – сказал Каганов наставительно, – нужно дольше спать. А скажите, когда вы курите после секса, наверняка делаете этого быстрее обычного?

Громов вздохнул:

– Бросай курить! Вставай на лыжи! И вместо рака будет грыжа. Нет уж, курить я буду, но пить не брошу! Я знаю, что курить вредно. А жить – противно…

Сигуранцев поинтересовался с иронией:

– Что это вы такой ну просто демократ? Курить, пить, еще скажите…

– Не скажу, – огрызнулся Громов. – Еще чего восхотели! Вот не скажу, и все! Я вот сейчас что думаю…

Новодворский сказал очень заботливо:

– Зачем это вам? Вы же военный человек!

– Разве война в Ираке, – продолжил Громов, не обращая внимания на ехидство премьера, – не показала, что демократия демократией, но когда нужно в самом деле что-то решать, то правители не считаются с так называемым простым народом? С простолюдинами, ибо их удел – чистить конюшни, а не править королевствами. Даже в Англии, единственной стране, что воевала в Ираке, помимо Штатов, и то абсолютное большинство населения было против начала военных действий… и что, посчитался премьер-министр с требованиями граждан? Как же, щас!..

Шандырин услышал, пересел ближе, галстук давно снял, рубашку расстегнул, еще чуть – и начнет закатывать рукава на могучих ручищах.

– В задницу их требования, – заявил он зычно. – Ишь, демократия!.. Никакие великие свершения не мыслимы при демократии! Вы можете себе представить, чтобы египетские пирамиды были выстроены при демократии?

Новодворский фыркнул:

– А фиг в них хорошего? Или нужного? В демократичных Штатах небоскребы повыше пирамид, в них живут и работают. Как-никак польза…

Шандырин покачал пальцем:

– Не сравнивайте гениталий с пальцем. Будь в Штатах фашызм или таталитаризьм, сейчас на Луне и Марсе целые города бы за экономию света боролись! Не знаю, руду бы там копали или че, но если какой метеорит опять на Земле динозавров побьет, то хоть на Марсе останемся. А так из-за прокладок с крылышками все хрюкаем в теплом болоте. Чуть какая комета побольше, всем крышка.

Громов кивнул, сказал рокочущим голосом:

– Вообще-то все страны свой суверенитет потеряют. Демократические они или нет, но США всех подомнут. Да-да, спорить не надо, потеряют, что вообще, как ни грустно, но так и должно быть. Сохранит свой полный суверенитет лишь США, как это образование полагает, но, скорее всего, таких образований будет двое: США и Китай. От нас же в данный момент зависит не только быть или не быть России, но и шанс войти в этот Клуб Больших третьим членом.

Новодворский сказал горячо:

– А зачем это нам?

Шандырин переспросил грозным и вместе с тем непонимающим тоном:

– Как это зачем?

– Нет, вы объясните, зачем? – повторил Новодворский. – Почему всему миру не стать одной богатой и просвещенной Америкой? Почему?

Сигуранцев вернулся в кабинет, чуть посвежевший, на висках блестит влага. Услышал Новодворского, пробормотал достаточно громко, чтобы услышали все:

– Как просто нам внушить, что люди с двойной моралью вдвое нравственнее нас… Человеку любой эпохи интересно: «А сколько Иуда получил на наши деньги?»

Новодворский оглянулся, поморщился.

– А, пришла Федеральная служба безопасности… Название громкое, а презервативы делать так и не научились. Вчера с похмелья весь день вспоминал ваше отчество…

– Ну и как? – поинтересовался Сигуранцев холодновато.

– Ни одно хорошее слово на ум не пришло.

Шандырин поерзал, видя, как обижают любимую службу безопасности, громыхнул:

– А я видел специально выпущенных для демократов надувных баб!

Новодворский вскинул брови на середину лба.

– А как вы отличаете выпущенных для вас, простого и рабочекрестьянского, от демократьих?

– Дык просто, – удивился Шандырин. – Наши бабы как бабы, сколько ни дуй, только сиськи больше, а вот когда вашу надуешь чересчур… словом, негромко так это чпокнет и… поменяет пол. А продают их, как простых, для прикрытия. Или в надежде, что перевоспитаетесь, хотя не понимаю, что может перевоспитать вас, разве что хорошие цивилизованные лагеря в Треблинке?

Новодворский брезгливо отстранился:

– Вы забрызгали меня своими убийственными аргументами. Как сказал светоч российской науки Андрей Дмитриевич Сахаров…

Громов перебил, обращаясь к Сигуранцеву:

– Что наша разведка думает? США разбомбили Югославию, Ирак, сейчас стирают с земли Сомали. Чья придет очередь: Ирана, Саудовской Аравии, Сирии?

– Значит, – сказал Шандырин оценивающе, – у нас еще есть время…

Я помалкивал, давал время отдохнуть, ибо кому-то требуется сбегать в курилку, а другим достаточно вот так потрепаться свободно, давая полушариям не генерировать мысли на строго определенную тему. На меня начали оглядываться, наконец Громов вежливо поинтересовался, что думает президент о быстро меняющейся ситуации в международных отношениях, много ли у нас времени…

– Не много, – предостерег я. – Как только наши заокеанские союзники увидят, что мы усиливаемся, постараются вместо очередной жертвы напасть на нас.

Шандырин покачал головой:

– Пока у нас есть ядерное оружие… а также средства их доставки, не сунутся.

– Не сунутся вот так прямо, как в Ираке, – согласился я. – Но давление, которое ощущаем и сейчас, резко усилится. Начнется мощная кампания обвинений… ну, в массовом геноциде, нарушении свобод, постараются так нас обгадить в глазах всего мира, чтобы мы не смели даже протянуть руку к ядерной кнопке.

Громов коротко хохотнул:

– Ядерное оружие – не оружие войны, а оружие сдерживания. Напоминание, что это – крайняя мера. Так вот должны знать, что мы, русские, достаточно безбашенные, чтобы одним ударом опустить весь Американский континент, как Бог опустил Атлантиду. Зато, мол, глобальное потепление поможет легче перенести ядерную зиму! Я уже поручил Генштабу подумать над новой доктриной… но о ней доложу, когда завершим перевод на… некую автоматизацию. Уверяю вас, все будет завершено за пару недель.

У Новодворского вытянулись уши, даже лицо, как пластилиновое, сузилось и подалось в мою сторону.

– Что за доктрина?.. Как можно ее принимать, не обсудив в Госдуме? Без всенародного одобрения всего народа?

– Простого народа, – буркнул Сигуранцев.

Новодворский от волнения даже не уловил издевки, сказал горячо:

– Да-да, а вот в этом вы правы, абсолютно правы! Как можно без изъявления воли всего простого народа?

Каганов сказал утешающее:

– Ну, чего вы так, сами же говорите, что у нас все через задницу!

Новодворский мягко укорил:

– Вы же интеллигент, господин Каганов, в отличие от этих… ну, этих! Надо говорить, что у нас страна нетрадиционной ориентации.

Шандырин сказал злобно:

– А вот шиш вам. Уже и всю страну в демократы записали? А вы случаем не смотрели вчерашние результаты опроса населения отношения к демократии: послать на… – сорок три процента, послать к… – тридцать один процент, послать в… – семнадцать процентов, а не определились, куда послать вас, – всего девять процентов!

Сигуранцев остановился за его спиной, дружески похлопал по плечу.

– Страна у нас многонациональная, – сказал он убеждающе. – Вот даже Мокашев и то немного Альберт, а ты хочешь всех под одну гребенку? Терроризм или фашизм не имеют национальности, когда говорят о чеченах, арабах или еще о ком-то, но когда заходит речь о русских, то «русский фашизм» скоро начнут писать слитно. Да и вообще слово «русский» – очень удобное прилагательное, чтобы демократы к нему цепляли всякие гадости.

– А что, – огрызнулся Новодворский, – есть предложение чем-то заменить?

Он хохотнул, а Шандырин сказал зло:

– Да знаю-знаю, чем бы вы хотели заменить… А если лучше – вообще вытереть его из всех словарей.

– Вы сами его заменяли, – ответил Новодворский обвиняющее. – Забыли «советский»?

Они снова обратили взоры в мою сторону, я вытащил таблетку анальгина, проглотил, потом подумал и добавил еще одну, в черепе нарастает боль, сказал устало:

– По старинке все еще мямлят: «Если ударят по правой, подставь левую», но уже всяк понимает, что это не только не жизненно, но и аморально, ибо поощряет ударившего. Сейчас если тебя вот так по щеке, то всяк считает, что надо в ответ садануть так, чтобы зубы разлетелись веером. Лучше всего даже не кулаком, а бейсбольной битой, по-русски – монтировкой. А то и догнать, ногой в поясницу так, чтобы позвоночник хрустнул, а потом еще и попрыгать на обездвиженном теле.

Новодворский пробормотал озадаченно:

– Это уж чересчур…

– Но то, чтоб зубы веером, – спросил я, – вы не против? То-то. А ведь даже это неадекватно. Подумаешь, всего-то простая пощечина! Но – пришел мир жестокости. Или время жестокости. Кого сейчас удивляют постоянные взрывы бомб в жилых кварталах или бомбежки с самолетов? И аппетита никому не портит. Сидишь так это за ужином, перед тобой на экране террористы взрывают кафе с толстыми юсовцами, юсовцы в ответ засыпают лагерь беженцев бомбами массового уничтожения, мы видим в цвете и с шикарным стереозвуком, как вместе с террористами разносит в клочья сотни женщин и детей… и со смаком кушаем жареную курицу, запиваем вином или боржоми, потом на экране появляются кадры взорванного школьного автобуса, и мы под вкушание горячих жареных блинчиков с мясом смотрим, как вытаскивают окровавленные детские тела… Пришел другой мир, а мы все еще мямлим старые доктрины!

Я сам удивился горечи, что прозвучала в моих словах. Все молчали, смотрели на меня с удивлением и тревогой. Сигуранцев сказал негромко:

– Господин президент… вы никогда так раньше не говорили!

– У меня никогда так не трещала голова, – огрызнулся я.

Призрачной тенью появился Карашахин, даже не появился, а возник, я ощутил его лишь по листку бумаги, что опустился передо мной на стол.

– Самые последние данные по Рязанской области, – прошелестел над ухом серый вкрадчивый голос. – Прежде чем принести, я сам просмотрел их очень внимательно. Запросил добавочные данные и еще раз перепроверил по другим источникам.

– Заслуживающим доверия? – спросил я.

– Заслуживающим, заслуживающим, – ответил он тихо и ровно, но мне почудилась не то насмешка, не то угроза. – Разве я не сказал, что перепроверил?

– Людям нужно доверять, – сказал я, – как говаривал великий вождь, но… перепроверять.

Никто не улыбнулся шутке, острить еще рано, это позволительно ближе к концу трудного заседания, все смотрят с ожиданием. Я быстро просматривал текст, а Карашахин спросил чуть громче, явно рассчитывая и на чуткие уши моей команды:

– На этот раз, похоже, вам все-таки придется… что-то предпринимать по Рязанской области.

Я поморщился, мало мне этой головной боли, еще полчаса терпеть, пока анальгин притупит, поинтересовался: