Текст книги "Этот прекрасный свободный мир..."

Автор книги: Юлия Белова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

   – Поторопитесь, малыши, вам туда, – кивнул Линкольн Райт, и оба пленника послушно перешли на трусцу.

   Роберт остановился перед автобусом с чувством, что происходит что-то неправильное. Они вновь видели тех самых людей, с которыми расстались, Бог знает, сколько времени назад, молодому человеку даже показалось, будто на другой стороне шеренги он разглядел Пат, но убедиться в этом Роберт так и не успел.

   – Начинайте погрузку, – распорядился Торнтон, и всё зашевелились.

   Странный автобус, казалось, состоял из одних дверок. Свободный Райт распахнул ближайшую к Роберту и приказал:

   – Давай, Грин, забирайся внутрь.

   Весь отсек занимало большое кресло – мягкое и удобное, повторяющее все изгибы тела, и как только Роберт сел, Райт пристегнул его к креслу двумя широкими ремнями крест-накрест.

   – Руки на подлокотники.

   Когда еще два ремня защелкнулись на запястьях, Роберт инстинктивно дернулся.

   – Ну-ну, малыш, успокойся, – Линкольн Райт снисходительно погладил Роберта по голове. – Даже если автобус перевернется, ты не пострадаешь. Это кресло специально сделано для перевозки питомцев. Вот сейчас пристегну ноги – и все будет хорошо, не бойся. Можешь поспать, у тебя сегодня будет длинный день. Вот эта кнопочка регулирует положение спинки – тебе удобно до нее дотягиваться, дружочек?

   Роберт ошарашено кивнул.

   – А вот эта кнопочка, малыш, на случай, если тебе что-нибудь понадобится. Нажмешь ее, и включится интерком.

   Кнопка под левой рукой Роберта горела ровным зеленым светом.

   Свободный Райт заботливо поправил ремни, произвел непонятные манипуляции, и Роберта почти по грудь накрыло чем-то средним между покрывалом и подушкой безопасности.

   – В случае чего эта штука тоже тебя защитит, понял? Бояться нечего, все будет хорошо. А теперь закрывай глазки и спи, – распорядился Райт и захлопнул дверцу. Из динамика полилась тихая и спокойная музыка.

   В отсеке воцарился полумрак. Некоторое время Роберт ждал, внимательно прислушиваясь к звукам снаружи, затем попытался высвободить руки – ничего не получалось. Он старался вновь и вновь, наконец, со всей силы рванул правую руку – бесполезно: ремни были крепкими, но мягкими, так что Роберт почти не почувствовал рывка, подлокотники свободно двигались туда-сюда, но при этом не ломались. Кресло позволяло принимать удобные для обитателя позы, но не выпускало из своих объятий.

   Роберт закрыл глаза, чувствуя, как его захлестывает отчаяние. Постарался взять себя в руки, успокоиться. Коль скоро надежда бежать при транспортировке не оправдалась, надо было набраться терпения. Молодой человек не мог поверить, что похитители нигде и никогда не промахнутся. Людям свойственно ошибаться, люди могут потерять бдительность, и, значит, он-то должен оставаться настороже.

   Когда автобус мягко сдвинулся с места, Роберт постарался рассмотреть, что там – снаружи, но небольшое затемненное окно не давало ни малейших возможностей что-либо разобрать. Молодой человек не думал, что сможет заснуть, но мягкая качка, удобное кресло и тихая музыка подействовали на него как снотворное, так что уже через несколько минут Роберт спал. Проснулся он от того, что кто-то открыл дверцу отсека. Солнечный свет ударил в глаза, Роберт зажмурился и не заметил, что за человек освободил его от защитной подушки и ремней.

   – Вылезай, приехали, – приказал служитель в ошейнике, и Роберт выбрался из автобуса.

   Он вновь находился в большом внутреннем дворе какого-то здания, только это здание сверкало белизной. Из автобуса вылезали другие пленники, служители строили их по трое в ряд, а потом повели внутрь. Проходя через распахнутые двери, Роберт заметил часы над головой – семь утра. Какие-то люди встречали каждую тройку, сверялись со списками, а потом пропускали пленников дальше. Когда очередь дошла до Роберта, служитель бросил беглый взгляд на список, прикрепил к его ошейнику какое-то устройство, несколько раз нажал на клавиши этого устройства, отсоединил его и только тогда заговорил:

   – Отныне, ты лот номер семь. Повтори.

   – Лот номер семь, свободный.

   – Хорошо, проходи.

   Роберт шагнул вперед, и ему показалось, будто он вновь попал на конвейер. Какие-то люди передавали их из рук в руки, кормили, раздевали, осматривали, брили и мыли, подкрашивали, несколько раз велели почистить зубы и прополоскать рты, обрызгивали одеколоном, потом опять осматривали, водили в туалет, вновь мыли и ароматизировали, наконец, в очередной раз построили и куда-то повели.

   В голове Роберта не осталось ни одной мысли. За время заключения он отвык от такого количества людей, и сейчас у него кружилась голова, а перед глазами плыли разноцветные круги. Молодой человек даже не мог понять, действительно ли он видел Пат или ему это привиделось – среди стольких нагих бритых тел даже его взгляд художника оказался бесполезен.

   Крепкий служитель скомандовал "Стоять!", и Роберт обнаружил, что перед ними появился какой-то важный мужчина. Роберт не знал, кто это, но с его появлением все смолкло и даже их "наставники" явственно напряглись. Роберт догадался, что этот человек был здесь главным.

   – Дети мои, – внушительно произнес Томас Лонгвуд, оглядывая питомцев, – сегодня у вас счастливый день. Время ученичества закончилось, и вы, наконец, встретите своих опекунов, людей, которые возьмут на себя все ваши заботы, будут любить вас как собственных детей и оберегать от превратностей судьбы. Мы обучили вас всему, что необходимо для жизни и теперь вам надо лишь произвести на опекунов хорошее впечатление. Сегодняшние смотрины помогут свободным приглядеться к вам, а вам приглядеться к вашим опекунам – не упустите этот шанс. Вы знаете, как себя вести во время осмотра, и я верю, что вы не разочаруете своих будущих покровителей. Надеюсь, их выбор будет окончательным и никому из вас не придется возвращаться сюда в поисках новых опекунов. Сейчас вас разведут по смотровым залам, а пока я объясню, как будут проходить смотрины. Вам предстоят четыре сеанса осмотра по два часа каждый и три перерыва: первый продлится пятнадцать минут, второй полтора часа и третий опять пятнадцать минут. А теперь, дети мои, с Богом!

   Когда Роберта, Джека и еще несколько человек ввели в светлый зал с круглыми окнами в потолке и принялись расставлять по невысоким помостам, он вспомнил квартал красных фонарей в Амстердаме – дешевые шлюхи по тридцать евро, сладковатый запах марихуаны, толпы туристов, ощущение всеобщего убожества – и сам почувствовал себя шлюхой, выставленной на обозрение. Служители включали и выключали подсветку, расставляли какие-то таблички, проверяли наличие салфеток, урн и Бог знает, чего еще, а у Роберта крепло ощущение, будто что-то идет не так.

   – Десять минут до открытия, – объявил один из служителей. – Последняя проверка. Автоматическая подсветка?

   – Работает.

   – Ручная?

   – Работает.

   – Начальная цена лотов есть?

   – Стоит.

   – Проверяем. Лот номер пять?

   – Семьсот долларов.

   – Лот номер шесть?

   – Семьсот долларов.

   – Лот номер семь?

   – Четыреста долларов.

   – Лот номер восемь?

   – Четыреста долларов...

   Роберт слушал перекличку обслуги, и его убеждение в вопиющей неправильности происходящего принялось вопить в полный голос. Однако в последнее время в его жизни все шло настолько наперекосяк, что он уже не мог понять, что в этом театре абсурда показалось ему особенно нелогичным.

   – У восьмого нет салфеток! – ворвался в его мысли голос очередного работника и вокруг постамента образовался маленький тайфун.

   – Пять минут до открытия!

   Линкольн Райт рассеянно листал красочные рекламные буклеты, подготовленные для аукциона, наблюдал за Робертом Шенноном и с потрясением спрашивал себя, неужели это он автор подобного совершенства. Недавняя неприязнь, почти ненависть к молодому человеку исчезли без следа, и сейчас Линкольн Райт испытывал к Роберту почти отеческую любовь и нежность. Бывший нумер чувствовал себя Пигмалионом, превратившим грубый кусок плоти в безупречную машину. Послушный, идеально вышколенный, незаметный, но при этом всегда находящийся под рукой, прекрасно знающий свое дело и место, выставленный на продажу питомец ничем не напоминал того самолюбивого, недоверчивого и упорного молодого человека, которого Райт встретил два месяца назад в комнате собеседований.

   Лот номер семь виделся Линкольну Райту образцовым произведением искусства. На какой-то миг свободный даже задумался, не купить ли ему молодого человека, но вскоре с сожалением сообразил, что интенсивность работы не позволит ему уделять достаточно времени для заботы о питомце, да и конечная стоимость домашней мебели класса "А" вряд ли будет такова, чтобы можно было легко выложить подобные деньги. К тому же, признавал Райт, ни художник, ни скульптор не могут загромождать рабочие студии образцами собственного творчества, а вынуждены отдавать творения, пусть даже самые любимые, в мир – на благо свободного общества. Как ни грустно было признавать, судьба питомца отныне находилась в чужих руках, и с этим надо было смириться. Оставалось приглядеть за малышом в ходе смотрин, а потом взять на память о своем первом творении рекламный буклет с номером семь...

   – Минута до открытия! Питомцам – внимание! Приготовиться!..

   Ладони Роберта стали влажными. Он представил, как откроются двери и в зал войдут мужчины в одинаковых серых костюмах и темных очках – агенты спецслужб, как их изображали в кино...

   – Отсчет... Пять, четыре, три, два, один... Открывайте!

   Двери открылись, но ничего не произошло... Минуты текли, волнение Роберта возрастало, а потом в зал вошли обыкновенные люди: мужчины, женщины и... Роберт не мог поверить своим глазам – дети! Какая-то женщина в просторном голубом платье в белый горошек вела за руку мальчика лет шести. Ребенок лизал сахарную вату и глазел по сторонам.

   – Мам, мам! Смотри, какой смешной, давай его купим, – попросил малыш и ткнул пальцем в сторону Роберта.

   Женщина бросила на Роберта беглый взгляд и покачала головой.

   – Джерри, солнышко, домашняя мебель у нас уже есть, сейчас нам нужен садовник.

   – Садовое оборудование в другом зале, – подсказал появившийся рядом с женщиной служитель. – Я вас провожу...

   Остановившимся взором Роберт смотрел вслед покупателям и думал, что теперь знает, что его мучило и казалось неправильным. Этот размах... эта отлаженная машина... рутинные действия "наставников"... В жизни все можно подделать, думал Роберт, ну, почти что все... Можно поставить ребенка в красивую позу для написания портрета, но нельзя подделать все остальное – обыденность... и привычку... целый мир...

   Их похитители не лгали. Это он придумал себе утешительную сказку, не желал смотреть правде в глаза, на что-то надеялся, чего-то ждал... Но они не лгали... Это и правда был иной мир. С другими обычаями. С другими законами. И с рабством. И в этом мире он был никем – обычным товаром, выставленным на продажу. Говорящим орудием... Вещью...

   На Роберта навалилось оцепенение. В глазах потемнело и ему пришлось прилагать все усилия, чтобы не упасть.

   Мысли о побеге поблекли, осыпались тысячью осколков, как осыпается разбитое камнем окно.

   Бежать?! Куда, как, а главное, зачем? Здесь не было ФБР, полиции и прессы, точнее, что-то подобное здесь обязано было быть, но кого бы в этом мире возмутил его рассказ? Спасения ждать было не от кого... Хотя, это еще вопрос, что понимать под спасением, сообразил Роберт. Если он обратится в полицию, его непременно "спасут" – вернут обратно... как потерявшегося породистого щенка... и, должно быть, накажут... для его же блага.

   Какой-то свободный приказал ему повернуться и Роберт тупо подчинился.

   "Это происходит не со мной, – твердил он, – это только сон... глупый розыгрыш... игра..."

   Покупатели подходили, бесцеремонно щупали его мускулы, смотрели зубы, приказывали приседать, поворачиваться, нагибаться и открывать рот. Роберт выполнял все приказы и видел, как в соседнем ряду покупатели так же тщательно осматривают Джека...

   Вокруг стоял непрекращающийся гул голосов, и как сквозь вату до Роберта вдруг донесся чей-то слегка раздраженный возглас: "Дайте больше света!". В глаза ударили лучи прожекторов, и Роберт порадовался, что больше не может видеть лиц осматривающих его покупателей.

Глава 6
О страхах и заботах свободного мира

   Запах нашатыря ударил в нос, и пелена перед глазами рассеялась.

   – Спокойно, малыш, все будет хорошо, – благодушно проговорил Линкольн Райт, похлопывая Роберта по щекам. – Конечно, ты переволновался, но сейчас попьешь водички, дадим тебе витаминчиков, и будешь как новенький.

   Что-то, похожее на пистолет, ткнулось в плечо Роберта, и он непроизвольно напрягся.

   – Да что ж ты всего боишься, глупенький? Это обычные витаминчики, – Линкольн Райт ласково погладил Роберта по выбритой голове. – Эту штучку специально придумали для деток и питомцев, чтобы маленьким не было бо-бо.

   – В первый раз всегда так, – между делом бросил один из служителей, высматривая, что надо поправить, пока не закончился перерыв. – Потом привыкают.

   – Ну-ну, малыш, успокойся, твой опекун ни за что от тебя не откажется, – продолжал сюсюкать Райт, и от этого сюсюканья Роберта вновь замутило, – ты ведь у нас хороший мальчик, правда? Тебя обязательно купят и будут о тебе заботиться, и ты не останешься один. Видишь, всего два часа постоял, а уже три покупателя. Ты же у нас умница, все умеешь, опекунов слушаешься и больше не шалишь. А сейчас ты встанешь на ножки, тебя отведут в туалет, ты сделаешь свои дела, тебя помоют, и ты опять встанешь на помост. Давай, малыш, шевелись.

   Служитель взял Роберта за локоть, и он вновь ощутил себя породистым домашним животным, может быть, немного нервным и капризным, как и любой породистый пес с длиннющей родословной, но при этом полезным, старательным и туповатым. Животным, которое можно почесать за ухом, погладить ему животик, положить на него ноги, но для которого – на всякий случай – на стене висит плетка, чтобы пес не гадил под столом и не грыз антиквариат. Да и поход в туалет и душ ничем не отличался от привычного выгула собаки, разве что разговоры служителей, заключавших пари, за кого из питомцев дадут лучшую цену, больше смахивали на беседы в конюшне перед особо важным забегом.

   Когда Роберта и Джека вернули в зал, служители велели им занять свои постаменты и вновь начали отсчет. Двери открылись, и новая партия покупателей двинулась между рядами.

   Роберт стоял на помосте, терпеливо сносил ощупывания покупателей и щипки детей, желавших убедиться, что он настоящий, послушно приседал, поворачивался, открывал рот и размышлял, как быть. Теперь он был спокоен, собран и сосредоточен. Назавтра его должны были купить, и Роберт размышлял, что будущие хозяева вряд ли станут заковывать его в цепи. Все же его натаскивали на лакея, а не галерника, да и все эти люди, такие обычные и ничем не примечательные, не могли превратить свои дома в крепости из опасения, что кто-то из лакеев надумает бежать. А еще он размышлял, что там, где есть рабство, непременно найдутся люди, которые этим недовольны. Таких людей просто не могло не быть!

   – И что за световое шоу вы тут устроили? – недовольный женский голос ворвался в мысли Роберта. Маленькая светловолосая женщина шла по смотровому залу в сопровождении человека, который был здесь главным.

   – Вы давно не были на аукционах, сенатор, – заметил ее спутник.

   – И прекрасно обошлась бы без этого и впредь, – парировала женщина. – Что нового вы можете предложить, Лонгвуд? Попаданцев? Так это давно не новость. Вы вылавливаете их не реже раза в год. На что здесь смотреть?

   – Ну вот, к примеру, на этот экземпляр, – мужчина остановился прямо напротив Роберта. – Обратите внимание на экстерьер – он безупречен. Домашняя мебель класса "А". Прекрасные руки – оденет, разденет, помоет, так что у опекуна не возникнет ни малейших неприятных ощущений. Образцовое послушание – обучался по специальной программе. Не хотите его осмотреть?

   – Зачем? – в голосе женщины вновь послушалась неприязнь. – Вся медицинская информация есть в ваших буклетах и в сети. Что нового можно высмотреть за пару минут, чего не заметили бы врачи?

   – Многие предпочитают смотреть питомцев лично, – примирительно заметил мужчина. – Не все понимают данные медиков.

   – Если не понимают, тогда к чему им права опеки? – раздраженно поинтересовалась женщина. – Объясните, Лонгвуд, зачем вы показываете мне этого дискобола?

   – Я хотел, чтобы вы провели маленькое сравнение. Посмотрите внимательно на этого питомца. Но послушен, прекрасно вышколен, великолепно знает свое дело. Но так было не всегда. Взгляните, каким он был два месяца назад.

   Мужчина открыл небольшой планшет и что-то показал женщине, со своего места Роберт не мог видеть – что. Пару минут женщина смотрела, затем отвернулась.

   – Сравните с нынешним обликом, сенатор, и согласитесь, что этот экземпляр представляет немалый интерес.

   – Знаете что, Лонгвуд, – Эллис Дженкинс сверкнула глазами, – если мне понадобится античная статуя, я ее и закажу. Но я не увлекаюсь ни механическими куклами, ни дрессированными обезьянами. Предложите свою игрушку кому-нибудь другому!

   Если бы полгода назад Роберту сказали, что ему захочется ударить женщину, он бы в недоумении пожал плечами, но сейчас ему хотелось свернуть шею дряни, что отзывалась о нем подобным образом. И все же он молча смотрел прямо перед собой, ничем не показывая, до какой степени был оскорблен словами сенатора. Дело было не только в надежде на будущий побег – Роберт пока не мог решить, чем именно была недовольна женщина.

   – Кстати, у нас есть еще один питомец, обучавшийся по той же программе. Он довольно забавен, взгляните – домашний любимец класса "А".

   Эллис Дженкинс недовольно повернулась и заметила питомца, которого окружала еще более плотная толпа покупателей, чем "дискобола". Один из покупателей обернулся, и сенатор узнала первого мужа.

   – Эллис, – строго заметил старый Дженкинс, – этого питомца уже выбрал я.

   – Конечно-конечно, – холодно подтвердила сенатор, – не буду тебе мешать. Можешь покупать хоть всех!

   Когда сенатор отошла прочь, Роберт с трудом удержал вздох облегчения. Представить, что его купит женщина, которая отзывалась о нем с таким презрением, было невыносимо. Раб не выбирает хозяев и все же Роберт от души молился, чтобы это была не она!

   – Повернись. Медленно, – новый покупатель занял место перед помостом, и Роберт подчинился приказу. – А теперь протяни правую руку. Нет, не так. Слегка согни ее. Поклонись.

   Роберт выполнял приказ за приказом и чувствовал себя деревянной куклой.

   – Скажи: "К ногам склоняюсь господина...".

   – "К ногам склоняюсь господина", – повторил Роберт.

   – Неплохо. Встань на колени, открой рот и покажи зубы.

   И вновь чужие пальцы полезли в рот, что-то выщупывали, старались расшатать зубы. Наконец, покупатель оставил его в покое и сбросил перчатку.

   – Можешь закрыть рот.

   Свободный ухватил его за подбородок, повернул голову в одну сторону, потом в другую.

   – Вы интересуетесь нашим товаром? – Линкольн Райт вновь оказался рядом.

   – Да, этот мне подходит. Но я хотел бы ознакомиться с более полной документацией. Этот питомец действительно умеет рисовать или это рекламный трюк?

   – Это не трюк, свободный. Он действительно прошел специальное обучение и вполне способен написать картину. Но самое главное, он образцовая домашняя мебель. Вот взгляните, – Линкольн Райт раскрыл папку, принялся демонстрировать документы, покупатель задавал вопросы, большая часть которых была Роберту непонятна, и выслушивал столь же малопонятные ответы. Судя по радостному блеску глаз Линкольна Райта, этот покупатель имел больше всех шансов стать его хозяином. Когда покупатель удалился, свободный Райт повернулся к Роберту и потрепал его по щеке.

   – Молодец, малыш... Видишь, как все славно получилось? Тебя купит свободный Эллендер – это большое везение. У тебя все будет хорошо. А теперь можешь встать.

   Эллис Дженкинс, наблюдавшая всю сцену с расстояния в пару шагов, повернулась к Лонгвуду:

   – А если бы ему не сказали закрыть рот и встать, он что – так бы и стоял на коленях с открытым ртом?

   – Его натаскивали на послушание, сенатор, – ответил Томас Лонгвуд. – На полное послушание.

   Эллис с отвращением поморщилась.

   – Сенатор, мы можем поговорить наедине? – Лонгвуд не собирался отступать.

   – Конечно.

   Одну из стен аукционного кабинета Лонгвуда полностью занимали экраны смотровых залов, но сейчас шеф Службы адаптации не собирался их изучать. Предложив сенатору кресло, Лонгвуд сел напротив Эллис.

   – Скажите, сенатор, – после непродолжительной паузы заговорил он, – почему вы так дурно ко мне относитесь? Ведь мы делаем общее дело.

   – Я к вам вообще никак не отношусь, – холодно парировала Эллис. – К чему все эти беседы, Лонгвуд? Я не собираюсь покупать ваших питомцев, по-моему, это не требует разъяснений. У меня достаточно подопечных и достаточно забот. И в любом случае, мне не нужны безмозглые болваны, которые без приказа не в состоянии закрыть рот!

   – Сенатор, вы знаете, какое у меня происхождение? – не ответил на гневную тираду Эллис Лонгвуд.

   – Естественно. Это моя обязанность.

   – Ну, так вот, в силу моего происхождения, я знаю оба мира, и наш, и тот – покинутый. И поверьте, сенатор, наш лучше. Знаете, в том мире говорили, что идеальное общество – это общество, где девственница с мешком золота может безопасно пройти из одного конца государства в другой. Смею вас уверить, наш мир вполне соответствует этому требованию. Даже больше того, любая девица может гулять по нашим улицам хоть ночью – ей ничто и никто не будет угрожать. Она может разгуливать даже голой – и никто не покусится на ее невинность, а она не поранит ног ни битыми бутылками, ни брошенными шприцами. Да-да, сенатор, это не попадает в отчеты, но в том мире подобный мусор обычное явление. Но не у нас. Наш мир – прекрасен, добр и уютен. Но благодаря чему он столь добр? Благодаря рабству...

   – У нас нет рабства, – резко перебила Эллис.

   – Тогда кого там сейчас осматривают перед аукционом? – Лонгвуд кивнул на экраны. – Сенатор, давайте называть вещи своими именами. Питомцы, права опеки – оставим этот детский лепет другим. На нас с вами лежит забота об этом мире, так будем его достойны и не станем прятаться за эвфемизмами. Да, у нас нет голодных, бродяг, нет брошенных городов и заводов, нет преступности, войн и терроризма. У нас развиваются науки, наша молодежь прекрасно воспитана, мы процветаем. Но эту райскую жизнь миру обеспечило рабство. Когда отцы основатели трудились над созданием нашего общества – все было просто. Что ждало тех первых рабов в оставленном мире? Безработица, голод, война... Рабство спасло их, даровало им благополучие, сытость, саму жизнь. Да они были счастливы обрести господ и избавиться от необходимости ежечасно бороться за существование! Но это было тогда, сенатор, когда они помнили, что им угрожало. Сейчас подрастает уже четвертое поколение обитателей нашего мира. Четвертое поколение хозяев и рабов, которые, конечно, слышали, что существуют нищета, голод и война, но не слишком представляют, что это такое. Сенатор, наш мир добр, и в этом его слабость. Людям всегда мало того, что они имеют, они как дети – тянут ручонки к красивому и блестящему пламени и даже догадываются, что огонь жжет. Среди моих подчиненных есть некий Линкольн Райт – недавний нумер. Он прекрасный работник, настоящий трудоголик и все же, когда он получил свободу, он не скрывал, что счастлив. И сколько еще таких райтов может оказаться среди нумеров? Да, Линк нашел путь к свободе в беззаветной верности нашему миру, но ведь возможен и другой путь – пусть разрушения. Тяга к абстракциям временами приводит к самым страшным последствиям, там я в этом убедился. А ведь есть еще и попаданцы, сенатор. Да, их немного, но иногда и песчинка способна повредить идеальный механизм. Эти люди не имеют ни малейшего понятия об ответственности, они заражены вредными идеями, очень дурно образованны, невоспитанны, не говоря уж о том, что среди них встречаются откровенные преступники. Вы скажете, что для преступников и сумасшедших есть Арена, но и она не всегда может решить наши проблемы, в конце концов, ее пропускная способность не беспредельна. Вспомните прокол двухлетней давности. Тогда нам пришлось ликвидировать почти четыреста человек... Сенатор, не надо морщиться, вы тоже за это голосовали, вы все за это голосовали. Мои люди работали на износ, у многих были нервные срывы. Но мы не могли допустить в наш мир это.

   – И что же вы предлагаете?

   – Один из вариантов решения я уже показал – программа перезагрузки личности. Посмотрите еще раз – два месяца назад и сейчас. Сравните, – Томас Лонгвуд вновь раскрыл планшет и указал на один из экранов. – Невоспитанный и безответственный гуляка-лентяй и послушный, знающий свое дело питомец. Да, мы только начинаем программу, у нас еще недостаточно данных, и по уму, следовало бы поставить эксперимент над всей группой нынешних попаданцев, но даже полученные к настоящему моменту данные говорят, что у программы большое будущее. Если бы два года назад мы располагали такими технологиями, нам бы не пришлось ликвидировать столько людей... И подвергаться такому нервному напряжению...

   – Может быть, вам надо лучше готовить своих людей... чтобы обходилось без срывов?

   – Мои люди прекрасно подготовлены, – резко возразил Лонгвуд, – но приучать их к излишнему насилию слишком опасно для нашего общества. Кто будет надзирать за надзирателем? В том мире это большая проблема. Представьте, их полицейские склонны к насилию в семье – наш мир не можем себе этого позволить. У нашей Службы есть программы психической реабилитации для работников, на некоторых должностях нельзя работать больше года, да и возвращаться к ним можно не раньше, чем через три года работы в других отделах Службы. Поверьте, сенатор, мы делаем все для безопасности общества в целом, и каждый семьи в частности.

   – Вы сказали, что это, – Эллис кивнула на экран, – лишь одно из решений. Какие же другие?

   – Контроль, сенатор. Постоянный контроль за питомцами, нумерами и свободными. Совершенствование системы тестов, особенно, психологических. Некоторые новшества в системе образования. Если вы помните, в качестве эксперимента у нас уже шесть лет действует образовательная программа по правильному обращению с питомцами, так вот я предлагаю ввести этот курс в качестве обязательного во всех школах свободных, а питомцы должны в общих чертах знать, от какого кошмара избавила их система опеки. Кроме того я прошу предоставить Службе адаптации право законодательной инициативы, наряду с Сенатом, и один голос при голосованиях. Согласитесь, это не нарушит баланса сил в Сенате, но позволит нам более надежно доносить до законодателей состояние дел. И еще, – Лонгвуд помедлил. – Наша система с тремя консулами прекрасно зарекомендовала себя в обыденной жизни, но при опасности кризиса необходимо сосредоточить власть в одних руках. Как будет называться эта должность, значения не имеет – принцепс, как именовался Великий Стейтон, протектор или президент, но власть нельзя дробить. Поверьте, сенатор, мне очень неприятно это признавать, но я излагаю все это именно вам не просто так – вы самый вероятный претендент на эту должность. Я проверял ваши данные с начальных классов – у вас лучшие показатели.

   Эллис вскинула голову:

   – Консул Томпсон – идеальный консул!

   – Не спорю, – кивнул Лонгвуд, – Стивен Томпсон прекрасно себя зарекомендовал, но ведь у него лейкемия. Не надо, не надо так на меня смотреть, знать подобные вещи моя обязанность. В одиннадцать лет ему был пересажен костный мозг, сейчас он в состоянии ремиссии, но я не могу рисковать. Никто не скажет, что будет со здоровьем Томпсона через пять-десять лет, а нашему обществу нужен сильный правитель.

   – Сенатор Томпсон может проявить себя не хуже брата, – упорствовала Эллис.

   – Возможно, но все же его показатели хуже ваших. К тому же он слишком привык полагаться на старшего брата – это серьезный недостаток для человека власти даже в самых благоприятных условиях, а я должен ожидать худшего. Поверьте, сенатор, мне неприятна сама мысль, что власть может оказаться в руках женщины, но я не вижу иного выхода. Так что вы скажете?

   – Что мне необходимо подумать, – ответила сенатор Дженкинс. – И получить данные того, что не попадает в ваши отчеты – я имею в виду, по тому миру.

   – Вы получите все необходимое к вечеру, – заверил Лонгвуд. – А чтобы вам было легче все осознать, я передам на ваше попечение одного юного попаданца. Нет-нет, сенатор, не хмурьтесь, я уже понял, что вы не любите дрессированных обезьян и покупать тех двоих не станете, но в той группе был пятнадцатилетний мальчишка – просто великолепный образчик оставленного мира. Слава Богу, у него отобрали жвачку...

   – А это еще что такое?

   – Еще одна вещь, которая не попадает в отчеты. Конфета, которую невозможно съесть. Ее жуют, она превращается в резиновую массу и люди пускают изо рта пузыри.

   – Зачем?! – шокированная Эллис во все глаза уставилась на собеседника.

   – Пузыри многих развлекают – что вы хотите при таком дурном воспитании? А жевание якобы очищает зубы после еды.

   – А не проще ли почистить зубы?

   – Так это в наших кафе и ресторанах посетителям обязательно предложат одноразовые щеточки с пастой, а там в ходу жвачки – это большой бизнес, сенатор. Порасспросите своего подопечного, я пришлю его к вам вместе с бумагами. Только не забудьте, питомец будет на вашем попечении, но до полнолетия останется под эгидой государства, а потом, по результатам экзамена, либо получит свободу, либо перейдет в вашу полную собственность.

   Разговор с Эллис Дженкинс оставил о Лонгвуда отвратительное впечатление. Нельзя сказать, что он ожидал чего-то большего от первого разговора с сенатором, или что его обидело недоверие. Нет, к этому Лонгвуд был готов, и все же его неприятно поразило, что сенатор Дженкинс, как и все прочие законодатели, не понимала серьезности нависшей над миром угрозы.

   Конечно, на закрытых заседаниях Сената временами обсуждали возможность недовольства питомцев и нумеров, но результаты этих слушаний оставляли у Лонгвуда ощущение чего-то несерьезного. Сенаторы искренне полагали, что в случае необходимости достаточно будет незначительного внушения нумерам, чтобы они успокоились и занялись делом. От подобных разговоров у Лонгвуда сводило челюсти и ныли зубы. Сенаторы не знали прелести запретного плода, не догадывались о восторге разрушений, даже не представляли, с каким весельем можно бить витрины, жечь автомобили, грабить магазины и нападать на полицию. Томас Лонгвуд сохранил воспоминания о кварталах, куда не стоило заходить даже днем, о школе, где почти открыто продавали "травку", о протестующих, после которых оставались горы мусора, и о выбитых оконных стеклах в домах, выставленных на продажу.