Текст книги "Сказка зимнего Синегорья (СИ)"
Автор книги: Юлия Рудышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)
– Иди, не бойся, – тихо сказал кот, сверка глазищами. Потянулся, выгнулся дугой, усами пошевелил. – А я присмотрю за нашей Федосьей Ильинишной, присмотрю… А там, может, и в гости пожалуешь…
– Присмотри, – попыталась улыбнуться Снежка и присела, чтобы погладить Уголька. Шерсть его была мягкая, шелковистая. Он потерся о ладонь и замурлыкал, совсем как обычный кот, будто и не говорил только что человеческим голосом.
А Снежка метнулась к сеням, пока не передумала, и там ее ветер встретил, бросил горсть белой холодной крупы в лицо, и показалась она колкими хрустальными осколками. А девушка, выйдя во двор, лишь удивленно огляделась – откуда метели было взяться? Небо чистое, звездное, видать, это опять какие-то духи балуют. Несет и несет, вот чертовщина!
Тут про одежду, подарок Метелицы, вспомнилось, пришлось в чулашек вернуться – там в сундуке все лежало. Снежка зашла, присматриваясь – но старичка-домового видно не было, видать, не стал ее смущать. Она быстро переоделась, путаясь в застежках, едва разобралась, как кофточку подпоясать правильно, и снова выскользнула на крыльцо. А потом, вместо того, чтобы тяжелый засов на высоких воротах дергать – ведь можно было, громыхая длинной палкой в пазах половину улицы перебудить! – привычно перелезла через забор со стороны палисадника, заросшего малиной. Совсем как детстве! Правда, тогда не было на Снежке длинных юбок и меховых воротников – все же жутко неудобно… И пока она ногу перекидывала через забор, едва в малинник не загремела, в последний момент зацепилась руками и смогла подтянуться… Спрыгнула с глубокий сугроб, и холодом обожгло лицо. Встала, отряхнулась, выбираясь из заноса, обернулась на миг, печально глядя на темнеющую крышу такого родного, но уже далекого дома, и уверенно зашагала по улице в сторону Медведь-горы.
В старинной одеже, что слуги Метелицы вчера принесли, идти было тяжеловато, несмотря на протоптанную тропинку, что змеилась среди сугробов, длинные юбки и овчинный полушубок были девушке непривычными, мех кололся и кусался, ноги путались в подоле, и он все время норовил ее спеленать. Но зато в шубейке этой тепло было, да и приспособилась Снежка вскоре, главное – вовремя рукой юбки приподнимать, когда они закручиваться начинают, и шаги слишком размашистые не делать, осторожно идти.
Дорога к нужному перекрестку мимо кладбища лежала. Светлели кресты и надгробия в снежных шапках, могилки в белом саване гляделись аккуратными холмиками, лиц на фотокарточках с дороги не было видно, но Снежке все казалось, что мертвые глаза за ней следят. Дойдя до кладбищенских ворот, бросила взгляд налево. Она знала, что там, рядом с главной аллеей, спят под раскидистыми деревьями ее дед Паня да Илья Болышев, прадед, которого раскулачивали перед войной – он, говорят, очень умный мужик был… и прабабка Настя там же лежит, в честь которой племяшку назвали… другие родственники.
Всякий раз Снежка боялась, что приедет на Урал через год-второй, а могилок больше – но пока только дядя и брат двоюродный ушли навеки в мир иной. Девушка отвернулась поспешно, прогоняя грустные мысли и вытирая невольно набежавшие слезы. Казалось бы, что ей, она ведь даже не знала многих из них, до ее рождения умерли… а все равно горько.
И вот не успела Снежка ворота кладбищенские пройти, как взметнулись снежные вихри, и три умертвия очутились на оградке – про таких баушка Феня в детстве рассказывала. Худущие, с выпирающими костями и огромными белыми глазами, затянутыми пленкой, словно у слепцов. Сидят, словно птицы на насесте, шепчутся о чем-то негромко, но слов не разобрать.
Снежка едва не перекрестилась с перепугу, потом вспомнила, куда идет, и подумалось – обидится еще на это жених заклятый, кто ж его знает, как он к невесте отнесется, которая иному богу верит? Вдруг он злой, как ветра сверенные да вьюга, царь зимнего Синегорья? Нет, в мире Ином крест да молитва помогут только если хочешь домой вернуться. Если решишь остаться – другая вера будет. Старая. Как мир этот, как древние горы, покрытые чащей дикой, как земля, видавшая чудской народ да повстанцев лихих, башкир да татарву… В Ином мире пока помощников нет – да и найдутся ли? Неведомо.
И ежели, как Снежка, сам, по доброй воле, идешь в лес волшебный, что на Той Стороне растет, так нужно чужие обычаи блюсти.
…К тому же мертвяки вроде не трогают никого, даже путь не заступили, сидят себе и сидят, лишь костьми гремят. Страшные, с ошметками гнилой плоти на ребрах… но такое чувство, что не настоящие, что морок это зимний, как туман над горой…
Снежка попыталась сердце унять да спокойно мимо пройти. Шепот-шелест и стих. Неужто это на трусость проверка была? Обернуться хочется, но сдержалась, не зря во многих сказках запрет на это. Не будет она рисковать…
Откуда ни возьмись волки призрачные на дороге показались, словно из снега их кто слепил. Глаза – льдинки, шерсть белая-белая, аж слепил глаза, когда на нее лунные лучи попадают. Глядят волки на Снежку, а она – на них.
И тут вспомнила девушка, что ей блазни-то сказывали… волки снежные – охранники Морозко, жениха ее. Значит, в помощь присланы? И сразу потеплело на душе – может, и не злой-то зимний царь, как говорят. Заботится о ней, отправил сторожей в помощь… И почему-то мысли даже не было убежать или спрятаться… Не было страха, вот что странно!
И как подумала Снежка о том, волки сразу рядом пошли – пристроились по бокам от нее и идут, словно и впрямь стерегут. Вот и перекресток, а там вихрь из снежной крупы – Встречник, видать, балует, дух зимний, что путников с пути сбивает, в чащу уводит. Что с ним делать, нечистым?
Волки рыкнули, словно из пещеры звук раздался – гулкий да протяжный, вихрь и улетел к Шиханке, но на вершину побоялся, там крест стоял, а прежде, до войны, часовенка была. Все ж есть на них управа, на нечистых-то. Обошел гору и исчез в тумане…
«Это хорошо, что они креста боятся… – подумала Снежка. – Для людей хорошо… Не стоит живым с миром Иным соприкасаться, не все к тому готовы…»
Вот и перекресток. Вышла Снежка на него, волки взвыли, будто зовя кого-то, и из тьмы, с вершины Медведь-горы, спустились сани ледовые, расписанные морозными узорами. Кони такие же призрачные были, как и волки, гривы их вуалями на ветру трепетали, а вместо глаз сверкали синие камушки. Сбруя золоченая, ленты голубые, как тень на снегу в день солнечный. Снежка в сани забралась, крепко шкатулку тетки Марейки прижала к себе, страшновато было – кто ж знает, куда сани волшебные умчат? – но и любопытно в то же время. Зря, что ли, она решилась позади всю свою жизнь оставить да с людьми проститься?
Волки рядом с санями помчались, когда те взмыли над горами, и весь Усть-Катав как на ладони оказался. Вот пруд заводской в окружении огоньков – то светились окошки домов, а вот поселки все – Паранино, Шубино, Колония, вот казенные дома, что на горе сроить недавно начали. Все разглядеть можно, да так хорошо, будто Снежка в темноте видеть научилась, как кошка.
Кони фыркали, по-над холмами неслись, куда везли – кто знает? Да вот скрылся город, лес да лес поплыл под санями, гребни елей то и дело мелькали, вспарывая острыми верхушками черный шелк ночного неба, и Снежке казалось, можно и звезд коснуться – руку лишь протяни, вон они сверкают, подмигивают, совсем рядом.
Но вдруг зимняя тишь огласилась дикими криками, и наперерез саням бросилась лохматая тень. Старуха всклокоченная оказалась. Схватилась она за узды, и замерла повозка, кони заржали громко да испуганно, шарахнувшись от ведьмы зимней.
– Не пущу дальше! – каркнула она, сверкая глазищами золотистыми, а во взгляде ее метели да вьюги кружили. – Не бывать тебе зимней владычицей Синегорья! У меня и своя дочка есть, ее Морозко просватаю! А ты в услужении у меня жить будешь, есть варить да избу прибирать! Не пущу, окаянная! Иш-ш-шь, позарилась!..
Волки заскулили, испугались старухи, но тут было чего бояться, взглядом своим жутким могла она и заморозить, и Снежка глаза отводила, чтобы не застыть статуей ледяной. Издалека стражам Морозко ветер вторил, словно целая стая лютых зверей. А Снежка не растерялась да ленту из косы выдернула, бросила ведьме.
– Держи подарок для дочки, пусть не серчает, что я жениха увела! – крикнула девушка звонко, на «авось» надеясь, но ведь не зря же ей Метелица гребешок с лентой вручила! Небось, знала, что в дороге разные чудища да страхи встретятся.
Ведьма тут же выть да ухать прекратила, схватила подарёнку, а кони, свободу почуяв, всхрапнули и помчались дальше над спящим зимним лесом.
Снежка немного успокоилась, села удобнее, на подушки облокотившись. Смотрит на просторы уральские, любуется красотой, нравится ей над холмами лететь, нравится ощущать себя хозяйкой этих мест дивных.
Только подумалось о том, что вот-вот царицей она станет, как захотелось шкатулку открыть да поглядеть, что там внутри-то. Небось украшения какие или камушки самоцветные. Никто и не узнает, что она смотрела – нет ведь никого вокруг. Да и она одним глазочком – лишь приоткроет крышку и тут же захлопнет.
Достала Снежка шкатулку, погладила ее дрожащей рукой и вдруг в отражении крупного лилового камня, который крышку украшал, увидела себя – рот перекошен, глаза как у совы, черты обострились, и стала она чем-то похожа на безумную зимнюю ведьму, что на ленту Метелицы польстилась… Страшная девка в отражении, как шишига лесная. Неужели это она, Снежка, невеста зимняя?
И волки тут же взвыли протяжно, словно упреждая о чем.
Испугалась Снежка да и спрятала шкатулку – вот что алчность с людьми делает. Дальше, пока сани мчались над лесом, почти не шевелилась, вниз и по сторонам не смотрела, страшно было от мысли, что едва своими же руками себя едва не сгубила. Только синева морозного неба с россыпью алмазных звезд манила и успокаивала. В шубе тепло было, а подушки – мягкие, как стог сена. Век бы так лететь над миром.
Но вот повозка снизилась, даже коснуться можно было ветвей еловых. Снежка оглянулась – леса вокруг дикие, жуткие, сосны и березки встали стражами у одинокой скалы, а возле нее гнилым зубом одинокая хоромина торчит, бревна у нее подгнившие, темные от времени, просела изба, видно, что старая-старая, а править то ли некому, то ли не хотят.
Волки, что всю дорогу Снежку охраняли, в лес умчались белыми стрелами, поземка их следы тут же и замела – видимо, кончилась их власть. А из домишки, в котором окошки едва светились, словно там всего-то пара свечек зажжена была, показался старик согбенный – в тулупчике овчинном, холщовых штанах да шапке-ушанке. Простой такой, вовсе и не сказочный. Нос картошкой, брови седые, бороденка рыжеватая торчит, взлохмаченный весь, будто пес, что свое отслужил. Но ни жутью от него не веяло, ни Той Стороной запредельной, да и глаза обычные были, без той пронзительной морозной стыни или бедовой зелени малахитовой, что присущи были волшебным духам гор и лесов. Сероватые глаза его были, прозрачные, с опаленными белесыми ресницами. Но как старик этот среди леса дикого да запредельного оказался? Неужели люди простые и тут жить могут? Хотя мало ли, подумалось Снежке, может, он сторож или лесник?.. Что она вообще про приграничные земли знает – она впервые пытается на Ту Сторону Синегорья попасть. Может, положено так, чтобы человек какой дорогу охранял?
Снежка вышла из саней навстречу старику, все гадая, кто же он такой да что в зачарованной чаще делает. Хоромина его так перекосилась, что казалось, вот-вот в снег упадет… летом, видать, трава до самых окошек зарастает – вон и сейчас сухие палки какого-то кустарника торчат, да еще с шипами острыми. А на них красное что-то, будто выкрасили ветки соком ягодным. Жутковато стало, когда подумалось, что это может быть и кровь.
– Куда путь держишь, девушка, да как тебя по батюшке звать-величать? Что привело к моему порогу? – важно спросил старик, бороденку свою поглаживая. Так мог бы выглядеть заводчанин какой лет сто назад – сейчас иначе люди себя вели, и даже не в одежонке его старинной дело, а скорее в повадках да речи.
– Снежанна Николаевна я, а вы кто таков будете? – осторожничая, ответила Снежка, пытаясь подражать ему в манере вести беседу, и шкатулочку к себе прижала, будто испугавшись, что отберут. – А еду я к жениху своему, Мороз Иванычу, не знаете ли, куда мне дальше? Кони вон встали, что статуи ледяные, с места не могу их сдвинуть…
– Через лес тебе к нему, да только вот внучка моя, Заряна, сама о таком женихе мечтает, никак не могу я тебя пропустить, не обессудь, своя одежонка-то к телу ближе, – развел руками старик, так и не назвав своего имени-звания, а из окошка избы в этот миг выглянула девка – румяна да темноглаза, с косой черною, словно смоль. Брови ее будто углем нарисованы, губки – ягоды, улыбается зловеще, и острые белые зубки видны… острые, как у мелкого хищника, куницы там или ласки.
Смотрит яростно девка, и чудится – из глаз ее сейчас как полыхнет-громыхнет… Хотела было Снежка в подарок ей гребень Метелицы предложить, да вот с перепугу уронила его, пока доставала. Упал он на снег, и вмиг частокол почти до самых небес вырос, скрыв от взгляда и старика странного, и внучку его чертовку. Но перед тем, как вымахал забор этот, успела Снежка увидеть, как девка эта лишачихою обернулась – шерстью заросла с головы до пят…
И поняла перепуганная девушка – тут бы подарочек не пригодился, сожрало бы ее чудище и не подавилось. Вместе с гребнем.
Страшно стало – сани с лошадками по ту сторону частокола остались, но зато тропинка среди сугробов появилась. И вела она вглубь леса. Вздохнула Снежка и пошла по ней – авось куда и выведет.
* * *
Долго ли шла Снежка по лесу – она не помнила. Но все слилось воедино, и деревья одинаковыми казались, и сугробы, в которые девушка проваливалась, нечаянно с тропы оступаясь, и сухой валежник под соснами, что топорщился ветками, будто чудище рогатое… Метель кружева белые плела и развешивала их на зеленых сосновых ветках, словно вырезанных из нефрита, а по медно-красным стволам узоры чудные рисовала.
И холодно было Снежке, и стыло, а отступать некуда – теперь она на Той Стороне, куда смертным пути нет. Кто же она теперь? Неужто сама нечистью стала? И кружить-летать теперь между соснами с ветром северным, петь с ним колыбельные старым деревьям, что уснули под белым покрывалом снега… петь родному Синегорью, что застыл в хрустале дивных зимних грез.
Возле высокой ели, что росла посреди поляны, сейчас засыпанной снегом, девушка без сил упала, шкатулку даже выронила. Чувствуя, как руки леденеют, Снежка их под мышки засунула, а сама свернулась калачиком, улеглась возле сугроба, не понимая уже, где находится, что с ней… Мысли тоже замерзли, казалось, в голове лишь льдинки перестукивают в гулкой тишине морозной.
Даже не испугал раздавшийся из-за ближних деревьев волчий вой – протяжный и тоскливый. В сугроб зарылась – там тепло было, хорошо, словно Снежка на перине лежит да одеялом пуховым прикрылась.
А метель дальше пела, кружилась, снегом засыпая. Замело Снежку, и поняла она – не найдет ее никто, век лежать под елью этой, в лесу зачарованном, под саваном снежным.
Тут треск раздался странный – будто по лесу шел великан, ломая деревья. И стонали, плакали сосны, и несся по воздуху морозному запах смол, словно рыдали деревья, чувствуя приближение неведомой силы чудодейственной. И когда треск приблизился, показалось Снежке, что чудище именно за ней идет. И в это миг затряслась ель, под которой девушка лежала, словно постучал кто по ней огромными кулаками.
Но тут же вихрь снежный поднялся, и в пелене этой кружевной будто сквозь тюлевую занавеску увидела Снежка себя же, но в детстве – идет девчоночка махонькая в шубейке, платком баушкиным перемотанная, и концы его связаны на спине крест-накрест. Утопает малявка в снегу едва ль не по пояс, но идет – упрямо, как будто что-то важное пытается отыскать.
– Что ты, девица, среди сугробов моих ищешь? – слышится голос Морозко. Это он идет по лесу, сосны гнет, он тучи снежные зовет, он ветра северные гонит.
– Камушки, – серьезно так, как взрослая, отвечает девчоночка, словно это для нее в порядке вещей – в снежной круговерти видеть старика в боярском кафтане темно-синем, с узорами из белых змеек.
Как из сказки он, или вот как игрушка елочная – Снежке сестра подарила такую, но она ее разбила, жалко было, ужас!.. И вот наяву видит духа зимнего, и так любопытно ей, и совсем не страшно.
А что сказок бояться? Если не делать подлого, не врать да не хитрить, не обижать никого – так никакой беды не случится! И смотрит Снежка на Морозко пристально – шуба его нараспашку, будто и не мерзнет он, шапка лихо заломлена назад. И он тоже ее разглядывает, а глаза его – как льдинки. И в них – удивление.
– Какие такие камешки? Самоцветные? – прищурился старик, да недобро так, с едва сдерживаемым раздражением.
– Нет, – отмахнулась Снежка. – Черненьки такие, блестят на солнышке, будто их серебрянкой покрасили.
Она один такой в корнях сосны, где снег отгребла, нашла и показывает Морозко с видом таким гордым, будто клад отыскала.
А старик глядит и глазам не верит – обычный кусок камня с горы Медведь, крошево, видать. И зачем девчонке обломок скалы?..
– Я их домой повезу, – словно угадав мысли Морозко, отвечала Снежка, бережно камушек пряча. – Он на волка похож. У меня ещё птичка есть, даже крылышки видать, они беленьким отливают, словно снегом припорошены. Того лета змею отыскала… рыбку еще. Хочу найти кругленький, как солнышко…
– А где живешь-то, что камни отседова тащишь? – Морозко ростом меньше стал, сравнялся с обычным человеком. Присел рядом с девочкой прямо в сугроб, а из белого наста проклюнулись под сосной цветочки, похожие на колокольчики. Прожилки у них на лепесточках лиловые, а венчики звенят, словно ледяные или хрустальные.
Снежка к цветочкам потянулась, видно по глазам – хочется ей сорвать, а жалко такую красоту губить.
Взрослая Снежка, которую почти замело белою крупой, лежит и смотрит на себя мелкую, и даже не верится ей, что в прошлое удалось заглянуть… ещё и жениха своего увидала! Дивно как он внешность меняет – то красавец, каким над горой она его видала, то старик согбенный – как вот сейчас. Правда, ни морщины его, ни борода клочковатая не пугают Снежку… ничего не пугает. Замерзнуть вот не хочется. Неужто не спасет ее жених заклятый?.. Неужто так и заледенеет она в этом мире холодном?.. Ведь сколько прошла уже, сколько испытаний выдержала!
А Морозко из воспоминания все щурится и примечает, как ведет себя девчоночка. Морщины его разглаживаются, лик светлеет, вроде бы и моложе он стал, и не горбится уже как дед древний. А на белом покрывале снежном в этот миг выткался узор синий – то колокольчики расцвели, и когда все вокруг уже пестрело ими, возле Снежки уже не старик сидел, а юноша безусый. Правда, волосы его длинные, что выбились из-под шапки меховой, все такими же белыми оставались, словно седой он был.
– Люди-то все больше самоцветные камни ищут, – сам себе бормочет Морозко, – а эта малахольная, гляди-ко, куском гранита играется!
– Я далеко живу, – Снежка погладила цветок, что рядом с ней из снега проклюнулся, – у нас там гор почти нет, если есть – то низкие, и мало их, не гряда, а так, останцы… Тепло у нас, хорошо, но вот такие камушки не валяются. Мне нравится перебирать их, башенки строить.
И показывает девочка Морозко ещё одну свою находку – горит на ладони ее зеленым огнем гранат. И откуда здесь взялся? Возле завода Усть-Катавского отродясь таких не видывали, это в Полевой-то, близ Екатеринбурга, откуда родом Бажов-сказочник, найти по сей день много диковинок можно, а здесь пильная мельница была да пристань, откуда баржи по Юрюзани сплавляли… неоткуда сросткам таким взяться. Вот и удивила Морозко находка такая.
– Это я ей дала. Подарёнка от меня будет… – послышался голос тихий, похожий на свист ветра в кронах старых сосен.
Из-за дерева вышла девка глазастая в платье каменном малахитовом – горит оно огнем зеленым, узоры золотые по подолу сверкают, словно веточки хмеля. Коса черная змеей вьется, руки тонкие, с узкими ладонями, лицо же словно из камня вытесано – острые черты, так и кажется, что порежешься, ежели коснешься. И не холодно-то девке этой в шелке по такому морозу!
Морозко как увидел Хозяйку, так вскочил тут же, поклонился царице гор уральских, а сам на Снежку посматривает – не испугается ль она? Отчего-то девчоночку эту сразу он приглядел, и на сердце его метель стихала, когда рядом она находилась – так бы и сидел возле Снежки всю зиму, слушал, как она про дальние края рассказывает.
А девочка сидит себе, камушки перебирает, словно не в диковинку ей видеть саму Малахитницу. Но поздоровалась, вежливая.
– Вернется еще наша Снежка, – говорит меж тем Хозяйка, на Морозко искоса глядя да с усмешкою хитрою. – Ты не проворонь такой невесты, Хозяин Золота вон тоже на нее глаз положил. Плетет колдовство свое, чары черные дымом из пещер ползут… не успеешь – утащит в подземье девку-то. Я чем смогу, помогу, да нет у меня силы духа горного прогнать, сам знаешь… да и нужен он нам – проверять людей на жадность.
И пропала Хозяйка, только ящерка зеленая на белом снегу осталась, глазками сверкает агатовыми, а на голове корона махонькая светится золотом, словно капелька. Юркнула в сторону ящерка, только ее и видели. И в этот миг и Снежка маленькая, и Морозко юный, все скрылось в снежной пелене.
…А Снежка, та, которая под сосной замерзала, нащупала на груди камушек дивный, гранат зеленый. Висел он на простой цепочке, опутанный проволокой медной – это ей отцов знакомый сделал подвеску, ещё тогда, в детстве, когда она камушек этот под сосной отыскала. Здесь же, под Медведь-горой и было это! Надо же, как она забыла, что тогда еще Морозко встречала… и Хозяйку саму! Обидно стало… Неужто это те самые чары злые, о которых девка горная говорила? Страх сжал сердце Снежкино ледяными пальцами, и кровь будто выстыла.
– Холодно ли тебе, девица, холодно ли тебе, красная? – ехидный голос раздался откуда-то сверху, с веток огромной ели, что нависла неподалеку от девушки, закрывая собою мутное небо, серое от снежных туч.
Холодно ли ей?
Камушек сжала озябшими пальцами и ощутила, что от него тепло исходит, словно уголек это от костра.
Нет, не холодно.
– Нет, не холодно, – стуча зубами, ответила Снежка и поднесла к глазам камушек. Его зелень грела, успокаивала и дарила надежду на то, что все закончится хорошо, что увидит она своего Морозко. И не согбенным старцем с инистым взглядом, а юношей с доброй улыбкой, юношей, который когда-то вывел маленькую Снежку из зимнего леса, в котором заблудилась она в поисках скальных осколков.
Мороз еще крепче стал, руки леденели, ног Снежка уже не чувствовала, изо рта белый парок выходил и свивался в дивные узоры, а камушек грел – но маленько совсем, словно не хватало его сил, чтобы справиться со стужей зимней.
– Холодно ли тебе, девица? – еще более грозно рыкнул зимний старец с елки, и затряслось, закачалось дерево под тяжестью Морозко.
– Тепло, Мороз Иванович, тепло, – выдохнула из последних сил невеста его и упала на снег, выронив камушек.
Зеленым огоньком прокатился он по насту, оставляя за собой темный след, и засверкал гранат волшебный так ярко и лучисто, словно вобрал в себя все тепло летнее и сейчас делился им с девушкой.
Закружились ветки сосен над Снежкой, и увидела она, как пролетела вверху черная птица. Страшная. Тревогу она вызывала видом своим жутким и несла тоску и печаль на крыльях огромных. Исчезла в дымке снежной, словно призрак иного мира.
– Смелая девка, ничего не боится… – шепот тихий раздался, словно это поземка мела по сугробам.
– Что ж это не боюсь? Боюсь… – Снежка глаза закрыла, чувствуя, как холод в сердце проникает, превращая его в кусок льда. Все же не мог гранат, подарок горного духа, греть ее все время, ослабела его сила, подпуская зиму все ближе.
– И чего же это ты боишься? Та, которая стужи зимней и холода не испугалась? – с любопытством спросил Морозко, над невестой своей склоняясь, а сам молодел на глазах. Морщины его разглаживались, глаза ясными становились – словно с небес серых тучи снежные уходили прочь… на губах улыбка ласковая появилась. Сбросил меховую шапку, и рассыпались серебром волосы по плечам, зазмеились по кафтану узорчатому локоны, словно из вихрей снежных созданные.
– Что жениха своего так ни разу и не увижу, вот что пугает… – пробормотала Снежка, закрывая глаза. Руки раскинула, под ладонями – колючий снег, но не холодно больше почему-то. Словно бы кто-то шубу под нее положил, и мех греет, щекочет кожу. Но вот ощутила она касание ледяных губ, и ещё теплее стало от этого, будто и не в сугробе она, а на перине мягкой в избе протопленной.
– Доведется, Снежка, доведется… – снова этот шепот раздался, а губы, которые только что целовали сладко, исчезли.
Снежка глаза открыла – а над ней юноша склонился. Взгляд синий-синий, как тень на снегу, но колкий, будто еловые иглы в инее. Шуба соболиная нараспашку, по камзолу белый узор вьется, и кажется – живой он, узор этот, шевелится, сверкает искрами дивными.
– Так ты и есть Морозко, царь зимнего Синегорья? Жених мой обещанный? – улыбнулась Снежка и на локтях приподнялась. Глядит – шкатулка рядом лежит, открылась, а из нее сокровища высыпались на сверкающий наст – бериллы да топазы, алмазы звездами горят на венце свадебном, обручья из жемчугов и льдистых самоцветов, перстни белого золота… чего только нет там!
И Морозко берет венец, надевает его Снежке на голову, остальные украшения примеряет. Они хоть и холодные на вид, а прикосновение шелковистых камней приятно. И в этот миг куда и делась простая одежда, блазнями дареная, на Снежке белое платье оказалось, так плотно камешками усыпанное, что панцирем смотрелось. По подолу жемчуг вьется, по поясу – синие топазы, по рукавам – лиловые аметисты, что по краям желтизной отливают.
Снежка такой красоты и в музеях не видала, дышать забыла в восхищении. Вскочила, разглядывает наряд свой, камнями любуется – откуда и силы взялись! Словно не лежала только что, умирая от холода. Кружится, и юбки платья ее белоснежного цветком дивным распускаются, а на снег синяя тень падает, и такая она яркая, словно васильки и колокольчики распустились – как тогда, в детстве.
– Хороша девка, ох, хороша! – смеется Морозко, и смех его кажется перезвоном льдинок на ветру, тонким да хрустальным. – Люба ты мне, Снежка! Станешь ли зимней царицей да женой моей любимой? Давно я искал такую, сотни лет долгих искал…
Улыбнулась она, потянулась было к жениху, чтобы обнять, но сомкнулись руки ее на пустоте холодной. И гул тревожный раздался из глубины уральской земли, что хранит много тайн и загадок.
А с сосны ворон каркнул, тот самый, что пролетал над девушкой, когда она на снегу замерзала, окутанная зимними грезами. Не зря она тогда подумала, что может быть он вестником беды.
– Снежка! – тревожный испуганный крик раздался в стороне, и поняла невеста зимняя, что какой-то вихрь колдовской ее прочь уносит, меж нею и женихом стена ледяная выросла, а по ней ползет колючим шиповником морозный узор.
Жарко стало, словно вмиг лето наступило, снег сошел, как и не было его, трава зеленым ковром поднялась, в ней же распустились ромашки и лютики, колокольчики лесные, папоротник махровый стеной встал.
Крик Снежки утонул в лесном болоте, эхом о скалу разбился и крошевом каменным на пол темной пещеры, которая распахнулась перед девушкой, рассыпался.
И поглотил ее мрак.
* * *
Снежку привел в сознание резкий удар о каменный выступ – болезненный и сильный. Темнота отхлынула, словно речная волна, и, открыв глаза, девушка увидела гранитные стены, украшенные зеленоватым лишайником, словно узором малахитовым. Дивно. Только что зима метелями мела, ветрами северными выла, и ели косматые дрожали под сумрачным небом… А тут пещера, откуда ни возьмись. И тепло в этой пещере так, словно лето вдруг наступило. С потолка что-то капает, и звук этот неприятный гулко и тревожно отзывается в сердце.
Страшно подумать даже, где это Снежка очутилась, и почему Морозко ее не спас.
Не смог, видать. Не хотела Снежка верить, что он ее отдал беспрекословно. Не таков он, повелитель зимнего Синегорья. Значит, нужно собраться с духом и ждать новой встречи. Ждать жениха своего заклятого.
Каменный лаз вел куда-то далеко, в темень жуткую, но едва Снежка поднялась с пола, в надежде по извилистому сумрачному коридору покинуть эту гору, как ноги подкосились, и какая-то неведомая колдовская сила удержала на месте. Словно бы приросла она к камню.
В полумраке, чуть освещенном белыми кристаллами, что дивными сростками украшали стены высоко над головой, Снежка рассмотрела слитки золота. Блестящие шары высились горой посреди темницы, а на них сидел лохматый, как дворовой пес, старик. Одежонка на нем была старинная, даже не довоенная, а гораздо раньше такую носили – лапти поношенные, рубаха-косоворотка чудного кроя, штаны серые холщовые, бечевой перетянутые.
В глазах старика горел жадный блеск, и были они янтарно-медовые, глаза эти дикие, и показалось испуганной Снежке в этот миг, что в них плескалось плавленое золото.
– Не горюй, девка, не горюй… – прохрипел дух горный, задумчиво свои слитки перебирая, башенки из них строя высокие, и был он сейчас похож на огромного паука. – У меня в горе хорошо, вольготно, реки хрустальные текут, сосны малахитовые растут, сердоликовые яблони светятся искристо, скалы у меня там золотые да топазовые… небеса бирюзовые. И солнышко янтарное катится по этому небу, дарит тепло свое… Айда, покажу тебе свое царство. Вмиг про стужу и холод забудешь, полюбишь меня, а я тебя – озолочу!
– Не нужно мне твоего золота. Верни меня к жениху! – гневно крикнула Снежка, ногою топнув. Хотелось ей показать старику проклятому, что не боится она его, что нет ему воли над ней. И гул после этого пошел по пещере, а невеста зимняя глазами зло сверкнула, словно поняла – это она гору испугала.
Но старик и бровью не повел, спрыгнул со слитков, схватил Снежку за руки, дернул резко, заставляя за собой идти.
– Привыкнешь. Ко всему привыкнешь! Будешь жить, горя не знать. Забудешь своего жениха, и седмицы не пройдет, как забудешь! – отмахнулся горный дух, таща девушку к другому каменному коридору. Там мох по камням полз, и то и дело сростки аметистов сверкали, будто цветы, забрызганные каплями воды.
Красиво. Но мертвая эта красота, холодная и равнодушная. Нет в ней жизни, нет в ней радости.
– Отпусти! – шипела Снежка, пытаясь вывернуться – но куда там, хватка у горного духа была крепкая, руки словно бы из скалистых останцев выточены.
