Текст книги "Сказка зимнего Синегорья (СИ)"
Автор книги: Юлия Рудышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
– И вот вижу я, сидит утопленница на мостках, среди камыша, а глаза у нее – ну тина болотная. Волосы, как змеи, шевелятся…
– Да что баешь! – рассмеялся его товарищ, который, видать, и был гармонистом – возле него инструмент лежал. – Ты бы русалку сразу испужался! Айда вон в лес вечерний, коли такой смелый! Докажи, что блазней не страшишься!
Парень тот и утих сразу, а Таня расхохоталась громко. Стоит у огня со стороны леса, сумерки ей – плащ да фата, руки в боки, ногу выставила, в глазах – черти пляшут. Хороша лесная девка, с косою длинной да в нарядном платье праздничном.
Никто из сидевших у костра людей не испугался появления незнакомок, никто не попытался прогнать их, даже взглядов косых не было. Наоборот, приветствовали их, к огню приглашали, чаем смородиновым угощали и пирогами с кислой капустой. Выспрашивать о том, кто они да куда путь держат, тоже не пытался никто, словно бы понимали люди все и без слов.
Впрочем, откуда знать, во что прежде верили да кого привечали – горные да лесные духи зла не чинили, помогали рабочим, от завалов в рудниках спасали, из чащ выводили, помогали трясину обойти… не было страха на Урале перед теми, кого нечистыми после окрестили.
Необычно было Снежке ощущать себя на другой стороне – вроде бы недавно сама человеком была, а теперь вот стала гостьей из сумеречного мира. Клубочек, который всю дорогу вел ее с Танюшей сквозь волшебный туман, к ноге подкатился и замер. Девушка подняла его, спрятала в поясной сумке, пока никто не заметил.
Тут гармонь заиграла-запела, молодежь подхватилась с бревен, принялись парни и девки коленца отбивать да хороводы водить, а тот парень, что играл, на Таню больно пристально глядел, и в глазах его тайга шумела.
Видать, это и есть тот самый, за кем дочка Хозяйки из горы вышла, смекнула Снежка, присаживаясь на поваленную сосну. Кружка с чаем казалась слишком горячей, да и от огня неприятно было, и, посидев немного у костра, пришлось отойти в сторону, к зарослям ивняка, что шумел над небольшой заболоченной речкой. Исчезновения Снежки никто не заметил, а может, не больно и нужна она была – здесь у каждого своя забота, свое волнение. Таня плясала вокруг огня, да так лихо, что казалось, перепрыгнет она пламя, что стояло столбом в синих сумерках чародейских – сразу вспомнилось, как танцем она пожар потушила… хорошо бы, чтоб сложилось все, чтоб смогла она сманить от костра людского этого гармониста. Чтобы смогла судьбу свою изменить да заново перекроить. Ведь чудилось – в этих дивных сумерках, на грани дня и ночи, на грани между двумя мирами – миром духов и миром людей – все возможно!
А вокруг пахла хмелем и ягодами вечерняя тишь лесная, и радостно было, беспечально. Всю жизнь бы так сидеть на траве, слушать гармонь да наслаждаться ароматом трав горьких.
– Что, невесело тебе с людьми? – из речушки показалась зеленоволосая русалочья голова, и, подтянувшись на руках, на берег выползло чудище водяное. Кожа с синим отливом показалась Снежке мертвой, вилась по ней чешуя дивным узором, лицо у русалки было костистое, узкое, с темными провалами глаз и выпирающими скулами, губы тонкие, за ними – острые зубки скалились. Жуть, одним словом.
Но отчего-то не страшно совсем.
– Было бы весело, если бы огня не боялась, – девушка не стала вскакивать с травы да бежать прочь от русалки. Не была она похожа на ту, что с мостков тиной кидалась, когда Снежка с Таней только вышли из зачарованного леса. У той в глазах тьма разверзалась, бездна погибельная манила в свои глубины, эта же безобидной казалась совершенно. А то, что собой не хороша русалка… так помнила Снежка, в какую шишигу превратилась прекрасная дочка лесника, который едва ее не сгубил, когда она только пыталась найти дорогу к своему жениху.
Вспомнила про Морозко и загрустила Снежка – скорей бы уже Таня натанцевалась у своих костров артельских, чтобы продолжить путь. Повидать родню, проститься по-человечески и упасть в морозные объятия повелителя зимы, чтобы никогда больше не разлучаться!..
– Тебе вот, гляди-ко, что передать просили, – улыбнулась русалка и, раскрыв ладони, протянула зеленый камушек искристый – был он оплетен медной проволокой да ею же к золотистому шнурку прикреплен. И проволока, и шнурочек новыми были, с белыми морозными узорами, но присмотревшись, Снежка поняла, что это серебристое крошево, которое не растает даже возле огня. Видать, Морозко постарался, красоту эту создавая. Помнит ее, любит и ждет…
Снежка обрадовалась, увидев талисман свой детский, взяла его бережно, был ей очень дорог, а теперь, когда украсил его царь зимы своими чарами, еще дороже станет… Едва коснулась она камня, как усталость вся прошла, и жар, что казался нестерпимым, стих.
Видать, вместе с гранатом, прозрачным, как слеза, передал ей Морозко свое волшебство зимнее, чтобы помогло оно Снежке. Несколько желтых искорок сверкнуло в глубине самоцвета и погасло, а девушке на миг привиделось, что Морозко машет ей рукой, сидя в своих санях ледовых. Может, и правда, он сейчас видел ее в волшебное зеркало или через камень какой чародейский. Улыбнулась ему Снежка ласково, ощущая, как силы прибывают, как дышать ей легче становится, как сердце бьется ровнее, как страх перед летними лесами окончательно проходит.
А ещё заметила Снежка, что огранка у камушка появилась – прежде казался он куском стеклышка мутноватого, а сейчас был огранен, будто бриллиант, отчего и сверкал ярко, и на вид стал, словно изумруд. Но в том, что это тот самый камушек, когда-то Хозяйкой гор подаренный, можно было не сомневаться.
– Спасибо, – прошептала она, обернувшись к русалке, но той уже не было, словно растаяла она в тумане.
А со стороны костров снова звуки гармошки послышались, что-то щемящее, нежное пел Тимофей, жених Танюшкин, и Снежка, наслаждаясь пением его, удобнее устроилась в корнях старой ивы. Там пышно мох разросся, показалось даже, что она лежит на перине пуховой, так мягко было, так хорошо… и не заметила Снежка, когда задремала, только сквозь сон ощутила странные прикосновения побегов хмеля – словно бы ползали они по ней змеями, не то пеленая, не то пряча от всего мира.
И хотелось Снежке сбросить морок, и не получалось – все темнее вокруг становилось, все гуще синева ночная была, и в этой лесной тишине дрожащей, откуда исчезли все песни и людские голоса, понесся горький запах трав, словно бы хмель соками истекал. Но вот послышались крики совиные, шелест листьев и плеск ручья – звенел он хрустально, перекатывая камушки, и казалось, из прозрачной воды смотрят на спящую девушку огромные зеленые глаза. И не были это глаза той русалки, что камушек с Той Стороны принесла. Зрачки вертикальные, змеиные, ресниц вовсе нет на веках чешуйчатых… В свете луны, что вышла из-за облаков, показалось, что это полоз из старых легенд и сказок.
– Прочь иди! – сквозь сон услышала Снежка и попыталась встать, но не смогла, тело было каменным. Стало страшно, только гранат, волшебная подарёнка, грел ее и держал в людском мире, не давая окончательно провалиться в кошмар, который пришел с наступлением темноты.
А глаза все так же смотрели из заводи, и все уже становились зрачки, пока не стали вовсе с иголочку. Тело полоза кольцами легло на камни, что темнели на берегу, лапы, как у ящерицы, с огромными острыми когтями, вспороли землю, и тут же туман всколыхнулся со дна оврага, пополз к огромному ужу, укрывая его, пряча от взгляда перепуганной девушки.
Но вот Снежка смогла пошевелиться, вскочила порывисто, и едва не закричала от ужаса, увидев, что тело ее все так же лежит среди корней старой ивы, оплетенное побегами хмеля с желтыми перезрелыми шишками, такой уже никто не будет собирать…
Да и откуда он такой в середине августа, когда только появились зеленые шишки?.. Неужто она перенеслась куда-то в другое время?.. Поднесла Снежка к лицу ладонь – и смогла сквозь нее, как сквозь стекло, увидеть ствол дерева и кусты. Отшатнулась и проскользнула через камыш и камни, наваленные у ручья, словно там не было ничего. И сквозь змея проскользнула, пристально следящего за телом ее. Он, видать, и не понял, что это не туман был, даже не пошевелился…
Что же это с ней случилось? Почему она бродит блазнем по лесу и кто с ней такое сотворил? Неужели эта русалка, которая камушек принесла, вместе с ним какие-то чары навела? Да нет, быть того не может, к дару горной девы никто со злым умыслом не мог бы прикоснуться. К тому же ясно видела Снежка Морозко в камушке самоцветном!
– Уходи! – снова послышались крик и плеск возле ручья, показалось, что-то большое упало в воду, и ветер после того донес запах тины и болота. Змей с камней исчез – наверное, кто-то неведомый прогнал его. Неужели у Снежки помощник появился?..
Девушка попыталась понять, что у ручья происходит, но туманное тело не слушалось ее, все норовило улететь с ветром, и как она к камышам смогла приблизиться, так и не поняла, но вскоре склонилась над водою, в неверном свете луны разглядев ту самую русалку, которая гранат принесла. А та, набросив рыбачью сеть на полоза, изо всех сил пыталась его оттащить от берега, змей же, покрытый тиной и ряской, с огромными глазищами, что сверкали изумрудами, изо всех сил тянулся к иве, под которой тело Снежки лежало. Вот сверкнула чешуя на хвосте змеином, вот забил он по воде, пытаясь сбросить с себя русалку.
– Пусти, окаянная! – рычало чудище совсем как человек, пытаясь когтями вспороть сетку, но не тут-то было – казалось, из стали она сплетена.
– Не пущу, – шипела русалка и била своим рыбьим хвостом по воде, поднимая фонтаны брызг. – Не пущу… Не дам девку в обиду…
Снежка хотела сказать что-то, поблагодарить, но лишь шелест раздался из ее призрачных губ, шелест, похожий на то, как ветер играет листвой осенней. Испугалась девушка еще сильнее, но делать нечего – остается только летать туманным облаком над водой и ждать, когда этот кошмар закончится. И жалеть, что ничем не может она помочь водной деве.
Тут гармошка стихла, и через какое-то время послышались торопливые шаги – на поляну вышла Таня со своим Тимофеем. Тот словно очарованный шел, глаза стеклянные, лицо бледное. Тяжело, видать, человеку идти на Ту Сторону, кровь стынет от вида мира иного… И призрачная Снежка тянется рукою туманной к подруге, а та глядит не на нее, но на тело, что лежит, опутанное травами.
– Тимка, рви побеги! – кричит Таня, бросаясь к Снежке, пытаясь вытянуть ее из кокона хмеля.
Руки ее безжизненно лежали вдоль тела, и от лунного света, льющегося сквозь зеленую крону ивы, казалось, что это тоже хмель лесной. Темные вены, словно прожилки на листочках, ветвились, и ровно вздымалась грудь – дышит, живет. Просто спит.
Кто ж это их все время преследует? Кто пытается помешать Снежке домой попасть, а потом к Морозко вернуться, в терем его ледяной? Неужели это кто-то из тех, кто сани пытался остановить по дороге в зачарованную чащу – лесник с дочкой-лешачихой или ведьма старая?.. Кто бы это ни был, а не сможет он победить!..
Тимка бросился побеги хмеля рвать, они не поддавались, и он нож вытащил, принялся беспощадно резать растение, и сок пролился из разорванных зеленых нитей – алый, будто кровь… Снежка призрачная в ужасе сверху на все это смотрела, надеясь, что ее ветром никуда не унесет, иначе как она потом свое тело отыщет? А сок темнел в свете звезд, впитывался в землю, и стонала от этого земля, словно больно ей было. Жуть какая, не может быть это обычное растение, откуда же в нем столько крови?..
Тут забулькало, загрохотало что-то в ручье, и чудище, которое в сети барахталось, ушло на дно, будто и не было его. Русалка заругалась почище рудокопа, которого в горе породой присыпало, и отбросила ставшую ненужно сеть.
– Здесь она где-то, – прошипела, пытаясь среди ветвей ивы разглядеть туманное облако, в котором призрачная Снежка находилась.
– Где? – вскочила Таня, подол отряхнув от листвы да веточек. – Где ты ее видишь?
Снежка вздохнула облегченно – раз они поняли, что она здесь, рядом, то как-нибудь придумают способ ее назад в тело вернуть! И шелест тут же понесся над травами, и ветер простонал негромко.
Тимка закончил побеги отрывать, которые шевелились, как живые, ползали по траве, истекая соком своим страшным, и в тот миг, как парень последний кусок растения отшвырнул, почернело оно, стремительно усыхая, задымилось, и исчезло, лишь пепел остался среди травы.
И тут же Снежка ощутила, что тянет ее вниз, закружил невидимый водоворот, и вернулись все чувства – и землю спиной она ощутила, и колючие ветки под рукой, и то, что ноги затекли в неудобной позе лежать, и мох мокрый почувствовался. Открыла она резко глаза, пытаясь сесть, и едва не задохнулась от горького запаха ночных трав и вони, что шла от ручья – там еще чернели комья тины, оставшейся после чудища.
– Вернулась! – захлопала в ладони русалка.
А Таня лишь опустилась на траву и расплакалась от облегчения. И даже Тимка улыбнулся Снежке несмело, и показалось, что не так уж он и бледен стал, и в глазах живой блеск появился. Может, легче дастся ему переход в призрачный мир Синегорья? Рядом ведь Таня будет…
– Вернулась… – выдохнула Снежка, крепко сжав в ладони камушек зеленый, уверенная, что это он ей помог связь с миром живых удержать. Теперь бы ещё дома побывать да и скрыться на Той Стороне от неведомого татя, может, там он ее не найдет?
* * *
Простились Снежка с Таней на краю скалы, где заканчивался волшебный туман – с той стороны белого марева уже дули северные ветра и чувствовался холод зимней крещенской ночи, казалось, шагнешь за грань, вовек дорогу назад не сыщешь.
Страшно было Снежке – не хотелось заплутать среди гор. Кто знает, что там, за туманом? Вдруг чары злые, вдруг шишиги с лешачихами ждут? Утащат в болото, вовек никто не найдет. Но разве есть другой путь?..
– Я в прошлый раз на санях летела, – задумчиво глядя на клубящийся над травой туман, сказала она, опасаясь ступить на козью тропу – узкую, обледенелую, которая вела вниз, к городу. А тот сверкал россыпью желтых огоньков, словно бы кто-то рассыпал ожерелье из самоцветных камней. Как идти вниз, если на камнях иней блестит, если снега намело – не видно, куда ногу ставить? Да кто в своем уме полезет зимой на скалы?
– Не бойся, – Таня клубок подняла и подала подруге. – Спрячь его пока. Он тебе не нужен будет за пределами волшебной чащи. Когда будешь возвращаться к нам, подойдешь к лесу, что за Медведь горой, или к этому, на Первомайке, тогда пустишь клубок, он тебя к нам выведет.
– Вы что же, все эти дни тут сидеть будете? – удивилась Снежка. – Вдруг я задержусь в гостях? Неизвестно, когда ещё сложится попасть к своим, да и… смогу ли? А вдруг, как Метелица говорила, забудут меня?.. Хочется родителей дождаться, они аккурат после Крещения приехать должны… да и вообще, мало ли что в пути случиться может, пропаду где-то, и знать о том не будете… Вернулись бы в пещеры, у вас своих забот хватает.
– Тут время иначе идет, забыла? – улыбнулась Таня и нежно на своего жениха поглядела. – А о том, что с тобой и жива ли ты, цела ли… мне о том ящерка расскажет. Помнишь, приходила она к тебе в самоцветное подземное царство, когда попала ты в плен Хозяина Золота? Ей, ящерке моей, везде дороги открыты – она маленькая же, юркая, в любую щелочку, в любую трещинку проскочит.
Снежка доверчиво кивнула, глядя на подругу и спасенного ею парня. На лицо Тимофея вернулся румянец, глаза его блестели, и показалось, что он вполне счастлив уходить в призрачную тайгу, где ни рудника, ни завода, ни приказчика с его сумасбродствами – ничего этого больше не будет.
Снежка отвернулась, пристально вглядываясь в туман, пытаясь понять, куда ей лучше подойти, где лучше на тропу спуститься.
– Мы и оглянуться не успеем, как ты назад придешь, – Таня чуть подтолкнула Снежку к краю, – иди же, иди. Не бойся! Ничего не бойся. Ты теперь – тайга и вьюга, волшебство зимней ночи, ты теперь – часть волшебной чащи, и все духи горные, те, кто к людям добры, тебе помогать станут, если понадобится помощь их… Не бойся же!
– А все, кто злые, мешать? – усмехнулась невесело Снежка и, замирая от страха, присела, пытаясь ногой нащупать выступ.
Руки ее скользнули по покрытой инеем сухой траве, закружилось все вокруг, и сердце едва из груди не выскочило, но ожидаемого падения не произошло. Словно какая-то невидимая сила удержала девушку и прижала к камню. Иней холодил кожу, но это было приятно, и Снежка уже более не сомневалась – юркой ящеркой она скользила по тропе, цепляясь то за корни сосен, что плетьми свисали с вершины, то за острые выступы и скальные наросты, то за трещины, что змеились по серому граниту, сверкающему от снежного крошева.
То и дело Снежке попадались широкие карнизы, на которых можно было передохнуть, полюбовавшись панорамой гор, покрытых тайгой, синей-синей в сгустившихся сумерках – и когда это они успели наступить, если только что утро разгоралось на небесах волшебного леса? И расстилался он под горой лиловым морем, и сходила на него ночная тьма, и свет ярких звезд казался слишком ярким, неземным. Волшебным.
Клочья белого тумана плыли над рекой, поднимались из оврагов, заросших орешником, и сверкающая извилистая лента Юрюзани, перечеркнутая тремя мостами, казалась присыпанной алмазной крошкой. Сверкала она, змеей уползая за горы, и рядом с ней, повторяя каждый изгиб, ползла серебряная змея железной дороги. С щемящей тоской смотрела Снежка на скользящие в даль рельсы, понимая, что больше никогда не поедет прочь, никогда не увидит степь.
Впрочем, тоску эту нужно гнать, незачем грустить о прошлом. Ведь у Снежки впереди новая жизнь – прекрасная и волшебная, наполненная чародейскими плясками у зимних костров, песнями вьюги и колыбельными северного ветра. За такую жизнь ничего не жаль, ведь навсегда остается Снежка среди высоких скал да бурных горных рек, навсегда остается в объятиях своего зимнего царя. Разве не об этом она всегда мечтала?
И в этот миг будто бы рядом он оказался – дымкой туманной, снежной змейкой, что скользнула к подолу платья, ветром холодным, что огладил щеку и шею. И не было жутко, не было больше страшно. Верилось – чтобы ни случилось, муж ее навсегда рядом. И всегда защитить сможет от любой беды.
И плескалось синее море тайги, и носились над ним белые вихри, и сверкала лента реки, и светилось призрачно серебряное блюда заводского пруда. А над всем этим снежным миром искрились на черном шелке небес яркие звезды. Лился свет луны – острая, словно серп, она плыла над горами, то и дело прячась в облаках, но затем быстро выныривая из-за них, чтобы снова смотреть с вышины на предгорья.
Снежка, отдохнув, снова принялась спускаться, осторожно держась за камни, и чудесным образом находила путь, даже если тропа обрывалась, и не было видно, куда поставить ногу. Подол сначала путался и сбивался, мешая идти, но вскоре девушка с удивлением поняла, что старинный наряд исчез, а она снова в своих брюках и короткой курточке – тех самых, в которых покидала бабушкин дом той загадочной крещенской ночью, когда открылись перед ней дороги в чародейскую чащу. После того, как Снежка столько времени провела на Той Стороне, она пообвыклась, и длинные юбки и тяжелые шубы с платками стали привычнее обтягивающей, не слишком теплой, одежды. Но представив, как родня удивилась бы, увидев ее таком сказочном наряде, в котором она гуляла по туманным лесам, лишь улыбнулась – да уж, в обычном мире в джинсах спокойнее.
Тропа вильнула резко вправо, и Снежка, задумавшись, поскользнулась на льду, который налип на камнях, и проехала по склону, как по горке. На ногах, к счастью, удержалась, но в сугроб все-таки угодила. И ее счастье, что это уже было подножие горы – с высоты можно было и разбиться.
Снежка перевернулась на спину, с облегчением глядя на звезды, и снег приятно холодил тело, и даже словно бы сил прибыло. Вдоволь повалявшись в снегу, девушка вскочила, закружилась, пританцовывая на месте – сугробы здесь, под горой, выросли выше пояса, и бегать по ним, взбивая никем не тронутую белую пелену, так весело было, совсем как в детстве.
Притомившись прыгать по сугробам, Снежка огляделась, пытаясь понять, куда ее привела козья тропа и волшебный туман. Ели, украшенные сверкающим снегом, строгими стражами замерли вдоль тропинки, которая вела в сторону поселка, и девушка, уже немного продрогнув, решила пойти по ней, недоумевая, кто же протоптал ее в этих диких местах.
Впрочем, неважно. Возможно, это Морозко помогает в дороге.
И словно в подтверждение этих мыслей, налетел игривый шальной ветерок, неся на своих невидимых холодных крыльях снежинки – крупные, ажурные, они так были прекрасны, что сердце в груди останавливалось. Так бы век целый стояла Снежка посреди заметенной поляны в свете ярких звезд и любовалась дарами зимней ночи. Ледяные прикосновения ветра ласкали, дарили покой и нежность, и казалось, это ладони ее мужа, Морозко, гладят по щекам и это губы его колючие целуют в висок. Но через мгновение сгинуло все – словно и не было, только дальней дымкой над горами вился дымок, словно бы именно туда улетел зимний царь на своих снежных крыльях.
Ничего, скоро они свидятся, скоро обнимет он ее по-настоящему, прижмет к груди широкой да поцелует так, что выстынет все в ней от счастья. Не будет больше ничего – кроме зимы и белоснежных просторов Синегорья. И забудет она навсегда о прошлой жизни. Хорошо это или плохо – не ей судить. Но сердце на части рвать – не дело. Тяжело будет жить, помня все и веря, что ещё вернешься…
Идти дальше было удивительно легко, несмотря на то, что тропинка слишком узкой сначала показалась. Снежка вскоре добралась до Шубиной, но отчего-то вышла не со стороны Медведь горы, а от Первомайки – как раз там домик Марейки стоял. Задумчиво поглядев на огонек свечи, что дрожал за темным окошком, девушка решила заглянуть к двоюродной бабке. Когда еще удастся повидаться? Да и наверняка ждет старуха ее, интересно же про мир Иной послушать, куда и сама она в юности попала.
И Снежка поспешила, то и дело проваливаясь в глубокий снег, который тут чистить было некому, к невысоким воротам. Войти во двор смогла не сразу – калитка никак не открывалась, сугробы намело, они и мешали, и Снежке пришлось найденной возле забора штакетиной убирать от ворот наносы.
Двор встретил ее тишиной и нетронутой белизной снега, который поднимался до верхних ступенек крыльца, покосившегося и старого. Крыльцо скрипело, половицы стонали, но вот и тепло сеней – там Снежка осторожно обошла сундук с наваленным на него хламом, а едва коснулась ручки на дверях, как те сами распахнулись, и на пороге застыла радостная улыбающаяся Марейка.
– Неужто вернулась? – всплеснула она руками и бросилась Снежку обнимать. – Я же своими глазами видела, как ты в санях над городом промчалась. Красивая, сверкающая от самоцветов и снега на одежде…
В ногах старухи путался кот, громко мяукал, терся то об нее, то об Снежку, которую Марейка расцеловывала. Девушка вывернулась со смехом, схватила кота, поглаживая его пушистую шерсть, пахнущую дымом.
– Чайком угостишь? – спросила с прищуром у Марейки.
– Угощу, доча, угощу, – старуха пошла к печи, доставая из нее пирог с рыбой. Тут же запахло чудесно так, и корочка дымящаяся лопнула, едва Марейка коснулась ее ножом. – Как же тебе живется-то в лесу зимнем? Не обижает тебя Мороз Иванович?
– Хорошо живется, Морозко добрый очень и щедрый… столько нарядов надарил, украшений! Я таких колец да сережек, венцов и браслетов самоцветных даже в музее никогда не видывала. Все сверкает, все изящное такое, в завитушках серебристых, как морозные узоры на стеклах!.. – Снежка с котом в обнимку удобно устроилась на табуретке, поджав под себя ноги. – Правда, пока к вам шла, столько всего приключилось – и в прошлое попала, и видела, как стары люди жили, и русалок встретила по дороге, и полоза… а ещё меня Хозяин золота похитил перед свадьбой-то. Вот страху там натерпелась… Слышала про него?
– Как же не слышать? – старуха налила чаю, села напротив, подперев кулаком голову, задумчиво в окошко уставилась. – Мне еще мать про него сказывала. А я вот что помню – жил у нас сосед, Митяй Федоров, так его малец все болтал про дивный народ без умолку… Слишком он любопытничал, все деда спрашивал о том, кто клады зарывает, кто их хранит от злых людей, кто создает все эти камушки самоцветные да золотые россыпи, которые потом людям достаются… да правильно ли, что люди лезут в кладовые гор, правильно ли, что берут без спросу то, что не им принадлежит. Странные разговоры для мальчонки, взрослые хмурились, когда он песни свои заводил, не нравилось им, что ребенок такие вещи говорит. А может, понимали, что отчасти прав Федюнька…
Потемнела лицом Марейка, окошко плотно занавесила, будто испугавшись, что разговорами про нечисть привлечет к дому анчуток да шишиг лесных.
Снежка молчала, не торопила, чувствовала, что нужно выслушать старуху, не зря она этот разговор затеяла, да и могло пригодиться все то, что Марейка расскажет – кто-то же преследует ее с тех пор, как позвал Морозко замуж, по всему Синегорью следком ходит, не хватало еще снова оказаться в золотом мире подземном.
А Марейка, убедившись, что другие окна тоже закрыты, заперла двери, накинув щеколду, кряхтя, вернулась к столу, отпила чаю, потом продолжила:
– Так вот… малец этот, Федюнька, все спрашивал про горных духов, и глаза его становились бедовыми, с отблесками злой зелени, когда слушал он байки старух соседских да деда своего, тот, помню, хорошим рассказчиком был. Мы все детворой вокруг него собирались, когда выходил он на завалинку погреться на солнышке да начинал байки травить. Отец Федюньки, как подметил, что с малым неладно, вскоре запретил с ним о нечистых говорить, в церковь водил… да ничего не помогло. Мальчишка стал часто в лес убегать, на скале полюбил сидеть, глядя на долину внизу, где поселок строился, тогда еще тут заводик небольшой стоял, вокруг него домишки и тулились… и вот однажды Федюнька вернулся и стал про Хозяина Золота расспрашивать – кто таков да как живет, говорил, что видел старика под землей, что звал дух его. Мать Федюньку со двора с тех пор не пускала, глаз не сводила, а все едино не уберегла. Я видела, как огромный сундук, украшенный самоцветами, появился на траве, как мальчонка к нему подошел, наклонился, и тут как толкнули его – крышка и захлопнулась. Мне никто не поверил, а мать его умом тронулась, все ходила, болезная, криком кричала, звала сыночка. Дед его отправился в горы, вину свою чувствовал – это ж он первым ему байки всякие травить начал, вот и думал, что ежели не это, не приманил бы дух мальчика. Старик тоже не вернулся – нашел ли внука, не знаю, может, сорвался со скалы или в речке утоп, у нас с той стороны горы всегда водовороты были. Да… только смотри, сколько людей сгинуло… Осторожнее ходи, Снежанна, мы на самой горе живем, раскрыться она не только на вершине может, если мальчишку уташшил злобный тать посреди бела дня, то и тебя может попытаться… Ночевать останешься у меня, по темноте и вовсе жутко ходить, нечисть шалит. Еще и ночь сегодня дивная, когда что угодно случиться может… Бабушка твоя волноваться не станет… ты теперь не совсем обычная, о том, где бываешь да когда возвращаешься, никому не дано будет знать, да только казаться станет, что все как обычно… пока совсем не уйдешь на Ту Сторону. Тогда о тебе и забудут, иначе никак.
– Я потому так легко на Ту Сторону и ушла? Потому что ночь волшебная? – Снежка допила чай и потянулась – устала она, с Татьяной ведь столько дорог исходили, столько гор облазили. Казалось – неделя прошла с тех пор, как упал клубок на половицы ледяной избы Морозко, в путь призывая. На самом деле лишь несколько часов – если мерить привычной мерой. Не верилось даже Снежке, что совсем недавно плясала на собственной свадьбе. После того, как она оказалась в Шубиной, будто вспять время вернулось, и вот она снова обычный человек, и нет никакой сказки, никакого Морозко.
Но тут закололо что-то на запястье, Снежка рукав свитера откатила и с удивлением увидела, что по руке вьется белый морозный узор. Иней сверкал и искрился, заставлял прикрывать глаза – так блестели виньетки, будто нарисованные серебрянкой прямо на коже. Девушка попыталась стереть – не получилось. Но раздражения или боли не было, наоборот, приятно было смотреть на цветы и листочки, в узоре спрятанные. Красивый он был больно.
– Это тебе, Снежанна, Мороз Иванович о себе напоминает, – усмехнулась старуха, увидев на запястье внучки браслет этот дивный. – Ложись, отдыхай, утро вечера мудренее… И не думай о плохом, не зови беды-злосчастья… А ежели захочешь домой, так я всегда тебя к людям проведу, пока жива я, буду хранить прореху эту между мирами, через которую ты пришла. И ничего плохого сюда не пущу, не будет нечисти хода в наш поселок…
Имя прежнее чужим Снежке показалось, само звучание его было незнакомым и тревожным. Надо же, как быстро все людское от нее отходило, оставляя по себе лишь дымку воспоминаний. Кажется, скоро она вовсе забудет, кем была…
Наутро, проснувшись с первыми солнечными лучами, Снежка бросилась поспешно собираться, чтобы к бабе Фене пойти – соскучилась по ней да сестрам, да и родителей нужно дождаться, вот-вот приедут. Кот мяукал, терся возле девушки, сверкал желтыми глазищами – словно прощался. Марейка тоже непривычно тиха была да печальна. Сидела на своем диване под окошком, а на подоконнике – чудо какое! – лилия тигровая в горшочке расцвела. Словно прощальный подарок лета для Снежки.
– Не печалься, – Снежка обняла Марейку, села рядом, опустив голову той на плечо. – Ты у меня всегда желанный гость, как захочешь к нам – так выйди на двор и позови ящерку. Она услышит, мне сказали, что она всегда будет проводницей между мной и людьми. И вот как сильно соскучишься, так и передай с ней весточку. А я уж придумаю – или тебя к нам заберу, или сама приду. Хорошо? А ещё вот тебе гостинец от мужа моего…
И Снежка достала из небольшого холщового мешочка, который с ней все время был, нитки и спицы для вязания. Спицы были серебряные, а нитки такие белые и пушистые, словно бы из снега сотканы.
– Чудо какое, – улыбнулась Майрека.
– Муж мой сказал, что из этих ниток можно шаль связать теплую, и будет она греть в самый лютый мороз, и еще – здоровья прибавит! – Снежка чмокнула старуху в щеку и бросилась дальше собираться.
– Спасибо тебе, – расчувствовалась та, слезы кончиками платка утирая, но так, чтобы внучка этого не заметила. – И Мороз Ивановичу передай, что я рада, что он с нами породнился. О таком зяте только мечтать!
