Текст книги "Два письма (СИ)"

Автор книги: Юлия Гордон-Off

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)

– Но не все ведь военные такие!

– Не все! И большинство совсем другие и для них ты рядом – это стимул быть чище, выше и лучше. Когда во время русско-турецкой войны турки осадили крепость Баязет, в крепости была единственная женщина – жена коменданта крепости. И когда из-за предательства полковника Паскевича турки едва не взяли крепость штурмом, а в начавшейся панике и неразберихе защитники побежали со стен, появление этой маленькой хрупкой женщины остановило бегство и позволило отбить атаку врага. И она не скакала впереди всех с мечом наголо, не стреляла во врага. Она только на словах стыдила бегущих, и это подействовало. И в результате, после изнуряющей тяжелейшей многодневной осады крепости удалось устоять до подхода наших войск. Я просто тебя хочу предупредить, что никакого доверия и панибратства с командирами, никаких подарков, услуг или поблажек, потому, что за них в любой момент могут потребовать плату, величину которой будешь определять не ты. То есть, если ты что-то нарушила, не выполнила, провинилась, лучше отсидеть под арестом или получить выговор в личное дело, чем быть формально прощённой и оставить всё на откуп "доброго" начальника. То есть для любого начальника ты не должна быть Метой, ты должна быть краснофлотец Луговых и никак иначе. Ровные спокойные и даже дружеские отношения возможны только с равными, с теми, с кем у тебя нет и не может быть отношений командир-подчинённый.

– Хорошо! Я это поняла, а зачем тогда было придумывать эту необычность на юбке?

– Если ты хочешь быть как жена коменданта в Баязете, то ты должна быть красивой, очаровывать и прельщать, это само по себе статус, даже без всякого звания.

– А чего это я должна очаровывать и прельщать? Я же не уличная девка!

– Знаешь, природа нас создала разными, и так получается, что отношения между мужчинами и женщинами на всей Земле вне зависимости от погоды или государственного строя строятся на взаимодействии полов, то есть мужчин и женщин. Как ты думаешь, твоя любимая Александра Коллонтай на приём к Шведскому королю в ватнике и валенках ходит или в красивых нарядных платьях?

– Ну, не в валенках, конечно…

– Далеко не в валенках. Когда её только назначили, и она приехала в Стокгольм как полномочный представитель первого народного государства в мире, было очень важно, как с ней себя поведёт король. И все советники буквально требовали от короля, чтобы он показал ей своё неудовольствие и максимально холодный приём. Но вместо комиссара в красной косынке, в кожанке и с маузером на боку, на приём пришла нарядная умная красивая очаровательная женщина, в присутствии которой король, как уважающий себя мужчина посчитал невозможным для себя остаться сидеть. То есть благодаря красоте и очарованию нашего посла была одержана очень важная победа на политическом поле Европы. И вообще, ты ведь девушка и женщина, разве тебе самой не приятнее, если ты выглядишь красиво? Разве красота – это обязательный атрибут уличной девки? Мне всегда казалось наоборот. Что-то красоты в них не встречал, вульгарности и доступности много, а вот красоты там не найдёшь, даже если до начала этой деятельности и была изначально красавица. И вообще, запомни, то, что позволительно красивой женщине, то не простят и не позволят глупой и некрасивой! Так, что идём домой, нужно решать с твоей обувью!

– А что можно решить?

– Ну, пока тебе разрешили в туфельках ходить, но это всё очень спорно и любой начальник будет к ним цепляться, зачем тебе эти сложности? То есть, нужна обувь военная и чтобы нельзя было придраться…

– А чего цепляться? И какое дело начальнику до моих туфель?

– Мета! Вот ты у нас радистка, и для того, чтобы узнать, хорошая ты радистка или нет, нужно уметь слышать азбуку Морзе и разбираться, или доверить кому-то, кто разбирается. Но это ведь умаление его начальственного авторитета. А вот придраться по внешнему виду, для этого даже ума не нужно, сказать, помята форма и уже виновата! И если помята – это ерунда, ты же не на строевом смотре и имеешь право иметь не отутюженную форму, то уж если прицепиться к неуставной обуви, тут можно и под арест и выговор и не только тебе, но и всем твоим начальникам.

– Ну, это же дураки какие-то…

– Так и нужно защищаться, прежде всего, от дураков! Знаешь, есть старая народная мудрость: "Лучше с умным потерять, чем с дураком найти!"

– И что делать? Ты же видел, какие гамаши мне Митрич предлагал!

– И ты совершенно правильно отказалась! И заметь, тебе обувь НЕ ВЫДАЛИ! И не вздумай ничего получать! У тебя какой размер?

– Тридцать шестой…

– Вот и славно! То есть пока тебе не выдадут положенный тебе тридцать шестой размер, ты имеешь полное право от обуви отказываться, а если найдут тридцать шестой, то он может жать, натирать и прочее! То есть если мы найдём военную обувь, к которой могут цепляться, но предъявить тебе ничего не смогут. А раз ты сама за свой счёт себя обувала, то это вообще не тебе претензия, а яркое доказательство несостоятельности всех твоих прямых начальников до Наркома Кузнецова включительно! Потому, что по закону обязаны выдать, но не выдали, а ты сама себе шила, и денег тебе на это не дали!

– То есть мне нужно себе обувь покупать?

– К сожалению именно так. Поэтому и идём домой, чтобы деньги взять и идти искать нам обувь, до завтра нужно это вопрос закрыть… Но этот момент надо чётко фиксировать и ни в коем случае не подписывай наряд, что тебе чего-то из обуви выдали. Юридически, чтобы с тебя что-либо требовать, вторая сторона (командование) обязана выполнить все свои обязанности в отношении тебя, а раз не выполнили полностью, то и требовать не могут. Вот такой казус можно из пары ботинок получить…

Пока шли все эти внутренние разговоры, я дошла до самого дома. Брать деньги без спроса не хотелось, а своих денег у меня было сэкономлено и накоплено всего двенадцать рублей. Но дома оказался папка, который после моих сумбурных объяснений спросонья выдал мне бумажку в три червонца, только бы я его не тормошила и не будила. Ко всему прочему я успела узнать, что он до завтра дома, так, что вечером мы с ним ещё поговорим. Вооружённая сорока двумя рублями я двинула за добычей. Где искать военную женскую обувь? Спросите чего-нибудь полегче! На мой вопрос, Сосед подумав предложил идти к дядьке Ахмету и дать ему с ним поговорить. Мне стало жутко любопытно, и терзалась я до самой сапожной будки, где как всегда в вони сапожного клея стучал по очередному каблуку нсапожник. Я отпустила себя:

– Салам! Ахмет-ага! – с каким-то необычным поклоном и сложив руки перед грудью произнесло моё тело.

– Ой! Здравствуй, девочка! У нас не так говорят, но всё равно приятно, что попыталась уважить старика! Что ты от меня хотела? Отремонтировать что-нибудь?

– Нет! Дядя Ахмет! Меня вчера на службу во флот радисткой взяли, я сейчас ходила в артель, мне там форму сошьют, а вот что делать с обувью, никто не знает! И я пришла спросить совета у старшего…

– Можно что-нибудь подумать… Но сапоги денег стоят, а хорошие дорого…

– Я это понимаю! И готова платить! Ведь обувь это очень важно! Не зря же в народе говорят, что ноги нужно держать в сухости и тепле, тогда и здоровье будет.

– Хорошая ты девочка! Присядь, я с этим каблуком закончу. – И выставил мне маленькую табуреточку, на которой сидят его срочные клиенты, которым он ремонт прямо с ноги делает. Сосед с благодарностью уселся. "Слушай! Мы так и будем сидеть? Сам же сказал, что нужно сегодня и срочно!"

"Мета! Нужно немного подождать! Он человек восточный и для него спешка – это урон достоинству! А раз он от нас не отмахнулся, значит, ему есть, что предложить. И всё равно, он гораздо лучше нас ориентируется в вопросах обуви. Ты согласна?"

"Ну, это конечно так! Но с чего ты решил, что всё так хорошо?"

"Мета! Учись быть доброй и пушистой! Мы выказали ему уважение, это не сложно, но очень важно. Тем более, с его профессией, которая почему-то считается весьма неуважаемой, хотя, лично моё мнение, что быть сапожником – гораздо почётнее, чем продавцом!"

"Продавец же в магазине чистом работает, а сапожник сидит здесь в весь в вонючем клее и с грязной обувью возится…"

"Знаешь, сапожник делает, он своими руками создаёт, пусть не целиком ботинок, но новую подмётку или каблук, а продавец только продаёт, то, что другие сделали, ничего сам не делает, но получает за это деньги. По мне, первое заслуживает гораздо больше уважения. А по поводу грязи, ты думаешь, твой любимый папа на заводе в белой манишке ходит? Там грязи не меньше, если не больше, чем у сапожника…"

"Я об этом так никогда не думала… А что ты ему сказал, САЛАМ – это что значит? И АГА – это кто?"

"Судя по виду, он из тюркских народов, а у них при встрече когда здороваются говорят САЛАМ АЛЕЙКУМ, а АГА – это у многих тюркских народов обращение к старшему мужчине, если я ничего не путаю. Вот и ему понравилось…"

Дядька Ахмет продолжал сосредоточенно загонять гвоздики, которые держал губами в подошву потрёпанного ботинка. Я заметила, что изредка он бросает из-под бровей на меня любопытные взгляды, но я сидела с самым серьёзным и независимым видом. Наконец, отложив сделанный ботинок, он протянул руку:

– Раз уж пришла, давай твои туфли погляжу…

– Не надо, дядя Ахмет! С туфлями всё нормально…

– Давай-давай! Не спорь, когда старший говорит!

Сосед перехватил управление и снял сначала один туфель, протянул сапожнику, следом другой. К своему удивлению, обнаружила, что набойки почти стёрлись, так, что буквально за десять минут на них были наклеены и подбиты новые набойки…

– Носи на здоровье, красавица! А сейчас ещё чуть подожди, мне нужно переодеться и ларёк закрыть.

Сапожник, вернее, если вдуматься, то не сапожник, а ремонтник сапожный, ведь он не шьёт обувь, а только ремонтирует, чем-то шебуршался в своём ларьке. Наконец, минут через десять закрыл на навесной замок хлипкую фанерную дверь, повернулся, и я бы его наверно не узнала. Во вполне приличном, хоть и сидящем на нём мешковато, костюме, начищенных сапогах и чёрной с вышивкой тюбетейке, он совсем не напоминал такого привычного грязного, всклокоченного в толстом длинном кожаном переднике сапожника Ахмета. Только руки остались грязными, видимо негде ему их было помыть. Образ дополнил свёрток из серой упаковочной бумаги. Мы двинулись, по дороге притормозили у какого-то дома, он стукнул пару раз в раму на первом этаже и отдал свёрток в открывшееся окно, сказав, что за заказом должны вечером подойти. На Большом сразу подошёл троллейбус, и мы на нём покатили к Дворцовому мосту. И хоть город уже скоро двадцать лет Ленинград, а до этого десять лет был Петроградом, но часто приходится слышать Питер и Питерский. По-честному, имя Ленинград к городу приросло крепко, гораздо лучше Петрограда. Пока я всё это думала, троллейбус, подвывая моторами при разгонах и громко щёлкая своими контактами, прокатился по набережной мимо университетских "Двенадцати коллегий", поиграл на мосту в обгонялки с попутным трамваем, и мимо площади вывернул на Невский. Хоть и переименовали главный проспект в имени Двадцать пятого октября, но почти все его называют Невским, кроме тех, кто словно бравировал новым названием, впрочем и среди первых многие бравировали не меньше. У Казанского вышли и пошли по каналу к "Спасу на крови", и насколько мне этот собор нравится на вид, настолько же я всегда вздрагиваю от его названия, словно не из красного кирпича сложен, а сочится из стен кровь, судя по названию.

Но до храма не дошли, а свернули в проулок, где до дворе успела углядеть вывеску с сапогом, дядька Ахмет постучал в низкую дверь полуподвала. Дверь открылась, за ней мелькнул какой-то мелкий силуэт. Мы спустились на несколько ступенек и в небольшом свободном помещении нас встретил невысокий чернявый дядечка с круглым животиком и кривыми кавалерийскими ногами, в кожаном переднике и чёрных грязных нарукавниках, которые он быстро скинул:

– Вах! Кого я вижу! Ахмет-Хаджи! Сколько зим, сколько лет! Обрадовал старика, что не забываешь!

– Амаяк-Джан! Я тоже рад, что у тебя всё хорошо и ты здоров! – Мужчины привественно крепко обнялись, похлопывая друг друга по спине.

– Как здоровье родных? Как родители? Как дети?

– Амаяк-Джан! Спасибо! Все здоровы! Я прошу меня простить, привёл вот познакомить с тобой эту замечательную девочку… А потом мы с тобой посидим, выпьем настоящего чая, поговорим… – Я при входе так и остановилась у него за плечом, а сейчас он вытолкнул меня вперёд.

– И как зовут такую красавицу?

– Мета…

– Амаяк-Джан! Она пошла служить на флот, ей форму всю заказали пошить, вопрос с обувью, вот я и подумал, что ты ей сможешь помочь…

– Да! Ох уж эта война! Два сына, средний служит на границе, старший отслужил, но уже в военкомат вызвали, сегодня проводили… С младшим – беда, шестнадцать скоро будет, рвётся воевать, ругаться приходится, как бы глупостей не наделал. Извините, вырвалось. Вы Мета на флоте в каком звании? Я многим командирам сапоги разные много лет шью, а флотские только полуботинки парадные заказывали. А вот девушки флотские… Вы первая у меня будете…

– Я пока просто краснофлотец, я – радистка, наверно в штабе буду… Мне ещё ничего не сказали, я всего второй день, как из военкомата направили…

– Ох! Горе-горе! Девушки служить идут… Что делается… А что вам сказали?

– Ничего не говорили, старшина мне хотел выдать ботинки матросские, они такие большие и страшные, еле отказалась. Мне юбку прямую будут шить, а с ней ботинки не красиво…

– С юбкой ботинки правда не красиво…

Он смотрел, то на меня, то на мои ноги, выглядывающие из под подола платья. Потом крикнул что-то в приоткрытую дверь на незнакомом языке, и буквально через минуту дверь открылась, и мальчишка чуть младше меня поставил на пол какую-то дощечку с рамкой, а мастер предложил мне присесть на стул у стенки. Ахмет оказывается уже успел присесть в сторонке и из угла наблюдал за нами. Мастер ловко нагнулся, выхватил откуда-то фанерный ящик, на который поставил принесённую рамку и предложил мне поставить в рамку ногу. Я скинула туфельку и поставила стопу, которую сначала обжали в длину, потом в ширину, мастер ловко подхватил ногу за подъём и пошевелил моими пальцами, я чуть не взвизгнула от щекотки, но его это не отвлекло от изучения моей ноги. Ещё что-то помяв в моей ноге, он крякнув встал:

– Девочка! Посиди, сейчас кое-что попробуем… – И вышел куда-то. Я осталась сидеть с ногой на ящике, поставленной в странное измерительное сооружение, в котором бортики двигаются и позволяют измерять поставленную ногу. Раздались шаги, мастер вошёл, снова присев у моих ног, он развернул бумагу и на свет явились сапожки, на вид совершенно обычные, на невысоком каблуке, с закруглённым носком, но что-то в них было, что заставляло чувствовать, что на вид обычные сапоги особенные, что они не такие как все, не знаю, как объяснить. Сапожник достал две новые чуть желтоватые портянки, убрал из под ноги измерительную конструкцию, поставил ногу на с краю портянки и каким-то единым плавным движением завернул её на моей ноге. Не глядя поднял один сапог, который оказался на другую ногу, бережно поставил и взял другой. Придерживая пальцами портянку натянул сапожок на ногу. Следом снял с другой ноги туфельку и проделал с ней то же самое, оставаясь в приседе:

– Вставай, дай посмотрю, как сапоги на ногу сели.

Я встала, из-за того, что мастер у самых ног и ощупывает сапоги и ноги сквозь них, шагнуть не могу, а из-за подола платья я ничего не вижу. Наконец покряхтывая встаёт:

– Походи, прислушайся, всё ли удобно, не жмёт, не тянет…

Мне не раз приходилось мерить новую обувь, и хоть всегда внутри клокотала радость скорой покупки. И новая обувка была прекрасна по определению одной только своей новизной, но я успела осознать, что новая обувь пока на ногу не сядет, ведёт себя очень коварно. И ещё вопрос, это обувь садится по ноге или она ногу ужимает и подгоняет под себя. И совершенно незаметное уплотнение или чуть ощутимое сдавление в первые же дни проявляются мозолями, болью и ощущением, словно ноги опустили в кипяток. И вообще, хоть у мамы стопа немного шире моей, я больше всего люблю надевать её обувь, она такая уже растоптанная, широкая, удобная… Здесь же происходило нечто недоступное моему пониманию, сапожки обняли мои ножки и словно срослись с ними. Конечно вес у них больше, чем у туфелек, но на ноге я их совершенно не чувствовала. Не чувствовала настолько, что наклонилась, прижала подол платья к коленям и заглянула рассмотреть свои ноги и сапоги. Блестящие, аккуратные, с чуть скошенным по бокам и сзади каблуком, почти плотно охватывающие икры, с чуть скошенным назад срезом голенища, они смотрелись на ногах, настолько естественно, что я обнаружила внутри страх, что мастер попросит их сейчас снять…

– Потопай, со всей силы! Не бойся, тут можно шуметь… – Из угла с улыбкой смотрит дядька Ахмет, мастер Амаяк-Джан с довольной улыбкой смотрит на меня, и всей своей позой выражает гордое удовлетворение, согнутые руки упираются в бока, глаза чуть прищурены. Я топаю со всей силы, кажется, что сапоги ещё больше срастаются с моими ногами: "Не хочу! Не отдам! Мои!" – кричит внутри, я не знаю что сказать, поднимаю глаза на мастера и дядьку Ахмета…

– Присядь, девочка, и слушай! Меня можешь называть просто "дядя Амаяк". Эти сапоги я шил доктору Зинаиде Николаевне, она меня пять лет назад в академии оперировала и жизнь мне спасла. У вас нога почти совсем одинаковая. У тебя немного в голенище свободно, но я не советую затягивать в обтяжку, мало ли, чулки толстые захочешь надеть или брюки, надо запас иметь. Я доктору другие сошью, а эти тебе дам. Понятно?

– А сколько они стоят? – С ужасом понимая, что такая работа должна быть очень дорогой и если у меня не хватит денег, я же умру, если придётся с этими сапожками расстаться…

– Э-э-э… Тебя Мета звать? – Киваю. – Я для Зинаиды Николаевны их шил, кусочек души в них вложил, сколько душа стоит?

– Не знаю… – Внутри что-то оборвалось, я поняла, что цены сапоги не имеют, вернее, моих денег точно не хватит!

– Вот и я не знаю! Те сапоги, которые я на продажу шью, я им всем цену знаю, а это подарок, без цены. А ты служить идёшь, будем считать, что это от нас с Ахмет-Хаджи нашей армии и тебе подарок, чтобы носила с радостью и нас вспоминала иногда добрым словом. Носи на здоровье! И ещё слушай, как за ними ухаживать! Я сейчас их смажу своим секретным составом, и после этого два часа, а лучше до сна не снимай сапоги, ходи в них, чтобы они точно по твоей ноге сели и к тебе привыкли. Завтра с утра или поздно вечером ваксу возьмёшь и наваксишь густо, не жалей, и когда ваксить будешь, не забудь ещё и подошву намазать и потом тоже хотя бы раз в неделю подошву мажь, она не резиновая, а кожаная и кожа хоть и толстая, но мягкая. Это наши кавказские сапожки, в них удобно и по двору и по горным тропинкам ходить. Но в них не надо ходить по мокрой траве и когда зима и осень с дождями. Это чисто летние сапожки, но в них ноге жарко не будет и не задохнутся ноги. Понятно?

– …! – Говорить я не могла от радости, я только старательно кивнула, думаю, что на лице у меня была такая глупая радостная улыбка.

– Если будешь летом носить в городе и помещениях, то пять лет без сноса обещаю, только следи набойки на каблуки делать не забывай… Всё поняла?

– Да! А как-же зимой?

– А зимой надо другие носить. Ты же в этих летних туфлях зимой не ходишь…

– Дядя Амаяк! А вы мне зимние не сошьёте?

– Девочке, которую мой друг Ахмет-Хаджи привёл я не смогу отказать! Но это уже не совсем подарок будет! За работу не возьму, но за приклад на сапоги заплатишь. Хорошо?

– Конечно, заплачу! А сколько и когда?

– За приклад из хорошей кожи шестнадцать рублей выйдет. Если кожа похуже, то можно и за четырнадцать… – Глаза у него хитро сверкнули и я поняла, что если сейчас попробую зажилить два рубля, то очень сильно упаду в его глазах и больше уже никогда не будет ко мне такого светлого отношения как сейчас. А ещё я откуда-то знала, что он мне и так цену снизил раза в два, и какой бы я вариант не выбрала, он уже решил и будет шить мне из самой лучшей кожи, а цены назвал, это проверка, и не в деньгах дело.

– А можно я сейчас заплачу, потому, что я не знаю, как и когда смогу за ними зайти, ведь до осени ещё так много времени. Вот деньги, и я бы хотела из хорошей кожи… – Дядя Ахмет из угла довольно крякнул, и кажется выдохнул задержанное дыхание. А мастер пошёл в дверь за сдачей. Я тем временем обнаружила у стенки внизу у пола зеркало, непривычно, когда зеркало так низко, вот и не видела, я подошла к нему и стала вертеться, разглядывая свои ножки со всех сторон. Вообще, идти в платье и сапожках меня не смущало, ведь в деревне у бабушки я как подросла можно считать всё лето в резиновых сапогах и платье хожу, ну, когда не босиком. А лет до двенадцати всё лето носишься без всякой обуви, и даже сомнений не возникает, что может быть по-другому. Сказать, что я была довольна и радовалась, это не сказать ничего. И то, что подскочила и чмокнула в благодарность дядю Ахмета, это было правильно, и он это тоже оценил и сказал смеясь:

– Не вертись! Если каблуки стопчешь, приходи в любое время и постараюсь прямо с ноги без очереди сделать… И выполняй, всё, что тебе Амаяк советовал, он может лучший мастер в городе. Знала бы ты, кому он только сапоги и ботинки не шил в этой мастерской. Думаю, что ты не пожалеешь. И правильно, что сразу вторые сапоги заказала. Они будут не только для зимы, они на каждый день, а эти выходные, но ты наверно почувствовала уже… Мастера остались вести свои разговоры о работе, о войне. О родных…