Текст книги "Кудеяров стан"

Автор книги: Юрий Александров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА XXI. ГОРДИТЬСЯ НАДО!

Уха получилась на славу. Щуку изжарили, обложили вокруг зарумянившимися картофелинами, и она долго ещё шипела на угольках догоревшего костра, разинув страшную пасть, словно угрожая своим погубителям.

Долго пришлось ждать Дмитрия Павловича. Деда, правда, это не волновало; уха истомилась на горячем костре и ещё вкуснее стала.

Наконец зашуршали и задвигались верхушки кустов орешника на узкой тропинке. Мелькнули спицы и руль велосипеда.

– Опаздываете, Павлович! – крикнул дед. – К трем обещались быть, а уже к шести…

Но из зелени орешника глянуло молодое розовощекое лицо. Ведя за руль новенький велосипед, показалась девушка. Оживленная, чуть курносенькая, в синих спортивных брюках, в синей блузке и в красной косынке на голове. Она, видимо, очень торопилась, разрумянилась и быстро дышала:

– Здравствуйте. Русавина мне нужно, – она глянула на записку, что держала в руке, – Дмитрия Павловича… Здесь должен быть.

Девушка села на траву и платком отерла горячую влажную шею. Перевела дыхание.

– Уж так торопилась – дело спешное.

Удивленные мальчики молча глядели на приезжую. Дед безнадежно развел руками.

– Нету его здесь, красавица! Сами ждем вот уже третий час. Да ты откуда? Зачем он нужен-то?

– Из Колодного я, из района.

– А он в Колодном, не возвращался ещё.

Девушка вскочила на ноги.

– Ему ведь вызов спешный к телефону. К семи чтобы быть на переговорной. Междугородная просит.

– Откуда?

– Кто его знает! Заказ нам из области, а там… Может, Москва, может, другой какой город. И разговор заказан спешный – видно, дело важное. Да какой он из себя-то, ваш Дмитрий Павлович? Может, я его по пути встречу…

Дед подробно описал наружность археолога. Девушка поднялась с травы.

– Отдохни, отдышись, – удерживал старик, – вишь, запыхалась.

Но велосипедистка только рукой махнула и исчезла в кустах.

А через полчаса приехал Дмитрий Павлович. Тоже усталый – видимо, торопился. Увидел, что его ждут у костра, подошел и сел, потирая руки.

– Есть хочу, дедушка! Где моя большая ложка? – Он знал, что трудно большее удовольствие доставить гостеприимному деду, а кроме того, и действительно не на шутку проголодался.

– Садитесь, товарищ ученый, припоздали…

Дмитрий Павлович сел.

– А тут к вам девушка приезжала… – начала Вера.

Старик на нее недовольно шикнул. Он, видимо, хотел, чтобы Дмитрий Павлович спокойно пообедал.

– Что? Девушка? – по-юношески встрепенулся ученый, удивленный и, видимо, даже взволнованный известием. – Какая девушка?

Ребята рассказали о недавней велосипедистке и о вызове. Дмитрий Павлович положил ложку и быстро встал на ноги.

– Ехать надо!

И как ни старался дед убедить археолога, что всё равно уже поздно, что вызов к семи, а сейчас уже седьмой час, тот, не слушая причитаний, что «эдак никакие жилы не выдержат, если гонять без пищи и без отдыха», опять взялся за руль.

– Как вы с ней не встретились? Либо у реки ехали?

Дмитрий Павлович утвердительно кивнул головой.

– А она большаком. Да опоздали, товарищ ученый, зря только себя убиваете.

Но товарища ученого уже не было на площадке.

Вернулся он только перед сумерками, усталый и невеселый. Конечно, опоздал – разговор не состоялся. На телефонную станцию Дмитрий Павлович приехал только в половине восьмого. Узнал, что в семь его вызывали, ждали у провода. Вызывала действительно Москва. Но кто, так и не удалось выяснить.

– Вы не печальтесь, Дмитрий Павлович, – сердечно пыталась успокоить ученого Вера, – если что-нибудь важное, ещё вызовут.

Дмитрий Павлович тряхнул головой.

– Правильно, Верок! Если что-нибудь настоящее, обязательно вызовут ещё. А нет – и печалиться не о чем.

– Щуку Глеб, знаете, какую выудил?

– Большую? – смеется археолог, уже спокойный (внешне во всяком случае), – а то мне, по моему сегодняшнему аппетиту, маленькую сейчас и не показывай…

– Тут рыбы, – оседлал своего любимого конька дед, – видимо-невидимо было. Уж мне-то поверить надо – я на этой реке порыбачил всласть. И удой, и острогой, вроде как Полян ваш, и пауком, и вершами. Тут её и сейчас хватало бы, рыбы этой, кабы не губили ее безобразники. То травят ребята какой-то мерзостью, то рвут – гранатами глушат. Приезжают тоже… гастрономы чертовы, – дед даже сплюнул злобно. – И зачем разрешают им?

– Не разрешает никто… И попадутся они, помяните мое слово… Волки они…

– Верно… Видал я в Сибири, – нашел пример в своей памяти многоопытный старик, – кедровщики были там, хищники. Еще при старом режиме. Едут в лес, выбирают самые родючие кедры, спиливают, шишки с орехами обирают, а дерево сгнивай. Страсть сколько загубили. И посейчас поблизости от старых деревень больших кедров, считай, и нет. Потом судить за это стали.

– За глушение рыбы тоже года два тюрьмы полагается.

Игорек болезненно поморщился. Он лихорадочно искал какого-то оправдания и, кажется, нашел.

– А как же солдаты на войне? Они часто глушили.

Дед насупился:

– Ишь, сравнил. Солдаты. Да ещё на войне! Тоже нехорошо, конечно, да там дело такое… На войне, когда надо, солдат и дом твой сломает… коли в том военная надобность появится, и на том прав будет.

И ты всякую нечисть с солдатами не равняй. Солдат, знаешь, какой человек? В государстве первый. А ты с солдатом да такую мразь гадкую… тьфу!

Дед решительно сплюнул и с отвращением растер ногой.

– Да мне дышать нехорошо, пока знаю, что эти волки по земле вольно ходят!

– Ходят… – Дмитрий Павлович, видимо, тоже крепко зол был на глушителей. – Только до поры, дедушка.

Вера вытащила из земли жбан, подошла к археологу.

– Квасу вам налью, – и закончила неловко: – Ладно?

Дмитрий Павлович засмеялся, протянул свою кружку.

– Налей, пожалуйста… – И на миг задумался: – Ладно ли, спрашиваешь? А вот мне сейчас в голову пришло: откуда у нас в языке такое слово? Что значит?

– «Хорошо», – вставил Глеб.

– Ну да: «хорошо», «согласен» – это так. А начало слова, ух, какое древнее! Были у славян боги мира, добра, любви и согласия: Лад и Лада. Помните в старых запевках поется: «Ой, дид-ладо, сеяли», или: «Ой, ладо – лей люли». Отсюда и «ладно», «поладили».

– Значит, сперва «лад» обозначало только бога? – спросил Глеб.

– Не уверен. Думаю, что оба значения этого слова появились одновременно. Я, честно говоря, не специалист по вопросам языка, не лингвист. А вот другой случай: сходное же слово – «хорошо». Я читал где-то, что лингвистика не знает, откуда это слово в нашем языке взялось. И звучит-то оно в нашем языке как-то слишком своеобразно. Кажется, это единственное у нас слово с окончанием на «шо».

– А ведь правда, – удивилась Вера.

– Боюсь сказать определенно, – продолжал Дмитрий Павлович, – но мне кажется, оно тоже, с позволения сказать, «божественного» происхождения.

Был у славян ещё один добрый солнечный бог, чином повыше Лада с Ладой, но менее древний. Звали его Хоре или Хорос. Попал он к славянам из восточных стран, ещё при Владимире. Имя его в Средней Азии ещё до сих пор звучит в названии городов «Хорезм», «Хорог», а в Иране – «Хоросан».

Попал этот бог к нам из горячей пустыни, прижился на лесных окраинах, да так крепко прижился, что и после крещения Руси попы долго сетовали, что ему, да Перуну, да русско-мордовской богине Мокше «молятся по окраинам отай», «тайно», значит.

Вот и кажется мне, что, пережив века и века, смену религий, смерть верований и суеверий, до сих пор звучит в странном, но действительно хорошем слове имя солнечного древнего бога – Хороса.

– Интересно-то как, – опять прошептала Вера.

– В жизни всё интересно, Верушка! – убежденно заключил Дмитрий Павлович. – Только покопайся в ней да всмотрись в неё внимательно.

ГЛАВА XXII. У РАЗБИТОГО КОРЫТА

Дед сравнил как-то солнце с рабочей лошадью в далекой дороге: вначале бежит рысью, к середине пути утомится – идет всё медленнее, а как почует, что к дому близко, к теплому стойлу да к яслям, снова торопится, и погонять не надо.

Кончается выходной день. Всё быстрее скатывается вниз уже розовеющее солнце, скатывается, растет и как-то странно вытягивается – делается совсем как крымское яблоко.

Внизу, на дороге, что змеей обогнула городищенский холм, чьи-то голоса, смех. Спешат домой из Колодного запоздавшие колхозники.

По реке в легкой, темной от старости лодке проплыл, торопясь к хорошо знакомой рыбной глубинке, рыбак Далеко за рекой птицей парит в тихом предвечернем воздухе вольная, как касаточка, девичья песня.

Тихо на городище. Игорек стоит один у раскопа, безнадежно опустил голову, по-стариковски сгорбился.

В руках крупные куски разбитого древнего сосуда, у ног лопата. В углу раскопа полуоткопанная и наполовину разрушенная русская печь, маленькая, глинобитная, печально чернеющая закопченным челом и свежими проломами в верхней части свода.

Нехороший сегодня день у Игорька! С самого утра сорвался с его удочки красавец сазан и, кажется, унес с собой далеко-далеко Игорев покой, Игорево счастье, по Тусори в Сейм, по Сейму в Десну, по Десне в Днепр, по Днепру в море Черное. И пошло с тех пор всё не так.

После знаменитой ухи, после рассказов Дмитрия Павловича о Поляне да Заряне все скоро разошлись с городища: дед с Верой – на именины к одной из многочисленных стариковых племянниц, Дмитрий Павлович с Глебом отправились на соседнее Троицкое городище.

Конечно, Игорек тоже очень хотел пойти, но надо было кому-нибудь оставаться дежурным на Кудеяровом стане. Хоть заповедную глиняную площадку и прикрыли для спокойствия слоем земли, но оставлять раскоп без присмотра Дмитрий Павлович не решился: тут и курень, и инструмент, и постель, и, наконец, целая груда бумажных пакетов с находками… Словом, Игоря оставили одного на хозяйство.

Было, конечно, обидно, что именно его. Правда, сам Игорь не нашел бы заброшенного в лесу городища, и поэтому было ясно, что в проводники нужен был не он, а Глеб, но всё-таки было обидно.

А как только ушли… Эх! Вспоминать тяжело и стыдно!

Стоит паренек у разбитого горшка, и такая горечь, такая пустота на сердце…

Что он скажет теперь Дмитрию Павловичу? Какими глазами посмотрит на ученого?… Тоже – дежурный… Ему доверили, на него положились.

– Игорь!

– А?! – и злосчастные обломки сосуда летят наземь из рук мальчика. Летят и раскалываются на ещё более мелкие куски.

Глеб подходит ближе, смотрит на черепки, смотрит в раскоп. Подходит и Дмитрий Павлович. Оба молчат, осматривают следы варварской работы, молча глядят на Игоря. Лицо у Дмитрия Павловича серьезное и опечаленное. Археолог, видимо, очень расстроен и даже растерян.

– Что же это ты, Игорек, натворил?… Ведь это была первая совершенно целая славянская печь девятого века… Зарянина печь… Эх, ты!

Мальчик не выдерживает наконец, плечи его вздрагивают от рыданий.

– А реветь незачем. Мужчина. Слезы мужчине не оправдание. Да… не ожидал я от тебя такого… Переоценил, видимо…

Игорек молча поворачивается и, опустив голову, идет прочь с городища. Идет – сам себя изгоняет с позором.

Глеб с вопросом глядит на Дмитрия Павловича:

– Пойти за ним?

– Не надо, – после секундного раздумья решает тот, – пусть сам с собой побудет, подумает. Эх, дуралей!

А дуралей, опустив голову, уходит всё дальше и дальше. Обернулся лишь за поворотом тропинки, когда его уже нельзя было увидеть с Тарелочки.

– Игорь! – слышит он голос Глеба и опять: – Игорь!

Это уже и Дмитрий Павлович зовет. Только куда там! Ничто, никакая сила не повернет бедного паренька. И мальчик понуро бредет прочь. И с каждым шагом всё дальше полный чудес, но потерянный для него Кудеяров стаи.

– Жалость какая! И кто бы мог подумать? Вот неудача… Первая печь девятого века. И в ней горшки. Видишь? Они, видимо, тоже целые были… Эх, Игорёк, Игорёк!

Дмитрий Павлович на коленях ползает по земле, собирая осколки разбитого горе-дежурным сосуда. Собрал, начал складывать, привычно выбирая смежные куски. Потом вздохнул с облегчением.

– Этот весь. Ничего, Глебушка. Составим, склеим, будет как игрушка.

Потом собрал у печки черепки ещё одного горшка, обломки сковороды, тоже глиняной. К одному из горшков прикипели даже остатки какого-то варева и кости.

Очевидно, жители городища спешно покинули свой поселок, даже утварь бросили на месте. Может быть, в печи ещё пылал огонь, когда брошена была древняя полуземлянка. Почему оставлено было славянами хорошо укрепленное родовое гнездо? Дмитрий Павлович сейчас, до окончания раскопок, не мог уверенно ответить на этот вопрос. Может быть, надвигалась сильная орда кочевников, могли то быть и печенеги и хозары… Возможно, видали славяне, что слишком грозен и многолюден враг, что мышеловками могут стать для них городища, что необходимо уйти всем на север, под защиту непроходимых для конной орды густых лесов.

Глеб аккуратно завернул в бумагу куски разбитых сосудов, каждого отдельно. После и он и Дмитрий Павлович занялись поруганной печью: ножами и кистями очистили её со всех сторон от земли, измерили, зачертили, сфотографировали с разных сторон и принялись тщательно перебирать всё, что ещё оставалось в печи.

Увы, уцелело немногое: вынули два небольших не то горшочка, не то глиняных стакана, несколько маленьких кусочков оплавленной зеленоватой бронзы, разбитую формочку для отливки нехитрого браслета и напоследок… наполовину изжеванный окурок папиросы.

Оба в первую минуту опешили.

– Игорь не курит, – уверенно сказал Глеб.

– А Полян и подавно не курил, – недоверчиво отшутился археолог. Он внимательно осмотрел неожиданную находку – «Казбек».

– Игорь папиросы в рот не возьмет, а эта, смотрите, до корня докурена, до ватки… и «Казбека» нет в нашем сельмаге.

– А у отца Игорева?

– Отец его тоже не курит.

– Значит… – и Дмитрий Павлович вдруг засмеялся, – значит, это Заряна курила. Как мы сразу не догадались?

Засмеялся было, но сразу опять стал серьезен. Встал, выпрямился, растер поясницу ладонями.

– Да… Ну давай, Глеб, хорошо осмотрим Тарелочку…

Возле пня, что метрах в трех от раскопа, на земле подняли смятую бумажку от карамельки.

– Игорева? – спросил археолог.

Глеб пожал плечами:

– Не видел, чтобы Игорек конфеты грыз на городище. Вообще-то он любит, только обязательно и меня бы угостил. Он не жадный.

– Опять заступаешься. Верно, и конфеты Зарянины? Ну, а карамельки такие у вас в сельпо есть?

– Есть. Может быть, бумажку эту Вера бросила ещё до ухода? Она сластёна известная.

– М-да… – Дмитрий Павлович сел на любимый свой пенек, вынул табакерку, смастерил самокрутку. – Во всяком случае, папироса попала в печь только что, за эти три-четыре часа. Допустим, Игорек не один разрушал печь… Но с кем? Что он к делу этому причастен, сомнения нет: печь была хорошо закрыта землей, чужим бы и в голову не взбрело. Да в конце концов почти безразлично, один или нет. Жаль. Очень жаль.

– Но ведь можно восстановить.

– Печь? Да. И горшки можно склеить. И склеим. А вот паренька… Ну никак от него не ожидал такого, хоть и взбалмошный он и фантазер… Эх, Игорек, Игорек!…

ГЛАВА XXIII. ПОГОНЯ

Чинно плывут под зыбким мостиком величавые белые гуси. Теплый август всё залил вокруг тишиной и солнцем.

Вдруг, как по команде, словно взмахнул палочкой невидимый дирижер – заголосили в камышах неунывающие лягушки. Сразу все. Проквакали, сколько им положено, и смолкли. Тоже сразу все. И опять тихо.

Вертляво извиваясь, переплывает реку большой уж. Весь в воде – видна только умная голова. Черными бусинками блестят живые глаза, а над глазами – ярко-рыжие подпалины, как у породистой охотничьей собаки.

Игорь один на реке. Стоит на мостике, грустно смотрит по сторонам.

Как всё не так опять, и как не хорошо. Ещё недавно было место в жизни, интересная, настоящая работа, маленький, спаянный работой круг друзей, где он, Игорек, был и желанен и нужен… Мысли путаются в голове опечаленного мальчика. Очень ему тяжело. Но сейчас он никого не винит – сам кругом виноват.

Бедный изгнанник оперся локтями на шаткие перила, склонился, машинально глядя, как у самого дна бегают в воде стайки юрких пескариков. Прижался к перилам грудью, почувствовал что-то твердое в кармане блузы, и краска стыда залила лицо Игорька.

В селе Игорь и до десяти часов не усидел – не нашел себе ни дела, ни места. Ушел опять к реке, побродил бесцельно вдоль берега, против воли поминутно посматривая на городище, потом искупался на тихой золотой отмели и лег на песок.

Отсюда хорошо видна площадка, курень, бугры выброшенной из раскопа земли. У костра сидит дед – верно, кулеш варит, Глеб возле раскопа чертит что-то или рисует, Вера, кажется, с веником. Дмитрия Павловича не видно. Но почему никто не копает? Неужели потому, что он, Игорек, не явился на работу?

Вот Вера приложила руку ко лбу, защищая глаза от солнца, – смотрит в его сторону.

– А ну их! Подумают, что нарочно торчу перед курганом и жду, чтобы позвали!

Игорь вскакивает на ноги и, на ходу одеваясь, уходит вверх по реке, дальше от городища.

Долго сидит, полный невеселых дум, у глубокого омута, смотрит, как кружит по поверхности воды и не может никуда вырваться из водоворота легкое утиное перышко.

Захватило… Затянуло…

Встал и ушел ещё дальше… Эх! Велика река, а тесно. Не найти спокойного места, когда на сердце неспокойно. Зол. На кого? На себя и на «тех».

И как раз «те» свой голос опять подали: снова загремели взрывы где-то в стороне городища.

Сразу вспомнил Игорек, как сам же показывал глушителям рыбный Сомий омут. Верно, они сейчас там, там, где только что кружило перышко.

Внезапно мальчик вскакивает с места и бежит что есть сил на взрывы.

Вот и омут. «Они» действительно здесь, те самые. Один, долговязый с длинным носом, плещется поодаль омута – складным сачком на короткой ручке собирает полуживую рыбу. Другой стоит у омута в светлой рубашке в полосочку. При галстуке даже, а колени голые. Ноги противные, волосатые, а большие пальцы на ногах как-то глупо оттопыриваются. Стоит – одной рукой за ствол прибрежной ивы ухватился, в другой – зеленая ветка, загребает ею по поверхности омута к себе: подгоняет к берегу рыбу.

Рыбы глушеной в омуте десятка два колесом кружит… Есть и довольно крупная. А мелочи загубленной вокруг – и не счесть.

На высоком берегу над омутом лежит два новеньких велосипеда и одежда незнакомцев. Около – два кирпичика тола.

Полуодетый мужчина поворачивает к мальчику полное коротконосое лицо. Смешно топорщатся куцые усики, углы рта в довольной улыбке:

– А! Старый знакомый. Помогай, паренек, забегай пониже, перехватывай. Много сегодня возьмем! Удача сегодня!

Да, Игорь и сам видит – удача. Рыбы набили против вчерашнего вдвое.

Мальчик поднимает вдруг с травы желтый, похожий на мыло кусок взрывчатки и, размахнувшись, с силой швыряет им в человека с веткой. Тот шарахается в сторону и летит в воду.

Игорь рассвирепел. «Что ещё им сделать? Поломать велосипеды? Или вот… утоплю их барахло!»

Он сгребает руками одежду, поднимает её высоко над головой, но вдруг срывается с места и мчится по лугу напрямик к городищу.

Сзади крики, брань, угрозы… Игорь некоторое время бежит не оборачиваясь. Потом, остановившись на миг перевести дух, оглянулся.

Рано ещё торжествовать! Глушители гонятся за ним на велосипедах. Маху дал! Надо было бы бежать в обход, кустами!

До городища еще с полкилометра. С раскопа его никто не увидит – заслоняют кусты по краю мыса. Преследователи отстали шагов на двести, но они на велосипедах. Догонят!

– Глеб! – зовет Игорь надежного друга. – Глеб! На помощь! Выручай!

Далеко ещё. И ветер от городища – не услышит друг. А бежать тяжело, и преследователи близко…

– Глеб! Глеб!

ГЛАВА XXIV. БЫЧКИ НА ВЕРЕВОЧКЕ

Не случайно Игорь не увидел с отмели Дмитрия Павловича – археолога с утра не было на Кудеяровом стане: на рассвете ещё примчалась из сельсовета рассыльная – ученого требовали в Колодное на переговорную.

Вернулся только к полудню, но вернулся «сам-двадцать восемь», как точно подсчитал дед. Приехали на двух машинах: человек пятнадцать взрослых мужчин и женщин, остальные ребята, ученики ремесленного училища.

– Экскурсия! – догадался Глеб.

Ребят очень заинтересовал древний старик.

– Откуда вы, дедушка? – спросил один из ремесленников.

Дед глянул поверх очков (очки были только что надеты для солидности).

– Тут меня вчера выкопали, – буркнул он, впрочем совсем не сердясь, – я тут и есть главная древность.

Гостеприимный дед решил угостить приехавших чудесной водой из подгородищенского источника.

Хочешь не хочешь, пришлось Глебу взять ведро и отправиться по воду.

Если от раскопа взять на юг и пройти шагов тридцать, выйдешь на тропинку. Тропинка неторопливо спускается вниз, выбирая, где положе и обходя крутые склоны, – по ней спокойно сойдешь с городища.

Но это не обязательно – это для взрослых. Почему не махнуть сразу по прямой на восток по крутизне через орешник, молодые стройные клены, дубки да рябинки? Почему не спуститься здесь по откосу, хватаясь руками за гибкие верхушки лесного молодняка и ныряя вниз, в зеленую чащу, как в пучину.

Здесь из щели между плитами темного камня течет светлый холодный ключ. Ребята уже осматривали его вместе с Дмитрием Павловичем и сообща пришли к убеждению, что ключ этот очень древний и, видимо, сюда ходила ежедневно за водой Заряна.

Место чудесное! Над студеной струей с двух сторон спускаются ольховые ветви. Возле самого источника громадный камень, под струей – другой. В нём углубление, выбитое когда-то очень давно. Ребята убеждены, что выбили его еще древние обитатели городища.

Шагах в двадцати от источника идет лесной проселок, за ним – река.

Глеб наполнил у ключа ведро. Обратно с водой сквозь чащобу уже не пролезешь – вышел на дорогу и вернулся назад, в обход городищенского склона, к ведущей наверх тропе. И тут слышится мальчику, что зовет его кто-то. Прислушивается. Опять отчаянный призывный крик: «Глеб!»

Игорь! Глеб узнает голос товарища. Он бежит с ведром навстречу зовущему голосу, расплескивая воду, огибает высокий мыс и видит Игорька и его странных преследователей. У Игоря в руках какая-то одежда.

– Это они, – тяжело дыша, кричит Игорек. – Глушители… – Мальчик спотыкается, падает, опять вскакивает на ноги, велосипедисты уже шагах в тридцати.

Глеб бросается наперерез:

– Беги! Я их задержу!

Где-то мальчик слыхал или вычитал эту фразу. Не то в кино, не то в одном из фронтовых рассказов. Так говорил герой, солдат, готовый, если нужно, пожертвовать собой, спасая в бою товарища.

И, гордый своим решением, Глеб через несколько секунд оказывается между Игорем и его врагами. Он вдруг выплескивает воду из ведра в лицо переднему велосипедисту. Тот от неожиданности теряет равновесие и падает. На него с налета наезжает второй.

Глеб бросает ведро и бежит вслед за достигшим кустистого склона Игорем. Тот карабкается из последних сил, спотыкается, цепляется за кусты, не выпуская, однако, из рук похищенной одежды.

Вот и Глеб на склоне, но преследователи совсем рядом. Мальчик швыряет полными горстями голубоватую мергелевую щебенку в лицо разъяренным мужчинам. Те продолжают громко отвратительно браниться и упрямо лезут вверх.

Ещё несколько секунд – и они доберутся до смелого мальчика. Дорого станет Глебу героическая защита товарища.

Спасла Глеба брань браконьеров – ее услыхали на раскопе. Сверху послышался гомон многих голосов, смех, удивленные возгласы. У края обрыва Дмитрий Павлович и почти все экскурсанты.

– Спасены, – облегченно вздыхает Глеб.

Миг – и возле него несколько шустрых ребят-ремесленников. Они с любопытством рассматривают опешивших преследователей.

– Никак первобытные? – удивился один.

– Дикие, – высказал предположение другой, – кольца бы им ещё в ноздри… – И добавил солидно, обращаясь к долговязому: – Вы бы хоть ветками прикрылись, там женщины наверху, срамник.

«Первобытные» первую минуту молчали, не зная, что им предпринять. Ввязываться в драку было бессмысленно.

Между тем мальчиков вокруг злосчастных глушителей собралось уже около десятка.

– Ребята, – рассказывал ремесленникам Глеб. – Они рыбу тут взрывчаткой губят… вот эти. Раза два в неделю приезжают, а то и чаще. Вон вчера тоже были! Столько уже напортили – страсть, ей-богу, большие тысячи!

– Валя, что же это будет?… – простонал полуодетый.

Ребята прыснули со смеху.

– Экспонатики… – определил один из ремесленников.

Другой подошел совсем близко к высокому, потянул носом и брезгливо отвернулся:

– Винищем, ребятки, разит от этого Вали, как из плохого трактира.

– И носы красные…

– Оставьте их, ребята, – проговорил, спускаясь вниз, Дмитрий Павлович. Видимо, он был и очень доволен и смешно ему было, хоть старался казаться серьезным.

Приход археолога вывел из оцепенения долговязого.

– Ваши ребята? – закричал он.

Дмитрий Павлович, всматриваясь, пожал плечами:

– Нет, я бездетный.

– Вы шуток не шутите, гражданин, – кипятился голый браконьер, – от меня не отвертитесь! Я знаю, вы зачинщик, вы против нас кампанию ведете… у меня доказательства имеются.

Долговязый шагнул ближе к Дмитрию Павловичу, а у того лицо побледнело, глаза недобро сузились, и крепко сами сжались кулаки.

– Ох, смотри, Валя, даст тебе сейчас леща товарищ ученый, – издеваясь, предостерег долговязого кто-то из ребят, – такого леща даст – сразу побежишь пенсию оформлять.

Старший из мальчиков, тоже высокий, веснушчатый, решительно встал рядом с Дмитрием Павловичем.

– А ну тронь!… Мы тебя так подремонтируем – ни один профессор лечить потом не возьмется.

Мальчуганы, очень воинственно настроенные, густо обступили Дмитрия Павловича.

– Вот бы нагишат этих на сельхозвыставку в таком виде… – проговорил один.

– Сказал! – возразил другой. – Да их туда ещё и не пустят без намордников.

Опять дружно хохочут веселые ребятки.

– Ну, смотрите… – кипятился голый Валя. – За такое хулиганство никто по головке не погладит.

– Да какое же хулиганство! – простонал сзади коротенький, – это форменный бандитизм.

– Ишь, – заметил опять один из ремесленников, – законы знает.

– А не знает он, сколько ему за глушение рыбы по закону полагается? – спросил другой.

– Нет, вы, ребята, гляньте! – издевается третий. – Культура: ничего, что ногами светит, зато при галстуке. Не то что мы, сиволапые.

– Последний фасон, – начал снова первый из ребят, – без брюк, без…

– Оставьте их, мальчики, – опять вступился за «первобытных» археолог.

– Вот что, гражданин, – процедил сквозь зубы длинный, обращаясь к Дмитрию Павловичу. – Я вас не знаю и знать не желаю. Я представитель власти. Понятно? Я требую…

Он так и не успел досказать, чего требует. Заметив подошедших сверху ещё двух экскурсантов, он сразу смяк и опустил голову.

– Меня товарищ Снежков, видимо, знает? – спросил один из подошедших.

– Да и со мной он уже знаком немного, Степан Иванович, – договорил за глушителя археолог. – Беседовали мы с ним несколько дней тому назад, и, по правде сказать, довольно крупно беседовали. Они рыбы тоже, как сегодня, набили и с добычей на велосипедах домой возвращались. Я их догнал, спросил, кто такие. Так этот гражданин любезно посоветовал мне ехать своей дорогой и не совать нос не в свои дела.

– Ошибаетесь вы, товарищ Снежков. Это общие наши дела. И товарища археолога они касаются и паренька того бравого, что привел вас сюда, как бычков на веревочке.

– В толк не возьму, – залепетал снова коротенький в сорочке, – в воду меня кидали, водой обливали, дрянью какой-то глаза чуть не выбили… И я же виноват? Но ведь существует на все определенный порядок.

Все опять засмеялись.

– Видите ли, – спокойно пояснил Степан Иванович, – не всегда жизнь послушно укладывается в приготовленные для нее формочки. Конечно, глаже бы получилось, если бы сперва ордер на ваш арест выписали, потом культурненько бы арестовали. Но что поделаешь – не так вышло. Во всяком случае, если кто-либо совершает преступление – долг всякого советского гражданина помочь задержать преступника. Так, товарищ Снежков?

Снежков молчал.

– Паренек, что привел вас сюда, как бычков на веревочке, тоже советский гражданин, хоть и помоложе нас с вами. Других средств задержать вас у него не было… Он действовал, как подсказали ему смекалка и совесть. И, надо сказать, хорошо действовал. А у вас, товарищ дорожный мастер, позволительно спросить: давно вы казенный тол в воду бросать начали?

– Экономия у меня образовалась, – неуверенно пролепетал дорожный мастер. – Это не в ущерб производству, ей-богу…

С площадки кубарем скатился Игорек. Ещё бледный, возбужденный.

– Одежду их я деду отдал… на хранение…

Степан Иванович засмеялся:

– Хорошо выбрал. Это, брат, надежный хранитель.

– Дмитрий Павлович, – продолжал Игорь, и лицо его из бледного вдруг сделалось пунцовым. Даже уши ярко заалели. – Дмитрий Павлович, это они печку развалили и горшки побили… Честное слово! Вот этот. – Мальчик показал пальцем на длинного. – Я не давал… да разве я мог один?… Мне ещё и попало от них…

Дмитрий Павлович удивленно и обрадованно присвистнул.

– Слышите, Степан Иванович, что они ещё натворили?…

– Здорово!

– Мы выпивши были, – ещё ниже опустил голову Валя.

– Значит, привлекать надо по двум статьям?… Так, кажется, звучит по-вашему?

Молчат браконьеры-хищники. Да и говорить нечего: всё ясно.

Игорь отозвал археолога в сторону.

– Дмитрий Павлович, на одну секунду… – в голосе мальчика стыд, просьба и надежда, – вот, возьмите, пожалуйста.

«Третий пласт, квадрат пять».

На глазах мальчика слезы. Дмитрий Павлович взял из дрожащих пальцев Игорька маленький бумажный сверток, прощупал его и, секунду помедлив, положил в карман. Внимательно посмотрел на паренька, потом охватил его за плечи сильной рукой и привлек к себе.

– Больше никогда этого не будет, – шепчет Игорь и добавляет ещё тише с полувопросом: – Это Зарянин?

– Верю, что не будет. Ну, забудь всё, успокойся, беги к ребятам, младший научный сотрудник…

Мальчик уходит. Дмитрий Павлович разворачивает бумагу, рассматривает позеленевший витой бронзовый браслет.

– Зарянин? Эх, кудеяр, кудеяр!… – Археолог закурил, задумался. – «Третий пласт, квадрат пять»… Три дня, значит, паренек мучился…

А паренек в эту минуту стоял рядом с Глебом. Стоял ещё розовый, взволнованный, тяжело дыша. Плечом тесно прижался к плечу товарища. Теперь опять очень хорошо было на сердце.