Текст книги "Зачётный профессор (СИ)"
Автор книги: Юлия Чеснокова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
Урок двадцать первый: Сказка – ложь, да в ней третий лишний
Из троих первым не выдержал Тимур. Он позвонил Нике снова, не дождавшись от неё ни единого вызова в течение трех дней. Понимая, что ввел в замешательство Костю и выиграл немного времени, а может и баллов, мужчина решил действовать. Женщина на этот раз оказалась сговорчивее и сказала ему, когда будет незанята. На этот вечер они и договорились о свидании. Мог ли он знать, что подобные уступки происходят лишь из-за того, что ей не звонит Костя и она устала уговаривать себя не ждать. А чтобы не ждать, нужно отвлечься. Услышь истинные причины Тимур, он бы уже не чувствовал себя так бодро и выигрышно.
Они пошли в очередной дорогой ресторан, где играла умиротворяющая джазовая музыка, кормили европейской кухней и вина доставались из лучших погребов. Завтра должна была быть очередная лекция по социологии у группы Константина, и Баскаеву было о чем беспокоиться и зачем торопиться. Если младший наберется смелости прямо завтра, то и у него возникнут временные препятствия. Боясь очередного срыва грандиозных планов, мужчина послал своего менеджера в аптеку, чтобы не светиться самому, и запасся пачкой таблеток Виагры. По крайней мере, если подведут нервы, то физиология сработает сама, без усилий и подсказок.
После двух бутылок, по взаимному согласию, они заказали третью, и Ника была не против выпить лишнего, в отличие от предыдущего раза. Она не напивалась и не пьянела, но в глазах проявлялась определенного типа поволока, через которую она с откровенностью и похотью смотрела на Тимура. Какие только мысли её не мучили! Но больше всего мысль о том, что зря позволила себе задуматься о любви несколько дней назад. Раскаяние захватывало душу. Приняв неудачу в сексе с Тимуром за знак свыше, она помягчела и развернулась в сторону якобы духовно обогащенного Кости, которому она, похоже, почти заставила себя верить. Но это было ошибкой! Ведь с самого начала она знала, что что-то неладно и неспроста. И вот, он не звонит, нарушая обещание. Он хочет тешить своё самолюбие за её счет и самоутверждаться, всё было ясно. К чему же продолжать стремиться к чему-то другому, новому, чего не было в её жизни, настроенной на волну невозмутимого скепсиса? Нет, мечтания ей уже не по возрасту, нужно быть реалисткой и не допускать слабостей юности. Зачем они сейчас, ведь боль-то всегда остаётся болью и переживается одинаково сильно всегда. Так не стоит и ломать выстроенную от неё с годами защиту. Косте хочется жестоких игр? Ответить ему ими же – это опуститься до уровня беспокойных неудачников, нейтрализующих свои комплексы через унижения других. Ника должна быть выше и просто выйти из игры, которая бередит её сердце и отвлекает от работы. Нужно прислушиваться к своим легкоудовлетворяемым желаниям, быть с мужчинами эгоисткой.
– А над этим рестораном тоже есть гостиница? – улыбнулась женщина над хрустальным бокалом, только что отведенным от покрасневших от вина губ.
– Нет… – посмотрел ей в глаза Тимур, радуясь, что она не потеряла к нему интереса после того, как он поломался, как универсальная машина по доставлению наслаждения прекрасному полу, – но мы с легкостью найдем её где-нибудь поблизости… если ты хочешь.
– Хочу.
– Официант! – мужчина поднял руку, упруго щелкнув пальцами, – счет, пожалуйста.
Выпив в туалете двойную порцию таблеток – чтобы наверняка, – Тимур заказал такси и, домчав себя и Нику до пятизвездочного отеля, быстро снял номер, чувствуя, как кровь уже бурлит и его мужские возможности возвращаются на положенное им место. Слава богу! Ох, вот уж не думал, что помянет Господа при подобных обстоятельствах. А что, разве не для того тот создал людей, чтобы они любили друг друга? Чем Тимур и собирался заняться. И если его подведет достоинство, он уже готов был подключить любые другие части тела, лишь бы произвести впечатление и оставить неизгладимый след в памяти любовницы. Которую он уже хотел всеми фибрами, клетками и атомами своего существа и сознания, так что даже если бы в этот раз она не была такой пылкой, как тогда, он всё равно стал бы её домогаться. Однако Ника была верна себе и, в лифте начав горячие поцелуи, с жаром отвечала на страстные ласки Тимура, утягивающего её в объятия инстинктов, материализма и попытки выиграть пари.
Всё вышло в лучшем виде, как того и хотел Баскаев. Он смог, смог и ещё раз смог, чем порадовал Нику несказанно и утолил её давно испытываемую и не утолявшуюся жажду. Она была довольна случившимся, он был доволен собой, да и ей тоже, поскольку назвать этот секс «я её удовлетворял» язык бы не повернулся. Ника была опытной женщиной и сама была не промах, регулярно перенимая инициативу и будоража Тимура не меньше, чем тревожили её его руки, губы и язык. Она не вела себя бесстыдно, но и не стеснялась, где не нужно. Её прямая и уверенная манера немного обескураживала с непривычки, но после некоторого времени от неё уже кружило голову. Обладать такой женщиной хотелось, а от того, что ещё и моглось – сердце ликовало и счастье растекалось по нутру.
Посмотрев на время в мобильном телефоне, Тимур подумал, что сейчас, может быть, очень удачный момент для того, чтобы испытать удачу. Незаметно включив в нем диктофон, он положил его обратно на прикроватную тумбочку и обернулся к Нике. Обняв её и прижав к своей груди, он подумал, что сочинил прекрасную ловушку. Сам того не ведая, он не выдавливал из себя то, что собирался сказать, а действительно хотел сказать эти слова. Даже если в душу они пустили не глубокие корни, но это была максимальная глубина, которая возможна для человека подобного склада.
– Я люблю тебя, Ника, – прошептал он ей в макушку, поглаживая её спину. В интимной темноте номера всё казалось каким-то выдуманным и отвлеченным от мира, что находился за стенами гостиницы. Тимур чувствовал себя участником спектакля, и одновременно с тем хотел, чтобы жизнь его персонажа была его настоящей жизнью. Так часто бывает, когда наблюдаешь за героем фильма или книги – тянет оказаться на его месте. Тимур занимал это место, но знал о его полуфальшивой составляющей. Вот бы избавиться от этой примеси!
– Ну, это уж совсем ни к чему, – хмыкнула беззлобно женщина, пошевелившись немного и поменяв положение своей головы. Её рука прошлась по его мускулистому плечу.
– Я не совсем это рассчитывал услышать, – помрачнев, застыл Баскаев. Они замолчали. Он всё ещё надеялся, что Ника передумает и, как все дамы, поддастся сладости момента, чтобы обронить нежную фразу, но когда она высвободилась из-под его руки и подтянулась к противоположному краю, у которого стояла вторая тумбочка с её телефоном, он догадался, что поспешил и, похоже, почти всё себе испортил. Женщина нажала на мобильный и взглянула на время, как и он. Ни звонков, ни смс-сообщений в нем не было.
– Все мы не слышим того, что рассчитываем… – произнесла она и поднялась, начав собираться.
– Дюркгейм считал преступления закономерной составляющей общества, – Ника не думала, что Костя придёт сегодня на лекцию, почему-то решив, что тот избегает её после всего сделанного и сказанного, однако он сидел на своём привычном месте и смотрел на неё внимательно, как на преподавателя и не больше, – его видение преступления, как необходимости для развития, разумеется, уравнивается необходимостью и в наказании. Он сравнивает нарушение с болезнью, а расплату за него – с лечением. Но есть проблема и самой сути этих явлений. Что является нормой, а что патологией, чтобы обозначить это преступлением? И каким должно быть наказание, чтобы излечивать и исправлять, а не быть пустым действием, не приводящим ни к чему. Сейчас я подробнее объясню, о чем идет речь… – женщина поправила очки и выступила из-за кафедры, скрестив руки на груди. Заметила, что этот жест означает закрытие себя от аудитории, и она давно не вставала в такую позу. А всё потому, что она пытается закрыться от одного, а не ото всех. Руки легли на место. – В период рабства нормой было неволить человека, лишать его свободы и превращать в собственность. Преступлением считался побег раба, за что он нёс наказание. В наш век преступлением считается лишение человека свободы (я не говорю о тюремном заключении, что уже является наказанием). До эпохи Просвещения вольнодумство и свободомыслие считались, если не преступлением, то грехом уж точно. Хотя в религии это понимается фактически равнозначно. Сейчас свобода слова фактически обязательна, и нарушать право человека выражать свои мысли – плохо. Можно взять крайность. Убийство для нас – самое ужасное преступление, а для первобытных племен, где практиковались жертвоприношения – жизненно важный ритуал, честь совершать который заслуживали специальные жрецы. Самоубийство для самураев и некоторых других видов военных – честь, а в большей части западных стран – непростительный грех. Итак, как же после этого можно точно определить хоть одно, совершенное кем-то неблаговидное дело, как патологию и преступление? Всё становится относительным, исходящим лишь из принятых на данный момент норм конкретного общества и, мы понимаем, что как такового преступления не существует, а есть лишь принятое по умолчанию отношение людей к тому или иному феномену. Чем более морализована группа, тем больше вещей будет казаться ей неприемлемой и запретной. В развращенном обществе всё иначе, хотя в нем преступлением может казаться хороший поступок, который заклеймят ханжеством, к примеру.
– То есть, – раздался тот голос, который она ежесекундно боялась услышать, и всё-таки услышала. Он был всё тем же, спокойным и непробиваемым. – Выходит, что и плохих, и хороших людей не существует?
– Да, – Ника смело взглянула на него через стекла линз в темно-коричневой оправе, – плохое и хорошее, можно сказать, индивидуально, но так как мы живем в обществе, а человек существо социальное, то за добро и зло принимается каждым то, что принято большинством. Но и большинство, как мы видим из исторических фактов, переменчиво. Им легко управляет один или несколько, распространяющие свои идеалы пропагандой, агитацией и информационной атакой. Порой это даже не распространение, а навязывание, опасное тем, что оно чаще незаметно.
– И неужели нет ни одной вечной истины? – вздохнул Костя, защелкав ручкой. Его глаза не отводились от глаз Ники. – Неужели нет ни одного ориентира, опираясь на который, люди бы поняли, что же всё-таки плохо, а что хорошо?
– О чем можно говорить, если даже высшая ценность, из века в века остающаяся единственной константой людей – жизнь и её воспроизведение, – одними считается прекрасной, а другими ужасной? – женщина вернулась за свою диктаторскую стойку. – Во все времена менялись убеждения: политические, религиозные, бытовые. Верится в то, во что хочется верить, а иногда в то, на что хватает умственного развития. Кто-то поддаётся чужому мнению, кто-то отстаивает своё, но правота обоих под сомнением. Вечная истина не может быть у тех, кто сам не вечен. Новые люди – новые правила, новые обстоятельства и так далее…
– А как же любовь? – несоответственно тону, вынес романтическое предположение Костя.
– Любовь? – Ника надменно повела уголком губ. Молодой человек понял по этому тонкому изменению на лице, что обидеть её отсутствием звонка удалось. Но в этот же миг он спросил себя, зачем ему это было нужно? – Если кому-то хочется, он может верить и в любовь, Константин, принимая её за вечную истинную.
– Вы непостоянны, Вероника Витальевна, – произнес, наконец, Костя. Он простоял возле её стола минуты три, пока за его спиной вышли все студенты, а она собирала портфель, молча, не поднимая лица, словно никого перед ней не было. И сейчас не отвечала ему. – В прошлый раз мы говорили о любви и вы, кажется, были другого мнения. Или после лекции по Фромму вы следуете его учению, а после лекции по Дюргейму принимаете его доводы? Жуткое приспособленчество.
Ника упихала листы по разным отделам и, удостоверившись, что они не выпирают, захлопнула их, щелкнув замком. Костя подступил так, чтобы мимо него нельзя было пройти.
– Вы сердитесь, что я вам не позвонил? – она подняла взгляд, застыла. Устало улыбнувшись, как бы коря, помотала головой, перекидывая ремешок через плечо.
– Я не стану отрицать, но зачем спрашивать, если ты хорошо осознаёшь последствия своих поступков.
– Я не хотел вас обидеть, – честно сказал он. Зачем тогда вообще это делал? Был плохишом по договору, заключенному с дьяволом. То есть Баскаевым. Это всего лишь игра. Стоп, он же на самом деле плохиш, нет? Ведь когда состоялось пари, он был уверен, что ему и напрягаться не придется, ведь он язва по жизни, и вдруг понимает, что напрягается и лукавит, ведя себя так.
– Чего бы ты ни хотел, ты знал, чем всё кончится. Вот и получил, – Ника улыбнулась ещё шире, – мне пора домой.
– Вы больше не хотите со мной разговаривать?
– Разве я не говорю с тобой сейчас? Просто я не хочу тратить время на тех, кто не вспоминает об обещаниях.
– Я об обещании и не забывал, – Костя не отошел в сторону, – если бы я позвонил вам, то стал бы неинтересен, разве нет? Вы сами сказали, что вам нравятся отрицательные типы. Я не хочу для вас быть скучным.
Ника прекратила мелкие попытки обойти его и опять встала лицом к лицу. Опять непредсказуемый ход? Своё негодное поведение оправдывать её непристойными желаниями? Да, ей нравятся негодяи, но почему бы не заставить её полюбить хороших? Зачем потакать её слабости? Нет, всё не так, тут что-то другое. Он не звонил, потому что сам так хотел, она здесь ни при чем. Ему нравится издеваться над ней, вот и всё.
– Что ж, в твоё отсутствие мне было очень весело, – она вспомнила о ночи на кануне и шокированных глазах Тимура, просившего её не уходить так быстро, ведь ещё вся ночь впереди, и вообще, в университет можно поехать из гостиницы, – ты ведь знаешь, что мы с Тимуром встречаемся?
Костя стиснул кулак в кармане. Что понимать под этим «встречаемся»? Ходят на свидания? Обманывают друг друга, что состоят в отношениях? Переспали?! Как они встречаются? Если так, и у Тимура что-то вышло, то, в самом деле, не сказать ли о споре? Пожалуй, самое время. Да, нужно признаться, рассказать всё, как есть. Пусть знает настоящую личину того, с кем она «встречается». Как говорится, утону сам, но с собой утяну на дно и соперника. Последняя попытка, и если оказывается, что она в нем разочаровалась и не хочет больше иметь с ним никаких дел, то быстрая тирада о споре и будь, что будет.
– Мне всё равно, что там у вас с Тимуром, – едва выжал из себя Костя. Почему же так трудно становится врать? – Я хочу, чтобы этот вечер вы провели со мной. Я не звонил, потому что боялся. Чего? Я не знаю. Себя, вас или того, что происходит. Но сейчас я здесь и не могу уйти, если вы не скажете мне «да».
– На что я должна сказать «да»? – ехидно покривилась Ника. – Повтори вопрос, пожалуйста.
– Ты позволишь нам попытаться полюбить друг друга? – взяв её за руку, Костя притянул её на себя и посмотрел сверху вниз, в раскрывшиеся темные глаза, заблестевшие и испугом, и приятным удивлением. Если она говорит «нет», то всё кончено, она непробиваема и, наверное, уже неспособна зажечься пламенем, в которое старательно таскает хворост Костя уже не одну неделю. Тогда будет озвучена правда. И он освободится от пут этой лжи, которая всё тяжелее с каждым днем.
– Да, – тихо, но твердо изрекла Ника. Вздрогнув, Костя прикрыл глаза. Черт! Под его ногами словно земля разверзлась. Поздно, он всё-таки пробил брешь. В ней, в себе и в благополучной жизни без потрясений. Прижав женщину к себе, молодой человек болезненно поморщился над её головой. Ложь ли это или то, что он хотел сказать?
Урок двадцать второй: С милым рай в мешке не утаишь
Покинув университет, они пошли в сторону автобусной остановки.
– Ты так смотришь на мою руку, словно ждешь от неё какого-то подвоха, – улыбнулась Ника.
– Нет, я просто думал о том, что правильнее было бы взять её, но вокруг столько людей, и вы не захотите компрометирующих ситуаций, – видя встречное возражение, рождающееся на лице женщины, Костя добавил, – да, и мне тоже ни к чему лишние слухи и проблемы.
– Я думала, что мы окончательно перешли на «ты».
– Я не успел перестроиться, – парень шаркнул по осеннему желтому листу на дорожке, – поедем гулять где-нибудь?
– Сегодня, вероятно, тоже будет дождь, – посмотрела Ника на небо и опять опустила взор к спутнику.
– Что же тогда? Опять займемся чем-нибудь, что терпеть не можем? Кто-то хотел травмировать мои уши ужасной музыкой? Поехали в клуб. Ненавижу то, что играет на дискотеках.
– Но я тоже!
– Вот и отлично, взбесимся оба, – оглядевшись, молодой человек подал ладонь, – идёт?
– Нет, я не хочу, – женщина, без особого желания, напомнила, – мне не по возрасту туда…
– Ну, вот ещё! – Костя схватил её за руку и отвел в сторону, в тень ещё не осыпавшихся, но подсохших кустов, где их никто бы не заметил, – единственное, почему я сам бы туда не пошел, потому что хочу говорить с тобой, и слышать тебя, а этого в грохоте и толкотне не получишь. Что тогда решим? Музей, библиотека?
– Ужасно, нам даже негде вместе нормально провести время! – поморщилась Ника.
– Речной трамвай! – сообразил Костя, – пошли, на такси доедем до причала и будем кататься по Москве-реке.
– Это уже что-то… – прежде, чем выбраться из кустов, она придержала его и, теперь сама, прильнула к его груди, – ты сам-то уверен, что хочешь всего этого? Что тебе нужен этот вечер, который, возможно, мы никогда не забудем?
– Я надеюсь, что таких вечеров будет много, – убежденно вымолвил Костя и стал вызывать такси.
На небольшом теплоходике было немного людей, в основном пожилые пары, в теплых куртках стоящие у бортов и наблюдающие за проплывающими берегами столицы. Дождь накрапывал, и если выходить из-под крыши, то на волосах собиралась влага. Костя и Ника спустились на закрытый этаж и любовались на помаргивающие огоньки города через стекло, сидя за столиком. Он пил вино, а она заказала в баре мартини, разбавленное соком. После того, как они простояли с полчаса на верхней открытой палубе, опуститься сюда, в уют безветренного тепла, было непередаваемой благодатью. В четырех колонках по углам еле слышно напевали исполнители перестроечных 80-х.
– Это больше мне подходит, – заметила Ника, отпивая из прозрачного бокала.
– Хватит намекать на свой возраст, я начинаю комплексовать.
– Почему ты? – засмеялась женщина, протянувшись через стол и взяв его за руку, – не верю, что молодость способна завидовать зрелости. Скорее наоборот.
– Ты хочешь сказать, что с удовольствием бы вернулась лет на десять-пятнадцать назад? – повел бровями Костя. – Что сейчас тебе нравится меньше, чем тогда?
– Хм, – вильнув головой, она капитулировала, – ты прав, нынешняя я нравлюсь себе больше, да и жизнь моя мне нравится настоящая, а не прошлая. Но ты! Ты не знаешь, что будет с тобой в тридцать пять, сорок…
– Знаю, – не пророчески, а как человек, который тысячи раз продумывал свою судьбу рационально, утвердил Костя, – я буду более самодостаточен, у меня будет больше свободного времени, я стану меньше зависеть от агентства и администрации, поумнею, сложусь, как личность и наверняка узнаю, чего хочу. Да, я предпочитаю зрелость.
– Если ты поумнеешь ещё немного, то сможешь закончить образование досрочно, – перевела на шутку Ника, – потому что не найдется ни одного преподавателя, которому было бы чему тебя научить, – помолчав, она заставила себя отвернуться от завороживших парных фонарей на набережной, между которыми красочно светился магазин или кафе. Это создало ощущение праздника, и тоска по устроенной личной жизни сковала душу. Если бы это было не мимолетное свидание, если бы точно знать, что это твой человек, и вы любите друг друга! Если бы иметь хоть какие-то гарантии… – Разве ты не знаешь сейчас, чего хочешь? Мне казалось, что ты очень определен во всем.
– Иногда мне и самому так кажется, – Костя перешел на храбрую честность, – но в последнее время всё сложнее.
– Лично я, находясь в тех годах, о которых ты мечтаешь, тоже не знаю, чего конкретно хочу, – перехватив с языка собеседника приготовившуюся колкость, женщина, со смешком, заключила, – помимо того, конечно, чтобы меня прищучили в какой-нибудь башне. Это по умолчанию, но нужна же и более высокая цель?
– Ещё выше, чем башня? – захохотал Костя, – крыша, шпиль? В корзине воздушного шара?
– Ну, хорошо, – отвеселилась она, проведя пальцами по щекам. Небольшая порция алкоголя разгорячила их. – Между чем же ты маешься? Что ты хотел раньше, и что, как думаешь, хочешь сейчас?
– Ты как-то верно заметила, что истинные циники не высовываются со своим цинизмом и наблюдают за всем со стороны, – чуть издали начал Костя, – я всегда желал достичь именно этой стадии душевного равновесия, когда не нужно никому ничего доказывать, никуда лезть. Когда самого мало что волнует, и ты полностью удовлетворен. Я хотел спокойствия, и, наверное, управлять миром с помощью хладнокровия.
– Ты серьёзно? – округлила глаза Ника.
– Не в прямом смысле, как Повелитель Вселенной, – понял глобальность своей формулировки парень, – подразумевалось, что я хотел иметь власть над людьми, а не чтобы они могли влиять на меня. В том смысле, чтобы быть самому себе хозяином, не зависеть от чужих настроений, не привязываться сильно…
– Не привязываться сильно… – повторила женщина.
– Ты тоже этого хотела? – заметил он.
– Хочу, всё ещё хочу. Но кроме этого теперь хочется и привязаться, – взяв бокал, Ника принялась допивать мартини и слушать Костю дальше. Он неспешно продолжал.
– Именно! Теперь мне тоже, вместе с этим, хочется и привязаться. Но нельзя одновременно хотеть быть пробиваемым и не пробиваемым. Нужно выбрать что-то одно. Есть какие-нибудь интересные цитаты великих, по случаю? Которые помогли бы разобраться в нашей ситуации, – хмыкнул Костя, попросив официантку плавучего кафе принести ещё два кофе.
– Выпив немного и глядя на тебя, я вообще мало что могу вспомнить, – признала Ника. Он расплылся в ответ. – Боюсь уйти из сферы светской философии в религиозность, где кроме слепой веры ничего не остаётся. Смотрю на тебя, коварного, непростого и явно чего-то добивавшегося всё это время, понимаю, что мы с тобой слишком похожи, чтобы быть вместе и единственное, что приходит на ум, это Тертуллиан.
– Кредо киа абсурдум? Верую, ибо абсурдно, – Костя крепче сжал руку Ники, пытаясь не вцепиться. После её мудрых слов у него внутри возникали такие ураганы, что он подносился к грани обычного самого себя, уравновешенного и непоколебимого. Кровь бежала быстрее и, непонятно даже что, сердце ли, мысли, душа или тело, что-то осознавало любовь и влечение к этой женщине.
– На самом деле, дословно у Тертулиана написано нечто вроде «это достоверно, ибо невозможно», – Ника засмеялась, и, поблагодарив девушку за принесенный кофе, покачала головой, – боже мой! Это всё так странно и забавно, что грозит драматизмом… – она не договорила, прерванная звонком мобильного. Приоткрыв портфель и посмотрев на экран, она смело озвучила: – Тимур…
– Ты поднимешь? – насторожился Костя.
– Нет, не хочу, – дождавшись окончания и включив виброзвонок, Ника облегченно вздохнула, – становится жарко. Сходим ещё наверх?
– С удовольствием, – не менее обрадованный её решением, молодой человек поднялся. Когда мысль о том, что так он выиграет у друга, попыталась проскочить в разум, он притопнул на неё и попросил уйти вон, потому что пребывание с Никой должно было быть приятным само по себе, а не потому, что это предвещало награду его амбициям.
Ветер над рекой был достаточно холодным, изморось прекратилась, но влажность пробирала до костей. Приходилось – это лживое слово, подразумевающее «хотелось», – обниматься, чтобы согреться. Костя беззастенчиво, но пристойно целовал губы Ники на этом ветру, прижимая к себе, укутывая в распахнутую куртку и закрывая её спину руками. Разговоры не прекращались, казалось, им было о чем беседовать и спорить вечно, и это затягивало, увлекало, роднило. Вечер утонул, вынырнув темной ночью, а теплоходная прогулка заканчивалась, хотя хотелось продлевать её и продлевать. Разочарованно, что пристань притянула к себе водный транспорт, но не намереваясь и близко расставаться, Костя помог Нике спуститься на причал и, продолжая держать за руку, повел по лестнице, выше, на прогулочную набережную, где ещё бродило множество народа. Надо будет быстрее проскочить мимо них куда-нибудь.
– Жаль, что нельзя как у Маркеса, поднять желтый флаг[7]7
В произведении Маркеса «Любовь во время чумы» был подобный эпизод. Желтый флаг – сигнал о чуме, теплоход с ним не пускают в порты, поэтому приходится плыть дальше.
[Закрыть] и валандаться по реке неделю за неделей, – вздохнул Костя.
– Наверное, потому что нам ещё не семьдесят, и работа, учеба и прочие заботы вырвут нас из попытки уйти от суеты, – Ника дернулась, посмотрев перед собой и остановившись. Парень проследил направление её взгляда, увидел мужчину перед ними, ничем не примечательного, но дорого одетого, очевидно успешного и делового. Он шел прямо мимо них, поэтому обойти его не удалось, не обратив на себя внимание. Он тоже взглянул на Веронику. – Привет…
– О, привет, – незнакомец остановился, – сколько лет… не узнал бы, но ты почти не изменилась. Как жизнь?
– Да ничего, как сам? – Костя чувствовал что-то не то, но не мог сказать, что точно.
– Да всё, как всегда, – витиевато произнес он, и создалось ощущение, что не отвечая прямо, он хочет создать атмосферу тайного благополучия и процветания, – женился вот не так давно, а ты как, не замужем?
– Собираемся, – вдруг бросил Костя, едва Ника успела открыть рот. Мужчина, наконец, обнаружил его и, скорее всего, узнав известного артиста, несколько опешил, не найдясь, что спросить у них ещё. – Как раз обсуждали идеи насчет медового месяца, хотим пожениться зимой. Мальдивы или Доминикана, даже не знаем, да, моё солнышко?
– Д-да… – запнулась Ника, с диким вопрошающим криком в глазах посмотрев на него.
– Вот как… – процедил оппонент. Костя заметил, что женщине не слишком весело общаться со знакомым.
– Ладно, нам пора, ещё в свадебный салон ехать, его открыли специально по моей просьбе, поскольку не было другого свободного времени, – опять за неё нагородил молодой человек и, потянув Нику, увел их подальше, попрощавшись тоже за двоих, – это что за тип?
– Да так, – помрачневшая и покислевшая, преподавательница исказилась морщинками в углах губ и глаз, – десять лет его не видела, надо же было встретиться!
– Бывший? – Ника кивнула. – Я так и подумал.
– Что ты понес? – запоздало очнувшись от испытанного, поинтересовалась женщина. – Какая свадьба, какой медовый месяц? Зачем это всё?
– А чего он с тупыми вопросами лезет? Видит же, что ты с парнем. Как тебя угораздило повстречаться когда-то с таким дураком? Он ещё и полный, как пингвин, фу, Ника!
– Когда я с ним встречалась, он таким не был! – обиделась она, сама, в который раз с тех пор, как он её бросил, недопонимающая, как же всё-таки, действительно, её угораздило. – А вот дураком, конечно, он всегда был… ну и я тогда была не очень умная, что уж там. Но эти сказки про свадьбу! – повторно возмутилась Ника. – Я вовсе не стыжусь того, что до сих пор свободна, и не считаю, что надо было рисоваться перед ним.
– А я считаю, что надо было, – заявил Костя, – я же видел по твоему лицу… – на него почти со злобой глянули черные глаза, – да-да, и не отрицай! Ты чувствовала себя перед ним какой-то… брошенной?
– Так, всё, отстань от меня! – пойманная с поличным, Ника выдернула руку и вырвалась немного вперед. Это столкновение выбило её из колеи. – И это твоё «моё солнышко» вообще уже никуда не лезло…
– Перестань! Почему бы тебе просто не рассказать, что такого случилось между тобой и ним? – Она остановилась и, молча медитируя посредством правильного дыхания, совладела с собой. Сказать ему? А, что уж там! Ей нечего скрывать и стыдиться. Профессор Владимир Петрович прав, не надо убегать, надо бороться, и не надо обманывать о своём прошлом, никому от этого не легче. Она такая, какая есть, со своим багажом ошибок.
– Он был моим первым… мужчиной, – обернулась Ника, поглядывая туда, где исчез объект, – потом он сказал, что не нагулялся и всё кончено. А номер моего телефона раздаривал своим друзьям, советуя не стесняться и попробовать, поскольку ему больше не надо…
– Я догоню его и разобью чмарник этому уроду, – развернулся Костя и Ника едва успела поймать его за рукав.
– Ты что! С ума сошел? Это было десять лет назад, и ты сам спросил!
– Да его мало будет даже до посинения отхреначить! – вырывался парень. Женщина вцепилась и, успокоившись сама, умудрилась угомонить его.
– Костя! Прошу тебя, хватит. Что было, то было.
– Это не было! Это есть! – взял её за плечи Костя и воззрился в лицо. – Это из-за него ты пишешь свою диссертацию, разве нет? Из-за него ты, а может и не только ты, считаете мужчин козлами, и есть почему! Из-за него вы становитесь хуже и, да, оправдано ненавидите мужской пол, но даже я, будучи мужчиной, ненавижу и презираю таких мразей, как он, и искренне не считаю, что мы с ним одного вида, – вдруг в голову ему стукнул, ностальгическим эпизодом, спор, их пари с Тимуром. Они козлы! Такие же козлы. Он возмущается на другого, а сам? Подлость, гадость, презренные людишки. Он не может признаться в этом, не может! Что будет с Никой? Как она отреагирует?
– Это всё не важно, – выдохнула Ника, – теперь не важно. Он игрок, многие мужчины игроки. И я тоже, в какой-то степени, была таковой. Но сейчас – плевать. Я думала, что ты тоже такой, и ты, и Тимур. Ну, Баскаев-то, на самом деле, такой. Но я вижу, что есть другие, и это даёт силы не обращать внимание на плохих. Я, знаешь, говорила, что люблю плохишей, но…
– Молчи, пожалуйста, молчи! – почти отпрыгнул от неё Костя. На него накатывала истерика, редкий момент, когда он почувствовал себя слабым. Он был слаб! Глуп и туп. Во что он ввязался? Нельзя на лжи строить жизнь, нельзя! И он рад бы сейчас перейти на сторону добра, но так увяз в зле. Пусть, сам не скажет о споре, но как заставить замолчать Тимура? А когда тот заговорит – придет конец всему. – Добро проигрывает, я знаю…
– Нет, я тоже так думала, но нет, – Ника озарилась счастливой улыбкой и подошла к нему, считая, что он всё ещё полон праведного гнева на её бывшего. И это тоже, но собственная гниль Кости не давала ему дышать. – Знаешь, что я поняла? Послушай. Я бы никогда раньше не призналась тебе честно о том, что со мной было, что я думаю. Я подозревала какой-то обман с вашей стороны, от тебя и Тимура, может, он и есть, я не знаю. Я хотела сопротивляться и обыграть вас, но вот что я поняла сегодня утром. Не знаю, откуда это взялось, но вдруг, как озарение: не может проиграть тот, кто не участвует в игре. И я перестала играть. Десять лет я играла по правилам, которые обозначил недостойный соперник, жульничающий, хитрящий. Зачем-то я села за его стол, а крупье – безликая судьба, ей все равно, кому какие карты пихать. Но сегодня я спросила себя: какого черта я всё ещё за этим столом? Почему не встать и не уйти? Я так и сделала. И ощутила такую легкость! Нельзя играть с людьми, с их жизнями, со своей жизнью, а не играя, невозможно и проигрывать. Это как наблюдать, как кто-то играет в дурака, потом вдруг обращается к тебе, зрителю, и говорит, вот, ты дурак. А ты даже не брал карты. Разве почувствуешь себя проигравшим? Нет, ты почувствуешь дураком того, кто слишком заигрался.
