Текст книги "Сказка зимнего Синегорья (СИ)"
Автор книги: Юлия Рудышина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Из морока стылого вынырнула мордочка зеленой ящерки – той самой, которая Снежке помогла из пещер Хозяина Золота выбраться. Глазки сверкают, словно камушки самоцветные, на шкурке узор нефритовый и золотой, и говорит ящерка человеческим голосом:
– Ты не бойся, Снежка, айда за мной, я тебя к Танюшке выведу! И не бойся ничего, ты в пещерах у самой царицы гор уральских, тут с тобою беды не случится!
И юркнула ящерка за валун, а Снежка за ней метнулась. Долго ли шла она за проводницей своей по сумрачным пещерам, украшенным друзами прозрачных кристаллов или пятнами малахита, что казался окаменевшим мхом, а все ж вскорости вышла к огромному подземному озеру, от берегов которого туман отхлынул, словно испугался чего. Вода прозрачная в каменной чаше была, и в ней, как в зеркале, можно было себя увидеть.
Но некогда Снежке отражением любоваться, не терпится ей к людям. Оглянулась, надеясь Таню увидеть – так и есть, девушка задумчиво сидит спиной к ней на огромном плоском камне, ноги под себя поджала, изогнулась по-змеиному, а коса, как приклеенная, держится на спине, ни единый волосок не шелохнется. И когда обернулась дочка Малахитницы, Снежка в очередной раз их сходству поразилась. Тут же сказы Бажова вспомнились, про двух девок каменных, видать, это та самая Таня, про которую сказочник писал.
– Рада видеть тебя, – улыбнулась Таня, – какими судьбами? Неужто уже заскучала в тереме ледяном?
– Не заскучала, но пока еще есть во мне что-то от человека, хочу я родных повидать. Я с просьбой к тебе пришла, – смущенно сказала Снежка, подходя ближе. – Ты мне волшебный клубочек на свадьбу дарила, но я боюсь в зачарованных чащах заблудиться, клубочек-то твой путь укажет, а вот время нужно самой выбирать. Морозко говорил, что ты часто ходишь между мирами, людей любишь, помогаешь им. Помоги же и мне в свой город попасть в тот самый день, когда я ушла оттуда!
– Я и сама, бывает, тропинки путаю, – смутилась Таня, вставая и косу на грудь перекидывая, поигрывая лентами зелеными, которые были в волосы вплетены. А пряди черные, угольные, и так красиво шелковая лента с золотистым узором в ней смотрится. Нахмурилась девушка, будто что-то вспоминала, потом морщинки у глаз лучистых разгладились, улыбнулась она. – Я однажды вообще к чуди белоглазой попала, в те времена, когда и берез-то не было на Урале, в легендах все то осталось… говорят, это их рудники заброшенные иногда находят. Байки ли то – не знаю, а племена чудские жили удивительно – лес и горы берегли и любили, по золоту ходили, как по гальке речной, не почитали его вовсе, были слитки его для них простыми каменюками. Это и была беда их – когда пришли чужаки, жадные до самоцветов да золота, пришел и конец мирной жизни этих людей…
– Расскажешь мне о них потом? Интересно все так! – Снежка клубочек держала из последних сил уже, порывался тот, как живой, из рук выскочить.
– Расскажу, почему не рассказать? – пожала плечами Таня. – И про девку-Азовку расскажу, богатыршу горную, которая богатства их осталась сторожить, и про то, как жили они… а пока кидай клубок, пусть катится, ведет нас… Но он норовливый больно, может и сам решить, куда нам лучше отправиться, тут уж не обессудь!
Снежка вздохнула и осторожно опустила клубок на каменный пол пещеры. Засветился он искрами золотистыми, вспыхнул зеленым пламенем, да и покатился к выходу. Снежка и Таня, за руки взявшись, чтобы нечаянно не потеряться, за ним пошли. Сомкнулось белое дрожащее марево за их спинами, а на берегу озера осталась сидеть зеленая ящерка, глядя вслед девушками, словно запоминая, куда именно они отправились.
…Снежке страшно не было, да и рука Танина, в которую она вцепилась, не давала оступиться – горная девка будто знала все эти тропинки скалистые и шла как по ровному полю, ни разу не зацепилась ни о камушек, ни о выступ какой. Туман все так же клубился, и как она в нем хоть что-то видела?
Снежка один раз в подоле запуталась – непривычно было еще носить платья старинного кроя – едва не грохнулась, только благодаря Тане и устояла, лишь ладонь, которой по скалистой стене проехалась, больно оцарапала. Теперь кожа саднила и пекла, но Снежка не жаловалась – мелочи все. Заживет.
Коридор петлял извилистой змеей, от него то и дело ответвления в сумрак уходили, и там то искры сверкали, то звуки слышались странные – один раз удары кирки донеслись, будто бы рудокопы работали, второй – песня лихая разбойничья.
– Это все дороги в разное время и разные места, – объяснила Таня, – мы сейчас могли бы во времена Салавата Юлаева выйти, когда он по Уралу гулял. Слышала о таком?
– Как не слышать? Даже бывала на горе, в честь его названной, там ещё по легенде он от царевых стражников хоронился со своими разбойниками, а жена ему еду носила тайной тропкой. Красиво там, скалы над рекой нависают, а на другой стороне, на башкирской, сплошные горы идут, покрытые лесом… Мы там рыбу ловили…
Погрустнела немного Снежка, вспомнив брата и отца, с которыми тогда ездила к границе с Башкирией. Ничего, ещё повидаются. Не нужно печалиться.
– Да, природа у нас хороша, хотя раньше леса гуще были, городов-то почти не было, привольно… выйдешь, бывало, на утес, а вокруг – море таежное плещется, и в нем ни единой проплешины, ни единой вырубки… ни деревеньки не видать, ни завод не дымит…
В голосе Тани послышалась тоска по ушедшим временам. Она чуть медленней пошла, приноравливаясь под клубочек волшебный. Замолчала. А Снежка в душу ей лезть не захотела – не знала, что сказать, все слова пустыми казались да глупыми. Кто ж знает, не заскучает ли и она в вечной зиме заколдованной чащи? Вдруг наступит такое время, когда пожалеет Снежка, что от людей ушла да царский венец надела?
Но не хотелось о таком и думать, и гнала она от себя мысли эти страшные да предательские, казалось ей, она Морозко своего обманет, ежели поддастся тоске да скуке. Таня так печалится оттого, что одинока, что сердце ее никем не занято. Жениха бы ей найти, вот хорошо было бы!
Клубок замер возле одного из коридоров, и Таня поспешно подняла его, чтобы не укатился, если вдруг надумает.
– Ну, что, одним глазком в старое время поглядим? – Таня обернулась, улыбаясь. Но глаз ее эта улыбка не тронула – такими же печальными они оставались. Словно бы потемнели даже. В лесу зимнем, во время хоровода свадебного, показалось Снежке, что у нее светло-зеленые глаза, яркие, как малахитовая порода, а сейчас они были нефритовыми, с черными искорками.
– Почему и не поглядеть? – пожала плечами Снежка. – Айда, поглядим! Ягод хочу!
Из пещеры выбирались, пригнувшись – лаз сузился сильно, едва протиснулись в него. Оказалось, что вывел их клубок к высокому утесу, который над водой нависал. Что это была за речка, Снежка не знала, на Юрюзань родную русло похожим не было, впрочем, если они в прошлое с Таней попали, так плотину на пруду могли ещё не построить, и река привольнее была тогда. Огляделась Снежка – скалы очертаниями чужие, и Медведь-горы не видать. Но красиво – лес хвойный плещется темно-зеленой волной, синим туманом окутанный, над водой клубы белые змеями вьются, ласково берега оглаживая, а водичка шепчется с деревьями, что над нею склонились, и солнце огромным цветком огненным распускается на пронзительно-синих небесах.
Неуютно Снежке стало, от жара летнего дышать тяжело, и кожу от лучей щипало слегка, так, словно она перегрелась, на солнцепеке целый день проведя.
– Ты как? Не плохо тебе? – спросила Таня, забеспокоившись. – Матушка говорила, что тебе нельзя долго в летнем лесу быть, потому что зимнее волшебство тебя после свадьбы окутало, ты теперь снегам и метелям принадлежишь!
А по ней видно, что хочется ей походить летними лугами, может, встретить артель рабочую, посидеть у костра да песни попеть.
И Снежка улыбнулась, отмахнувшись – мол, все в порядке.
– Пошли, поглядим, что за люди тут живут, если станет мне плохо, сразу уйдем на Иную Сторону, – ответила она и потянула Таню за руку, чтобы сбежать с полого склона – утес только с одной стороны отвесным был да скалистым, второй бок его был покрыт травой да сосенками кривыми.
Снежка быстро на солнце взглянула, подумав, что теперь нельзя ей долго в летних лесах гулять, все же зима в крови ее, в сердце оледеневшем. Но ради подруги можно пройтись недалеко, да и самой любопытно больно – когда еще доведется в прошлое этого края попасть?.. И ягод хотелось.
Снежка и Таня вышли к берегу, заросшему высокими лопухами, огляделись – тропинка есть, ведет куда-то за гору, значит, рядом и люди живут, а сюда, видать, ходят стирать или купаться. На речке мостки гнилые, а на них русалка сидит – вся в ряске да сетях порванных. Прищурилась, перебирает свои запутанные кудри, пристально так глядит на гостей Той Стороны.
– Сгинь, – Таня рукой махнула, и русалка, недовольно оскалясь, нырнула в горную речку, напоследок бросив в девушек кусок тины, воняющей дохлой рыбой.
– За что ты ее так? – удивилась Снежка.
– Балует много. Она здесь почитай лет триста живет, и все парней пытается сманивать, было такое, что и находили кости в этой речке, не один утоп, когда полез за негодницей. Озорует она больно, вот за то и не люблю ее.
И Таня повела Снежку по тропинке. Лес вырос вокруг густой да тенистый, ноги во мху тонули, и папоротники высокие дрожали в туманном мареве, опутанные паутиной. А она сверкала нитями своими на солнце, и капельки росы смотрелись алмазами. По стволам сосен медовыми потеками смола растекалась, и пряный, чуть горьковатый аромат ее, смешиваясь с хвойным духом, кружил голову. К запахам этим примешивалась чуть слышная кислинка ягод, и девушки со смехом принялись искать их в высокой траве. Вскоре набрели на полянку земляники, принялись рвать ее, наслаждаясь сладким вкусом. Когда наелись, дальше пошли, никуда от тропинки не уходя.
– Тебе не плохо? – Таня поглядывала на подругу, идя рядышком.
Та плечами пожала, улыбнулась. Солнышко, конечно, припекает, немного щиплет кожу, но терпимо. Душно, правда. Прежде она себя иначе в летнем лесу ощущала. А тут захотелось в сугроб нырнуть, чтобы остыть немного.
– Тебе ежели поплохеет, ты сразу говори, не молчи, – строго наказала Таня.
– А как мы назад вернёмся? – спросила Снежка, с тревогой назад обернувшись – показалось ей, что тропка разветвляется, и лес совершенно одинаковый, как понять потом, как к пещерам идти?
– А мы можем в гору войти с любой стороны, – отмахнулась Таня. – Матушка для меня путь всегда откроет, об этом не волнуйся!
– Так вот почему Морозко сказал с тобой к людям ходить, – поняла Снежка.
– Сама ты могла бы заплутать, – и Таня остановилась на миг, пристально на подругу поглядела. – Обещай одна не ходить за грань!
– Хорошо, – Снежка с легкостью дала обещание, ей и самой страшновато было без Тани по лесам бродить, она не знала местность эту, да и мало ли, что случиться может, вдруг снова Хозяин Золота ее отыщет?
Вспомнив злого горного духа, Снежка ощутила дрожь – и показалось ей на миг, что земля прозрачная стала, и там, в глубине подземелий, увидела она, как старик в обносках скалится, протягивая ей слиток золота размером с коровью голову. Снежка тряхнула головой и поскорее за Таней помчалась – та уже скрылась за кривой разросшейся елью, что казалась призраком лесным. Иглы ее, все в паутине и листьях росшей рядом березки, острыми были, колючими, и само дерево вызвало странные чувства. И будто черный дым вокруг него вился.
И запахло вдруг гарью, дымом понесло.
– Что, ощутила? – засмеялась Таня, когда Снежка ее догнала. – Елки наши – они приют дают бесовским духам всяким, нехорошее это дерево, злое. В елках кто угодно жить может, анчутки их любят, лешаки… Вот в этой живет черт лесной, видишь, лыбится, пучеглазый?
Снежка обернулась – и впрямь, на разлапистой нижней ветке сидит чертенок – волохатый, словно тулуп навыворот надел, с рожками да копытцами. Дулю скрутил и скрылся за стволом своей елки.
– Жуть какая, – вздохнула Снежка.
– Если это тебе жуть, то представь, как людям может быть страшно… Ты-то с детства мир духов видела! Я тебя тогда ещё заприметила – ты ягоды собирала, с родителями и дядькой вы приехали, и еще две девчоночки с длинными косами, на тебя похожие, были с вами…
– Сестры, Аришка с Дашкой, – кивнула Снежка, вспомнив ту поездку. – Я ещё ягод мало так нашла. Обидно было. А потом как чудо случилось – вокруг меня поднималась земляника, словно по волшебству.
Таня расхохоталась, побежав вперед.
– Догадалась, кто с ягодой помог?
– Ты, что ли? – Снежка за ней помчалась.
– А то! Я тогда уже знала, что мы подружимся!
Так, смеясь да балуясь, до опушки и добежали. А там замерли, друг в друга вцепившись, испуганно, в оторопи – с пригорка селение открылось, все в дыму да огне.
– Что там такое? – нахмурилась Таня. – Пожар?
– Пока только одна изба горит… – Снежка задыхаться начала – слишком близко было пламя.
– Тебе туда нельзя! – строго одернула ее подруга, заставив отойти назад.
– Но, смотри, людей-то там нет… некому тушить…
– Деревенька, видать, маленькая, могли на сенокос все уйти, а старухи что сделают? Ты права, спасать избы надо!
И Таня бросилась со склона, чтобы попытаться своими силами помочь – тут же как, с деревянными избами, стоит одной заняться, и все погорят. Пламя оно прожорливое. Жадное.
Снежке плохо было видно из-за деревьев, что Таня делала, но одно поняла она – танцует дочка Малахтницы, да так кружит возле горящей избы, словно крылья у нее выросли. И вот довольно скоро туча зашла – огромная, черная, обрушилась она на селение проливным дождем, прибивая пламя к земле, прогоняя красного петуха от людей. Наверное, чары то были Танюшкины.
Дождь схлынул быстро, оставив по себе запах свежести и мокрого дерева, послышался старушечий плач, но, видимо, от радости голосили – Снежка рассмотрела, что из той избы, которая горела, опираясь на палочку, вышла бабка согбенная, принялась благодарить спасительницу.
Когда Таня вернулась, Снежке уже дышалось легко, от дождя даже кожу жарить перестало, девушка не слишком промокла, схоронясь под елью, только не понравилось ей, как дух бесовский шипел да гыкал – уж не он ли наслал беды на селение?
– Пожалуй, не зря мы сюда забрели, – задумчиво сказала Таня. – Странно все так… дерево полыхнуло на ровном месте.
– Но все ведь хорошо…
– Хорошо-то хорошо, но еще чуток – и мы с тобой оказались бы в той избе, она крайняя к тропинке. И что было бы, окажись ты в пламени? – и Таня задумчиво на ель покосилась, из-за ветвей которой бес злобно скалился. Покинуть свое дерево дух не мог, оставалось ему лишь яриться да надеяться, что как-то все образуется, что пощадят его гостьи с Той Стороны.
– Думаешь, он виновник? – Снежка верно поняла взгляд подруги.
– Думаю, он… Но не нам его наказывать, не нам. Айда, к лешему сходим, пусть он думает, что делать с деревом и духом мерзопакостным…
И потянула Снежку за собой в чащу, где уже ни тропинок не было, ни травы притоптанной, там папоротники стеной стояли, то и дело ветки валежника сухого под ноги попадались, хорошо хоть пролеска не было, а то все платья бы изорвали, пока пробирались.
К лешему пришлось идти и по болотистой земле, перепрыгивая с кочки на кочку, то и дело проваливаясь в топь, но неглубоко там было, чуть выше щиколоток. Но пока продирались, подолы изгваздали. Вскоре низина закончилась, на горе уже сухо было, и деревья реже стали расти, солнце пробилось сквозь кроны их, стекая янтарными потеками по стволам старых сосен. Крупные высокие колокольчики – ярко-синие, с белыми прожилками на нежных лепестках – качались среди изумрудных пышных трав, и поваленные деревья, поросшие мхом, казались лесными скамеечками, так и тянуло присесть отдохнуть. Вывороченные корни торчали из земли, и гудели мошкара и шмели.
Но некогда было останавливаться да смотреть на всю это красоту – оставалось немного до чертогов лешего, который мог помочь разобраться, что же творится в лесах этих, где Снежку едва не погубили.
– Понимаешь, – по дороге говорила Таня, – мы-то можем все забыть и пойти домой, ты в терем свой ледяной, я в пещеры хозяйкины, да вот только разве дело это – сидеть да бояться! К тому же, мы так и не добрались до твоего времени и городка, и что-то подсказывает мне, что не выпустят нас из этого леса, не дадут до конца дойти. Не пожар, так потоп будет, али под землю утянут. Пусть леший анучтку накажет, он здесь хозяин. И, может, тогда злые духи остерегутся нас преследовать…
– А та русалка, которую ты спугнула, она что, тоже могла нам навредить? – Снежка уже устала идти, радовало только то, что Таня сказала, что почти добрались они.
– Кто ж ее знает? – пожала плечами подруга. – Та тина, которой она кидалась, да не попала, может, зачарована была. Но, тс-с-с… пришли.
Несколько деревьев были украшены хмелем – вился тот по ним, змеился, извиваясь, словно огромный полоз, и намечающаяся завязь для шишек сверкала и искрилась, словно присыпанная инеем. Чудно, красиво… Травы зеленым морем стлались, а за аркой зеленой огромный пень виднелся. На нем старичок сидел в лаптях да рубахе, одетой навыворот. Присмотревшись, Снежка поняла, что и лапти натянуты неправильно, правый – на левый, левый – на правый, и пояс как-то скособочен, и жилетка швами наизнанку. Сам леший был зеленоволос, лохмат, курнос и покрыт морковного цвета веснушками. Глазенки его малахитовые сверкали, словно камушки, из-под кустистых бровей, и грозным он отнюдь не выглядел.
Снежка улыбнулась ему и кивнула, приветствуя.
Он важно встал, прошелся по своей поляне, и хотя сначала ростом с травинку был, пока дошел до девушек, вырос локтей в десять. Снежка слышала, что может леший и выше сосны стать, ежели пожелает, силен он, хозяин лесной. Баушка всегда говорила – идешь в лес, возьми гостинец для лешего, ему приятно будет, он тебе и полянку с ягодками укажет, и грибочки подсобит собрать. И Снежка никогда про то не забывала, даже когда совсем маленькая была, конфетку хотя бы, но клала на пенек, лешему в угощение.
– Помню я тебя, девонька, помню, – улыбнулся леший. – И пошто пришли вы с Танюшкой – знаю. Уже наказал я анчутку неразумного, неповадно ему будет избы жечь. А вам вот что скажу – кто-то злое удумал, вы повидаться с родней сходите, и бегом возвращайтесь в гору волшебную. Нечего шастать среди людей. Опасно то. А духи-хозяева лесные да горные сами с бедой управятся.
– Хорошо, – вздохнула Таня, – а мы спешили, думали, не знаешь ты, что произошло.
– Я ж хозяин лесной! – обиделся даже леший. – Идите ужо, Снежке вон не терпится к своим…
И исчез, а на том месте, где он стоял только листва кружилась.
Снежка после его слов опечалилась – не думала, не гадала, что в сказочном лесу такие дела страшные могут твориться. Одно радовало – раз уж обвенчала зима да метель снежная ее с повелителем Синегорья, значит, защитят его чары. Иначе и быть не может.
* * *
Тропинка, по которой катился клубочек, петляла и вилась между каменных останцев, разбросанных по склону горы, ведущей в мир людей из сказочного царства, где остался леший да прочие чудесинки. Девушки шли в молчании, взявшись крепко за руки, чтобы не потеряться в колдовском тумане, который окутывал волшебную гору. Отсюда, как объяснила Таня, можно куда угодно попасть, и когда дойдут они до края, где козья тропа будет вниз по скале спускаться. Там уже и Усть-Катав будет Снежкин, где все еще метет метель крещенская, где гостья из степей Приазовья спешит по улочке, снегом засыпанной, к избе своей бабушки, а сугробы вокруг белыми стражами высятся, и кажется, что нет пути-дороги в этой белой завирухе, закружит-украдет она, уведет на Ту Сторону.
Не боялась больше Снежка ходить в этом тумане, к тому же доверяла подруге. Оттого и согласилась прежде, чем в Усть-Катав идти, заглянуть на огонек одной артели – Таня рассказывала, что лет за сто пятьдесят до того, как Снежка родилась, углежоги недалеко от ее городка в лесах срубы ставили да заводчане из Златоуста организовывались в ватаги, чтобы проще было выжить. Тяжелая у людей тогда была работа, всеми семьями они пахали на барина, но в середине августа, когда шишки хмеля созревали, приходили из всех заводских поселков люди, чтобы собирать его, и было это время отдыха и гуляний. Не одна пара соединилась во время сбора хмеля, не одна семья создалась. Он висел плетьми на соснах и подлеске, манил запахом дивным медовым, кружил головы людям…
– Я ведь раньше и не вспоминала о том, – говорила по пути Таня, трогая ладонью пушистые метелки трав, что легонько щекотали кожу, а со всех сторон тьма вечерняя из оврагов поднималась, – а вот после твоей свадьбы все мысли о том времени, когда человеком была. Что-то всколыхнула ты во мне, что-то, что спало в каменном сне, не просилось, не билось, не звало. А сейчас так и слышу песню лихую, разбойничью, летит она лесом уральским, зовет народ на восстание… Тот, кто пел эту песню, сгинул давно – деревом на вырубке привалило, я тогда ещё совсем девчонкой была, с матушкой жили на краю поселка, и с соседкой я бегала хмель собирать – там, в артели одной, и был парень этот. Имени вот не помню, только голос его звучит во мне. Даже, как выглядел, не могу вспомнить, представляешь?..
– Значит, заставим всех парней в артели песни нам петь, чтобы выбрать того, кто нужен! – рассмеялась Снежка, радуясь, что, может быть, еще одну свадьбу в зачарованном лесу играть будут.
Веточки дикой малины дрожали в тумане, и листья ее казались вырезанными из нефрита, так сверкала и светилась каждая прожилочка, а ягоды темно-красные опутана были паутинкой. И клочья этой мглистой дымки плыли возле Снежки, в ней тонул волшебный лес, не видно было ничего на расстоянии вытянутой руки. Еще и сумерки наступали. Если не успеют вовремя дойти до костров людских, что делать? Ночью плутать по туману никак не хотелось… мало ли, что во тьме этой живет?
И шептал туман о северной тайге, где остался терем ледяной, где кружат метели и вьюги, где царь Синегорья обходит свои владения, сверкающие от инея, постукивая посохом по стволам старых сосен, чтобы сильнее трещал мороз в мире людей, чтобы сильнее снег валил из туч серых, чтобы сугробы выше росли… Снежный ветер там гуляет, превращаясь в поземку белую, а потом, улетая в вёсны, превращается в дождь, проливаясь в реки бурные, чтобы стать туманным облаком или хрустальным родником… И шепчет волшебный туман о мирах и иных временах, зовет то к чуди белоглазой, то к Салавату да его разбойникам…
Вот прореха в белом мареве образовалась, Снежка с любопытством глядит туда и видит – сидят странные люди у костра огромного, что кажется огненным цветком, распустившимся на скале. На людях этих шкуры вместо одежды, простоволосы они, темна их кожа, словно бы опалило ее солнце, глаза же – черны, словно ночь беззвездная. Сидят у своего огня, говорят о чем-то, а рядом с ними, на скале, лежат россыпи золота, каменьев самоцветных, и никто не бросается к сокровищам, будто не знают эти люди цену им. Или же вовсе для них драгоценности – как песок под ногами.
Затянулась прореха туманом, скрыла дивный народ – видать, это та самая чудь, стары люди, что жили среди уральских гор до прихода русских. По всему видать, мирно жили, спокойно.
– Не думай о том, – послышался тихий голос Тани, словно она ощутила, что грустит Снежка после увиденного, – не думай… прошло то время, пеплом прогоревшего костра легло на горы, утекло речкой горной, развеялось туманом над болотами, истаяло в сумерках лесных. Что прошло – того не вернешь, разве что с помощью чар можно подсмотреть одним глазочком. Исправить нельзя. Ничего и никогда…
– Как же мы тогда твоего певца вытащим? – вскинулась Снежка.
– Одного человека всегда можно сманить в волшебную чащу, от того урону не будет, особенно если увести его перед самой смертью, чтобы не нарушить узор судьбы людской.
– Погоди-ка, – остановилась Снежка, побледнев. – Это что же, я умереть должна была, поэтому смогла на Ту Сторону попасть?
– О тебе ничего не знаю, – покачала головой подруга, потянув девушку вперед, – айда, некогда нам останавливаться, время не ждет… Успеть нужно и на сбор хмеля, и к твоей родне – нельзя тебе надолго зимний лес колдовской покидать. В крови твоей теперь – стужа лютая, сердце твое – изо льда.
– Но почему же я не замерзла? – всё Снежке любопытно было, всё хотела она понять суть волшебных существ. – Почему я чувствую, дышу, почему плакать могу или печалиться? Я думала, что зимние люди холодны и не могут любить!
– Вспомни сказки старые, – улыбнулась Таня, – Снегурочку вспомни, которая ради любви ушла к людям… Зимние девы холодны, но чувствовать им все же дано. И холодная их любовь посильнее людской может быть!
Снежка больше ничего не спрашивала, шла, задумавшись, пытаясь не оступиться в тумане. Потом вдруг с изумлением заметила, что подол ее юбки цвет сменил – был синий шелк блестящий, с узором белым и серебристыми цветами, а теперь обычная ткань, грубоватая на вид, серая какая-то, затертая… Вместо рубашки из тонкого льна – кофтейка пестрая, с пышными рукавами и мелкими пуговками, перетянутая пояском узорчатым. И Таня в похожем наряде простецком – не горят больше самоцветы на зеленом платье, что от блеска их каменным казалось, и в косе нет жемчуга – лента вьется там светло-зеленая. На груди – бусы агатовые дешевенькие, да уж, странно видеть дочку Хозяйки в такой одеже.
– А ты что, думала, мы царевнами пойдем к кострам лесным? – рассмеялась Таня и рукой взмахнула, отчего туман перед ними рассеялся, и в синем мареве показался ельник невысокий молодой. – Смотри, к твоему времени прямо по тропе еще нужно пройти, мы сюда вернемся чуть позже, а вот если вправо сейчас двинемся, через старый ельник, так прямиком и попадем туда, где певец мой живет… Слышишь, поет кто-то?
И, прислушавшись, Снежка поняла, что несется по лесу что-то разухабистое да разбойничье, и голос поющего высок да силен, а еще гармонисты играют, дудочники… Весело, видать, у артельских костров.
– Артели стали создавать после того, как крепость отменили, – рассказывала Таня, пока шла со Снежкой на голоса да музыку мимо пушистого ельника, окутанного туманными белыми клочьями, – но тут, на Урале, не сразу даже и узнали, что больше нет барства, а потом с завода людей не отпускали. Да и куда пойдешь, когда изба твоя стоит при поселке заводском, а в ней – семеро по лавкам? Но люди, как могли, пытались жизнь себе облегчить – ватагой-то проще, чем одиночке. Вот мастеровые и объединялись, вместе, единой силой, можно было больше заработать, чтобы семью прокормить. Чиновники, конечно, пытались мешать, не давали заказы частные брать без разрешения местного начальства, дров и угля не давали, да и устав принять не сразу получилось… а все же вскорости люди своего добились, выгрызли себе право жить и работать, как сами того хотят. Тогда же и дети начали в школы ходить… хорошее было время, хоть и нелегкое. Впрочем, когда людям жилось больно легко? Никогда, наверное…
– Ты поэтому в гору ушла? – тихо спросила Снежка.
– Я ушла, потому что тоскливо мне было, когда певца моего деревом придавило, – медленно ответила Таня, остановившись возле большой елки, за которой поляна огромная начиналась – на другом конце ее и горел костер. – А ещё ко мне приказчик один сватался, кривой да косой. Боров этот проклятый проходу не давал, нельзя было ни на завод пойти, ни с подругами погулять, стоит выйти за ворота, он тут как тут. Пузо поглаживает, глазеет сально, да все нагайкой поигрывает, так и хочет, видать, в дело ее пустить… Он-то еще при крепости в приказчиках ходил, привык своевольничать…
Снежка молча слушала, не перебивала, и ей, рожденной в свободной стране, выросшей в любящей семье, так страшно было осознавать, как раньше люди жили. Получается, вот так любой мерзавец мог схватить понравившуюся девку, даже если она просватана была? Лес тревожно шелестел кронами, птицы пронзительно кричали, а гармонь у костра притихла, словно не хотела мешать Таниним откровениям. Видать, давно ей выговориться хотелось.
– Его барин вообще зверь был, – продолжила Таня, – он даже замужнюю женку мог приказать к себе отвести, если ему она больна приглянулась, говорили, соседка моя, Степановна, в юности больно хороша была, ее барин в услужение взял, но она умудрилась как-то выскочить замуж за углежога одного, чтобы защита ей была… так не посмотрел на то барин… пришли однажды от приказчика, прям из избы мужниной увели. Парень, конечно, попытался жену спасти, в драку бросился… да что он один супротив пятерых? Батогами его забили. А как Степановна домой вернулась поутру, нашла его искалеченным. На ноги он больше не встал, а она, сказывали, не утопилась только потому, что не на кого была горемыку оставить, кому он калечный нужен? Так и жили они…
Таня губу прикусила, и взгляд ее зеленый затуманился от воспоминаний, она нахмурилась, будто больно ей было говорить, но и в себе держать не хотелось.
– Я в тот вечер валенок через забор кидала… гадание такое было, куда он упадет, с той стороны и жених придет, – вздохнула дочка Малахитницы, теребя косу свою, – он и пришел… приказчик проклятый этот. С гостинцами, пряниками да леденцами, с тканями дорогими… Матушка его прогнала, ещё и пригрозилась, что самой Хозяйке пожалуется на то, что он своевольничает. Вот после того Тимку моего и привалило на вырубке… Надо же, имя вспомнила!
И Таня лицом просветлела, потянула Снежку на поляну, улыбаясь весело. Глаза стали яркими, как листья хмеля, которые по легендам таинственной силой наделены были. Не зря именно его шишками молодых на свадьбах в древности осыпали. Вьющиеся лианы ползли по низкому колючему кустарнику, по траве змеились, свиваясь кольцами, и молодые побеги, из которых салаты да щи люди делали, цеплялись за подолы юбок, но не могли остановить бегущих девушек.
Как будут объяснять свое появление у костра – Снежка с Таней не думали, впрочем, о том не стоило переживать, многие духи лесные выходили на звон колокольцев да песни гармонистов, и люди всегда привечали тех, кто из сумерек к ним шел.
Лес вокруг наливался густой синевой, из оврагов туман наползал, и тьма заполоняла мир, заливая его красками заката, отчего казалось, что пожарище на острых верхушках елей разгорается. Полыхали они, а синь со всех сторон хлынула, пытаясь погасить все, взять в полон свой сумеречный.
Начались заросли ивы и ольхи – среди них чаще всего хмель и рос, и сейчас, когда стремительно темнело и каждый шорох стал отчетливей слышаться, казалось, оживали побеги зеленые. Виделось – ползут змейки юркие по травам да цветам, и ведут эти змейки к костру, что приветливо разгорелся в лесу, окутанном вечерними сумерками. После трудового дня уставшие люди собрались возле огня, чтобы песни петь, байки травить, да пару себе присматривать. И сейчас, когда стихла гармонь, которую Снежка с Таней слышали издалека еще, принялся какой-то парень сказки сказывать.
