Текст книги "Этот прекрасный свободный мир..."

Автор книги: Юлия Белова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

   Роберт изо всех сил старался запоминать, но все чаще замечал, что память подводит. Последние дни пребывания в клетке и первые дни обучения тонули в тумане, вспоминаясь лишь обрывками сцен и слов, да и вести счет дням становилось все трудней и трудней. Молодой человек с ужасом понял, что не помнит, сколько времени провел в заключении. Роберт не знал, чего ждать даже от самого себя – провалов памяти, раболепного подчинения, как у Джека, или реакции на какую-то кодовую фразу, которая превратит его в живую бомбу или Бог знает, что еще. Оставалось надеяться, что в процессе транспортировки к неизвестным "опекунам", о которых то и дело твердили похитители, он все же сможет бежать и добраться до ФБР, а еще лучше до прессы. Пока же следовало выжить, а значит, терпеть, молчать, брать пример с Джека и при этом не спятить. И это давалось все трудней.

 ***

   Марша Смит принимала поздравления и подарки, как всегда сохраняя спокойствие и самообладание. Ей не показали новорожденного, и она была благодарна врачам за подобную деликатность. Впрочем, о нем вообще никто не говорил, словно никакого младенца и не было. Маршу поздравляли с успешно выполненной миссией, восхищались ее выдержкой и беспокоились о ее здоровье. Последнее было напрасным – здоровью Марши не угрожало ничто. Молодая женщина вежливо улыбалась, благодарила посетителей за заботу и размышляла о своем будущем.

   Без малого два месяца прошло с тех пор, как ее жизнь круто изменилась, но теперь будущность Марши в новом мире была обеспечена, хотя и дорогой ценой. Молодая женщина никогда не пыталась спорить с неизбежностью, и теперь была обладательницей полных гражданских прав, пятидесяти тысяч долларов на обзаведение, пяти предложений о работе, а также благодарности консулов. Все эти блага обязаны были привести ее в полный восторг, так что Марша согласно кивала, время от времени вставляли в разговор ничего не значащие фразы, а когда это было необходимо, уверяла, что всегда готова служить свободному миру.

   Поплакать же Марша решила ночью, когда ее, наконец, оставят в покое.

 ***

   Свободный Торнтон холодно оглядел четырех подопытных, и Линкольн Райт довольно заметил, как под этим взглядом субъекты побледнели и поежились. Предстояло осуществить последнюю стадию эксперимента и тем самым окончательно расставить все точки над "i". В целом опыт прошел успешно, питомцы были тихи и послушны, и даже Роберт Шеннон ничем не напоминал человека, которого он впервые увидел в комнате собеседований. Бывший архитектор являл собой блестящий пример мастерской дрессуры, с готовностью отзывался на данную ему кличку, а во время трехдневного экзамена продемонстрировал прекрасную выучку и послушание. К невероятному облегчению Линкольна Райта никакой опасности для сенатора Томпсона этот ненужный родственник более не представлял.

   Свободный Торнтон взял со стола распечатку, и Роберт почувствовал, как по спине пробежал холодок. Еще ни разу ему не удавалось сдать экзамен раньше третьего раза, а сейчас у них была лишь одна попытка. При мысли, что он мог не сдать экзамен, Роберта начинало колотить. Молодой человек уже не верил, что при провале экзамена их могут убить – слишком много средств и сил было вбухано похитителями в их обучение, но неизбежное наказание и несущая им боль заставляли сердце колотиться почти в самом горле.

   – Йеллоу, шаг вперед, – приказал Торнтон, и дрожащая Джен вышла из строя.

   Некоторое время свободный разглядывал девушку с головы до ног, как будто не замечал растущего страха подопытных, а затем произнес:

   – Ты сдала экзамен. 98 баллов – лучший результат.

   Роберт услышал вздох облегчения Джен и почувствовал смятение Джека. Джек больше не был первым и сейчас пребывал почти в панике.

   – Браун, шаг вперед.

   Джек торопливо подчинился. Роберт не мог видеть его лица, но ему казалось, что даже спина Джека выражает его желание услужить и понравиться.

   Когда тишина стала почти невыносимой, а Джек явно готов был упасть на колени, чтобы молить о втором шансе, Торнтон разомкнул губы.

   – 82 балла – не лучший результат, но ты сдал экзамен.

   Плечи Джека опустились, казалось, еще немного и он разрыдается от счастья.

   – Грин, шаг вперед.

   На негнущихся ногах Роберт присоединился к Джеку и Джен. От волнения во рту пересохло, и молодой человек почувствовал, как на лбу выступила испарина.

   – 77 баллов. Минус три балла – и ты бы провалил экзамен. Что ж, тебе повезло. Вайт! Три шага вперед!

   Когда бывший топ-менеджер вышел вперед, пленникам показалось, что температура в комнате понизилась на несколько градусов. Роберта пробрал озноб.

   – 74 балла, – ледяным тоном объявил свободный Торнтон. – Ты не сдал экзамен, Вайт. Утилизация!

   Локхидовец растерянно оглянулся, попытался что-то сказать, но с его губ сорвался только хрип.

   – Я буду стараться... – прошептал, наконец, он, – я буду все делать... пожалуйста... еще один шанс...

   И в этот момент раздался выстрел. Не веря своим глазам, Роберт увидел, как несчастный пошатнулся, а затем стал медленно оседать. Рухнул на колени, пару мгновений постоял, потом упал лицом вниз.

   – Поздравляю вас с успешной сдачей экзаменов, – спокойно продолжил Торнтон, словно ничего не случилось. – Отныне ваша будущность обеспечена. Через два дня вы отправитесь на аукцион, где впервые предстанете перед вашими будущими опекунами. Постарайтесь произвести на них хорошее впечатление...

   Он еще что-то говорил и говорил, но Роберт почти не слышал. Локхидовцу не хватило одного балла – один балл разделил жизнь и смерть. У него в запасе оказалось целых три балла... всего только три...

   Вид мертвого тела делался непереносимым, запах крови вызывал дурноту и молодой человек отвернулся.

   – Грин! – Торнтон оборвал свою речь и повелительно простер руку в сторону Роберта. – Приказа отворачиваться не было! Шесть часов занятий на тренажере!!

   Роберт стал почти зеленым. Через два дня их повезут на аукцион... Через два дня у него будет шанс на побег... если только не шесть часов в колодках... Роберт глубоко вздохнул и опустился на колени.

   – Свободный Торнтон... я виноват... я раскаиваюсь... пожалуйста... простите... – отчаянно твердил он слова, которые обычно говорил Джек. – Это больше не повторится...

   Линкольн Райт и Джеймс Торнтон довольно переглянулись – перезагрузка завершилась.

   – Ну что ж, – задумчиво произнес руководитель эксперимента. – Я рад, Грин, что ты понимаешь свою вину. Хорошо, на этот раз тебе будет достаточно четырех часов занятий. Браун, принеси тренажер и помоги Грину.

   Джек поклонился и со всех ног бросился выполнять приказ. Роберт стоял на коленях, чувствуя себя совершенно опустошенным. Мольба о пощаде оказала на него большее воздействие, чем он ожидал, и сейчас он отчаянно пытался собрать осколки своего "я". Воспоминания о школах, встречах с президентами – все было не то, и Роберт ухватился за память о деде. Дед никогда бы не сдался, что бы с ним не случилось. Дед бы сражался до конца!

   Джек приволок колодки, установил их перед Робертом и, повинуясь приказу Торнтона, надавил молодому человеку на затылок. Роберт послушно наклонился, разместил шею и запястья в специальные выемки, и Джек старательно закрепил сверху еще одну плиту.

   – Молодец, Браун, – похвалил Джека Торнтон и покровительственно потрепал его по щеке, – ты хороший питомец. Я уверен, у тебя будет прекрасный опекун. А ты, Грин, постарайся впредь вести себя хорошо. Это в твоих же интересах. Йеллоу и Браун до ужина можете отдыхать и, кстати, скажите уборщикам, чтобы навели тут порядок.

 ***

   На этот раз в кабинете Томаса Лонгвуда собралась только группа Торнтона. Отчет об эксперименте вызывал одобрительные кивки главы службы адаптации. Торнтон гордо демонстрировал на экране снимки и схемы, а по окончании отчета подвел итог:

   – Таким образом, эксперимент с малой группой завершился успехом. Сложности были только с одним субъектом, но в результате и там мы смогли добиться полной перезагрузки личности. Теперь необходимо перейти на опыты с крупными группами.

   – И кто же доставил вам трудности? – поинтересовался Лонгвуд. – Топ-менеджер?

   – Нет, шеф, как ни странно, архитектор. Но и с ним мы справились. Прошу вас, разрешите начать опыты с большими группами.

   – Хорошо, – Лонгвуд кивнул. – Следующая же крупная партия попаданцев будет ваша, за исключением "инкубаторов" и ценных специалистов. Но вернемся к вашим питомцам. Они вам больше не нужны?

   – Да нет, шеф, – пожал плечами Торнтон. – Дело сделано, можно отправить их на реализацию. Как предлагал ранее коллега Райт, субъектов мужского пола можно реализовать с аукциона, а субъекта женского пола отправить в Службу психологической поддержки – пусть работает.

   Лонгвуд насмешливо фыркнул:

   – И вы всерьез полагаете, что эта девчонка способна приступить к работе? Ну, вы хватили, Торнтон.

   – Но она прошла полную перезагрузку! – горячо принялся отстаивать свою точку зрения глава группы.

   – Я не сомневаюсь, и от души поздравляю вас с успехом – вы дали нашему миру прекрасное оружие защиты. Но положа руку на сердце, вы действительно полагаете, что для работы в службе психологической поддержки этого достаточно? Вы-то сами желаете заполучить подобное чудо послушания себе в постель?

   Торнтон открыл было рот и почти сразу же закрыл его.

   – Вот и я о том же, – насмешливо кивнул Лонгвуд. – Так что готовьтесь, Торнтон, извиняться перед нашими коллегами за то, что мы отправляем им полуфабрикат. Не забудьте все необходимые расшаркивания и напоминания, что мы делаем общее дело. Сегодня и повезете, вы лично.

   – В таком случае, шеф, мне бы не помешало ваше письмо.

   – Составляйте, я подпишу, – кивнул Лонгвуд. – И готовьте своих питомцев к аукциону. Вы, Райт, тоже примете в нем участие – вам не помешает новый опыт. И еще. Линк, мне уже надоело напоминать вам о необходимости перерегистрироваться. Работа – это прекрасно, но не забывайте и о необходимых формальностях. Если сегодня до пяти вы не перерегистрируетесь, ей-Богу, я наложу на вас штраф. Все, свободны.

 ***

   Свободная Дорис Палмер, доктор философии, глава службы психологической поддержки, дочитала письмо Томаса Лонгвуда и недовольно отложила его в сторону. Ей не слишком нравилось завершать чужую работу, но Лонгвуд был прав – они делали общее дело и каждый по-своему стоял на страже благополучия свободного мира.

   – Ну что ж, детка, сегодня у тебя начинается новая жизнь, – наставительно произнесла свободная Палмер. – Скажи, как тебя зовут.

   – Йеллоу, – проговорила Джен, от усердия вытянувшись чуть ли не по стойке "смирно".

   Дорис скорбно вздохнула.

   – Деточка, меня не интересует собачья кличка, которой тебя наградили эти идиоты. Как тебя называли там?

   – Джен... Джен Сазерленд, – растерянно пробормотала девушка.

   – До "доктора Сазерденд" тебе еще расти и расти, но "доктор Джен" пока подойдет. Итак, Джен, ты понимаешь важность своей работы?

   – Да, свободная, – отрапортовала Джен. – Служба психологической поддержки помогает людям выйти из психологического кризиса и универсальным способом такого выхода является секс. Благодаря нашей помощи ученый может решить важную задачу, которая продвинет мир вперед по пути прогресса и процветания, и я сделаю все, чтобы оправдать ваше доверие и послужить прогрессу.

   Новый вздох Дорис был еще более скорбным, чем предыдущий.

   – Верно по существу, – заметила она. – И совершенно неверно по форме. Что ж, Джен, тебе предстоит много учиться и много работать. Но кое-что ты должна усвоить прямо сейчас. Да, секс прекрасный способ решения психологических проблем, но одного секса недостаточно. Людям нужно тепло и ты должна будешь научиться его дарить. Наши пациенты не простые люди – это люди науки, искусства и политики, как свободные, так и нет. И от твоего усердия и понимания их проблем зависит благополучие всего нашего мира. Ты должна уметь выслушать самые занудные излияния пациента, уметь поддержать разговор, при необходимости доказать теорему Пифагора или процитировать Данте. Ты должна дать нашим пациентом именно то, что им необходимо, а для этого тебе придется учиться. С завтрашнего утра у тебя начнутся занятия музыкой и танцами. Два раза в неделю у тебя будет массаж, и раз в неделю ты будешь посещать бассейн. Кроме того, раз в неделю ты будешь прослушивать обзор наших научных достижений, и каждый день учиться нравиться. Да, Джен, пока что твой образ никуда не годен, но мы сделаем из тебя человека, а потом и женщину... если получится.

   Свободная Палмер нажала кнопку на столе и через несколько минут в комнате появился молодой человек в ошейнике.

   – Доктор Аллен, это доктор Джен, поработайте над ее образом.

   Стилист обошел Джен со всех сторон, затем охнул и картинно всплеснул руками:

   – Но, Дорис, это же не женщина, а кошмар! Наши пациенты разбегутся от нее в ужасе – кто куда!

   – Совершенно с вами согласна, – кивнула свободная Палмер, – но вам и надо сделать из нее что-то стоящее. Задатки у нее есть.

   – Я постараюсь, – жеманно пожал плечами доктор Аллен, – но ничего не могу обещать. Что за руки... что за балахон... что за взгляд... Я в шоке!

   Дорис Палмер терпеливо выслушивала сетования стилиста и кивала.

   – Я надеюсь на вас, доктор, вы – лучший в этом деле, и если с задачей не справитесь вы, то не справиться уже никто. Это было бы печально...

   Доктор Аллен страдальчески вздохнул, а потом потащил Джен за собой, и девушке показалось, будто ее подхватил необычайной силы тайфун. Новый медицинский осмотр, утомительная фотосессия, яростные споры стилистов, горы париков, белья, обуви и платьев... Джен никогда не приходилось мерить столько нарядов за раз, а сейчас от нее требовали натягивать и скидывать эти платья с армейской быстротой, пронимать красивые позы, изображать то задумчивость, то задор, то скромность, то вызов. У Джен кругом шла голова, а перед глазами плыли разноцветные круги. К концу бесконечного и утомительного дня Джен почти не держалась на ногах, а на ужине не чувствовала вкуса еды, и даже не смогла оценить свою комнату – настоящую мечту любой красивой девушки. Только без сил повалившись на благоухающие свежестью простыни и укрывшись настоящим одеялом, Джен сообразила, что за все эти долгие часы ни разу не вспомнила ни своих недавних соучеников, ни бывших наставников. Но эта мысль унеслась куда-то прочь, как и все остальные мысли Джен. Девушка закрыла глаза, но и с закрытыми глазами видела бесконечные ряды платьев, туфель и дорогого белья, думала, как ей повезло, и что она еще будет счастлива в этом мире.

Глава 5
Что бывает с людскими планами

   Приглашение Томаса Лонгвуда на предпродажные смотрины питомцев озадачило сенатора Дженкинс. Свирепая Эллис почти не посещала аукционы, и причина отсутствия у нее всякого интереса к этим действам была проста – Эллис Дженкинс крайне редко покупала новых питомцев и никогда не продавала уже имеющихся. Ее имущество, в том числе и говорящее, было достаточно велико, чтобы обеспечить все необходимое как для нее самой, так и для ее подопечных. По мнению Эллис, надеяться всучить ей новых питомцев мог только безнадежный дурак, так что приглашение Томаса Лонгвуда не имело никакого смысла.

   Во взгляде Эллис даже промелькнуло некоторое сомнение в умственных способностях главы Служба адаптации, и это сомнение не укрылось от Лонгвуда. Однако, имея богатейший опыт общения с законодателями и лучше всех зная об их достоинствах и недостатках, Лонгвуд невозмутимо сообщил, что хотел бы продемонстрировать сенатору результат опыта, имеющего прямое отношение к обеспечению мировой безопасности, а аукцион, на котором будут выставлены на продажу субъекты эксперимента, идеально подходит для демонстрации.

   Объяснение Лонгвуда мгновенно настроило Эллис на деловой лад, но к ее величайшему неудовольствию, глава службы не пожелал дать какие-либо пояснения, уверяя, будто наглядная демонстрация принесет больше пользы, чем любые слова или графики. Эллис Дженкинс не любила, когда ей перечили, поэтому, недовольно пообещав посетить смотрины, одним жестом отключила связь.

   И все же сдаваться сенатор Дженкинс не любила еще больше, чем сталкиваться с противодействием, и потому постаралась докопаться до экспериментов Лонгвуда самостоятельно. Код сенатора и председателя комитета открыл перед Эллис базы данных Службы адаптации, однако попытка ознакомиться с ее недавними программами и экспериментами закончилась крахом. Как ни старалась сенатор просмотреть отчеты службы, перед ней неизменно всплывала табличка с извинениями и сообщением, что данные обновляются и будут вывешены через двое суток. Список лотов предстоящего аукциона также не прояснил ситуацию. На аукцион было представлено семь выпускников питомника и восемнадцать попаданцев: домашняя и офисная мебель, садовое и кухонное оборудование, парочка любимцев – ничего необычного и экстаординарного. Описания лотов также были стандартными – пол, антропометрические данные, данные медицинских осмотров и квалификационных тестов. Оставалось признать, что Томас Лонгвуд обладал не меньшим упорством, чем сенатор Дженкинс, и первый раунд остался за ним.

   Эллис задумалась, и как всегда бывало в подобных ситуациях, ее лицо приобрело совершенно ангельский вид. Невинный взгляд огромных голубых глаз, длиннющие густые ресницы, чистый и высокий лоб могли ввести в заблуждение людей, которые плохо знали сенатора, усыпить их бдительность, настроить на лирический лад и даже заставить возмутиться идиотами и хамами, которые посмели назвать эту женщину "Свирепой". Впрочем, стоило Эллис принять какое-то решение, как в ее глазах зажигалась ядовитая ирония, а идеальную линию губ искривляла язвительная усмешка. Подобное выражение, как правило, пугало оппонентов Эллис, и они благоразумно предпочитали отступить, пока сенатор не начала действовать.

   Женщины свободного мира единодушно восхищались Эллис, а коллеги-мужчины обращались с ней как с тухлым яйцом, иными словами бережно и очень осторожно. Сенатор Дженкинс была умна, злопамятна, мстительна, абсолютно лишена каких-либо чувств, а также совести. Отсутствие совести и редкая расчетливость простирались у нее так далеко, что к тридцати годам Эллис успела трижды побывать замужем, а при разводах смогла основательно раздеть мужей, так что сочетание власти законодателя и немалого состояния делало ее вдвойне опасной.

   Отвратительная репутация Эллис была на редкость эффективным орудием в политике, приносила ей и ее союзникам немало добрых плодов, и все же окружающие были не совсем правы, полагая сенатора бесчувственной стервой. Большую часть своей жизни Эллис потратила на то, чтобы доказать одному несообразительному молодому человеку, что он ее совершенно не интересует. Ради этого сразу после окончания школы Эллис выскочила замуж за сенатора Дженкинса, который был старшее ее на тридцать пять лет и был одним из богатейших людей свободного мира.

   Сенатор Дженкинс был одинок, искушен в науках и философии, и считался человеком странным и на редкость занудливым. Обрадованный, что отныне у него есть слушатель, немолодой муж принялся наставлять Эллис в вопросах политики, философии, религии и экономики, рассуждал об истоках свободы и ответственности. Три недели Эллис тихо просидела на скамеечке у его ног, послушно впитывая новые сведения и идеи, но по истечении трех недель взбунтовалась. Не для того она выскочила замуж, чтобы со школьной скамьи угодить в ясли. Обнаружив в своем доме вместо бессловесной подставки для ног крепкого и энергичного щенка-лабрадора, сенатор Дженкинс пришел в восторг. И хотя он не совсем представлял, что делать с эдаким чудом природы, вечной скуке сенатора пришел конец. Коль скоро его жена оказалась упряма, энергична и бесстрашна, Дженкинс решил сделать Эллис своим представителем в Сенате. Сенат уже давно вызывал у Дженкинса тоску, но подавать в отставку, не подготовив себе замену, он полагал безответственным.

   Появление в Сенате в качестве сенатора-лейтенанта восемнадцатилетней Эллис произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Муж Эллис наслаждался безжалостностью и язвительностью, с которой его юная жена вела допросы выступавших в комитете свидетелей, временами натравливал ее то на одного, то на другого сенатора и любовался летящими во все стороны клочьями шерсти. К изумлению сенатора его жена решительно отказывалась выступать в роли бездумного орудия, обладала собственным мнением, нетривиальными идеями и нестандартными методами проведения этих идей в жизнь. Через полтора года увлекательнейшей жизни преждевременно состарившийся Дженкинс догадался, что в его доме вырос не лабрадор, а неукротимый дикий зверь. Содержать в доме хищника из джунглей было не только неудобно, но и безответственно, как в отношении хозяина, так и животного. Для хозяина это было небезопасно, в отношении животного – жестоко. Зверя требовалось выпустить на свободу и чем скорее, тем лучше. Дженкинс вздохнул и подал на развод.

   Обиженная неожиданным разрывом, Эллис не требовала от бывшего мужа ничего, но к собственному удивлению получила все – место в Сенате, половину состояния мужа и репутацию стервы. Старый Дженкинс всегда готов был дать Эллис добрый совет, обсудить политическую или философскую проблему, статью закона или пункты сенатских правил, но предпочитал любоваться успехами своего единственного детища на расстоянии.

   Поскольку прежний молодой человек так и не понял, насколько он ей безразличен, Эллис вышла замуж еще раз. Второй муж Эллис владел сетью роскошных ресторанов и ночных клубов. Его заслугой было то, что он приобщил Эллис к таинствам и радостям секса. Коллеги сенатора вздохнули было с облегчением, но вскоре поняли, что радости в личной жизни ничуть не мешают Эллис Дженкинс заниматься делом. Напротив, семейная гармония наполняла Эллис редкой энергией и целеустремленностью, а ее идеи грозили перевернуть мир.

   Эллис была довольна, но через два года с потрясением осознала, что за пределами спальни с ее мужем не о чем разговаривать. В постели они были созданы друг для друга, но нельзя же провести в постели всю жизнь! С сожалением Эллис поняла, что со вторым мужем пора расстаться, и потому благоразумно – в присутствии пяти свидетелей – застукала мужа в постели с хорошенькой журналисткой. Поскольку виновным в супружеской измене оказался супруг, это принесло Эллис пять миллионов долларов отступного, половину из принадлежащих мужу ночных клубов и его неизбывную обиду, поскольку изменник так и не смог уяснить, с чего столь незначительное происшествие могло привести к столь печальным последствиям.

   Третий муж пристрастил Эллис к экстремальным видам спорта и лицезрению боев на Арене. Коллеги сенатора Дженкинс напрасно надеялись, что теперь она, наконец-то, свернет свою упрямую шею, разбившись при прыжках с парашютом или врезавшись в какое-нибудь препятствие во время гонок. Освоив управление парапланом, гоночным болидом и даже исследовательской тарелкой, Эллис обнаружила, что все эти экстремалы излишне инфантильны для того, чтобы принимать их всерьез, а становиться воспитательницей детского сада ей не хочется. Детей Эллис предпочла бы родить, а не видеть их в половозрелых и полнолетних особях. К тому же излишнее увлечение спортом заставляло мужа то и дело пренебрегать своими супружескими обязанностями, так что Эллис решительно не представляла, каким образом сможет выполнить свой долг перед свободным миром и подарить ему детей. Изменять же супругу сенатор считала невозможным. Что бы там не думали о ней окружающие, Эллис была моралисткой.

   Чтобы найти выход из щекотливой ситуации, Эллис решилась на развод. Когда сенатор сообщила мужу о своем решении, а также о причинах, которые побуждают ее пойти на этот тяжелый шаг, победитель шести гонок и герой четырех рекордных погружений струхнул. Сообразив, в каком смешном виде он, герой свободного мира, предстанет перед согражданами, когда им станет известна причина расторжения брака, лихой экстремал постарался предвосхитить события и сам подал на развод. Поскольку именно супруг оказался инициатором разрыва, не имея для этого ни малейших оснований, Эллис получила десять миллионов долларов отступного, великолепный гоночный болид, женскую команду по кёрлингу, завод по производству удобрений, а также пакет акций крупной химической компании.

   Таким образом, к тридцати годам у Эллис было все, что необходимо для жизни, за исключением любви, но Эллис надеялась, что сенатор Ричард Томпсон, наконец, осознал, до какой степени ей безразличен и вскоре сдастся на ее милость. А потом, когда он все поймет, они смогут заняться делом и выполнить свой долг перед свободным миром, произведя на свет не менее четырех детей – двух мальчиков и двух девочек. Конечно, необходимо было позаботиться о том, чтобы мир, который они подарят своим детям, оставался по-прежнему уютным и добрым, так что слова Томаса Лонгвуда о безопасности упали на благодатную почву.

   Отвернувшись от компьютера, Эллис, наконец, улыбнулась и принялась размышлять, что надеть на смотрины. Дела делами, но женщина всегда должна быть привлекательной, полагала сенатор, хотя бы для того, чтобы усыпить бдительность всех возможных оппонентов и при необходимости нанести им неожиданный удар.

 ***

   Когда Роберта освободили из колодок, все было кончено – тело локхидовца унесли, пол вымыли, Джен увезли, а Джека отправили отдыхать. Бывший рекламщик сладко спал на своем матрасе и даже не повернул головы на его шаги. Роберт растянулся на циновке и уставился в потолок. Будущее было по-прежнему неясным, но, оказалось, что до этого будущего еще надо дожить. Роберт раз за разом спрашивал себя, почему их похитители так поступили. Всего один балл – и смерть... Ну, что значил этот чертов балл по сравнению с теми семьюдесятью четырьмя, что уже набрал локхидовец? Если бы похитителям было нужно, они легко могли бы натянуть бывшему топ-менеджеру хоть один, хоть десяток баллов, но они предпочли убить. Зачем?

   Роберт вновь и вновь вспоминал все, что с ними произошло, и решил, что цель убийства была одна – устрашение. Оставалось признать, что похитители добились своего, во всяком случае, в том, что касалось Джека и Джен. Впрочем, Роберт не любил обманываться, и потому вынужден был признать, что ему тоже страшно. И все же через два дня у него должен был появиться шанс, и Роберт дал себе слово не упустить его. Пока же необходимо было изображать покорность и послушание, усыплять бдительность похитителей и быть готовым ко всему.

   И все же следующий день оказался для Роберта настолько неожиданным, что у него кругом пошла голова. После завтрака молодых людей ожидал новый медицинский осмотр, потом массаж, стилисты, гримеры и совершенно безумная фотосессия. Немалым потрясением для Роберта стало и изменившееся отношение "наставников". Конечно, основные команды оставались прежними – "к ноге", "сидеть", "стоять", "лежать", "место" – но они приобрели какой-то странный и дикий вид. "Наставники", врачи и стилисты обращались с ними бережно и мягко, как будто они с Джеком были породистыми нервными псами, которых надо как следует приласкать и успокоить, чтобы в лучшем виде экспонировать на престижной выставке. Каждый раз слыша, как их называли "малышами" и "хорошими мальчиками", ощущая, как их успокаивающе похлопывали по щекам, Джек расцветал от счастья и вытягивался в струну в желании угодить, а у Роберта слюна делалась горькой и к горлу подкатывала тошнота. Молодой человек не знал, что и думать, так что с трудом смог оценить великолепие открывшейся перед ним фото-студии. В течении тех трех лет, что он был знаменитостью, Роберту случалось участвовал в фото-сессиях, но никогда эти фото-сессии не были столь изобретательны и безумны.

   Фото в фас и в профиль, в рост – в виде витрувианского человека, в прыжке, в беге по ленте тренажера, а потом множество снимков, которые должны были иллюстрировать его обязанности. Фото с утюгом в процессе глажки брюк – за гладильной доской и перед ней, чтобы будущие опекуны могли в полной мере оценить его экстерьер. Фото перед гардеробом в процессе развешивания вечерних платьев. На коленях перед «опекуном» при надевании на его ногу носка.... и перед «опекуншей» при ее обувании...

   Роберт только и успевал поворачивать, наклоняться и выпрямляться, становиться на колени, менять утюги, щетки, губки, ножницы и вешалки, а также прочие вещи, жизненно необходимые для лакея, перетряхивать одежду, включать и выключать воду, вновь и вновь гримироваться, когда этого требовал стилист, а потом опять идти сниматься под яркий свет прожекторов.

   – Улыбку, улыбку, малыш, – втолковывал фотограф в ошейнике, только что пенявший Роберту за неумении позировать перед объективом. – Покажи всем, как ты счастлив своей работой! Растяни губы... шире... еще шире... Хороший мальчик!... А теперь зафиксируй улыбку... Молодец, – подвел итог фотограф. – Посмотри прямо в объектив. Опекуны должны знать, как ты рад им служить. Подними туфлю выше.. хорошо... И разверни щетку...

   Яркий свет слепил глаза, от постоянных улыбок сводило лицо, на ноги было больно встать, но съемки шли час за часом. Когда "наставники", наконец, разрешили Роберту и Джеку отдохнуть, оба в изнеможении повалились на лежаки, радуясь тому, что им больше ничего не надо делать.

   Следующий день был не столь хлопотным, но не менее тревожным. С утра обоих пленников вновь отдали в руки массажистов, а после обеда свободный Торнтон прочел им длинную лекцию о правилах поведения на аукционе, пожелали успехов в обретении достойных опекунов, а затем принялся давать советы по привлечению внимания потенциальных покровителей.

   Когда в восемь вечера "наставники" отправили пленников спать, заметив, что назавтра их ждет длинный и трудный день, взволнованный Роберт едва заставил себя уснуть. Но когда прозвучал сигнал подъема, ему показалось, будто он только что сомкнул глаза. Большие часы в коридоре показывал три утра. Молитва, душ и одежда заняли немного времени, а затем их куда-то повели.

   Сердце Роберта колотилось в горле, руки дрожали, во рту пересохло от волнения. Впервые за время заточения они должны были оказаться вне тюрьмы, и ожидание этого момента захлестнуло Роберта с головой, так что он испугался, как бы не лишиться сил в тот единственный миг, когда заметит шанс на побег.

   На негнущихся ногах молодой человек прошел в открывшуюся дверь, его тела коснулся теплый и слегка влажный ветер, и Роберту показалось, будто он неожиданно проснулся. Они оказались внутри еще одного огромного периметра, уже третьего из тех, что видел Роберт за время плена. В первом располагались клетки – там они прошли "карантин". Во втором под прозрачным колпаком находился двухэтажный особняк с садом – там проходил их экзамен. Теперь их привели в третий. Посреди огромного периметра стоял ярко-желтый автобус с надписью "Питомцы", четыре машины сопровождения с мигалками и группа людей с такими же бритыми головами.