Текст книги "На изнанке чудес (СИ)"
Автор книги: Юлия Флоренская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]
10. Отречение
Разноцветные костры тянулись к небу гибкими струями огня. Звезда Вааратона по-прежнему висела и ждала Теору. Но Теора смотрела исключительно на Незримого, который вёл ее под руку, точно доблестный воин из сказаний. Ее поздравляли с днем рождения, сыпали горы пожеланий и подарков. Она отвечала рассеянной улыбкой. Если перед Часом Встречи в голове творился сумбур, то сейчас там царила блаженная тишина. Лишь сердце билось так, словно его посадили в клетку и оно жаждет свободы. Выдавало рваные ритмы, резко останавливалось, а потом вновь начинало бешено стучать. Бабушка сказала, это нормально. В Энеммане так бывает со всеми, кому только-только исполнилось семнадцать.
«Организм перестраивается. Ломает старые законы, чтобы ты могла без последствий перенестись в другой мир. Потерпи, – добавила Медена. – Энергия Незримого поможет тебе обновиться».
Так вот, оказывается, каково было Денреру на празднике Воссоединения! А он и виду не подавал. Держался. Теора поняла, что держаться, как он, не сумеет. Внезапно накатила дикая слабость, и девушка едва не отключилась. Но когда рядом с тобой Незримый, хлопнуться в обморок при всём честном народе весьма проблематично. Теора ощутила приток силы, идущий откуда-то извне. Ее словно окунули в ледяную прорубь и, не дав отдышаться, тут же отправили в парильню. Придя в чувство, Теора встретила глубокий и нежный взгляд своего сияющего опекуна.
– Не смущайся, – улыбнулся тот.
– Что, опять краснею?! – ужаснулась Теора и накрыла щёки ладонями. – Это всё наследственность.
– Пустяки, – отозвался Незримый. – Румянец тебе к лицу.
* * *
Чаша, куда они переехали, оказалась просторной, без единого уголка, где могли бы обосноваться пауки. Но шестиногие проявили изобретательность и сплели огромную паутину вместо крыши. Белые прочные нити основы были натянуты, как струны. На поперечных, более тонких нитях сверкала роса. Из всей коллекции восходов, что за семнадцать лет насобирала Теора, сегодняшний был самым поразительным. В каждой капле росы играли краски, которые стоило бы увековечить. Каждую каплю можно было смело помещать под стекло и отправлять в музей на выставку.
Сняв украшения – все кроме кольца – Теора заложила за ухо сиреневый цветок мереники и в платье, как была, упала на застеленную кровать.
– Паутина – прелесть, – высказалась она. – Пускай остаётся.
Черный паучок плавно спустился на невидимой нити, и Незримый поймал его на палец.
– Согласен. С уборкой можно повременить. Тем более что вечером состоится охота на звезду.
Теора вздохнула и потянулась.
– Время слишком торопится. За ночь я так устала, что даже переодеваться лень. И в сон клонит. Кстати, ты как обычно спишь? Стоя или лежа?
– Я не сплю, – ответил Незримый. – Нет необходимости.
– Стало быть, и не устаёшь никогда?
– Без устали рублю негодные мыслишки, – рассмеялся тот и подбросил в воздух меч Корут с бордовой рукоятью.
Смеется. Теора хмыкнула, поднеся ладонь к губам. Она всегда считала, что Незримый должен быть холодным и неприступным, как белые скалы за долиной.
– Привыкай, – сказал Незримый, проницательно взглянув на подопечную. – В будущем тебе еще не раз придется разочаровываться.
Теора опешила.
– Это кто тут разочаровывается? Ты что, и мысли читаешь?
– Само собой.
Теора накрылась одеялом по самую макушку.
– А так?
Незримый отдернул край одеяла и усмехнулся.
– Перестань. Мне даже стены не помеха.
Теора хитро улыбнулась. Ей в голову пришла потрясающая мысль.
– Тогда как насчет полетов? Ты ведь летаешь, не так ли?
– Этих способностей у меня не отнять, – добродушно подтвердил тот.
– Тогда полетели к снежным вершинам! Прямо сейчас!
Упрашивать Незримого не пришлось. Он подхватил Теору на руки, словно она была невесомым пёрышком. Взмыл в чистое небо, начисто позабыв о паучьей сети, – и был немедленно спущен с небес на землю.
– Я же просила не трогать паутину! – с досадой воскликнула Теора. – А теперь она вся на мне!
Незримый пообещал искупить свою вину, набросил на подопечную край сияющего одеяния – и белые волокна органично вписались в вышитый на платье узор. Теора изумленно вздернула брови.
– Ты и такое умеешь?!
Незримый предпочел промолчать и рванул к горам на ураганной скорости. Превращению паутины в вышивку он научился только что.
Снежок со вкусом мятного мороженого полетел в сторону Теоры и ловко нырнул за воротник. Теора в долгу не осталась.
– Получай! – Она метнула сразу горсть снежков, но те рассыпались на полпути. Незримый сдержанно улыбался. Было видно, как ему хочется выпустить смех наружу и бросить вызов равнодушию холодных гор.
По склонам, опасно приближаясь к пропасти, тянулись цепочки следов. Прерывались цепочки в самых неожиданных местах. Познав головокружительную сладость полёта, Теора вновь и вновь бросалась в разверстую бездну, где ее ждали потоки плотного ветра и крепкие объятия за пару секунд до приземления, несущего смерть.
– Вот теперь я точно готова, – сказала Теора. Стараниями Незримого она не расшиблась ни в сотый, ни в сто первый раз. – Восстановлю порядок, спасу мир. А ты мне поможешь.
Дома она принялась разбирать вещи, которые накануне перевезла из родительской чаши. Незримый опрометчиво заявил, что старьё вряд ли ей пригодится.
– Где тут старьё? – слегка обиделась Теора, вынимая из коробки свои рисунки и амулеты на черных шнурках. От них исходил едва уловимый запах эфирных масел.
Она прекрасно понимала, что вскоре со всеми этими ценностями придется расстаться. Ничто из вещей не может принадлежать тому, кто вот-вот переправится в смежный мир. Туда не захватишь ни сокровищ, ни сменной одежды. Что уж говорить, если некоторые при переправе теряли рассудок. Даже внешность не застрахована от изменений. Когда Незримый осторожно на это намекнул, Теоре сделалось не по себе.
– Как? В Вааратоне я могу стать некрасивой?
– Необязательно. В Вааратоне я еще ни разу не бывал. Но случалось, что в других мирах жители Энеммана менялись. В основном, по моему недосмотру.
Последнюю фразу он произнес так тихо, что ее заглушило стрекотание сверчков.
– А бывало, что менялся ты сам? – не унималась любопытная Теора. Она сидела на кровати, скрестив ноги, и смотрела на Незримого во все глаза, точно он был какой-нибудь сказочник из далеких земель.
– Постоянно, – ответил тот. – Мой облик менялся постоянно. Если честно, это слегка утомляет. Каждый раз приходится приспосабливаться заново.
– Тяжело вам, Незримым, – озадаченно протянула Теора.
Ее сияющий хранитель не удержался от очередной улыбки.
– Может, оно и к лучшему. Жизнь находится в непрерывном движении. Ночь сменяется днем, прорастают и вянут растения, куда-то вечно спешат облака. Если долго пребывать в покое, становишься уязвимым.
– Знаешь, – сказала Теора, – в Вааратоне не так уж и опасно. Я специально подыскивала мир, где было бы поменьше зла.
– У зла множество форм, – возразил Незримый. – Оно любит скрываться под разными масками и проникать через малейшую щёлку, стоит только зазеваться. Вот потому-то я и забочусь о твоих мыслях так тщательно. Едва чёрная мысль спускается в сердце, как соединяется с волей. И тогда поврежденным становится весь человек. Чернота разрастается в нём подобно плесени.
– Как говорила мама в особо запущенных случаях, простыми средствами тут не обойдешься, – усмехнулась Теора. – Когда наш бассейн покрывался плесенью, приходилось использовать «тяжелую артиллерию».
– Суть ты уловила, – похвалил Незримый и склонился так низко, что она чуть не свалилась с кровати. – Но всё же хорошенько запомни мои слова. Злые мысли нужно отсекать сразу. Иначе станешь искаженной, как отражение в осколке вазы. И жизнь твоя исказится.
– Но почему ты говоришь об этом сейчас?
– Другого случая может и не представиться. Сегодня ночью звезда Вааратона станет бриллиантом на твоем кольце. А я… Никто не знает, какой облик уготован мне по ту сторону небес.
* * *
Антея не понимала, почему и за какие грехи хочет расквитаться с подругой, но необъяснимая, горькая зависть держала ее в своих тисках. Казалось, зеленая звезда опалила ее ладонь вечность тому назад. Но боль от ожога до сих пор не утихла. Любое движение вызывало приступ тошноты, Антея шла через силу. Почему звезда не сделалась бриллиантом на ее руке? Ах, да! Ведь у нее не было кольца, как не было и Незримого. Антея отреклась от преданности, растоптала нежную дружбу и вдребезги разбила щит, ограждавший ее от болезней внешнего мира. Отныне ее второе имя – уязвимость, отчаяние, ярость. У нее столько имён, но не радует ни одно. В новом мире она беспомощна, как только что родившийся ягнёнок.
Солнце выглянуло всего на секунду, а потом на лес наползла тень. Волосы и спина покрылись липкой изморосью. Антея углубилась в заросли, надеясь найти спасение от тучи под пологом листвы. Но там ее поджидала куда более неприятная туча – писклявый рой назойливых, мелких тварей. Изголодавшись по человеческой крови, комары облепили Антею со всех сторон. Она с криком раздавила несколько штук, но их место тотчас заняли другие. Она побежала – рой погнался за ней. Испещренная кровоточащими укусами, кожа невыносимо чесалась. На лоб липла протянутая меж ветвей паутина, над тропинками вилась и попадала в нос мошкара. А стоило нечаянно коснуться ствола опаленной ладонью, как руку от ногтей до плеча пронзала сотня жгучих игл.
Было что-то еще. Невидимое, неуловимое. Оно вонзалось в тело гигантским жалом, натягивало жилы, как леску. Рвало, раздирало в клочья остатки слабой защиты.
Стоная и плача, Антея без направления мчалась сквозь лес. Мысли бросались на нее, точно разъяренные псы. В голове кружили мрачные вихри, умножались, пускали корни, отравляли ядом – и не было от них спасения.
Она ни о чем уже не могла думать, когда за деревьями вдруг вырос заброшенный домик лесника. Крыша у него прохудилась. Древоточцы прогрызли в стенах ходы. Сквозь крыльцо проросли одуванчики. А за дверью обнаружилась пропахшая старостью кровать, куда Антея рухнула без сил. Ее трясло. Внутри нее бушевала страшная буря.
Рассвет забрезжил из-под свинцовых туч, но в глубине леса по-прежнему настаивалась темень. Антея сползла с подушки и упёрлась босыми ногами в решетку из проржавелых прутьев. Холода решетки она не почувствовала, потому как сама была точно льдина посреди извечных снегов. Кое-как сев на поеденном молью матрасе, дотянулась до спичечного коробка и запалила фитиль в лампе, где уже кончалось масло. Лампа скрипнула на гвозде, вместе со скудным светом из нее полились уныние и горечь. За годы одиночества она разучилась светить, как полагается, а всё только чадила. Едва ее зажгли, о закопченное стекло тут же забился мотылёк, замелькали вокруг букашки и стало видно, как торопится на завтрак моль. Стоило Антее подумать о завтраке – и в желудке заурчало. А ведь когда-то – кажется, сотни лет тому назад – она питалась небом, жила и мечтала по-небесному. Ни голода, ни холода не ведала. Спустив ноги на дощатый пол, Антея странно дёрнулась. Закричала, но крик захлебнулся в гортани и вырвался наружу сдавленными хрипами. В косточку на большом пальце впились чьи-то зубы. Она забралась обратно на кровать и стряхнула с себя жирную крысу. Только сейчас поняла: крысы повсюду. Кишат под кроватью, толкутся в подвале, пируют на чужой смерти. Антея забилась в угол и заскрипела зубами от отвращения. Буря выбрасывала на обглоданные берега внутреннего моря обломки того, что называют счастьем.
Учуяв страх, крысы осмелели. Забрались на кровать по свисающему одеялу, встали на задние лапы. Их истошный писк сводил с ума. Отступать было некуда. Антея схватила подушку и приготовилась отбиваться, как вдруг грызунам наперерез прыгнул более крупный зверь. Разбросал крыс, точно комья грязи, кинулся в их логово, выгнал всех до последней.
Зверем была кривая росомаха. В благодарность Антея накормила росомаху сухим хлебом, который чудом уцелел под столом в глубине ящика. И ошибется тот, кто решит, будто страданиям Антеи пришел конец. Шторм на внутреннем море только-только расправился с кораблями. Следом он потопил берега и уничтожил дюны, искромсав укрытия в щепки. С наступлением ночи во тьме лесничьей хижины зажглись лиловые глаза.
11. Ходячая катастрофа
В заведении Сельпелона, куда приличных девиц не пускают, а приличные господа и сами не ходят, до глубокой ночи стоял гомон. За стойкой дремал упитанный краснощёкий «наливала». На помосте пьяно горланил «запевала» – прямой и длинный, как фонарный столб. Мужики шутили, что если спрятать «запевалу» в шкаф, можно без зазрения совести дразнить приятелей скелетом в шкафу. И пусть гадают, о каком скелете речь.
Петька-шут нахлебался брусничной – да так, что даже похрюкивал. Но, сколько его ни останавливали, всё равно требовал у «наливалы» добавки.
– Куда тебе, окаянный?! – ворчал тот. – Полгорода побудишь, в участок загремишь, а свалят на нас. И без того дважды закрыть пытались.
– Побереги гроши для концерта! – крикнул из-за столика вечно раздраженный Марат. – А то знаю: надерешься, шаг за порог – и понесло в дебри! Право слово, лучше б Грандиоза послушал.
Петька-шут завалился под стойку с очередной бутылкой, похрюкал и не без помощи табурета вернул себя в вертикальное положение.
– Да что вы понимаете! Грандиоз у честного народа деньгу стрижёт, а птички забесплатно какой хошь концерт закатят.
Марат, безбородый дед, стукнул кулаком по столешнице. Подскочил на бочке его товарищ, подскочила в воздух пивная кружка, подскочила даже пена на пиве.
– Ну всё, братцы. Разъясните кто-нибудь этому остолопу, чем кончаются походы в лес. Или я за себя не ручаюсь!
Товарищ на бочке подмигнул, хлопнул по руке неприличную девицу, которая пыталась стянуть у него кошелек, и выколотил трубку.
– В лесу много трухлявых деревьев. Им человечина нужна. Без человечины не выстоят. Смекаете?
– Двоих в прошлом месяце под землю уволокли, – боязливо подтвердил его далеко не трезвый сосед. – Теперь лежат на опушке, под корнями, и стонут. Не то мертвецы, не то нежить.
Петька-шут перетрусил и основательно приложился к бутылке.
– Нежить. Придумаешь тоже! Уйми фан… – ик! – фантазию! Больно она у тебя прыткая, – сказал он. Прошаркал к порогу, толкнул дверь плечом и вывалился под луну, на свежий воздух. На притолоке печально звякнул колокольчик. Улицу затопила непривычная тишина. Не слышалось собачьего лая, не ржали лошади извозчиков. Безлошадные кареты дремали вдоль дороги с выключенными двигателями. Не шатались под окнами праздные гуляки. Сельпелон буквально вымер. Ночь стояла, затаив дыхание. Как зритель, который вот-вот увидит нечто потрясающе ужасное.
– Вернись, дурень! – окликнули Петьку-шута. – На погибель свою идёшь!
Но тот упорно волочил ноги мимо закрытой мясной лавки, пустой витрины, банка и печатного бюро под названием «Южный ветер». Шёл, похрюкивая, попивал из горлышка, пока не осушил бутылку до дна. А когда это случилось, перед Петькой-шутом пролёг пустынный Сезерский тракт.
Слабое солнце не успело высушить лужи, и следующий шаг пришёлся в одну из них. Петька-шут собрался как следует выбраниться, но слова застряли в горле. Наружу вырвался только придушенный хрип. В сажени от злополучной лужи, на уровне глаз два лиловых луча прожигали мрак насквозь. Развевались волосы-плети. Раздуваемый нездешними ветрами, хлопал складками тяжелый балахон.
Петька-шут сделался трезвым в один момент.
– Мерда! – просипел он. – Братцы, спасайте! Мерда по мою душу пришла!
Ему бы, не мешкая, перебежать через тракт да в лесу схорониться. А он стал – и ни с места. Поношенные башмаки налились свинцом, ноги ватные, не слушаются. В голове, нарастая гулким, набатным звоном, звучит внятный приказ.
«Подойди!» – велят лиловые огни.
«Иди сюда!» – шепчут бесцветные губы.
Все дороги сводятся к единой точке. Вариантов нет. Выбор очевиден. Петька-шут делает шаг по направлению к Мерде. Сам, добровольно. Мерда налетает безмолвным призраком, накрывает рукавами, точно неводом. Попалась, рыбка! Не ускользнёшь.
– Петька-а-а-а! – воет Марат, хватая себя за седые патлы. Не уберёг мальца. До самого тракта шёл следом, а ничем помочь не сумел.
Яростные глаза Мерды разгораются, глядят поверх Петькиной головы. И чудится деду, будто в лиловом свете неугасающего голода проступают чёрные зрачки.
С той ночи Петька-шут обезумел. Мать, сестру не узнаёт. На знакомых с кулаками кидается. А у самого глаза навыкате. Изо рта – пена, язык треплет бессвязный вздор. И так изо дня в день.
* * *
Служанка в чепце, сморщенная, как сушеный абрикос, взбила подушки, поворчала на беспорядок и сложила одежду Рины в шкаф.
– Не спрашивайте меня о Мерде, госпожа, – сказала она. – Мерда ищет то, чего найти нельзя. Томится жаждой, которую невозможно утолить. И выбирается на дорогу всякий раз, как эта жажда превращается в пытку. Так говорят люди.
Но любопытство Рины было не так-то легко укротить. Новость о сбрендившем завсегдатае кабака обошла окрестности и взбудоражила общественность. Активисты предлагали засыпать Сезерский тракт булыжниками, высадить на нем деревья, обнести дорогу высокой оградой и даже выставлять в ночное время стрелков. Только вот никто не знал, может ли пуля нанести Мерде вред. Одни считали ее призраком, другие – нежитью из лесных дебрей. Правды никто не знал.
Рина продолжала задавать вопросы и не замечала, что расстраивает старую служанку всё больше и больше. У бедняги тряслись руки, кривился рот, а кряхтение и вздохи приобрели столь угрожающую частоту, что Рина забеспокоилась. Служанка вздыхала не без причины. Выяснилось, что ее сестра Дорофея – мастерица выпечки и просто хороший человек – тоже стала жертвой Мерды и уже третий год уединенно живет на окраине города.
– Из молодых господ в этом доме только вы проявляете участие к чужому горю, – сказала служанка, когда Рина предложила отнести Дорофее гостинцев.
– Мне заботиться больше не о ком, – пожала плечами девушка. – Сводные брат и сестра знать меня не хотят, мать умерла слишком рано. А где мой настоящий отец, можно лишь гадать.
– Если не затруднит, завезите Дорофее кое-каких продуктов, – попросила старушка и вынула из кармана небольшой список. – Когда она не у плиты, то начинает чудить.
Рина глянула на список и закивала. Яйца, мука, сахар, дрожжи, подсолнечное масло. Что ж, это она осилит. Главное, не попасться Грандиозу. Если он догадается, что Рина помогает слугам, тогда как этих слуг надо держать в черном теле, мало не покажется никому. Его ярость, как и его талант, не знает границ.
Когда служанка закончила прибираться, Рина надела свои самые тёплые носки, выскользнула из комнаты и бесшумно прокралась мимо спален. Но даже если б она топотала, как стадо слонов, ее бы не засекли. Гедеон у себя в комнате душевно играл… Хотя нет. Душевно издевался над скрипкой. Путной игры за всё время обучения в музыкальной школе он так ни разу и не показал. Недаром Грандиоз зверел, стоило парню взяться за смычок. У Грандиоза был тонкий слух, а чувство прекрасного – и того тоньше.
В смежной комнате упражнялась с саблей Селена. Она искромсала уже нескольких деревянных манекенов и всё требовала от отца, чтобы тот подарил ей манекен из баллистического геля. По свойствам он якобы близок к человеческому телу.
Рина спустилась в кухню, не произведя даже шороха (спасибо мягким носкам). Отыскала масло, муку и дальше по списку. Сложила в рюкзак – и стрелой на задний двор. Вывела из стойла Уска-Калу, накормила морковкой, а потом запрыгнула лошади на спину. Угрюмая стража у ворот проводила ее полным равнодушием. Всякому известно, что Рина выезжает, когда захочет. И никто ей не указ.
* * *
К Вааратону медленно подбиралась осень. Сперва она как бы невзначай позолотила верхушки осин, а затем разбросала по тропинкам первые желтые листья. На полях начали жечь костры. Их сладковатый дым растворялся в утренних туманах, будил воспоминания и навевал мысли о шашлыках. По крайней мере, Кексу с Пирогом эти мысли стали приходить ежедневно. Они бегали вокруг Юлианы и выпрашивали жареных сосисок. Юлиана в ответ лишь горько посмеивалась. Чтобы достать сосисок, нужны деньги. А с деньгами у них было туго. Травы Пелагеи продавались из рук вон плохо. За одеждой покупатели не шли. А теперь им на голову свалилась Марта, то есть еще один голодный рот. Если бы не Киприан, который попутно со спасением арний ловил в лесу мелкую дичь, положили бы они зубы на полку.
В камине, у северного окна, украшенного гроздьями рябины, трещали поленья и ветки можжевельника. Марта зашла в купальню, плотно притворив дверь. На полу из гладких досок она случайно надавила ногой на скрытую педаль – и в стенах бассейна стали нагреваться камни. Прослойка между ними раскалилась докрасна. А решетчатое дно с едва слышным шорохом начало съезжать вниз. Изнутри бассейн вмиг оброс ступеньками. Зажурчала, зашипела от жара камней вода – чистая, прозрачная, из глубоких подземных источников.
Марта мечтала только об одном: поскорее смыть с себя морок сна, вяжущего, как неспелая хурма. Забыть об ужасах и тяготах прошлого. Она взяла с подставки квадратное белое мыло, пахнущее смородиной и мятой. Спустилась по ступенькам в прохладную воду и окунулась с головой. А когда вынырнула, остриженные до плеч черные волосы прилипли к шее. Как же славно! Как свежо! Усталость и тоска отступали.
В странном бревенчатом доме посреди леса попадались опасные места вроде чердака. Но были и маленькие чудеса. Например, банка со светлячками вместо ночника. Или арнии. Пелагея и Киприан успешно лечили их на крыше тайной комнаты, но улетать птицы не спешили. То ли в благодарность, то ли по привычке они дарили обитателям дома своё пение. Наполовину птичье, наполовину человеческое. И радость, подобно воде из бассейна, наполняла каждую клеточку тела.
Марта вышла из ванной другим человеком.
– Холодно нынче, – сказала она, присаживаясь на корточки у огня и украдкой поглядывая на Киприана. – Солнце спряталось, грядут обложные дожди.
– Осень наступает лету на пятки, вот и холодает, – объяснила Юлиана. – Ты-то на чердаке, небось, пару месяцев проспала. Самую жару пропустила.
– Нынешняя осень отхватила у лета много тёплых деньков, – заметила Пелагея, вывязывая за столом незамысловатую череду петель. Кот на нить-оберег смотрел неотрывно. В свете абажура его глаза мерцали мириадами больших и малых звезд.
– Опять защитная нить? – спросила Юлиана. – От кого защищаемся на сей раз? Кривой росомахи давно не слышно. Нашла себе, что ли, нового кормильца?
– Или, лучше сказать, новую жертву, – вставил Пирог, который копошился поблизости.
– Молчите оба, – сказала Пелагея. – Нечего всякую нечисть поминать. Надо о хорошем думать. Какие у нас мысли, так и жить будем.
Киприан, сидевший на табурете у камина, накрыл лицо руками и запустил пальцы в огненную шевелюру.
– Вам нехорошо? – заволновалась Марта. – Может, воды?
Ему действительно стало нехорошо. Разговор о мыслях задел за живое. Если бы в верхних мирах он был внимательней, то не прозевал бы момент, когда злые мысли завладели умом его подопечной. А что теперь? Теперь он должен позаботиться хотя бы о Юлиане.
Но Юлиана считала, что способна позаботиться о себе сама. Ее вообще редко посещало желание опереться на чье-либо плечо. И она даже не подозревала, что может разозлиться из-за такой мелочи, как стакан воды, переданный из рук в руки. Из рук Марты в руки Киприану. Когда Пелагея вдруг воскликнула: «У меня же котёл на огне!» – и помчалась на кухню, Юлиана бросилась за ней. Кекс с Пирогом одновременно подумали о вкусненьком, переглянулись и, не сговариваясь, рванули к бисерной занавеске. Вместо вкуснятины их ждало горькое разочарование под названием «пырей».
– Если приготовить кашу на отваре пырея, она будет полезна вдвойне, – объяснила Пелагея и вынула из кипящей воды неприглядный пучок травы. – В пырее много кремния, а он позволяет организму лучше усваивать кальций.
Юлиану разочаровало другое.
– Котёл, котёл, – передразнила она. – На котёл твоя посудина не тянет. Я думала, он здоровенный и чёрный, как у ведьм.
Пелагея заявила, что котлы к ведьмам никакого отношения не имеют, и приготовилась отстаивать свою позицию до победного конца. Но Юлиана вдруг резко сменила тему.
– Девушка эта. Когда ты ее прогонишь? – понизив голос, спросила она.
– Прогнать?
– От нее ведь никакого проку! Заснула у тебя на чердаке, хотя ее никто не приглашал. А теперь… – Юлиана запнулась. И нет бы, Пелагее сдержаться, а она возьми да продолжи фразу:
– Охаживает твоего Киприана?
У Юлианы чуть волосы дыбом не встали. Она подскочила и опасливо оглянулась.
– Тише! Вдруг кто услышит!
– Да ладно тебе! – заулыбалась Пелагея. – В Вааратоне, поди, любая живая душа знает, что вы с Киприаном не разлей вода. Очерти границы, да и дело в шляпе. Чего стесняться-то?
– Я не стесняюсь! Не стесняюсь, понятно? – зашипела на нее Юлиана. В этот момент бисерная занавеска всколыхнулась, Кекс и Пирог разбежались по углам, а Пелагея выронила ложку, которой помешивала отвар. Перед ней на колени с разгона бухнулась Марта.
– Прошу, не прогоняйте! Мне некуда идти! Мать и сестёр продали в рабство! Я только чудом спаслась, – на одном дыхании выпалила она. – Если позволите остаться, не пожалеете. Я и по хозяйству могу, и за продуктами в город. И в саду постараюсь.
Сложив на груди руки, Юлиана завела глаза к потолку. Ну, началась песня! Пелагея должна быть стойкой и не поддаваться на уговоры. Если пускать в дом всяких встречных-поперечных девиц, добром это не кончится.
Пелагея действительно оказалась стойкой и уговорам не поддалась. Только вот чьим именно уговорам… Юлиана с ужасом обнаружила, что ее мнение здесь и в грош не ставят. Марта запрыгала от радости. Ей разрешили остаться и даже выделили спальное место рядом с камином.
Когда она ускакала с угрозой вымести мусор и натереть до блеска полы, Юлиана придвинулась к Пелагее, придав своему лицу выражение крайнего негодования.
– И как это называется? Тоже мне, подруга. У тебя тут что, приют для бездомных? И так едва концы с концами сводим.
Пелагея подобрала с пола ложку, обтерла полотенцем и легонько ударила Юлиану по лбу.
– Посмотри на себя, добрая душа! У девушки трагедия, а ты ее под дождь хочешь выставить. Да если б я странникам приюта не давала, меня бы уже давно совесть загрызла.
Неожиданно Юлиана осознала одну простую вещь: ее личная совесть блуждает в потёмках, а сострадание на пару с радушием взяли бессрочный отпуск. Под волосами видно не было, но она отчетливо ощутила, как у нее пылают уши.
* * *
Пропитавшись испарениями завода и дымом от костров, по рынку сновали рабочие. В воздухе витал неуловимый аромат осени, чувствовались нотки специй и совсем немного – запах свежей металлической стружки. У фонаря, в луже, куда частенько наступали тяжелым сапогом, плавал туда-сюда желтый лист. На листе, точно капитан корабля, сидел и шевелил усами черный жук-предсказатель. Теора нагнулась, пока никого не было, и спасла корабль с капитаном от верной гибели. Она, как и жук-предсказатель, была совершенно сбита с толку. Незримый ушел, не попрощавшись. Взял – и бросил ее на произвол судьбы. А здесь суета, толкотня – не понять, по какому поводу. Да еще и сумерки с дождем. Дождь! Лишь сейчас Теора поняла, что он не скатывается на землю драгоценным бисером, как было в Энеммане. Праздничное платье намокло, плечи и голова мёрзли на сыром ветру.
Мимо промчалась толпа буднично одетых обывателей. Промелькнули грязно-желтые штаны, блестящая от влаги куртка, раздались неприятные голоса. На углу надрывалась торговка:
– Щедрое предложение! Билеты на концерт великого Грандиоза! Билеты за полцены! Покупайте! Почти задаром отдаю!
Ее обступили сплошным кольцом. Люди протягивали руки с зажатыми в пальцах бумажками, а что кричат – не разобрать. Теора подошла поближе и осторожно потянула рабочего за край куртки.
– Чего вам? – огрызнулся тот. – Не видите, тоска в воздухе? Повсюду эта, чтоб ее леший, тоска! Хотите радости – покупайте билет! А не хотите, так хоть другим не мешайте!
По мере того как рабочий произносил свою гневную тираду, уверенности в нём убавлялось. Чем больше смотрел на Теору, тем больше расширялись глаза. Тут ее заметили остальные. Толпа поутихла, расступилась. Торговка завопила: «Батюшки-светы!» – смахнула билеты в саквояж и кинулась наутёк. Только пятки сверкают.
Теора растерянно стояла в оранжевом пятне фонаря, не понимая, отчего в нее тычут пальцами. Да еще и с суеверным ужасом. Всё прояснилось, когда она опустила глаза. Кроме обычной тени, в свете фонаря от ее ног тянулась еще одна тень. И Теоре эта тень явно не принадлежала. Если бы рядом с нею высился могучий витязь и время от времени помахивал мечом, люди бы поглазели и разошлись. Но витязя не было. Была только тень, которая проделывала то же самое на глазах у ошеломленной публики.
– Нежить проклятая! Чур меня, чур! – вскрикнул помятый дедок и начал креститься. Рабочие загудели. Женщины засуетились, подняли крик. Теоре пришлось убегать, потому что в следующий миг в нее полетел камень. Мокрое платье сковывало движения, на руке выше локтя проступал свежий синяк от удара. Но Теора была счастлива. В краю дождей, туманов и тоски она еще не успела послушать пение арний, не побывала на концерте Грандиоза, однако счастье преследовало ее, как тень из недавнего сна. Незримый! Оказывается, всё это время он не отходил от нее ни на шаг. Изменилась форма, но не содержание.
– Точно! – Теора выдохнула и замедлила бег. – Ты говорил, что в других мирах сложно сохранить прежний облик. А я перепугалась.
Тень не ответила. Не шевельнулась. Тени не было вовсе, потому что яркая рыночная площадь осталась вдалеке. Теора заблудилась в сети сумрачных улиц. В трехэтажных домах с покатыми крышами тут и там светились уютом окна, жители задвигали шторы и готовились ко сну. Теора обхватила себя руками и зябко поёжилась. Волосы от измороси слиплись, на платье темнели пятна грязи. Она была похожа на нищую оборванку. И лишь кольцо с зеленым – пока еще тусклым – бриллиантом напоминало о сказочных днях, проведенных на родине.
«Всегда будь со мной, и я буду с тобою и избавлю тебя от всякого зла», – всплыли в памяти дорогие сердцу слова. Их произнёс Незримый на пути к звезде Вааратона. В его лучезарных объятиях печаль претворялась в безоблачную радость, грядущие тяготы представлялись мимолетными. А спасение чужого мира – экзаменом, который уже наполовину сдан. Где же теперь эти объятия, когда их так не хватает?
Теора прислонилась к шершавой стене одного из домов и позволила слезам вырваться наружу.
