Текст книги "Тебе держать ответ"

Автор книги: Юлия Остапенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 53 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Она повернула голову так, что он мог видеть краешек её лица под спутанными волосами, и слабо улыбнулась – как ему показалось, с горечью и злостью.

– Не очень.

– Что ты сделала? – запальчиво спросил Адриан, вспоминая, что она служанка, что она пришла вчера за ним, пока её госпожа в купальне, что она поджидала его потом на лестнице, что пружины на её лежанке скрипят и стонут… – Ну, что натворила? Украла что-нибудь? Потеряла овцу? Нагрубила миледи? Ну, что?

Вилма прерывисто вздохнула и повернулась к нему.

– Адриан, – тихо проговорила она, впервые назвав его по имени. – Ты же знаешь. Ты же знаешь, что.

И снова перевернулась на живот, спрятав от него лицо.

Адриан сидел рядом с Вилмой на постели, пока её дыхание не стало тихим и ровным. Потом осторожно, стараясь не разбудить, прикрыл её ноги покрывалом, и только тогда стянул с себя сорочку, вымазанную в её крови. Долго смотрел на полотно, теребя его в руках. Потом бросил на пол.

Леди Алекзайн велела ему собираться в дорогу, и было сложно понять, то ли она смеётся над ним, то ли имеет в виду нечто, его скудному уму недоступное. Что собирать-то? У него не было даже рубашки на смену. От окна тянуло морским бризом, и Адриан поёжился, обхватив голые плечи руками. Шла осень, не лучшее время, чтобы бродить полуголым.

«Ничего у меня нет, – подумал он. – Совсем ничего».

Поколебавшись, он поднял с пола грязную рубашку и понёс её к бадье. Кровь с ткани сходила неохотно, оставляя потёки и пятна. К счастью, месяц под присмотром Тома научил Адриана азам бытового самообслуживания. Оттерев пятна, он выжал сорочку и, закинув её на плечо, вышел из комнаты – надо было найти чистую воду, чтобы прополоскать.

Он боялся, что Гилберт или сама леди встретятся ему по дороге, поэтому прошмыгнул коридором как можно быстрее и тише. На заднем дворе уже было пусто, только лошадь леди Алекзайн всхрапывала в конюшне. Адриан с сомнением глянул в большой чан у стены, где держали воду на ежедневные нужды – сейчас чан был почти пуст, только на самом дне поблескивали остатки воды. Наполнять его входило в обязанности Вилмы, но сегодня утром она не успела выполнить эту обязанность.

«Что ж, – подумал Адриан, – я в ответе за то, что с ней случилось. Стало быть, это моя работа».

Он подцепил стоящие у бадьи деревянные вёдра и вышел за ворота. Ясное утро понемногу переходило в далеко не столь ясный день – ветер с моря крепчал, пригоняя с востока пока ещё размытые, но многочисленные серые облака, понемногу затягивавшие небо.

Ручей был ниже по склону, он вился вдоль дороги в деревню, беря начало в скалах, и убегал вниз, в долину. Адриан отошёл от дома на утёсе дальше, чем требовалось – так, что здание из красного кирпича стало совсем маленьким, а гул волн, разбивающихся о скалы внизу, совсем стих. Присев на корточки меж прибрежных камней, Адриан снял с плеча рубаху и опустил её в прозрачную воду. Течение дёрнуло ткань и потащило её за собой, вспенившись розовыми пузырями. Адриан прополоскал рубаху, выкрутил и снова закинул на плечо. Всё его тело горело, и мокрая чистая ткань приятно холодила кожу. Зачерпнув воду обоими вёдрами, Адриан выпрямился и развернулся к дому над обрывом.

На тропинке, между домом Алекзайн и Адрианом, стоял человек.

– Здравствуй, – сказал он.

На долю секунды Адриан испытал почти непреодолимое желание швырнуть вёдра наземь и стремглав удрать – в деревню, в горы, всё равно куда. Но он пересилил себя и ответил, к его чести, почти спокойно:

– Что тебе надо?

– Поговорить.

– И только? – не удержавшись, съязвил Адриан.

– Да, – с не свойственной ему мягкостью ответил Том. – Просто поговорить.

Он изменился, и довольно сильно. Адриан не сразу сообразил, в чём именно, – а когда понял, удивился, до чего людей преображает одежда. Том отказался от крестьянского рубища, в котором щеголял у себя дома, и вырядился как вполне пристойный и даже обеспеченный путешественник: в стёганую куртку с высоким воротом, облегающие кожаные брюки и сапоги с широкими отворотами. Одежда была не броской, но добротной и хорошо сшитой. «Любопытно, кого это он раздел на большой дороге», – подумал Адриан с неприязнью. Но факт оставался фактом – приодевшись, Том вполне походил на купца или даже знатного лорда, путешествующего инкогнито и без привлекающей внимание помпы. За собой он, впрочем, по-прежнему не очень следил – сапоги были заляпаны грязью, а зачёсанные назад волосы лежали кое-как, спадая на лицо от малейшего порыва ветра.

И всё же Адриану казалось, что теперь этот человек выглядит так, как должен выглядеть. Всё, что Адриан видел прежде, было маскарадом – и маскарадом были бы любые яркие и торжественные одежды, вздумай Том их на себя нацепить, даже если они полагались ему по рангу. И кто знает – может, именно оттого, что сейчас этот странный человек выглядел, казалось, самим собой, Адриан не почувствовал при виде его того страха и гнева, которые должен был ощутить.

Радости, впрочем, не почувствовал тоже.

– Ты, я вижу, окреп, – сказал Том насмешливо. – Рад, что хоть часть моей науки не прошла даром.

Адриан осознал, что по-прежнему стоит, держа на весу полные воды вёдра. Невольно смутился, поняв, что выглядит довольно глупо, и поставил их на землю. Улыбка Тома стала шире, и Адриан только теперь понял, что этим жестом выразил согласие поддержать разговор, за которым явился Том. И от этой мысли разозлился по-настоящему.

– Мне не о чем с тобой говорить, – выпалил он, понимая, что это заявление опоздало, что от этого он выглядит ещё глупее, злясь на себя и всё равно не в силах говорить иначе.

Улыбка Тома не исчезла – напротив, казалось, он вот-вот расхохочется Адриану в лицо. Адриан стиснул кулак. Какого беса! Обстоятельства переменились, он больше не пленник этого сумасшедшего. И он действительно окреп – как знать, может, теперь и сумеет постоять за себя.

– Охотно верю, – сказал Том наконец, когда Адриан уже готов был разразиться проклятиями в его адрес. – Но мне есть о чём поговорить с тобой. И я советую тебе выслушать…

– Или что? – бросил Адриан. – Снова по морде мне надаёшь? Ну, давай! Попробуй!

Лицо Тома наконец померкло. Впрочем, не от растерянности или недовольства. Просто он, казалось, посерьёзнел, и странные весёлые огоньки исчезли из его глаз.

– Я пришёл к тебе от твоего брата.

Кулак Адриана, дрогнув, разжался.

– От… Анастаса?!

– Да.

– Так он жив! Я знал, что он жив!

– Он сказал то же самое, услышав о тебе. Ну так что, тебе всё ещё не о чем со мной говорить?

Адриан медленно покачал головой.

– Я слушаю тебя.

– Большое спасибо за одолжение, – насмешливо отозвался Том. – Как ты понимаешь, я видел его и говорил с ним. Он в достаточно хреновом положении. Хуже не бывает, я бы сказал.

– Он цел? Не ранен?

– Был ранен, но не опасно. И это не самая большая из нынешних его тревог. Твой клан в беде, мальчик. В очень большой беде. Вы двое – все, кто остались.

Том смолк, будто предлагая Адриану закончить его мысль. Но Адриан молчал. Они по-прежнему стояли на расстоянии друг от друга, разделённые дюжиной шагов. Том стоял, скрестив руки на груди, и не пытался двинуться с места. Просто глядел на Адриана, без упрёка, без вызова… почти так же, как Алекзайн.

И совсем не так, как она.

– Чего ты от меня хочешь… Том? – проговорил Адриан наконец, понимая, что от него ждут хоть какой-то реакции.

– Разве не понятно? Я хочу проводить тебя к твоему брату. Если ты согласишься.

Последнее замечание вырвало у Адриана нервный смешок.

– Вот как! Если я соглашусь? Что, ты решился сменить тактику?

– Похоже на то, – кивнул Том спокойно. – Большой искус, конечно, просто натянуть тебе мешок на голову, но, боюсь, это не принесёт должного результата. Ты упрям, как бес, и всё равно сбежишь.

– Конечно, сбегу, – с вызовом сказал Адриан.

Том слегка улыбнулся.

– Но дело даже не в этом. Я… был не прав.

– Да неужто?! И пришёл за моим прощением? Сколь благородно с твоей стороны!

– О прощении я ничего не говорил. Я был не прав в том, что разлучил тебя с Анастасом. Ты нужен ему… и он ещё больше нужен тебе.

– Снова ты будешь решать, что мне нужно? – ощерился Адриан.

– А что, в данном случае ты со мной не согласен?

Адриан открыл рот и закрыл. Лишний раз он убеждался, что спорить с этим человеком невозможно. От него можно только удирать сломя голову…

Или делать так, как он говорит.

– Адриан, – сказал Том тихо, – я же не ставлю тебе ультиматум. Я просто предлагаю тебе пойти со мной. Решить. Сделать выбор. И держать ответ за него.

Он никогда прежде с ним так не говорил. Адриан заколебался на мгновение – а потом вспомнил, кто он, где он, кому он уже отдал своё слово. И когда он ответил, в его голосе больше не было злости и вызова – лишь неуверенность и смятение.

– Я… не могу. Я… уже обещал… сделать кое-что.

Том смотрел на него.

– Я не могу сейчас уйти, – после долгого молчания сказал Адриан.

И поднял голову, глядя на человека, который – если, конечно, верить ему – пришёл с тем, о чём до недавнего времени Адриан мечтал больше всего на свете. Вернуться домой… снова увидеть Анастаса, кинуться к нему, попросить прощения за то, что запер тогда калитку. И быть рядом с ним. И не бояться, не терзаться мучительными раздумьям о том, что делать дальше – просто поступать, как велит тот, кого любишь и кому веришь…

А что же Алекзайн? Разве он не любил её, не верил ей?

…стон Вилмы, кровь – не та, неправильная кровь на простыне, – блеск воды на белой коже, чёрные и красные пряди, сплетающиеся на ветру…

Он любил её и верил ей, но что-то тут было не так.

Молог подери, что? Что тут могло быть не так, если самое дивное существо в мире, богиня, ангелица просила его спасти мир ради неё? Что тут, к мологовым пащенкам, могло быть не так?!

– Вижу, она уже как следует тебя обработала.

Адриан вскинулся, с изумлением поняв, что забыл, где и с кем находится. Том глядел на него в упор, сведя брови к переносице, и даже тень насмешки исчезла из его глаз.

– Что? Обработала?.. Кто? О чём ты говоришь?

– Думается мне, ты прекрасно знаешь, о чём я говорю, – мрачно сказал Том и коротко кивнул на красный дом, видневшийся выше по тропе за его спиной. Адриан снова сжал кулаки. Да как он смеет так о ней…

…кровь Вилмы. Его первой женщины. У которой он был далеко не первым, но всё равно ему пришлось сегодня смывать со своей одежды её кровь. Потому что она…

– Адриан, я сказал, что тебе надо выбрать. И я не шутил. Не давил на тебя. Я сказал то, что ты сам знаешь. Потому что, – на долю мгновения Том почти улыбнулся, – ты вроде бы действительно не дурак… не полный дурак, хочется верить. Ты просто сам не знаешь, чего хочешь. И я больше не могу тебя силовать. И помочь тоже не могу, пусть бы и хотел. Просто знай, что твой клан, твоя семья, твой брат нуждаются в тебе. И, хотя тебя наверняка не особо интересует моё мнение, ты должен сам понимать, что вряд ли человек, способный забыть и предать своих близких, может спасти мир.

Адриан выпрямился, собираясь обрушить на этого наглого типа отповедь, достойную высказанной им тирады… и понял, что не хочет этого делать. Может быть, должен – точно должен, ради леди Алекзайн, ради всего, в чём поклялся ей, – разве не велела она ему забыть Тома и все его лживые речи?!

Но только речи Тома совсем не казались лживыми. Нет… не ври себе, Адриан… Не просто не казались. Не были. Он говорил правду. То, что сказал бы Адриану на его месте Анастас. А может, и сказал – ведь разве не был Том его гонцом?..

Адриан подумал о Вилме и крепко зажмурился. Сердце гулко и тяжело билось в его горле. Мокрая рубаха на плече была леденяще холодной.

– Я… должен… – он сглотнул и продолжил, не открывая глаз: – Я должен хотя бы предупредить её… миледи… что не могу сейчас…

– Нет! – голос Тома был, словно удар бича. – Нет. Если ты увидишь её сейчас, то не сможешь уйти. Если ты решился, Адриан, уходить надо немедленно. Тебе надо сделать выбор. И… скажу тебе откровенно, я не знаю, что от него зависит.

Адриан помотал головой, по-прежнему не открывая глаз. Уйти сейчас… не попрощавшись с ней, не обняв в последний раз её колени, не попытавшись объяснить…

Не увидеть Вилму. Может быть, никогда больше не увидеть.

Он понял, что сейчас закричит. Во весь голос, до хрипоты, так, что содрогнутся скалы.

Адриан распахнул глаза и, покачнувшись, шагнул в сторону. Носок его сапога зацепил одно из вёдер, оно опрокинулось, холодная вода хлестнула на него, залив обе штанины до колен.

Том и Адриан смотрели на ведро, медленно катившееся к ручью.

– Мокрый, – сказал Адриан. – Мокрый пойду с ног до головы. Будто шут гороховый.

Он не глядел на Тома, но вновь почувствовал непривычную мягкость в его голосе, когда тот ответил:

– Ты к себе слишком несправедлив.

Часть 4
Любовь Магдалены

1

Ничего не случилось бы, если бы он не запер дверь. Если бы просто оставил её открытой. Ничего бы не было.

Ничего, ровным счётом ничего хорошего.

Впрочем, дверь тут ни при чём. Всё дело было в Оливии. В желтогривой шлюхе из борделя «Алая подвязка», которую Эдвард Фосиган имел, перегнув через подоконник. Впрочем, если рассуждать и далее тем же образом, вину за случившееся можно приписать тому, кто побывал сегодня в гнёздышке Оливии до Эда, невыносимо навоняв нездоровыми ветрами, или трактирщику, который накормил бедолагу несвежим гороховым пирогом и стал причиной проблем с кишечником, или жене трактирщика, которая в забывчивости не уследила и не выбросила вовремя этот проклятый пирог…

Словом, обвинять можно было кого угодно, результат от этого не менялся: Эдвард Фосиган стоял у распахнутого окна, спустив штаны, и сосредоточенно любил желтогривую Оливию, перегнувшись через подоконник вместе с ней, ибо в помещении дышать было просто нечем, что никак не способствовало разжиганию любовного пыла. Оливия ничего не имела против. Навалившись животом на доски и ткнувшись лицом в болтавшиеся под окном заросли петунии в глиняных горшках, она шумно и значимо сопела на всю улицу, на зависть как случайным прохожим, привыкшим, впрочем, к подобным зрелищам (Весёлый квартал всё-таки), так и своей товарке, работавшей за соседней стеной и никаких сладострастных стенаний в данный момент не издававшей. Оливия, впрочем, могла и притворяться, но Эд в этом сильно сомневался: «Алая подвязка» была достаточно низкопробным заведением, в которое Эд отправлялся обычно лишь в скверном и самоуничижительном настроении. В подобных борделях было, помимо их сравнительной дешевизны, одно важное достоинство: шлюхи там зарабатывали слишком мало, чтобы изображать наслаждение, когда не испытывали его. Желтогривая Оливия вряд ли была столь хорошей актрисой, чтобы можно было заподозрить её в притворстве, – иначе она давно бросила бы свой грязный промысел и записалась в актёрки мистерии, где её способность ахать и стонать была бы куда более востребована. Поэтому Эд логично заключил, что ахи и стоны были искренни и даже непроизвольны. Это, впрочем, не особенно поднимало ему дух, в отличие от некоторых частей тела, потому что о наслаждении проститутки Эд не думал. Он вообще мало о чём думал, помимо того, какого хрена этот кретин попёрся в бордель, обожравшись перед тем гороха, но вскоре его мысли обернулись в совершенно иное русло. И чья в этом была вина, гадать бессмысленно.

Что случилось, то случилось.

А случилось примерно следующее. В то самое время, когда Эдвард Фосиган сморщился, покачал головой и сказал: «Так дело не пойдёт. Двигай-ка к окну, милая», в «Алую подвязку», грохоча шпорами и портя романтическую атмосферу бессвязной бранью, вошли двое господ. Перегнувшаяся через подоконник Оливия успела заметить шляпу одного из них, потёртую, с развесистыми полями и куцым пучком белых перьев, прежде чем обладатель шляпы внедрил своё грузное тело в прихожую «Алой подвязки». Господа выглядели типичными головорезами – бандитами или наёмниками, мающимися от безделья и желания спустить честно награбленные деньги. Для посетителей такого рода бордели Весёлого квартала всегда были гостеприимно открыты. Однако именно сегодня вечером у хозяйки, матушки Астры, было несколько гостей, не вписывавшихся в типичный портрет завсегдатая «Подвязки», и она тешила себя надеждой, что посещение это у нетипичных гостей войдёт в привычку, ибо были они щедры и с виду очень даже благородны. Двое головорезов, один из которых в шляпе с перьями, ни щедрыми, ни благородными не выглядели, однако матушка Астра знала их более чем хорошо, ибо обслуживала обоих в этих самых стенах в те ещё дремучие времена, когда сама начинала карьеру заурядной шлюхой. Давние клиенты и знакомцы, таким образом, чувствовали себя вправе требовать чего угодно. Что и сделали, к вящему неудовольствию матушки Астры, тщетно пытавшейся утихомирить клиентов, вразумляя их на том нелепом основании, что они якобы пьяны – так, как будто хоть раз видела кого-то из них трезвым. Головорезы в ответ на это дружно расхохотались и потребовали свою любимую девочку, милашку Нэнни. Заявление, что именно в этот момент милашка Нэнни занята с клиентами, подоспевшими ранее, было пропущено мимо ушей. А поскольку были эти двое тут далеко не впервые и расположение покоев милашки Нэнни знали лучше, чем путь в сортир, то без лишних разговоров оба устремились по лестнице вверх, похохатывая и обмениваясь, в предвкушении, дружескими подначками и стонами вожделения.

Будто назло, один из стражей, охранявших покой и доброе имя посетителей борделя, как раз в это время вышел на задний двор облегчиться (поэтому, кстати, вину за все последующие события можно переложить и на него, и на кухарку трактира, угостившую его несвежей рыбой). Его напарник же, увы, не мог справиться в одиночку с двумя хотя и немолодыми, но тёртыми и всякое повидавшими мордоворотами. Посему их продвижение в покои милашки Нэнни было стремительным и непреодолимым. У самой двери, неожиданно запертой, последовала непродолжительная потасовка: головорезы ломали дверь, матушка Астра махала полными рукам, пытаясь урезонить бандюг, и орала благим матом, призывая на помощь охранника, валандавшегося неизвестно где именно тогда, когда он был так нужен.

Следует отметить тот немаловажный факт, что вся эта возня происходила непосредственно рядом с дверью, за которой Эд Фосиган любил желтогривую Оливию на подоконнике. За закрытой дверью, что тоже имеет значение. Покои милашки Нэнни были как раз за стенкой; женский визг и мужские проклятия раздались из-за неё ещё до того, как дверь поддалась, и усилились, слившись с басовитой бранью, когда чувствующие себя полновластными хозяевами ситуации головорезы ввалились к Нэнни, стремясь засвидетельствовать ей своё нижайшее почтение.

– Что… там… тако… е… – ритмично, в такт движениям бёдер, выдохнула желтогривая Оливия, в ответ на что Эд лишь теснее прижал её к подоконнику. Он был, как уже упоминалось, в скверном настроении, и никакие милашки Нэнни в мире не могли вынудить его оторваться от расслабляющего времяпрепровождения.

Однако некоторые лица мужского пола, в отличие от милашки Нэнни, на это оказались способны.

Шум за стеной усиливался: женский визг поутих, но на смену ему явился грохот и лязг оружия – похоже, клиенты Нэнни, пришедшие первыми, отказывались уступать очередь, что было вполне понятно и простительно. И тут произошло, почти одновременно, две вещи. Сперва заколотили в дверь – на сей раз в ту самую, которую Эд запер, определив тем самым участь государства и ход истории. Ломились, судя по крикам, охранники, сообразившие, что проникнуть в комнату, где творились гвалт и непотребство, сподручнее всего через соседнее окно. Но Эд не просто запер дверь – он запер её на засов, стремясь к максимальному уединению, потому какое-то время дверь обещала продержаться. Однако расслабляться в ситуации, когда за твоей спиной высаживают дверь, было довольно затруднительно. Эд выругался, отстранился от желтогривой Оливии – и тут случилась вторая вещь, определившая ход истории окончательно.

Среди воплей и лязга Эд услышал крик. Громкий, испуганный крик, слишком тонкий и высокий для мужчины – скорее, так мог кричать мальчишка, находящийся в возрасте ломки голоса:

– Ланс!

Ни в одной из своих многочисленных жизней Эд не носил такого имени, однако это не имело значения. Он узнал этот голос.

И ход истории был повёрнут безвозвратно.

– Твою мать! Молог в самую задницу! Посторонись-ка, милая, – обратился Эд к желтогривой Оливии. Та поглядела на него удивлённым взором юной лани, застигнутой на лужайке за щипанием травки, и Эд восхитился её выдержкой. Оливия посторонилась, равнодушно глянув на дрожащую под ударами дверь. Эд натянул штаны, схватил с комода свой кинжал и сунул его в зубы.

– Дверь не отпирай, – сказал он невнятно, но желтогривая Оливия поняла и покорно кивнула. Эд одобрительно глянул на неё и полез на подоконник.

Дом, в котором нашла приют матушка Астра со своим семейством, был, как все дома в Нижнем городе, деревянным и приземистым строением. Окна узкие, расстояние между ними – небольшое. Подоконники шириной и устойчивостью не отличались, ибо редкие из них создавались с таким расчетом, чтобы на них вскакивали, равно как и предавались плотским утехам. Выдержав второе, первое подоконник в опочивальне Оливии выдержал с не меньшей честью. Он лишь протяжно заскрипел под ногой Эда, но не дрогнул. Соседнее окно было распахнуто, из него лился свет и невнятные проклятия. Эд широким шагом переступил на соседний карниз, ухватился за гардину и спрыгнул через окно на пол.

Взору его явилась картина, при виде которой он едва удержался от крепкого народного словца, которое негоже было употреблять в присутствии кое-кого из участников сцены. В комнате, выглядевшей так, словно двое головорезов пробыли в ней уже целую неделю, находились, помимо собственно головорезов, ещё трое людей: двое мужчин и женщина. Женщиной была милашка Нэнни: она сидела на полу в нижней юбке и расстёгнутом лифе, прикрываясь подушкой, и глядела на Эда вытаращенными глазами в потёках туши. Двое мужчин, а вернее, мальчишек, претендовавших на её оголённые прелести, находились в положении немногим более презентабельном. Один из них стоял рядом с Нэнни, неловко выставив перед собой обнажённый клинок (Эд сразу узнал этот клинок, и желание применить к ситуации народное словцо стало почти неодолимым). Другой лежал посреди комнаты, являя собой символическую границу между своим товарищем и двумя головорезами, явно собиравшимся разделаться с оставшимся конкурентом так же решительно, как и с первым. Эд бросил взгляд на парня, лежавшего на полу: он прижимал руки к животу, пальцы его были окровавлены, и лицо окровавлено, и пот крупными каплями застыл на его висках. Он не двигался. Он был мёртв.

Эд взглянул на выжившего мальчишку. Выживший мальчишка взглянул на Эда. Но прежде чем любой из них успел раскрыть рот, головорезы оправились от шока, вызванного лихим полётом Эда через окно.

– Эт-то ещё что такое у нас тут, а-а?! – крякнул головорез в шляпе. Его подельник, без шляпы, но с внушительной кучерявой шевелюрой неопределённого цвета, зарычал в ответ и шевельнул клинком, с которого стекала кровь мальчишки, лежащего на полу.

– Ещ-щё один? А? Вона каких шустрых развелось! Пригрела Астрочка вас, стервецов, только и делов – гоняй теперь! – продолжал головорез в шляпе, донельзя возмущённый непрестанно осложнявшейся ситуацией. Милашка Нэнни, совсем ополоумевшая от всего происходящего, обхватила руками голову и пронзительно запищала – видимо, она решила, что её собираются поделить на четверых, и таким образом выражала свой протест. Тем временем дверь, предусмотрительно запертая головорезами изнутри, снова начала дёргаться и стонать – охранники опять переключились на неё, следовательно, Оливия стойко держала позиции.

Пожалуй, даже слишком стойко.

– В окно. Живо, – коротко бросил он парню, который стоял в углу, окаменев и неотрывно глядя на скорчившееся тело своего товарища. Тот, словно не услышав, нерешительно шагнул вперёд, наклонился к другу – но тут же был отдёрнут обратно рукой Эда, крепко ухватившей его за шиворот.

– Пошёл! – рявкнул он и швырнул парнишку к окну. Тот налетел на подоконник и вцепился в него, но Эд этого уже не видел – шагнув вперёд, он ударом ноги перевернул стол, отделив им головорезов от себя и истошно завизжавшей шлюхи. Головорезы обиженно взревели. У них были мечи, у Эда – только кинжал, и драться с ними он не собирался, но иная альтернатива стремительно ускользала. Бросив взгляд через плечо, Эд увидел мальчишку, сидящего на подоконнике верхом и глядящего во все глаза на происходящее.

– Пошёл!!! – что было мочи заорал Эд, и парень то ли послушался наконец, то ли попросту свалился вниз от страха. Эд не слишком беспокоился за него – как и все строения в Нижнем городе, здание «Алой подвязки» не отличалось высотой, и до земли было не более десяти футов.

За наблюдением Эд, впрочем, потерял драгоценные секунды. Головорезы без труда отшвырнули стол в сторону, громыхнув им о стену и сметя ножками канделябры с комода, и с рёвом ринулись на Эда. Тот наклонился, пропуская над головой просвистевший клинок, и полоснул кинжалом по животу, открывшемуся в этот момент для удара. На лицо ему брызнула кровь, головорез пошатнулся, но его друг уже зашёл с другой стороны. Эд двинул ему локтем под дых и для верности наподдал коленом в пах. Бандюги, как по команде, отступили, лишь теперь заметив, что оба претендента на полуоголённые прелести милашки Нэнни устранены, и дальнейшая драка не имеет смысла.

– Честь имею, мои лорды, наслаждайтесь, простите за беспокойство, – сказал Эд и, ухватившись за подоконник обеими руками, сделал через него обратное сальто, эффектно вылетев в окно. Головорезы провожали его крайне мутными взглядами, обратившимися затем, наконец, на предмет и первопричину битвы. Малышка Нэнни, встретив этот взгляд, снова завизжала.

Эд слышал её визг, приземляясь на полусогнутые ноги перед самым входом в «Алую подвязку». От удара об землю из лёгких у него выбило весь воздух, но он умудрился не покалечиться – и немедленно обернулся, проверяя, так ли удачлив его юный безмозглый друг.

Юный безмозглый друг Эда стоял рядом, глядя на него с ужасом, благоговением и растерянностью. Он, кажется, не понимал, что произошло, и тем паче – что могло произойти. Всё ещё могло, говоря по правде.

Рука Эда железной хваткой вцепилась в плечо юноши.

– Хотелось бы знать, какого хрена… – начал Эд, и тут на него напали.

На сей раз в самом деле напали, всерьёз. Эд всё ещё ждал дальнейших неадекватных действий со стороны поклонников Нэнни, поэтому держал ухо востро – и успел заметить справа от себя тень, прежде чем её обладатель метнулся к нему с ножом. Эд рванулся в сторону, увлекая юношу за собой, а потом, оттолкнув его, развернулся к нападающему, выбросив перед собой кинжал.

Несколько мгновений они стояли друг против друга среди глухих звуков ночной улицы. Эд видел глаза напавшего, узкие и блестящие, похожие на птичьи. Потом убийца ударил. Эд уклонился, слыша треск рвущейся ткани и готовясь ощутить вспышку дикой боли в боку. Но нет – и на сей раз повезло. Не дав Эду передышки, противник бросился на него в третий раз; Эд не стал бить в ответ, вместо этого бросил кинжал наземь и перехватил несущуюся на него руку. Лезвие царапнуло его запястье. Эд вывернул вражескую кисть со всей жестокостью, на какую был способен, но вместо болезненного воя и звона выпущенного клинка услышал глухой свист – и ощутил тяжеленный удар кулаком под дых. «Профессионал, чтоб его бесы взяли», – успел подумать Эд, прежде чем получил второй удар. Он стал ослаблять хватку, увидел блеск лезвия над головой, услышал предупреждающий крик со стороны – он так и не понял, чей…

А потом тело нападающего грузно повалилось наземь. И что-то захрустело под его откинувшейся головой. К сожалению Эда, это был не вражеский череп, а всего лишь глиняные осколки цветочного горшка. И на лбу убийцы была не кровь, а лишь красные лепестки петунии, бессильно распластавшиеся у него меж глаз.

Эд услышал над собой победный клич и, вскинув голову, увидел желтогривую Оливию в расстёгнутом лифе, торжествующе потрясавшую кулаком над головой. Поймав взгляд Эда, она послала ему воздушный поцелуй. «Неужели и впрямь не притворялась?» – подумал Эд удивлённо – и, тут же опомнившись, крутанулся, ища взглядом мальчишку, из-за которого разразился весь сыр-бор.

Тот прижимался к стене ни жив ни мёртв. А в нескольких шагах от него, в ничуть не лучшем состоянии, стоял всадник – человек в плаще с капюшоном, судя по фигуре, такой же сопляк, которого бесы, глупость и жажда приключений занесли ночью в трущобы Нижнего Сотелсхейма.

Ни звука не издав, Эд ринулся к всаднику и стащил его с коня. Всадник тоненько вскрикнул и повис у него на руке. Эд отстранил его, не грубо, но твердо.

– Просите, мой лорд. Вам воздастся, – туманно пообещал он, а затем, схватив стоящего у стены и потрясённо глядящего на всё это мальчишку, подволок его к коню и усадил в седло. Прежде чем хоть кто-то из участников сцены смог понять, что происходит, Эд со всей силы ударил коня по крупу и завопил:

– А ну, пшла-а-а!

Конь испуганно заржал и сорвался в галоп; мальчишку дёрнуло в седле, но он сумел сохранить равновесие – ездить верхом у него получалось много лучше, чем геройствовать в паршивых борделях. Эд глянул было в сторону всадника, которого так беспардонно спешил, но того уже и след простыл – сбежал, должно быть, одурев от страха, что отберут, не сходя с места, что-то поважнее коня.

И только тогда Эд Эфрин, он же Эдвард Фосиган, он же и прочие достойные, но не всегда дальновидные люди, удосужился посмотреть туда, где в россыпях петунии лежал убийца, поверженный желтогривой Оливией.

Петунии были на месте, в месиве черепков и земли. Убийцы не было.

И тогда Эд Эфрин, он же Эдвард Фосиган, выругался так, как ему хотелось с того самого мгновения, когда он запрыгнул в окно милашки Нэнни. По-народному, по-простецки.

Но, как и следовало ожидать, это мало помогло.

Уже выводя из стойла своего коня и вяло отмахиваясь от многословных извинений, которыми его осыпала перепуганная и донельзя раздосадованная матушка Астра, Эд подумал, до чего странно всё сложилось. Но развивать эту мысль далее не стал – для этого ему требовалась ясная голова, уединённое место и мундштук трубки в зубах. Пока же он выехал со двора «Алой подвязки», провожаемый заламывающей руки матушкой, прикидывая дальнейший план действий. Головорезов угомонили быстро: притомившись баталией, они сейчас храпели в покое милашки Нэнни, которую в это время отпаивала успокоительным настоем желтогривая Оливия – впрочем, судьба что одной, что другой Эда волновала мало. Человека, напавшего на него у входа в бордель, никто не видел – или не выдавал, что было менее вероятно. Сходилось на том, что его вообще не видел никто, кроме самого Эда – и, конечно, Оливии, проявившей чудеса меткости и преданности постоянному клиенту. Всё это вовсе не утешало.