Текст книги "Кузнечик сын кузнеца (рассказы) (СИ)"

Автор книги: Юрий Хвалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

– Вы знаете её? – догоняя яйцеголового, спросил Глеб.

– В первый раз вижу. – Парируя вопрос, ответил яйцеголовый. – Расслабьтесь, а то у вас вид злоумышленника.

– Послушайте? – Глеб сделал несколько глотков.

– Тихо. Фьють. – Свистнув, яйцеголовый достал из пакета колбасу. – Фью-фью-фью…

На свист из кустов, добродушно виляя хвостом, выбежала породистая собака, отличительным признаком которой служил домашний ошейник.

– Бродячая? – усмехнувшись, спросил Глеб.

– М-м-м… – яйцеголовый многозначительно промычал и развернул кулёк. – Бродит здесь по кустам в поисках дичи. А вместо дичи есть только «Докторская». Ну, ну… не торопись, – попросил яйцеголовый, теребя собаку по холке.

Слизав последний кусок колбасы, собака закрутила головой и инстинктивно, скорее, следуя своему охотничьему предназначению, чем, отдавая простой знак благодарности, взяла чей-то след. Пройдя несколько метров, она повернула голову и посмотрела на яйцеголового преданным взглядом, возможно, надеялась получить похвалу за чёткие действия.

– Пошли, пошли, пошли… – затараторил яйцеголовый, адресуя сказанные слова то ли собаке, то ли вконец растерявшемуся спутнику.

У Глеба в ходе сегодняшних событий закрались сомнительные нотки. Правильно ли он поступает, полагаясь на этого странного человека из зеркала.

«Развязка близка, – подумал Глеб. – Придётся подождать».

Он ещё раз посмотрел на яйцеголового, возможно, чтобы добавить чуть-чуть оптимизма и пожалел, потому что зеркальныйшёл с грустным лицом. В соседнем дворе парень бренчал на гитаре минорные аккорды, добавляя спутникам зелёную тоску.

На входе в ресторан, где яйцеголовый и Глеб оказались, следуя за собакой, висела табличка «обед» с двояким смыслом. Перерыв в пункте общественного питания, где постоянно что-то готовилось явление маловероятное, а само слово, указывающее на «обед», грубо нарушало права потребителей, потому что каждый вправе сам выбирать, что ему кушать и когда – чашечку кофе или котлеты «по-киевски».

Несуразность положения происшедшая в паузе, подвигла Глеба сыграть на опережение. Он перед носом у яйцеголового протиснулся в ресторан и был остановлен грозным швейцаром.

– М-м-м… – промычал швейцар. – Куда… назад… я…

– Что ты?! – возмутился яйцеголовый идущий следом.

– Сергей Николаевич! – швейцар виновато втянул голову. – Простите, но… я растерялся. По сценарию первым заходите вы, а потом уже Глеб.

– Идиот!! – закричал яйцеголовый. – Зачем ты повесил эту дурацкую табличку?

– Вы же сами сказали: «если подойду к обеду, вешай ограничение «обед»»…

– Я это говорил швейцару Николаю. А ты разве Николай?

– Нет. Я Василий – его брат…

– Сергей Николаевич, зачем же так кричать на подчинённого, – предупредил Глеб. – Придётся вам этот розыгрыш начинать сначала. Я, кажется, всё понял... Скажите, моя возлюбленная, Валентина, ваша дочь?

Яйцеголовый неохотным кивком согласился.

– Вы хозяин этого ресторана. Предприятие куда я сегодня устраивался тоже ведь ваше. С зеркалом вы тоже всё подстроили. – Глеб рассуждал, как высокий чин госбезопасности, не меньше. – Для визуального спецэффекта вы не пожалели больших денег. Так?

– Глеб, Глеб… м-м-м… подожди, давай пообедаем. – Взволновался яйцеголовый. – Я тебе всё объясню. Моя дочь, она… как вл юбится, начинает терять голову.

– Сергей Николаевич, давайте начнём с зеркала, – предложил Глеб.

– Хорошо, давай начнём… с зеркала. – Согласился яйцеголовый.

Они прошли в освящённый холл. От количества зеркал у Глеба разбегались глаза.

– Какое зеркало выбираешь? – спросил яйцеголовый.

– Это. – Указал Глеб.

Яйцеголовый сделал четыре прыжка и… с криком «опля» исчез в зеркале.

СОСЕД

Мы можем жить без друзей, но не без соседей.

Т. Фуллер

Эта история могла произойти в любой столице мира. Смотря кто главный герой. Если его имя Хулио – то это, конечно, Мадрид: реальная голубизна неба, бушующая коррида. Если его зовут Джордж – то это, естественно, Вашингтон: в основе афроамериканцы, вечно зелёный доллар. А если он Владимир. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы попасть пальцем в небо. Потому что этот Владимир будет жить наверняка в Москве: холодная река, уходящая в зимнее время. Правда, жить этот Владимир будет до тех пор, пока… не наступит естественный конец… этой соседской истории.

Соседи бывают двух типов: хорошие, – они, как родные (почти) всегда рядом, потому что в сущности своей одиноки. И соседи не очень. Правда, они мало чем отличаются от первых. Просто у них есть семья. А семья, как все знают, закрытая ячейка общества со своим уставом, который гласит: дружить можно, но лучше на расстоянии. О плохих соседей, которые держат за пазухой камень или ходят с кукишем в кармане эта история умалчивает.

Владимир, внештатный журналист различных изданий, недавно отметивший сорокалетие, являлся соседом Якова, обладающего даром стихосложения. Квартира была коммунальная. Если смотреть на неё через призму бытовых удобств: кухни, туалета и ванной, но с особым статусом, потому что, находясь в историческом здании, охранялась государством. Что касается их отношений, то они не замыкались на личных квадратных метрах, а наоборот, как часто бывает у ровесников, их интересы переплетались. Для Владимира и Якова свободное время являлось понятием растяжимым: если на кухню, то вдвоём, затем партия в шахматы, размеренно выкуренные сигареты, спор о политике и литературе, но в определённых рамках. Даже в любовных делах у них не было противоречий; женщина, утверждали они, обязана быть счастливой. И неважно кто она по статусу: официантка, бортпроводница или инженер-конструктор. Женщина обязана быть счастливой! Но, утверждали они, без брачных обязательств.

И вот, как часто бывает в таких историях, друг другу за партией в шахматы…

– Женюсь… – сказал Яков и сделал ход конём.

– Как. Так?! – вскрикнул Владимир, пытаясь контратаковать.

– Ты не представляешь, какая эта тонкая натура, – кажется, Яков для себя уже всё решил. – Она…

– Яша, а-а-а, как же наша дружба? – спросил Владимир.

– Володя, но я не мог её оставить в таком положении... – Яков двинул ладью. – Шах!

– Что, что? Она беременная… я так и знал. – Владимир закрылся слоном. – Мог бы у меня спросить совета.

– Всё получилось как-то нежданно-негаданно, – переходи, попросил Яков, а то я съем.

– Я не представляю, как мы будем теперь сосуществовать, – Владимир задумался. – Ты… она… я. Уговори её сделать аборт.

Затем с обеих сторон последовали быстрые ходы, словно они играли блицтурнир.

– М-м-м, это не возможно.

– Ну почему?

– Ребёнок не от меня.

– Я так и знал. Скажи: она еврейка?

– М-м-м, даже не знаю.

– Не хочешь говорить, значит…

– Ну, причём тут еврейка не еврейка. Она простой психолог.

– А-а-а, тогда мне всё ясно. Поздравляю, тебя банально охмурили.

– Что я конь, чтобы меня охмурять, – Яков показал Владимиру деревянного коня. – Володя, извини, тебе шах и мат.

– Спасибо, за всё тебе, Яша… большое спасибо, – Владимир положил на доску своего короля и на его глазах выступили слёзы.

Полдня Владимир молчал, словно набрал в рот воды. Нужно было вечером сдавать в редакцию очерк, но работа не клеилась. В голову вторгались нехорошие мысли, которые Владимир пытался игнорировать, но они были слишком настойчивы. И ему пришлось в конце концов на чём-то остановиться. Потому что вместо одной нехорошей мысли, лезла другая более нехорошая, которая в свою очередь уступала место совсем нехорошей.

«Во-первых, расстроить свадьбу. Во-вторых, избавиться от этой тонкой натуры. Лучше наоборот. Избавиться от этой тонкой натуры. А свадьба расстроиться сама по себе».

Владимир уже намеревался хлопнуть дверью, чтобы обозначить свой уход, но Яков его опередил, потому что случайно выронил книгу поэта Маяковского. Владимир обернулся и, ожидая необходимое объяснение, посмотрел на Якова.

– Ты в редакцию?

– Да.

– С новым очерком?

– Да.

– М-м-м, вечером…

– Что?

– М-м-м, ты не против… если вечером она придёт?

«Зачем он спрашивает, когда уже всё решил? Я её ненавижу, ты слышишь?!»

– Я буду поздно.

– Она останется у меня.

– Тогда я поеду к Зое. А там Света, ты её знаешь, она будет спрашивать о тебе.

– Я сам ей всё скажу.

– Тогда я ушёл. Пока.

В ожидание троллейбуса Владимир, нервничая, курил уже вторую сигарету. В горле першило. Во-первых, он боялся опоздать. Во-вторых, очерк, который он вёз на суд редактору, был, как говорится, без изюминки. Редактор это сразу почувствует и сделает вывод: нет достаточной глубины. Поэтому в лучшем случае заставит переделать, – от начала и до конца. В худшем – укажет на дверь.

– Мужчина вы едите?

– Что? М-м-м. Куда...

– В троллейбусе...

– Да.

– Тогда разрешите.

– А-а-а…

– Проходим. Проходим.

– Вы будите садиться?

Владимир сел, достал очерк и, находясь под воздействием скверного настроения, стал вставлять уже в готовый, напечатанный текст, между строк, корявые изменения.

«Хуже всё равно не будет», – размышлял он.

В редакции, как обычно, было многолюдно. Претенденты на гонорар сидели, молча, в прихожей. Каждый вход-выход к редактору нагнетал напряжённость, так как получивший протекцию (это было видно по лицу) уменьшал шансы на успех других претендентов, потому что фонды были, естественно, урезаны. Процессом допуска к телу редактора управляла несимпатичная секретарша. В прихожую Владимир вошёл незаметно, словно это не выдающееся поведение могло что-то изменить.

– Где вы ходите? – спросила секретарша.

– Я? – спросил Владимир и указал на себя пальцем.

– Вы. Вы. Хулио Джорджевич вас давно ждёт.

– Но я ведь не опоздал?

– Господа не волнуйтесь он быстро.

– Пожалуйста. Пожалуйста. Пусть проходит.

– Проходите.

««Быстро». Значит всё уже решено», – подумал Владимир и вошёл в кабинет.

– Написали? – спросил редактор.

– Да. Вот. Пожалуйста, – у Владимира от волнения дрожали руки. – Где синей ручкой написано.

– Какой же у вас корявый почерк, – редактор принялся читать. – Так… так. Так! Так!! Неплохо. А это кто написал?

– В смысле?

– Печатный текст.

– А-а-а, тоже я.

– Тоже вы. И как мне теперь быть?

– В смысле?

– Ну что вы заладили?! В смысле, в смысле. Какой текст мне выбрать для печати: первый или второй?

– Так вы берёте?

– Беру. Не беру. Не знаю пока…

– А что если оба?

– Нет, не получиться. Фонды урезали. Два будет сложно пропихнуть. Поэтому сами понимаете. Я вынужден…

– Отказать?

– Да. Нет. Уж слишком хорошо написано. Я подумаю: если что, кину монетку. Орёл или решка… Куда же вы?

– Так вы же сказали, что будите думать.

– Думать… А деньги вам разве не нужны?

– От аванса я бы не отказался.

– Как раз аванс я вам и готов выплатить. Вот здесь распишитесь.

По пути домой, чтобы обдумать дальнейшие шаги, Владимир зашёл в рюмочную.

«Заодно и отмечу», – подумал он.

– Сто пятьдесят «Столичной», – Владимир окинул взглядом пустой зал. – Два бутерброда и сок.

– Какой сок? – спросил бармен.

– Давайте томатный.

Пока Владимир управлялся с джентльменскимнабором. Из подсобного помещения вышла полная цветочница с корзиной.

– Свежие хризантемы, – пропела она. – Покупаем…

Так как покупатель в зале был один, то она, раскачиваясь, как старая утка, направилась к его столику. Бармен включил лёгкую музыку. Возможно, цветочница была его родственница со стороны отца, и он помогал ей сбывать цветы. Владимир незаметно пересел лицом к стене; хризантемы в его планы не входили.

– Я могу вас поздравить, – сказала цветочница.

Владимир словно не слышал её распевную речь.

– Обычно вы заказывали сто. А сейчас вы взяли сто пятьдесят, – не унималась она. – Значит, есть повод…

– Повод есть всегда. – Владимир причислял себя к интеллигентам, поэтому, вернувшись на старое место, он взглянул на цветочницу. – Я писатель, сегодня получил гонорар, правда, небольшой но…

– Сейчас все писатели. Пишут и пишут. Я вот тоже пишу сестре в Сан-Франциско, – вставила она.

– Вы разрешите?

– Конечно, выпейте.

– Может, вы мне составите компанию? – спросил Владимир.

– Нет. Нет, – цветочница посмотрела на бармена. – Мне ещё работать…

– Ваши цветы… продайте.

– Извините, но они стоят дороговато.

– Ну и пусть. Один раз живём.

Владимир – человек настроения – купил цветы. Значит, одна женщина (цветочница) уже им осчастливлена. Владимир подумал о Яшиной подруге.

«Осчастливить её? Доставить удовольствие другу».

У подъезда своего дома Владимир наткнулся на целующуюся молодежь. Рядом с ними дворник, в роли соглядатая, вхолостую орудовал метлой. Чуть в стороне громоздилась чья-то мебель.

«Свадьба. Уборка. Новоселье».

Судя по мебели, её везли за город.

На лестничной площадке Владимир уловил запах приготовленного ужина. Открыв входную дверь, он принюхался.

«Жареное мясо», – подумал он и прошёл в свою комнату, которая из-за особых отношений с соседом не запиралась. В комнате убиралась незнакомая женщина, одетая по-домашнему; её пышные формы бросались в глаза.

«Да. Какая тонкая натура», – вспоминая слова Якова, подумал Владимир.

– Кто вы?! – удивилась она.

– Я! Владимир. А вы здесь что делаете?

– А-а-а, тот самый сосед… Я, между прочим, убираюсь, – как ни в чём не бывало, заявила она.

– Но я вас об этом не просил, – опуская букет, удивился он.

– А меня просить не нужно, когда я вижу свинство, я...

– М-м-м, подождите, вы… его…

– Да, я его женщина… Элеонора!

– Но его комната там…конечно, мы соседи, но…

– А я там уже была.

– Хорошо. Позовите его, я хочу вам что-то сказать.

– Его нет.

– Как нет? А где же он?

– В командировке…

– В командировке? Но он мне ничего не говорил.

– Я его просила не говорить…

– А-а-а, м-м-м, вот… тогда цветы. Возьмите... Поздравляю…

– Простите, но с чем?

– Как… я… думал… ваше решение…

– Ах, свадьба. Да. Мы так решили. Давайте ужинать, мойте руки и...

– Спасибо, но я не хочу.

– Послушайте, хватит ломаться. Его приглашает беременная женщина, к тому же еврейка, а он, видите ли, не хочет.

В дверь позвонили.

– Это наверно Яша, я открою! – Владимир кинулся к двери.

– Могли бы не открывать, – Элеонора направилась в кухню. – Он в командировке.

На пороге с букетом хризантем стоял возбуждённый сосед.

– На кого ты похож? – спросил Владимир.

Яков приложил к губам палец, словно слова могли помешать прийти в прежнее, нормальное состояние.

– Володя, что мне делать? – Яков осторожно прикрыл за собой дверь. – Тише. Она всё-таки в положении… Я навёл справки и…

– Я это уже где-то слышал.

– Это мой ребёнок. Ты понимаешь? Я уже не хочу… жениться. К тому же она чистокровная еврейка. Ах, как меня развели. Помоги мне…

– Владимир, ну, сколько можно ждать? – спросила Элеонора.

У писателей особый склад ума. Осуществить творческий замысел иногда помогает фантазия, которая падает, как снег на голову.

– Так. Ты Яшин брат близнец. Алексей. Ясно? Следи за моей интонацией, будешь мне подыгрывать.

Яков одобрительно кивнул и глупо улыбнулся.

– Изобрази косоглазие, – попросил Владимир. – Да, иди, иди уже… поздравляй её…

– Куда пройти? – громко спросил Яков.

– Алексей, она в кухне, – сказал Владимир. – Элеонора, брат Якова приехал из деревни… тракторист. Встречай же! Встречай его…

– Кто это?! – всматриваясь в Якова, спросила Элеонора.

– Это Алексей, родной брат Якова. Близнец. Вот приехал поздравить, – Владимир говорил невозмутимым тоном. – Правда, одно лицо?

– Правда, – принимая букет, согласилась Элеонора. – А что у вас с глазами?

– Косоглазие… дефект детства, – пояснил Яков. – А где Яков, где мой любимый брат? Я хочу отметить эту встречу…

– А разве Яков выпивает? – удивилась Элеонора и плюхнулась на стул.

– Ещё как… – вставил Владимир.

– Нельзя сказать: чтобы часто, – успокоил Яков. – Но бывает… для понимания рифм настоящие поэты вынуждены уходить в запой.

– Плохая наследственность… – констатировала Элеонора. – Ваш отец, кажется, умер от водки…

– Нет. Его расстреляли, – чтобы не прыснуть Владимир отвернулся.

– Кто его расстрелял?! – воскликнул Яков.

– Как кто? Израильтяне… – выдал Владимир. – Он был махровым антисемитом… и его на границе с Палестиной за пропаганду…

У Элеоноры на глазах появились слёзы. Она закрыла лицо руками и всхлипнула. Яков посмотрел на соседа и покрутил пальцем у виска. Владимир торжествовал.

– Сука!! – закричала Элеонора. – Передайте этому алкоголику, что я не беременная. Мне нужна была его историческая комната, потому что!..

Элеонора к ужасу слушателей прикрыла рот рукой.

– Что?! – воскликнул Яков.

– Сейчас передадим, – спокойно сказал Владимир. – Яков скорей всего у Светланы. Дайте мне телефон…

– Где, Где? – переспросил Яков.

– А-а-а!! Он у любовницы! – возопила Элеонора. – У этого дурака в комнате зарыт клад, а он с любовницей прохлаждается. Пустите меня! Я буду кричать… Все мужики сволочи!!

Соседская история закончилась тем, что Элеонора одетая по-домашнему убежала прочь и больше не возвращалась.

На дружеском столе давным-давно остыл никем нетронутый ужин.

ТВОРЧЕСКАЯ НАТУРА

Картины не должны быть слишком живописны.

Р. Эмерсон

Из припаркованного авто, с некоторой надменностью, свойственной творческим натурам, вылезла дама. Некая спонтанность в её движениях, возникла из-за лежащей на заднем сиденье картины, которая была фактически продана.

«Поэтому стоящие вещи желательно брать с собой», – примерно так рассуждала она.

Ещё утром картина не представляла никакой художественной ценности, а уже в полдень за неё предложили кругленькуюсумму. Для дамы это была первая сделка, поэтому ни непогода, ни вес картины её не смущали.

«А если оставить здесь, мало ли что может приключиться?»

Её рассудительности можно было только позавидовать.

Тем белее семейная пара, спешащая мимо, специально притормозила, чтобы оказать поддержку: «картина действительно стоящая». Надо брать. Художественное произведение становиться значимым только тогда, когда к нему прилагается кассовый чек.

Взяв картину подмышку и прячась под зонтом, дама направилась к японскому ресторанчику.

Прозвенел гонг и в дверь, вежливо распахнутую самураем, она вошла с чувством определённой самонадеянности, так как столик был заранее зарезервирован. В мерзкую погоду, когда сыплет снег вперемежку с дождём, японский ресторанчик то место, где можно, например, помечтать о будущем. Тем более, когда оно так чётко начинает вырисовываться, теми красками, которым во всякое время отдавалось предпочтение. Дама выбирала светлые тона. И, несмотря на хмурую осень, картина для неё получалась ясная – надо действовать. Она отряхнула мокрый зонт и на русские слова самурая: «курящий зал или не курящий?» предпочла «курящий».

В зале она направилась к молодому человеку, который в сравнении с другими посетителями, на вид выглядел недовольным. Именно сейчас, когда у него лопалось терпение, он ни под каким видом не согласился бы пойти на мировую.

– Вениамин, извини. Задержалась.– Прислонив к стулу картину, дама сняла пальто и улыбнулась. – Догадайся почему?

– Пробки, шопинг, подруги… – вешая пальто на плечики, сказал наобум Вениамин. – Эльвира, неужели виновата твоя девичья память?

– А вот и нет. – Не замечая иронии, Эльвира достала сигарету. – Ну не дуйся. Меня задержали переговоры с клиентом, который предложил… Ну, продолжай…

– Предложил тебе покурить! Поэтому ты пришла сюда с картиной и с сигаретой. – Вениамин был просто раздосадован. – Я битый час жду тебя здесь в прокуренном зале, чтобы насладиться дымом ещё одной сигареты.

Их голоса постепенно возвышались, до тех тембров, когда посторонние начинают крутить головами в поясках пары, которая выясняет отношения. Но увидев ценную картину, многие догадались: «ничего интересного», идёт обыкновенный торг.

– Мой муж всегда ограничивал меня. Теперь вот ты. – После затяжки Эльвира струйкой выпустила дым. – А, между прочим, картину, которую ты видишь ни в первый раз, сегодня купили. Правда, клиент внёс изменение в цветовую гамму. Ну, это пустяк, главное продать. Правда?

– Поздравляю! – Пристав из-за стола, Вениамин чмокнул Эльвиру в щёку. – Дорогая, ты же знаешь, как я не люблю ждать. Если бы догонять, то куда не шло. Но ждать…

– Мы ждать больше не будем. Ты наверно не расслышал, что я сказала? М-м-м. Я сказала: мой муж всегда ограничивал меня. В прошедшем времени. Понимаешь?

– Да. Да. Конечно, понимаю. – Сияющий Вениамин закивал головой. – Наконец-то ты решилась уйти от этого похотливого злодея. Наконец-то я дождался!

– Почему ж злодея? – Эльвира о чём-то задумалась. – Просто в плане творчества он менее перспективен, чем ты.

– Но ты же мне жаловалась. – Вениамин перешёл на шёпот. – Что у него на первых местах только секс, а уже потом акварельки. А искусство…

– Искусство и секс две великие противоположности. – Эльвира улыбнулась. – Так?

– М-м-м. – Вениамин развел руками. – Иногда противоположности сходятся.

К их столику подошла маленькая японка и тихим голоском пропищала: «Можно ли нести заказ?»

– Пожалуйста, упакуйте суши с собой и неплохо бы упаковать картину, а то все на неё пялятся. Вам всё ясно? – спросил Вениамин, потому что был не уверен, что до японки доходит смысл сказанных слов и, словно ожидая поддержки от Эльвиры, добавил: – Ну что, поехали к тебе?

– Прям щас? – Эльвира растерялась.

– А чего тянуть. Скажешь ему «прощай». Соберёшь вещи и… фьють.

– Что фьють из своей квартиры? – Эльвира ловко свистнула. – Потом нужно найти правильные слова, чтоб без обид расстаться. Полюбовно. Творческие натуры вспыльчивы, как бы чего не вышло…

– У меня есть книжка в диалогах, как расставались великие творческие натуры. – Вениамин ласково посмотрел на Эльвиру. – С чего начинали, что говорили и т. д. и т. п. Главное вначале обозначить глобальную трагедию, а уже потом, между прочим, перейти к своей – бытовой. Я еду с тобой и жду сигнала. Ты разыгрываешь спектакль и… трампампам.

***

Муж Эльвиры – Герман Леонардович – был человеком настроения, безусловно, хорошего, потому что пропагандировал позитив, как лучшее средство от всех болезней, которыми напичкан этот неправедный мир. Несущуюся со всех эфиров чернухуон пропускал мимо ушей. Прессой не интересовался. Если речь заходила о книгах, отдавал предпочтение образовательной литературе. В общении с окружающими людьми, двадцати трёх летний акварелист Герман Леонардович, был вежлив и рассудителен. Что касается отчества так рано приклеившееся к молодому человеку, то виноваты соседи, так сказать, возвысили – за честь и достоинство.

– Герман, вы видели? – спрашивала на первых парах соседка, когда Герман Леонардович был просто Германом. – Пьяный мерзавец за рулём задавил сразу пятерых.

– Нет. – Отнекивался он и тихо так добавлял: – Вот вы, Прасковья Ядвиговна, я просто убежден, никогда не сядете за руль в пьяном виде.

– Конечно, не сяду, у меня и прав-то нет.

– Ваш муж не сядет. Сын тоже не сядет. Хотя, как говорят, от тюрьмы и от сумы не зарекайся.

– Ой, что вы такое говорите, Герман Леонардович? – соседку прошибла слеза. – Боже упаси!

– Нужно пример брать только с хороших людей, а ни с каких-то там выродков. – Почувствовав руку Германа Леонардовича на своей талии, соседка приободрилась. – Давайте встанем у морга, постоим полчасика и посмотрим. Там конвейер горя, покойник за покойником. С ума можно сойти. А если встать у родильного дома. Там жизнь рождается каждую минуту! И все счастливы! И ты счастлив со всеми.

– Спасибо вам Герман Леонардович!

– За что?

– Спасибо за всё…

Эльвира входила в собственную квартиру с чувством обостренного самосознания, примерно так же, как 1812 году Наполеон входил в Москву, правда, с небольшой разницей: завоеватель свой план воплотил в жизнь, Эльвира только готовилась. Её муж в это время поливал фиалки и не о чём, естественно, не догадывался. Но после первых сказанных Эльвирой фраз стало ясно, семейная идиллия дала трещину.

– Дорогой, ты представляешь, случилась катастрофа! На штат Массачусетс налетело торнадо. – Для мужа это был нехороший знак, так как Эльвира была к чужим трагедиям равнодушна. – Дома затоплены! Машины кувыркаются, как игрушечные. Тысячи погибших!

– Дорогая, такое происходит каждый день. Люди не могут жить вечно. – Герман Леонардович помог жене раздеться, а картину поставил в угол. – Смысл жизни вовремя освободить место другому человеку, как в трамвае, а если этого не делать начнется давка. Потом любая трагедия обостряет вкус к жизни, заставляет ценить каждую минутку. Если человек любит в последний раз, представляешь, как он будет любить? Страсть доведённая до предела!

– Я всегда догадывалась, что живу с равнодушным сухарём. Тебя не волнует боль окружающих. – Муж к сказанному был действительно равнодушен, словно заранее проглотил успокоительную пилюлю и жена, следуя своему плану, добавила: – Поэтому я решила от тебя уйти!

– Уйти! Но к кому? – Герман Леонардович хотел спросить «почему?», но любопытство оказалось сильнее.

– К Вениамину… – Эльвира не хотела раскрывать карты, но слово, будто воробей вылетело самопроизвольно.

– Ну что ж. Не самый плохой выбор. – Герман Леонардович говорил так, словно речь шла о соседке. – Его картины пользуются спросом. В художественном окружении он популярен. Так что…

– А я тебе говорила, помнишь? Мода на абстракционизм не за горами, поэтому пренебрегать глупо. А ты упёрся в свои акварельки. И что из этого получилось?

– Сегодня пять моих акварелек купили, плюс ещё пять заказали. – Чтобы повлиять на ход событий Герман Леонардович добавил: – Не буду хвастаться, но у меня есть ещё один проект.

– Кстати, мою картину…. – на стоящую в углу живопись Эльвира взглянула, как на чужого ребёнка. – Сегодня тоже купили.

– Есть повод вместе поужинать.

– Нет. Нет. Ни сейчас. Меня ждут. Я же ухожу.

– Куда же ты пойдёшь из собственного дома? – Герман Леонардович приблизился к Эльвире. – Это мне нужно собирать манатки.

– Ты это сделаешь потом...

– Нет, я ухожу, потому что здесь каждая вещь говорит о тебе.

«Вот и поговорили без затей», – подумала Эльвира. – Вот и расстались».

Разве такой должен быть разрыв у молоденькой пары? Где сцены ревности? Наконец, где мордобой. Где слёзы и где битьё посуды, укусы и царапанья лица? Полное разочарование. Чепуха. Словно режиссёру, схоронившегося за гардиной мало заплатили. И он на скорую руку начиркал для Германа и Эльвиры банальный сюжет, глупые диалоги, которые произносят актёры из массовки.

***

Когда к жилому дому подъезжает скорая медицинская помощь, у жильцов праздно гуляющих или смотрящих в окна мысль о плохом здоровье возникает само собой. То там кольнёт, то здесь. Правда? Рано или поздно, это случается с каждым. И если машина с красным крестом проезжает мимо, это ещё не повод радоваться. Она может вернуться, потому что просто перепутала адрес.

Когда из скоройвышла красивая женщина, Вениамин сидел в машине Эльвиры и докуривал дамскую сигарету. Таким вредным способом, он пытался воздействовать на разгулявшиеся нервишки.

«Докторша, – подумал Вениамин. – Почему тогда без белого халата?»

Вениамин не успел опомниться, как женщина оказалась у егомашины и, постучав в боковое стекло, что-то спросила сопровождающего её, по всей видимости, врача, так как к накинутому на плечи белому халату прилагался докторский саквояж.

Вениамин опустил стекло и услышал фразу.

– …её машина, – подтвердил врач.

– Ты зачем здесь сидишь? – спросила женщина.

– М-м-м…простите… что? – удивился Вениамин.

– Ты зачем сел в эту машину? – Не унималась женщина. – А-а-а?

– М-м-м… я… – в женщине Вениамин узнал депутата Государственной Думы, поэтому кроме мычания на ум ничего не приходило.

– Иди за мной! – направляясь к подъезду, приказала депутатка.

– Пойдёмте, пойдёмте... – уговаривал врач. – У Светланы Анатольевны нервный срыв. Если ей перечить начнётся такое…

Погрузившись в думы, Вениамин брёл следом. Он мог начхать на депутатку и показать своё «я», но зная крутой нрав Эльвиреной мамы, а это была именно она, художник абстракционист решил не связываться, во всяком случае, пока, когда его роль ещё не определена.

Услышав голоса, Вениамин очнулся и увидел странную сцену, происходящую на лестничной площадке.

Герман Леонардович с чемоданом в руке немного смущённый, молча, заходит в квартиру, словно возвращается из командировки. В дверном проёме с ужасным лицом, словно испугавшись разоблачения, его встречает жена Эльвира.

«Что, там где-то прячется любовник? – подумал Вениамин. – А как же я?»

– Быстро заходите! – приказала Светлана Анатольевна.

– Мама! – закричала Эльвира.

– На! – Светлана Анатольевна размахнулась и врезала дочери по щеке.

– За что?! – У Эльвиры брызнули слёзы. – Ухм-хм-у.

– Что ж ты мне нервы-то мотаешь, дочка? У меня в Думе заседания. Я всё бросаю и, как дура, мчусь сюда, чтоб увидеть сцену разлуки.

– У Светланы Анатольевны нервный срыв ей нельзя перечить. – Герману Леонардовичу своё беспокойство врач пытался донести шёпотом. – А то начнётся такое…

– Ты это всё замутила? – смотря на дочь, спросила Светлана Анатольевна. – Только не ври мне!

– Дело в том, – начал Герман Леонардович. – Эльвира такая творческая натура, что эмоции ей…

– На! – Светлана Анатольевна размахнулась и врезала зятю пощечину.

– Вот и до меня дело дошло, – сказал Герман Леонардович.

Эти слова дошли и до Вениамина, и он, прихватив щёку, припомнил, что когда-то целуя депутатке ручку, поймал себя на мысли, что такая рука с деловой хваткойне даст маху. Рядом в ухо Вениамина лилась тихая речь врача.

– У Светланы Анатольевны нервный срыв ей нельзя перечить. А то начнётся такое…

– Ты Вениамин? – спросила Светлана Анатольевна, приближаясь. – Меня не надо бояться…

– Мама! – крикнула Эльвира. – У меня с ним ничего не было.

– М-м-м… – пытаясь растянуть дистанцию, Вениамин отступал. – Я здесь совершенно не причём…

– На!! – пощёчины получились на загляденье, потому что депутатка выстрела дуплетом, с двух рук.

– Ах, как… – Вениамин почувствовал лёгкость, словно камень свалился с души. – Хорошо…

Прозвенел звонок. Так как дверь была не заперта, в неё осторожно вошли.

– Вам что здесь нужно? – спросила Светлана Анатольевна у вошедшего мужчины.

– Здравствуйте, – сказал мужчина приглушённым голосом, но увидев стоящую в углу картину, сразу приободрился, попав в нужный для себя тон. – Я пришёл за картиной. Эльвирочка ничего менять не надо. Моя жена сказала, что художник всегда прав. Пожалуйста, вот деньги.

– Сколько здесь? – спросила Светлана Анатольевна.

– Мама!

– Молчи!

– Как и договаривались, – сказал мужчина. – Пятьдесят тысяч рублей.

– Даю девяносто. – Светлана Анатольевна взглянула на картину. – У меня на даче для неё есть отличное место.

– Уступите за сто, – попросил мужчина. – Ради жены. Она беременная. Пожалуйста, у меня больше нет денег.

– Муж покупает жене картину. Она беременная. – Светлана Анатольевна пустилась в рассуждения. – Дома художников, как собак не резанных. Полно картин, и не одной беременной.