Текст книги "Чародей звездолета «Агуди»"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Сигуранцев сказал сердито:

– Не сгущайте краски!

– Это факт.

– Им еще понадобится получить разрешение конгресса! На это уйдет неделя, если не месяц!

Громов пожал плечами.

– Верно. Я говорю лишь о способности передвигаться на большие расстояния. Как только конгресс одобрит… Или вы надеетесь, что конгресс будет против?

Наступило короткое молчание, словно все прикидывали, одобрит или не одобрит конгресс. Я видел, как все трое мрачнели. США раньше других взялись за топор, или, как они сами говорят, за Большую Дубинку. Нас убеждали, что все надо решать за столом переговоров, мы-де все люди, а сами уже засыпали крылатыми ракетами Косово, Афганистан, Сомали, Ирак…

– Правительство США считает, – сказал Громов, – что у нас не хватит духу дать отпор. Мы слишком угнетены и равнодушны ко всему, чтобы сопротивляться. К сожалению, так же считает и население в США, потому там семьдесят процентов за то, чтобы Россию немедленно расчленить, поделить, самые жирные куски присоединить к своей империи.

– К еще большему сожалению, – сказал Сигуранцев, – это правда.

– Правда что?..

– Что мы глубоко деморализованы. Россия начала выползать из глубочайшего кризиса, но… именно начала. Она все еще в яме. Хоть уже не на самом дне. Во всяком случае, юсовский флот подойдет к нашим берегам намного раньше, это понятно.

Наступило глубокое молчание. Сигуранцев даже дышать стал тише, все дисциплинированно ждали. Я сказал тяжело, словно сдвигал шкаф с книгами:

– Мы прижаты к стене. Задавит нас США или нет – еще вопрос, а кобызы… задавят точно. Готовьте ударный кулак! Операция запущена.

Часть вторая

Глава 1

Кости затрещали, я выполз из-за стола, спина разгибается целую минуту. Что-то главный врач говорил насчет позвоночника, но все болезни от нервов, а мне сейчас не до болезней. Наполеон в чумные и холерные бараки заходил, с очумелыми солдатами обнимался, а ужасающимся врачам говорил бодренько, что ему болеть некогда, так что он вот не заболеет, и все. Зато после походов даже летом в своем Фонтенбло топил все камины и все равно страдал от насморков, простуд.

Над зубчатой стеной Кремля белесое небо медленно и торжественно наливается сочной синевой, яркой и богатой. Белые облака, похожие на клочья ваты, подсвечиваются сперва оранжевым, потом багровым, а сейчас совсем уж полиловели, двигаются с неспешностью академических наук. Закат сегодня скромный, как наша экономика, едва-едва алый да еще и с чахоточной бледностью, прижимается к земле, а выше небо осталось без присмотра: не закатное, не дневное и не ночное, а нечто неземное вовсе – с зеленоватым оттенком, словно на планете Сириуса, стерильное, эльфячье, аэлитное.

Пальцы простучали по клавишам, вспыхнул центральный дисплей, чуть позже засветились еще два по бокам. На главном появилось лицо Окунева, нашего вице-премьера, но сейчас еще и Директора Центра Стратегического Планирования.

– Николай Степанович, – сказал я, – здравствуйте. Мне нужна пустяковая справка, и как хорошо, что есть Интернет, есть оптоволокно и возможность видеоконференций, верно?

– Я к вашим услугам, – ответил он и добавил: – Это вам хорошо, а у меня дочка спрашивает, не отстранили меня от работы? Что-то давно в Кремль не вызывали!

– Я вас не забыл, – заверил я, – каждый день общаемся. Заходите просто так, кофе попьем вместе. А сейчас мне нужна общая демографическая справка…

– Какая именно? – переспросил он. – Судя по официальным таблицам ООН, к две тысячи двадцатому году, а это совсем близко, «белых» будет всего двенадцать процентов от общей массы населения. Русских станет еще на сорок пять миллионов человек меньше, Сибирь отойдет к Китаю, весь Кавказ и среднеазиатские республики войдут в исламский мир, что лишь усилит фундаментализм. Как вам такие перспективы?

С соседнего экрана хмуро смотрел краснорожий Убийло, в данном случае не министр экономики, а директор Института проблем мировой экономики, он вклинился грохочущим басом:

– Я плевал на эти таблицы ООН, официальные они или не официальные. Но вот прогнозы наших институтов: к тому же самому две тысячи двадцатому году население России составит сто семнадцать миллионов человек…

– Это не так уж и плохо, – сказал Окунев жизнерадостно. – Признаться, я ожидал худшего. Сейчас-то всего какие-то жалкие сто сорок.

Убийло посмотрел злобно.

– Из них, – проговорил он ледяным голосом, – русских останется девятнадцать миллионов. Все остальные – всевозможные азиаты. А они на сибирских нефтевышках почему-то работают из рук вон… у вас там в комнате женщин нет?.. в общем, неважно работают.

Я ощутил внезапный озноб. Две тысячи двадцатый – рукой подать. Что-то все процессы, что раньше протекали тысячелетиями, сейчас ускорились в сотни раз.

– Но не все же из них, – спросил я осторожно, – исповедуют ислам?

– Не все, – согласился Убийло. – Вьетнамцы уж точно не исповедуют. И быстро заселяющие Дальний Восток китайцы. Но мусульман будет около ста миллионов.

Я молча ругнулся. Ислам переживает возрождение, ренессанс, как говорят у нас, чтоб звучало красивше. Он в состоянии завоевать планету и без всяких террористических групп, на которые с опаской оглядывается весь мир. Закрадывается крамольная мысль, что радикальные формы ислама существуют только для того, чтобы отвлекать внимание от тихого ислама. Все начинают бороться с радикалами, а ислам тем временем совершенно мирно и самым что ни есть демократичнейшим путем захватывает позиции на Западе, вытесняет коренное население, а остатки обращает в ислам.

Они с ожиданием смотрели на меня с экранов, я спохватился, сказал с бледной улыбкой:

– Спасибо за информацию!.. Извините, что оторвал от дел.

Экраны погасли, в комнате слегка темнело, тут же с потолка хлынул поток золотистого света. Я развернулся вместе с креслом, с этой стороны кабинета окна на восток, плечи зябко передернулись: тьма надвигается со скоростью арабских скакунов. Небо на глазах наливается чернотой, теснит свет, в голове возникает детский вопрос: скорость света знаем, а какая скорость у тьмы?

Потирая поясницу, вылез и походил по кабинету, в ногах мурашки, будто отсидел. Приоткрыл дверь к Ксении, перед ее столом спиной ко мне покачивает бегемотьим задом Новодворский, живчик, видите ли, несмотря на, мягко говоря, избыточный вес. Я услышал громкий уверенный голос:

– Деревянный рубль воняет, Ксенечка, воняет!.. А Сергей Адамович Ковалев – спаситель России, да!.. Россия – сука и ответит за все… Насилием нельзя решать проблемы. Никакая проблема не имеет военного решения, нужны переговоры и компромиссы… Мы должны войти в цивилизованные страны Европы, даже если придется поступиться суверенитетом и частью территории. Надо, в конце концов, признать, что Калининградская область – это Кенигсберг с большим участком земли, отрезанный у побежденной Германии, а Курильские острова – отнятые у побежденной Японии. Пора вернуть законным владельцам Сибирь, совсем недавно захваченную Ермаком силой, убийствами и истреблением законного местного правительства присоединенную к России!.. Про Дальний Восток вообще смешно говорить как про наш: там впервые побывал Невельской полтораста лет назад, где «открыл» Амур!.. Да китайцы там жили тысячи лет…

Ксения заметила меня, но не подала виду, поддакнула:

– Как еще сам Китай не присоединил!

– Вот-вот, – засмеялся Новодворский, – с русскими имперскими амбициями, не изжитыми и доныне, могли бы и Китай прикарманить, вы правы. Ведь уже были планы по включению в состав Российской империи Цейлона и Мадагаскара!

– Правда? – спросила, округлив глаза, Ксения.

Я тихонько прикрыл дверь, отступил, сердце застучало чаще, в груди чавкнуло, словно свинья захлебнулась помоями. Эх, а это ведь союзник, мать его… Намного симпатичнее Сигуранцев, Босенко, Громов, но эти силовики не понимают, что их время прошло, давно прошло, еще в дни куликовских и наполеоновских сражений, а потом уже было только закономерное отступление под мощным натиском демократизации и пониманием человеком своей ценности, даже исключительности…

И все-таки, напомнил я себе, сердце тут же ответно кольнуло болью, некоторое время придется опираться на них. Но только некоторое время. Как демократу Сулле, что в силу обстоятельств, дабы спасти демократию, взял власть в свои руки, объявив себя диктатором. Он казнил без суда и следствия просто по заранее составленным спискам, истребил множество виднейших фамилий, а затем снял с себя диктаторские полномочия и стал просто сенатором. Жил без охраны, прожил мирно и тихо до старости, умер на своей загородной вилле, окруженный почтением и всеобщим уважением.

Одного только человека вычеркнул из списков по просьбам и мольбам многочисленной родни: молодого человека по имени Юлий Цезарь. Вычеркнул с великой неохотой, сказав только пророчески: «Берегитесь, от него будет много бед». Республика и демократия были спасены, но вычеркнутый из расстрельного списка вырос, возмужал, обрел мощь и власть, совершил государственный переворот и навсегда похоронил демократию, объявив себя императором, а Римскую республику – империей.

Отсюда мораль: наметил линию на спасение России – следуй ей без колебаний и жалости. Всего лишь единожды Сулла выказал милосердие, всего лишь одного человека помиловал, но республика рухнула, о демократии забыли на долгие столетия. Для Римской империи – навсегда, ибо она пришла лишь в виде варварской демократии, когда дикие орды ворвались через проломы в стенах и уничтожили их.

Я снял трубку, позвонил Карелину, не пришлет ли последние работы по консорциям, при каких условиях они перерастают в субэтнос, этнос, а затем и в суперэтнос, тот пообещал, осведомился о здоровье, я поблагодарил, выглянул в приемную к Ксении, Новодворский все еще ко мне жирнейшей задницей и просто необъятной спиной, что даже шире задницы, но не присаживается, а разглагольствует громко и уверенно, я прислушался, поморщился, словно взял в руки толстую болотную жабу.

На этот раз наш премьер явно готовится выступить с настойчивым требованием узаконить детскую проституцию. Таким образом, если верить его словам, сразу повышается отчетность по борьбе, меньше становится преступности, милиция сможет заниматься ловлей воров, а не арестами благовоспитанных и творческих людей, которым для удовлетворения сексуальных потребностей нужно иметь либо связанного ребенка, либо исхлестанную ремнем женщину.

– Вспомните, Ксенечка, – сказал он настойчиво, – как бесславно закончилась борьба с курением?.. К примеру, в Турции рубили головы и выставляли на кольях с трубками во рту, в России еще при отце Петра Первого за курение рвали ноздри, ставили клеймо на лбу, нещадно били кнутом на площади и после всего ссылали в Сибирь!.. Но вот разрешили курение, и – что? Небо рухнуло? Точно так же ничего не случится, если разрешим детскую проституцию. Просто легализуем то, к чему тянется немалая часть общества… кстати сказать, наиболее продвинутая, разносторонняя, творческая, демократическая…

Ксения предостерегающе кашлянула, указала ему глазами, что дверь в мой кабинет приоткрыта. Новодворский поперхнулся, продолжил уже без напора, но более убеждающим тоном:

– Ведь сделано было правильно и мудро! Борьбу с курением сейчас ведут во всех цивилизованных странах, однако начали с мягкой пропаганды. Она длилась долгие годы, прежде чем ввели первые запреты на курение в общественном транспорте, а через два-три десятка лет, если не больше, начали вводить запреты на курение на рабочем месте. Да и то если рядом находятся коллеги. Вот так надо и с детской проституцией! Сейчас разрешить, а потом… ну, это решат наши потомки, когда и в каких рамках вводить первые ограничения. Хотя, может быть, они и не понадобятся. Кто знает, что за мораль будет у наших потомков?

– И будут ли вообще, – сказала Ксения и улыбнулась провоцирующе.

– Да-да, – согласился Новодворский обрадованно, – и будет ли нужна эта мораль?

– Нет, – сказала Ксения, – я имела в виду, будут ли в таком случае сами потомки…

Я глазами дал ей понять, чтобы заглянула ко мне, закрыл дверь. Через минуту она вошла, плотно закрыла за собой створку и даже подперла ее задом, отчего грудь обозначилась четче под тонкой тканью.

– Вызови министра финансов, – велел я, – министра экономики и министров по нефти, топливу, ресурсам. На вторую половину дня, сразу после обеда. Гусько пригласила?

– Да, Дмитрий Дмитриевич. Кстати, он уже подходит к зданию. Через семь минут будет у меня.

– А у меня?

– Как скажете! Могу задержать хоть на час.

– Ну да, – усомнился я. – Даже если кофточку совсем снимешь, он и глазом не поведет, коммунист! А они – люди железные.

– Ах, господин президент, – сказала она томно, – что вы такое говорите, как будто видели меня без кофточки… что и не кофточка вовсе, а блузка от Версаче. Обидно даже…

– Пусть заходит сразу, – ответил я.

Она с укоризной покачала головой.

– Ах, господин президент!.. Оппозицию надо хоть чуточку держать в приемной. Чтобы помнили, вы не на равных!

– Гусько об этом помнит, – усмехнулся я. – А тебе хватит и Новодворского. Он любит ошиваться… в коридорах власти.

Она весело подмигнула, исчезла, а еще минуты через три дверь аккуратно распахнулась, Гусько вдвинулся громадным телом, массивный, солидный, носорожистый, похожий на оперного певца.

– Здравствуйте, господин президент!

– Здравствуйте, Терен Маркович, – сказал я. – Присаживайтесь поближе.

В кабинет заглянула Ксения, я сказал ей ласково:

– Ксюша, сделай-ка нам… Терен Маркович, вам чаю или кофе?

– Если есть выбор, – ответил он, – то лучше кофе.

– Два кофе, – сказал я Ксении, повернулся к Гусько. – Слабый, средний, крепкий?

– Крепкий, – ответил он. – С сахаром!.. И чашку побольше, побольше!

Она ушла, Гусько проводил ее одобрительным взглядом.

– Ладная девка, – заметил он. – Домашняя. Майор, не меньше?

– Больше, – ответил я.

– А там, за бугром, какое у нее звание?

Я усмехнулся:

– Пока неведомо. Даже Сигуранцев не знает. Но такую возможность учитываем. Никому нельзя доверять в этом мире. Даже себе, как говорил один депутат, застирывая свои брюки.

– У нас это рассказывают о членах правительства, – ответил он сварливо.

Ксения вошла с большим подносом в руках, бутерброды горкой, две чашки, горячий пар, коричневая поверхность скрыта под толстым слоем пены кремового оттенка. Гусько вскинул брови.

– Какая чашка моя?

– Я тоже пью из большой, – ответил я любезно, – и тоже крепкий. С сахаром. Как видите, у правительства с оппозицией бывает что-то общее.

– Пока только это, – ответил он коротко, хотя и с любезной улыбкой. Разминка заканчивалась, а кофе не помеха разграничению позиций. – Да и кофе раньше покупали, помню, получше.

– А мы демократы, – ответил я так же любезно. – Пьем такой же кофе, что и народ. Терен Маркович, я подготавливаю предложение по смягчению закона о продаже земли в частную собственность. Хочу объяснить свою позицию вам, как лидеру самой крупной оппозиционной партии, чтобы в какой-то мере заручиться вашей поддержкой…

Он покачал головой:

– Простите, господин президент, что прерываю, я просто ценю ваше время. Ответ один: нет.

– В чем именно?

– Наша партия категорически против любой продажи земли иностранцам.

– А если не иностранцам?

– Тогда нужно выработать целый ряд условий. Дли-и-и-нный! Ведь под липовой личиной простых русских мужичков Запад может скупить наши самые плодородные земли, чтобы устроить свалку радиоактивных отходов! Или вообще свалки, во что уже превращают Россию. Во всяком случае, нечего и надеяться, что ваше предложение пройдет в Госдуме на ближайшей сессии. Или даже на следующей.

Я сказал невесело:

– Нам нужны деньги, Терен Маркович. Очень нужны. На те же социальные нужды, о которых так ратуете. А цены на нефть, по прогнозам, снова упадут, у нас в бюджете сразу образуется дыра…

– Страна дороже, – отрезал он неумолимо.

Я чувствовал бессилие, едва выговорил:

– Помните, когда начиналась перестройка, все паниковали, что Запад вот так прямо ринется к нам и скупит все заводы и фабрики, все производство?.. Какие только законы спешно готовили, чтобы ограничить деятельность иностранцев! Но те так и не пришли вовсе. То же самое и здесь… Ну кому нужна наша земля?

– Нужна, – ответил он упрямо. – За это шли войны. А сейчас эти земли отдать без войны? Тверже надо быть, Дмитрий Дмитриевич. Тверже.

Я развел руками, в полированной поверхности отражаются еще две, я казался себе четвероруким, только та половина меня темнее, свет и тень, добро и зло, но, к счастью, наверху та, что светлая.

– Спасибо, – ответил я с неловкостью. – Я должен чувствовать себя благодарным, ибо ваша партия постоянно выступает за укрепление власти, то есть моей власти, однако…

Он нахмурился, глаза из-под толстых мясистых глаз смотрели с неодобрением.

– Можете не договаривать, господин президент. Мы – государственники, а поддерживаем не вас лично, а власть.

– Если бы просто поддерживали, – возразил я. – Вы ее обетониваете, ожелезниваете, очугуниваете. Уже и не власть, а памятник! Египетская пирамида, на которую и смотреть-то страшно. ЧК у вас предусмотрена?

Он усмехнулся, но глаза оставались серьезными.

– Вам, господин президент, мы постараемся дать возможность убежать за границу.

Он не добавил, что там мне и моим прихвостням и место, мол, там мои настоящие хозяева, но глаза говорили яснее слов. Я кивнул, поколебавшись, сказал тяжело:

– Пожалуй, мне придется раскрыть для вас одну серьезную государственную тайну…

Он прямо посмотрел мне в глаза.

– Господин президент, вы же сами назвали меня государственником. Для меня интересы государства выше, чем собственная жизнь.

– Хорошо, – ответил я. – Так вот, я принял тяжелое и нелегкое решение… укрепить власть. Не полумерами, как предлагаете вы и ваша партия, а… словом, Терен Маркович, очень круто. Ибо, сами понимаете, полумеры вызовут ответный толчок, а нам бы не рассыпаться! Я с трудом и неохотой признал, что Россию ныне спасет авторитарность. На нынешнем этапе! Потом, надеюсь, все же вольемся в семью братских европейских народов, как страна демократическая и с общечеловеческими принципами.

Его глаза расширились, набрякшие веки приподнялись, открывая заблестевшие глаза.

– Если вы шутите… – заговорил он внезапно охрипшим голосом.

– Увы, – сказал я горько. – Увы.

– И какие меры вы собираетесь?.. В чем это выльется? Простите, но я что-то с трудом верю.

Я указал на бутерброды:

– Вы кушайте, не отравлены. Я сам себе с трудом верю, просто у меня нет другого выхода. Ситуация чрезвычайная, а в чрезвычайных приходится принимать чрезвычайные меры. И нарушать какие-то вообще-то правильные и хорошие законы… Кое-что я уже набросал, кое-что подскажете вы с вашим огромным опытом. Думаете, я так уж и продумал все детали государственного, по сути, переворота?.. Увы, я ведь выразитель воли народа, а значит – такой же мягкий и спустярукавный. Главное, что сейчас характеризует Россию, – отсутствие воли. Как политической, так и… вообще. Безвольность абсолютнейшая!..

Гусько горько усмехнулся:

– Дмитрий Дмитриевич, вы шутите? Да сейчас и такого слова не знают. Я хорошо помню детство, когда все было посвящено воспитанию воли. Сперва воли, а уж потом всех других качеств! О воспитании воли писались книги, снимались фильмы. О силе воли пели песни, а ее слабость считалась самым худшим качеством человека. Не отсутствие, а просто слабость. В моде были люди с железной волей, стальной волей, несгибаемой, несокрушимой!.. «Как закалялась сталь» еще помните? Но тогда наша страна двигалась на всех парах в светлое будущее. Нет-нет, в самом деле двигалась, это было еще при Сталине, тогда еще верили и строили вполне искренне. Потом только говорили, что двигаются, хотя уже топтались на месте.

– А то и пятились, – согласился я. – Я просмотрел выступление замминистра МВД у вас в Госдуме по поводу реформы правонарушений. И дискуссию, что за ним последовала… Что-то не понял ваших депутатов. Я сам, увы, демократ, но, простите, нельзя же до такой степени… Зам министра говорил о новых охранных системах, что позволяют вовремя подать сигнал в милицию, и тут же прибудет бригада быстрого реагирования на скоростных автомобилях. Представитель оборонного завода, что раньше выпускал сверхтяжелые танки, а сейчас клепает кастрюли, предложил особо прочную дверь, которую не взломать… почти не взломать обычными методами. Она и толстая, как лобовая броня танка, и замок из десяти штырей, и открывается только хозяину квартиры, как раньше показывали только в фантастических фильмах… А вот эта милая женщина, директор заповедника особо крупных собак, расписывала прелести этих сторожей, верных, преданных, надежных, что сумеют защитить хозяина и дома, и даже на прогулке…

Гусько сказал с удовольствием:

– А что? Я собак люблю. Жаль, не везде с ними пускают.

Я кивнул:

– Собаки, сверхпрочные двери и хитроумные замки, установка на охрану в милиции, еще советы вот того эксперта, который рассказывал, куда прятать деньги, ибо воры все равно взламывают и самые хитроумные замки и успевают обчистить до прибытия милиции, хоть сигнализация и сработает… Люди, что вы говорите? Ведь вы – депутаты, избранники! Я слышу со всех сторон, что хозяин квартиры сам виноват, что не установил сверхпрочные двери, замки, не поставил на сигнализацию, разболтал, что у него крупные деньги лежат в шкафу между стопками белья… виноват, что ходит гулять поздно, что отпускает дочь одну в школу… Люди, да хоть один из вас сказал, что и преступник хоть в чем-то виноват?..

Он молчал, смотрел ошарашенно. Я сказал устало:

– Когда Чингисхан завоевал огромные пространства, все отметили, что купцы в завоеванных им странах, ставших огромной империей, стали ездить из конца в конец без охраны. Торговля сразу оживилась, стала рентабельной. И одинокая девушка могла пересечь ночью огромный город, и никто не смел ее обидеть. Так если это сделал даже дикий Чингисхан, почему не сделаем мы?

Гусько пробормотал:

– Так то Чингис… А у нас кишка тонка. Мы ж демократы, мать их! Страна у нас дерьмократья, только мы, коммунисты, все еще люди. Да еще националисты, но у них партия дохленькая, грызливая, склочная. Или уже нет?

Он смотрел хитро, я отрезал:

– Да, страна у нас демократья, мы живем по демократическим принципам! Но с головами на плечах. Думаю, если предложу резко ужесточить наказание, это встретит поддержку вашей партии?

Он сказал с энтузиазмом:

– Еще бы!.. А если еще и сразу стрелять на поражение, чтобы разгрузить суды, то вы станете просто… я даже не знаю!

Он шутил, но глаза стали острыми, цепкими, а мозг заработал, я видел по разогреву его камня, в турборежиме.

– Намереваюсь, – сказал я осторожно, – сегодня же выступить с беспрецедентным заявлением. Как и при неудаче со строительством коммунизма пришлось откатиться на старые позиции, так и с юриспруденцией… Придется признать, что реальность совсем не такова, какой рисуем сами себе. Снова поставим на первое место безопасность законопослушных граждан, на которых держится общество, а уж потом подумаем об удобствах преступников, которые это общество разрушают. Так что стрелять на поражение нельзя, вы понимаете, но когда это будет случаться, то к сотрудникам милиции претензий не будет. И так до тех пор, пока преступников не останутся единицы. Тогда снова будем арестовывать со всеми церемониями и поклонами, а сажать в камеры будем с исправными кондиционерами и на ресторанное питание.

Он сказал торопливо:

– Господин президент, я обещаю, что наша партия поддержит эту инициативу единогласно!.. И вообще, что-то вы мне начинаете нравиться…

– Отстань, противный, – ответил я. – Кстати, надо будет почистить и эти… ну, вы понимаете…

– Извращенцев, – он говорил с несвойственной для такого грузного человека поспешностью. – Да, полностью поддерживаем!

Я помедлил, сказал намекающе:

– Мне понадобится поддержка и в ряде других вопросов.

Он тоже помедлил, глаза сверлили меня, как алмазные буравчики сверлят железо, ответил после тяжелой паузы:

– Понимаю, по некоторым соображениям вы их пока не оглашаете. Могу заверить, что, если будут служить укреплению власти, поддержим.

– Укреплению России, – поправил я с неловкостью.

Он усмехнулся, поводил из стороны в сторону указательным пальцем:

– Нет, господин президент, так не пройдет. Под укреплением России можно понимать все, что угодно. Даже ее расчленение. А вот укрепление власти – это однозначно.

– Как это?

– Будет власть, будет и Россия.