Текст книги "Чародей звездолета «Агуди»"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Шофер округлил глаза, боялся шевелиться, пугающе огромный академик, которому только вслед Одиссею скалы швырять в море, держал меня, как кот, закогтивший мышь, и говорил громко, настойчиво, убеждающее:

– К Петру Первому отношение интеллигенции двоякое, согласен. Он хоть и погубил народу побольше, чем Иван Грозный… на одном только строительстве Петербурга больше, чем Иван Грозный в войнах, но зато – первый из западников. Не будем трогать ориентацию… я имею в виду ориентацию на Запад, а вовсе не то, что привычно имеется под ориентацией, – разве не железом и кровью Петр завершил то, что начал Иван Грозный: прорубил окно в Европу? Разве не Петр Первый объявил себя императором, а Россию империей? Дорогой Дмитрий Дмитриевич, поройтесь в истории: только при царях-диктаторах Россия крепла и раздвигала рубежи. Более того, только при царях-диктаторах расцветали наука, искусство, строились театры… Вы можете себе представить, чтобы Петербург построили при царе-демократе? При царях-демократах Россия всегда терпела поражения, сдавала позиции. Соседняя Польша, у которой и населения побольше, и сама побогаче, но, на свою беду, приняла демократию, даже короля – всенародным дворянским собранием, но прав все равно ему никаких, – эту Польшу постоянно терзали и раздирали смуты, войны, ее били все соседи! Сейчас смешно, что Польша была крупнее и сильнее, но когда у нас ненадолго воцарилась демократия – поляки тут же вломились к нам, как в свой хлев, пьянствовали и бесчестили наших женщин даже в Кремле!..

– Хорошо бы, – сказал я невольно, – чтобы так же и закончилось. В смысле, как с поляками в Кремле.

– Нас и шведы били, – продолжал он. – И все почему? Да была в Швеции демократия, была. Грызлись на своем крохотном шведском дворе, что под копытом нашего коня поместится. А молодой наследник престола по имени Карл потихоньку собрал силы, произвел переворот и взял всю власть в свои руки. Абсолютную власть. И с тех пор бил более крупных соседей и расширял владения. Крохотная Швеция в одночасье стала грозной и пугающей силой. Разбил он и Польшу, где демократия, разбил походя и Россию, где почти что демократия в то время. И тогда молодой Петр, как и Карл, берет всю власть в свои руки… Известно, что получилось.

Я сказал с тоской:

– Не получится из меня Наполеона. Вот, кстати о птичках, еще один диктатор. Взял всю власть в свои руки, всю Европу поставил на уши! Да что Европу – весь мир. И не надо, что его в конце концов разбили. Все его законы живут, орденом Почетного легиона награждают, «Марсельеза» стала гимном…

– Да дело не в Наполеоне, – сказал Карелин. – Слишком уж нас заставили западные пропагандисты откачнуться от абсолютизма в анархию демократии. В то же время умело всобачили через нашу лакейскую интеллигенцию мнение, что это мы сами ненавидим твердую власть и желаем вот такой вседозволенности и распущенности… Это не так, Дмитрий Дмитриевич, не так! Народ жаждет твердой власти. Жаждет!.. Вы это знаете. Так не обманывайте же народ, не обманывайте. Не говорите свысока, что лучше знаете, что народу надо. На самом деле народу надо, чтобы бремя тяжелых решений вы взяли на себя, на свои плечи. А народ… выполнит.

Лимузин несся по ночному шоссе, безлюдному, замершему. Одинокие машины прижимались к бордюру и послушно замирали, повинуясь грозным окрикам из патрульных машин.

Я помял левую сторону груди, в последнее время это движение становится уже привычным. Тупая боль медленно проваливалась через пещеру грудной клетки ближе к спине, заныло под лопаткой. Я вжался в сиденье, стараясь попасть ноющим местом в твердый валик.

Первым, насколько помню, успешно провел борьбу с преступностью Сулла. В Риме адвокатура была на таком высоком уровне, что доказать и посадить, как бы теперь сказали, чрезвычайно сложно, хотя все видели, что такой-то вор и преступник. Сулла объявил себя диктатором и повелел казнить без суда и следствия множество народу по так называемым проскрипционным спискам. Операция была проведена блестяще, республика спасена, а Сулла, сняв полномочия диктатора, спокойно ушел на пенсию выращивать розы. Он прожил долгую жизнь без всякой охраны и умер, окруженный любовью и почетом.

В подобных трудных ситуациях принимали чрезвычайные меры и попозже. В США разгул преступности был сведен практически к нулю в тридцатые годы тем, что полицейские отстреливали преступников на месте, а суд принял упрощенную схему ведения дел. В сорок первом году маршал Жуков не только велел расстреливать преступников сразу же, но и пустил по улицам подсадных уток: парня и девушку в мехах, оба с пистолетами. Они отстреливали грабителей на месте. Преступный мир вскоре об этом узнал, полностью прекратились даже карманные кражи.

То есть, когда ситуация угрожающая, везде применяются чрезвычайные меры. Поднялась бы в США преступность до уровня российской, там бы снова вернулись к практике тридцатых годов. Без всяких криков о нарушении прав, ибо права отдельных людей не могут быть выше прав всего общества, это ясно даже козе, но только не российским властям. Только сознательный враг России требует новой амнистии на основании того, что тюрьмы и лагеря, видите ли, переполнены! Как будто из лагерей выходят готовые слесари, каменщики, строители дорог, путеукладчики, а не то, что выходит!

Глава 15

Прошли времена, когда я во сне летал, теперь все чаще я зависаю в черном ужасе, падаю в бездну, мне холодно и страшно, до мозга костей пронизывает страшное понимание, что жизнь – только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями. Не только человеческая жизнь, но жизнь всего человечества, всей планеты, Галактики, Вселенной…

Просыпаясь ночью в холодном поту, подумал, что кровь человеческая обновляется за неделю, мясо – за месяцы, а целиком с костями и мозгами человек обновляется каждые семь лет. А духовно не обновляется ли человек еще чаще? Сколько человек умирает в одном человеке, прежде чем сам он умрет? Я уже явно не тот, который явился в этот мир, и даже не тот, который впервые сел в президентское кресло!

Утром голова раскалывалась, сердце болит с такой силой, хоть криком кричи, сейчас бы лежать пластом и стонать, подвывая из жалости к самому себе, но… я же волевой человек, да? Я же всегда считал себя волевым?

Волевой, мелькнула хмурая мысль. А ведь теперь жующее стадо просто не поймет значения этого совсем недавно популярного и гордого слова. А попроси истолковать, ответят, не задумываясь: свободный, вольный, отвязанный, на воле, кайфующий после работы…

На мгновение забылся коротким сном, тут же привиделись горящие здания, огонь и дым до неба, убегающие с криком люди… Кажется, это на иллюстрациях к Библии, там израильтяне при вторжении в Палестину вырезали население, разрушали все и вся, разрушали дома… теперь взрывают дома палестинцев, сохраняя преемственность!.. убивали весь домашний скот, срубали деревья, сжигали все зерно.

Сейчас снова то же самое ожесточение, но уже во всем мире…

Кряхтя, спустил ноги с постели, набрался сил и поднялся, цепляясь за спинку. Надо суметь выполнить весь утренний ритуал, что становится все труднее: одеться, побриться… Впрочем, брадобрея можно пригласить из числа обслуживающего персонала, но тогда уж и зубы пусть чистит…

Ксения даже отшатнулась в кресле:

– Господин президент, на вас лица нет. Что случилось?

Все такая же приветливая, щебечущая, на этот раз не улыбалась, смотрела вопросительно и с тревогой.

– Да, – ответил я невесело, – достали меня эти аварии на нефтепроводе… Надо будет вызвать на ковер всех, кто отвечает за ремонт, за безопасность, за предотвращение аварий и терактов, вздрючить, пусть как угодно налаживают охрану или что потребуется. Нефть на Запад – чуть ли не единственный источник валюты! А у нас, при нашем российском разгильдяйстве, нефтепровод может взорвать чуть ли не любой мальчишка…

Ее глаза потеплели, но в голосе прозвучала та же грусть:

– Не стоит так убиваться, господин президент. Вы прямо с лица спали.

– Ты права, – согласился я. – Так никогда до смерти не убьюсь. Ближайший час меня нет даже для Карашахина и Павлова. Если надо, то скажи, что сугубо важная тайна, и при этом улыбнись, как ты это делаешь… Можешь при этом поправлять лифчик.

Она спросила игриво:

– Ох, господин президент, я могу даже поправлять трусики, при этом стыдясь и краснея всей душой и даже телом. Но как бы не подумали, что у вас сердечный приступ от таких забав.

Снова провоцирующий намек, что, мол, мое здоровье не выдержит, щас прямо брошусь доказывать обратное, все мужчины к этому чувствительны, на этом лохов и ловят, я одарил Ксению понимающей улыбкой, она ответила понимающе-кислой, мол, не прошло, а жаль, почему бы и нет, мужчина должен пользоваться властью не только на стороне, но и здесь, прямо в кабинете, другие же пользуются…

Офицер с черным чемоданчиком встал при моем приближении, я прошел мимо, привык не замечать эту тень, что всюду носит за мной этот набор Большого Террориста, способный запустить из шахт тысячи стратегических ракет с ядерными боеголовками, десятки тысяч из тихо лежащих на дне у берегов США подводных лодок, поднять в воздух стратегические бомбардировщики с атомными бомбами под крыльями.

В одной из комнат, на диво тесных, я остановился, полная тишина, сказал негромко:

– К Олечке. Время обычное.

В комнате небольшой диван, я присел на краешек, пол тут же дрогнул, в животе на короткий миг появилось ощущение пустоты. Не будь этого чувства, я был бы в старинном уютном Кремле, построенном древними царями и боярами. И эта комнатка, старинная и выстроенная в допотопные времена, вон потолки, казавшиеся в те времена поднебесными сводами, кажутся для нашего высокорослого поколения уже низкими…

Останься я там, выше, мог бы через поляризующее стекло окна наблюдать за тихим и мирным двором Кремля, теперь это всего лишь двор, не огромная и грозная крепость, увидел бы, как на улицу по ступенькам спустится человек, неотличимый от меня, охранник распахнет перед ним дверцу моего лимузина. Машина сорвется с места, еще две черные Волги поспешно ринутся следом: сопровождение, охрана. Уедут недалеко, в одном неприметном переулке есть приличный такой домик, старинный, там просторные квартиры, на потолках лепка, оставшаяся еще с прошлого века. Эти квартиры, сплошь коммуналки, выкупили зажиточные люди, отремонтировали, теперь это прекрасные жилища в самом центре города. В одной из таких квартир живет Эльза Григорьевна, моя старая любовь, я тогда заканчивал универ, а она только-только поступила, но познакомиться мы успели, очень тесно познакомиться…

Более того, за два дома в сторону Тверской живет Олечка, милая хохотушка, пышечка, она приглянулась мне на одном из приемов. Я посещаю ее регулярно, еще чаще, чем Эльзу, с которой только пьем кофе и вспоминаем старые времена, я жалуюсь на проклятую политику, что разрушила мне карьеру крупного ученого, она поддакивает и угощает вареньем, с Олечкой же занимаемся интимом, но подсмотреть проклятым шпиенам не удается: защита от подслушивания и подглядывания надежная, пока держит.

Я вздохнул, на этот раз не удастся остаться и посмотреть, как в отсутствие страшного, хоть и демократичного кота мыши пляшут на столе. Мой двойник поедет к Олечке, такие визиты длятся короче, чем к Эльзе Григорьевне, шпиены это знают, а я не думаю, что мне на сегодняшнее сверхтайное совещание понадобится больше времени, чем на банальное траханье и дорогу туда-обратно.

Пол дрогнул, тихо раздвинулись потайные двери. Я шагнул в небольшую скромно обставленную комнату, офицер шагнул следом и остановился. Здесь тоже пол знакомо дрогнул, потом все затихло, только умом я понимал, что не зависли на месте, а опускаемся, опускаемся даже ниже, чем знаменитые пещеры и подземные ходы, вырытые для Ивана Грозного.

Двери распахнулись поспешно, словно их отстрелили. Открылся просторный холл, яркий свет, все выдержано в консервативном стиле, на самом деле ничего консервативного: обстановка сохранилась со времен Иосифа Виссарионовича, только электроника постоянно меняется на самую новейшую.

Охранники вытягивались при моем приближении. Просторный коридор, по бокам комнаты персонала, в конце коридора – скромная дверь без номера. У двери этого зала для особо важных совещаний два охранника и один стул. Не для них, здесь сядет офицер, что несет за мной зловещий чемоданчик, который я называл малым набором Большого Террориста, а я скроюсь за дверью. Не только этот кабинет, но и весь комплекс защищают настолько мощные экраны-генераторы помех, что многие сотрудники всерьез побаивались находиться там подолгу. Высокая зарплата и все такое, конечно, здорово, но говорят, что мощные радиоволны могут вызвать рак, а то и, хуже всего, повлиять на потенцию. Общечеловеки, как сказал бы презрительно Сигуранцев, никогда не упускает возможности лягнуть демократов, хотя не понимаю, что плохого в заботе о своем здоровье?

Громов, Сигуранцев и Босенко стоят в сторонке, негромко переговариваются. При моем приближении вставать не пришлось, и так на ногах, зато вытянулись слегка, самую малость, деликатно намекая, что они – люди военные, а я, хоть и демократ, но, по Конституции, еще и верховный главнокомандующий.

– Прошу в кабинет, – сказал я суше, чем хотелось бы. Военных я недолюбливаю, что естественно, я же демократ и всякий там гуманитарий, даже интеллигент в чем-то, к сожалению, но в моем большом хозяйстве надо ладить со всеми. – Есть интересный вопрос…

Мы обменялись рукопожатиями у входа, дверь подрагивала, не понимая, закрыться или распахнуться до упора, наконец мы вошли в помещение, что вполне могло бы служить уютным кабинетом средневековому королю-гуманисту, если бы не было подземным бункером. Рассаживались, уже не глядя на ранги и места, нас всего четверо, сели поближе друг к другу, как заговорщики, даже заговорили вполголоса, инстинкт, хоть и понимаем, что чуткие микрофоны теперь засекают даже шепот за три километра.

Я сказал строго:

– Полагаю, вы уже понимаете, как стоит вопрос. И о чем пойдет разговор.

Сигуранцев сказал негромко:

– Вы дали две недели на обдумывание…

– Да, – ответил я. – Это на случай утечки информации. А решим сегодня.

Они смотрели непонимающе, Громов спросил осторожно:

– Вчетвером?

– Нет, – ответил я четко. – Решил я один, и вся ответственность – на мне. Если победители сомнут Россию, то на виселицу пусть тащат меня одного. А вместе только распланируем начало и ход операции.

Они не переглядывались, смотрят прямо, но я чувствовал, что сейчас они близнецы и сиамские братья. Сигуранцев поинтересовался негромко:

– Операции? Она уже решена?

– Да, – ответил я с горечью. – Я эти выходные дни постоянно советовался, совещался, говорил, спорил, доказывал, убеждал…

– С кем?..

Я понял по его ледяному голосу, о чем он подумал, отмахнулся:

– Да не с демократами. И не с меднолобыми. С теми, кто между вами не видит разницы. С Платоном, Аристотелем, Макиавелли, Кампанеллой, Гельвецием… а закончил разговором с Богом. Довольно поучительный разговор, хоть и долгий.

– И что сказал Господь Бог? – полюбопытствовал Громов.

– Он объяснил, что все народы имеют право на существование, – ответил я. – Не люди, я нарочито переспросил, а именно народы!.. Языки, как он сказал на своем древнем наречии, но я его понял. И всякий, кто посягает на их существование, – враг Ему тоже. Он сказал, что Он с нами. А если с нами Бог, то кто же против нас?

Громов с радостным недоумением на лице спросил жадно:

– Как вы планируете эту операцию вообще? В целом?

– Еще никак, – ответил я честно. – Просто во мне дрожит каждая жилка, я всеми фибрами чувствую, что мы уже опаздываем!.. Надо бросить туда не просто отряды ОМОНа, но и все антитеррористические группы.

Громов посерьезнел еще больше, спросил серьезно:

– Неужели все настолько серьезно?

– Да, – ответил я. – Возможен косовский вариант.

Они молчали, переглядывались, наконец Громов проворчал глухо:

– Наукой доказано, что слоны топчут кур куда лучше, чем петухи. Так что предлагаю сразу же бросить в конклав… тьфу, анклав!.. еще и танки. Или хотя бы тяжелую бронетехнику…

– Зачем тяжелую?

– А у меня тоже предчувствие, – буркнул Сигуранцев. – Лучше перебдеть, чем недобдеть. Лишними танки в таких делах не бывают, а вот нехватка…

Он умолк, Босенко сказал желчно:

– Мы знаем, что лучше перепить, чем недопить. Дмитрий Дмитриевич, я поддерживаю предложение Сигуранцева.

Я сказал невесело:

– Господи, до чего мы дошли? Танковую армию на своей же земле… Хорошо-хорошо, я не возражаю! Любые меры, кроме ядерных. Язву надо выжечь как можно быстрее. До того, как поднимется крик среди наших продажных тварей и за рубежом. Уточняем, сперва ракетно-бомбовый удар по складам с оружием, так? И по штабам вооруженного сопротивления. Надеюсь, Лев Николаевич, вы их уже знаете. Или к тому времени будете знать точно. Еще – по всем зданиям партий и движений кобызов. Такой же беспощадный удар по селам, где живут исключительно кобызы. Сразу же после завершения авианалета, а они должны быть массовыми – подчеркиваю! – бросить туда танковую армию. Наберется?.. Я не знаю численности танков в армии или дивизии, но танков должно быть достаточно, чтобы проутюжить всю Рязанскую область и разрушить все села и все дома, где проживают кобызы. Следом немедленно ввести войска. Как угодно быстро: на бронетранспортерах, сбросить с транспортных самолетов… Но кобызы должны быть уничтожены. Все! Понимаете?

До них начало доходить, краска медленно покидала их лица. Даже Сигуранцев слегка побледнел, проговорил тихо:

– Геноцид?

– Массовая зачистка российской территории, – ответил я. – Геноцида нет, ибо немалая часть кобызов все еще живет в Узбекистане. Или малая, нам без разницы. Но мы защищаем свой народ, свою землю, свое будущее!.. Главное – свое будущее.

Сигуранцев с серым лицом и пепельного цвета губами прошептал:

– А женщины… дети?

– Дети вырастут, – ответил я, – и возьмут оружие. Женщины нарожают новых боевиков. Помните, древние иудеи, когда вторглись в Палестину, убивали всех: женщин, детей, стариков, младенцев в люльках, резали скот и жгли чужое зерно. От филистимлян, чьи земли они захватили, осталось только пара легенд в древней истории. На тех захваченных у филистимлян землях иудеи основали государство Израиль. Они еще тогда указали путь, как сразу решать эти проблемы. Быстро, решительно и окончательно!

Громов пробормотал:

– Ну, на самом деле они ее завоевывали столько же, сколько до этого скитались по пустыне, – сорок лет. Но вы правы, не оставили никого, кто мстил бы с оружием в руках, добивался восстановления филистимлянства… А мы на своей земле как куры под дождем. Просто умом я все понимаю, но вот… а еще говорят о жестокости военных! Кровожадности.

Он криво улыбался, храбрился, но мало что получалось, ибо здесь нужна другая храбрость, не всякий солдат способен ее проявить, а вот политик…

– Давайте смотреть правде в глаза, – сказал я.

– Чтобы в них плюнуть? – спросил Сигуранцев невесело.

– Чтобы решать реально, – ответил я. – Хаттаб и Че Гевара, которые так похожи во всем, даже во внешности, – герои. Такие же, как и Робин Гуд. Но мы, в отличие от простого народа, понимаем прекрасно, что Робин Гуд грабил богатых потому, что с бедных взять нечего. А делился с бедными награбленным, ибо осведомителей надо поощрять… Мы – потомки не Робин Гуда, а шерифа Ноттердамского, мы – власть. Мы на все смотрим иначе. Мы за крышу взимаем с народа подати, но обязались его защищать. И от внутренних врагов, всяких там робингудов, и от иноземных захватчиков. Неважно, как эти захватчики вломились: с крылатыми ракетами и танками или же тихой сапой, прикинувшись бедными погорельцами. В любом случае наши, которых мы поклялись на Конституции защищать, сейчас страдают. Рязанцы страдают. Хуже всего, они никогда не возьмутся за топоры, как взялись бы кобызы, если бы в их Кобызии вот так же стали плодиться русские, американцы или любые другие немцы. Русские знают о своей непрактичности, беззащитности, потому и пригласили Рюрика с его железной дружиной! Мы – эти варяги. Мы – эти железные и жестокие люди, что приняли на себя обязанность обагрить руки кровью… даже женской и детской, если понадобится, чтобы защитить «своих».

Громов уже собрался с духом, лицо непроницаемое, выпрямился, плечи развернул, и взгляд заметно потвердел.

– Извините, – проговорил он прежним голосом, – за приступ демократизма.

– Да-да, – сказал и Сигуранцев. – все мы завирусены.

– И немного загексогенены, – добавил и Босенко.

Я кивнул, принимая как извинения, так и готовность к действиям.

– Начните с отбора соответствующего, как говорят, контингента. Нужны люди, остро ненавидящие инородцев и всяких там кавказцев. Это не самые лучшие люди, но в данном случае нужны именно они. Разъясните, что угроза исходит даже от женщин и детей. Каждая уцелевшая женщина – это десять вражеских воинов, которые изнасилуют его единственную дочь, а потом убьют. Так лучше эту рожальную машину разрушить сейчас, тем самым спасут своих детей.

Сигуранцев кивал, записывал, но брови оставались высоко вздернутыми, иногда искоса поглядывал на меня, проверяя, всерьез ли я, не подменили меня двойником, в самом ли деле отдаю такие людоедские приказы.

– Уцелевших остаться не должно, – продолжал я.

– Так не получится, – возразил Сигуранцев. – Нереально.

– Знаю, – ответил я, – но стремиться надо. Конечно же, несмотря на все санитарные меры, уцелевшие будут. Придется под белы ручки с соблюдением всех международных прав отвезти до границы с Узбекистаном. К тому времени нагрянут корреспонденты, все должно быть с поклонами и всякими политесами…

– А зачем их пускать? – удивился Громов.

– Кобызов?

– Корреспондентов?

– А почему не пустить, – сказал я, – если все уже будет сделано?.. Если, конечно, операция по каким-то причинам не успеет завершиться за сутки, то придется смишников задержать… ну там шасси отвалилось у самолета, бензин некондиционный, пилот вдрабадан пьяный… Но не слишком, чтобы не вызвало подозрений! Задачу ставлю такую, чтобы все очаги подавить за сутки! Все понятно?

– Очаги сопротивления? – деловито переспросил Сигуранцев.

Я сказал раздраженно:

– Не прикидывайтесь лохом, Петр Петрович. Очаги размножения! Эту язву надо прижечь так, чтобы от инфекции не осталось и следа. Чем меньше придется везти к границе с Узбекистаном, тем лучше. Не бензина жалко, а крику будет меньше. Одно дело – выселить двести тысяч человек, другое – просто двести. Или пусть тысячу.

– Но сколько крику будет из-за рубежа, – сказал Громов, – ведь трупы так просто не исчезнут…

– Будет громкий крик, – согласился я, – но недолгий. Иудеи перетерпели же крик насчет истребления коренного населения филистимлян? И юсовцы не вспоминают про истребленных индейцев… Им даже никто не пеняет! Хуже, если будем деликатничать и ограничиваться полумерами, тогда крик будет намного громче. Ведь будет шанс переломить ситуацию в их сторону, и давление на нас окажется намного больше! А так мы всех поставим перед фактом. У такого крика, знаете ли, тональность другая.

– Крик разочарования, – заметил Сигуранцев.

– Точно. Ну, санкции к нам какие-то применят… Но когда на другой чаше весов – исчезновение России вообще, то какие санкции могут показаться чересчур тяжкими?

Сигуранцев буркнул задумчиво:

– Да и поздно будет вводить санкции. Они ж не дураки! Санкциями к чему-то принуждают, а мы их перед свершившимся фактом. Когда принуждать уже поздно.

– Нужны отвлекающие маневры, – сказал Громов. – И для наших правозащитников, и для кобызов, и даже для стран Запада.

– Какие?

– Не знаю, пусть специалисты думают. Ну, кэгэбисты, журналисты, пылевглазапускатели… Начать надо за пару дней, а то и за сутки, внезапно провести операцию… скажем, «Кобыз»…

– Не годится, – отверг Сигуранцев. – Операция не должна говорить, против кого направлена.

– Тогда «Куликовская битва».

– Много для кобызов чести. Нужно вычистить всего лишь пару десятков сел, от силы – сотню. Ты еще «Бородином» назови! Это не больше, чем прижечь язвочку йодом.

– Тогда так и назовем: «Йодовая примочка».

Громов поморщился, но махнул рукой. Во всяком случае, не в названии дело. Вряд ли операция войдет в боевые анналы. Во всяком случае, не украсит.

– Армия не готова для боевых действий, – сказал он. – А тут надо не просто набрать боеспособную часть, но еще и желательно из лиц, которых кавказцы достали!

– Да они всех достали, – заметил Босенко. – А кто с ними не сталкивался, те просто автоматом ненавидят чужаков, что пришли иметь наших женщин. Да и лучшую работу перехватывают!

– Ну да, это ту, за которую сами не хотят браться? Я эти вопли уже сорок лет слышу. Только тогда не о кавказцах, а гнали волну на лимиту, что приехала, поработала и вот уже в роскошных квартирах, в то время как мы, коренные, заслуженные, потомственные… Ладно, у нас нет выбора. А когда нет, то все сделаем. Русские только тогда и начинают шевелиться, когда их, как медведей, рогатиной к дереву… Только на мальчишек срочной службы, как бы они к кавказцам ни относились, надежды нет. Они и стрелять толком не умеют. Надо будет осторожно высвободить несколько частей из Чечни. Под предлогом замены, ротации, отправки на переукомплектацию.

– Давай действуй.

Высокий подтянутый военный в камуфляжном костюме с нашивками майора внес на подносе кофейник и четыре чашки кофе.

– Спасибо, – сказал я, майор вовсе не удивился такому от верховного главнокомандующего, отступил и плотно прикрыл за собой толстую, как броня танка, дверь. – Не могу без кофе, что пообедать… Вы, конечно же, отказываетесь…

– Щас, – ответил Громов очень энергично. – Кто ж от халявы отказывается? Вот видите, господин президент, какие у нас из-за ничегошного военного бюджета крохотные чашки!

Я отхлебнул горячий напиток, глаза не отрывались от монитора.

– Тогда рассмотрим, – предложил я, – последствия… Уже знаете, президент Империи выступил с требованием немедленных карательных мер к странам, где вроде бы есть или могут быть террористические образования. Сперва назвал лишь Корею, Ливию, Сомали да еще Бангладеш, но на вчерашнем упомянул и Россию. Как будто мы не боремся с террористами, а сами их, видите ли, создаем, вооружаем и рассылаем по миру!.. На ближайшем заседании конгресса будет решаться вопрос о наделении его полномочиями для операций против таких стран уже не только в виде экономических санкций, блокады, но и для прямого вторжения.

Громов кивал, глядя в мое лицо, из его радостно блестящих глаз все еще не уходит удивление.

– Конгресс одобрит, – вставил он, – почти все за демонстрацию своей военной мощи, а две трети – за применение. После вторжения в Ирак они вообще землю копытами роют и удила грызут. Петр Петрович, что у нас на подобный случай?

Сигуранцев сказал твердо:

– Господин президент, для армии важна не только огневая мощь, но и воинский дух. Дух наш слаб, а вместе с тем рассыпается и армия. Правда, если США в самом деле объявит, что посылает войска в Россию, то здесь прогнозируется некоторый всплеск патриотизма. Не такой, конечно, как был бы в СССР, но все же армия малость озлится и возьмется за оружие… Но это продлится недолго: правозащитники сильно разложили армию и ослабили нашу защитную мощь… Увы, советского патриотизма уже нет, российского… вернее, новороссийского, и не предвидится…

– Российский в младенчестве, – сказал я поспешно, пока он не брякнул какую-нибудь глупость. – Мы рождаемся заново… А с началом операции США получат повод вторгнуться к нам со всей мощью.

Босенко покачал головой:

– Что-то мне не верится, что вот так возьмут и вторгнутся.

– Да еще за кобызов! – вставил Громов.

– Для них любой предлог хорош, – возразил Сигуранцев.

– Тогда найдут все равно, – рассудил Босенко. – Но что в таком случае?

– В таком случае, – заявил я, – операция начнет разворачиваться… медленно. С одновременной обработкой общественного мнения. Это не нападение на их территорию, когда надо спешить! Как только узнают, что здесь проутюжили танками анклав кобызов, сперва поднимется крик в сенате и конгрессе, это не считая прессу и правозащитников, президент потребует полномочия на проведение военных операций против имперской России, пройдет какое-то время до начала очередной сессии… Полномочия, естественно, дадут, дальше имеем три варианта: обстрел из высокоточного оружия, как уже проделано в Косово, Ираке и Афганистане, высадка ограниченного контингента элитных частей или широкомасштабное наступление, что является уже захватом территории.

– Каковы прогнозы? – спросил Сигуранцев.

– Обстрел ничего не даст, – сказал Громов с затаенной гордостью, – у нас не Косово и не Ирак. Наши ракеты могут сбивать любые объекты, включая космические, юсовцы это знают. А если это будет запускаться с авианосца, как было в Ираке, то мы потопим на хрен сам авианосец и все корабли сопровождения. Если попробуют воздушный налет, то знают, что наши истребители превосходят ихние и в скорости, и в огневой мощи. Это будет избиение младенцев…

Я сказал нетерпеливо:

– Понимаю, что вам приятно поговорить о таком, хоть в чем-то не уступаем, но все же отвечайте на вопрос.

– Скорее всего, – ответил он нехотя, – попробуют второй вариант. Здесь нам лавировать труднее. Одно дело сбивать падающие на головы ракеты, тут ни одна правозащитная сволочь не каркнет, другое – разбомбить подходящий к нашим берегам корабль. Пусть он даже битком набит вооруженными коммандос. Третий вариант сомнителен, для этого пришлось бы приводить в движение слишком большие силы в Западной Европе. Это означало бы крупномасштабную войну в старом стиле, что в третьем тысячелетии уже нонсенс…

Громов включил свой ноутбук, видно, как всматривается в экран. Я коснулся кнопки на столе, бесшумно раздвинулись деревянные панели стены, открылся огромный экран, от пола и до потолка. На огромном дисплее вспыхнула карта России, передвинулась, укрупнилась до пределов западной части. Вокруг городов появились красные кружки, синие, зеленые – вокруг Москвы все три, кое-где значки, обозначающие передвижные ракетные комплексы. Громов шелохнул мышью, кружки исчезли, карта поблекла, по экрану медленно пошла вереница цифр.

– Слева, – сказал министр обороны, – наличие войск юсовцев вообще, вторая – сколько входит в силы быстрого реагирования, третья – за какой срок могут подтянуть к нашим берегам. Щелкайте по любому виду войск, там все данные на сегодняшний день… Удручающие данные, скажу вам. Они из-за океана быстрее перебросят к нашим берегам десяток дивизий, чем мы одну из Московской области в Рязанскую.