Текст книги "В осаде"

Автор книги: Юлий Файбышенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– За революцию? – в полной растерянности пробормотал Клешков. – Так они ж против ваших… – И тут в голову закралось подозрение: проверяют!

– Они, конечно, кровопийцы, – сказал Семка, поигрывая ногой в офицерских кавалерийских бриджах, – и комиссары у них – гады. Но все-таки… И царя они шлепнули. Да не пужайся, – хлопнул он по колену Клешкова, и довольно-веселое лицо его с усиками под верхней губой засветилось смехом, – я этих боевиков в гроб уже с десяток поклал, – он и погладил кобуру. – Но был тут один ихний малый. Я тебе скажу, мало таких. Шурум-бурум такой устроил, что до сих пор вспоминают. Из-под носа ушел. Я его в роще за селом нагнал, а он, безрогая скотина его мать, осилил меня. Пистолет отнял. Мог шлепнуть, не сходя с места, а он, ядрена корень, не стал. Оставил жить. Так что я теперь перед красными в долгу. – Семка удивился всем своим горбоносым лицом и закачал головой. – И что ему стоило? Нажал курок, и нету Семки. А – не стал.

Раскрылось окно, выглянуло оплывшее лицо в красной феске.

– Сема, – спросил своим хриплым дискантом Хрен, – охрану для жинки обеспечил?

– Обеспечил, батько, – сказал адъютант. – Махальные известят, как появится.

– Гляди! – погрозил атаман и исчез в окне. Из комнаты опять донеслись раздраженные голоса.

– Кого это ждут? – спросил Клешков.

– Христю, жену батьки, – лениво ответил Семен. – Подлая баба, скажу тебе, братишка, спасу от нее нет.

– А чего для нее охрану нужно? Для почету, что ли?

– Для почету – это одно, а второе – колупаевские тут… Настырные ребята.

Клешкову очень хотелось знать о колупаевских, но он не стал спрашивать, потому что за окном говорил чей-то голос, говорил увесисто и четко.

– Хай тому глотку заткнут, кто идет против объединения. И начихать, кто протягивает руку, лишь бы супротив комиссаров, – Клешков узнал голос одноглазого Охрима, выступавшего на митинге. – Возьмем город, тогда поделимся и поспорим, а нонче надо договориться и действовать. Нехай они возьмут на себе пулеметы, а мы ударимо с фронта. Ось тогда запляшут комиссарики. А я за то, чтоб сговориться, батько.

Наступило молчание. Потом Хрен сказал:

– Оно верно. Мозгуй над планом. Охрим и ты, Кикоть. Треба красных вырезать. Тогда поговорим.

Показался всадник. Он несся с такой скоростью, что собаки брызгами разлетались из-под копыт.

Семка вскочил и бросился во двор. Протрубили сбор. Из ворот стали выезжать всадники.

В конце улицы под багряными сводами пирамидальных тополей появился окруженный всадниками фаэтон. Из двора, сопровождаемый штабом, выехал Хрен и погнал коня навстречу фаэтону.

– А ты что же? – спросил Клешков Семку.

– Надоело, – сказал Семка, – я воевать пришел, а мне поручено над Христей мух отгонять. Нехай батько сам отдувается.

– А что за колупаевские? – спросил Клешков.

– Да тут малый один был в Колупаевке. Эта Христя с ним хороводилась. А потом, как батько на нее клюнул, она своего Митьку и бросила. Он и мстит. Батько посылал туда Охрима, тот усю Колупаевку в сплошную головешку превратил. И зря. Мужики за это на батьку взъелись, а тот Митька Сотников теперь вокруг партизанит. Хууже любого красного. Беда. Христю без охраны даже в сортир не пускают.

Две конные группы встретились под тополями. Теперь они все возвращались. Во двор вышли двое. Один рослый, окованный ремнями, могучий, с насупленным под черной папахой горбоносым жестким лицом, другой – одноглазый Охрим. Шашки обоих побрякивали, стукаясь о колени. Лица были угрюмы.

– Либо свадьбы праздновать, либо воевать, – сказал первый, глядя на подъезжающих.

Охрим помедлил, потом согласился.

– Дюже много теряем времечка на эти спектакли.

Семка, кивнув на могучего в ремнях, шепнул:

– Кикоть! Голова! В драгунах служил. Вся грудь в крестах…

Под вечер в штабной избе снова совещались. Клешков старался теперь не отстать от Семена. И всякий раз ввязывался с ним в разговор. Постепенно уяснял он структуру банды, ее сильные и слабые стороны. Сотня, которой командовал Кикоть, была, видимо, из кадровых кавалеристов. Сильная сотня. Остальное – «сброд» – по выражению Семки…

Они сидели на ступенях крыльца, когда во двор вошли четверо. Среди малахаев и папах видна была кепка Фитиля. Семка встал. Фитиль прошел к самому крыльцу, на дороге стоял Семка.

– Чего шнифтами ворочаешь? – спросил Фитиль. – А ну, отзынь!

– Батько тут, раду держит. Вали обратно! – толкнул Фитиля в грудь Семка.

– Я сам себе батько! – сказал Фитиль и, вскочив на крыльцо, притянул к себе за грудки Семку. – А перышка не хочешь? – У самого бока Семки поблескивал нож.

Клешков бросился на помощь батькиному адъютанту.

– Фитиль, – сказал он, хватая его за руку. – Тут сам батько и Аристарх, и все!… А ты замахиваешься.

– Ладно! – отшвырнул от себя Семку Фитиль. – Гляди, потолкаешься мне еще.

Он отошел. Ошеломленный Семка все еще моргал глазами. Фитиль о чем-то поговорил с хозяйкой, махнул рукой остальным, и скоро они уже сидели на чурбаках и звонко шлепали картами по спилу дерева.

Семка вдруг выхватил из кобуры маузер и направился к играющим. Клешков насилу остановил его.

– Сем! – уговаривал он. – Да брось ты! Это ж бандит! Налетчик.

– Я сам бандит! – клокотал Семка. Его вислый нос выдался вперед, глаза были выпучены.

Фитиль оглянулся и что-то сказал остальным, они грохнули смехом. Семка рванулся, Клешков удержал его руку с маузером.

– Не надо, Сем!

– Лады! – внезапно успокаиваясь, сказал Семка. – Он у меня по-другому верещать будет! – он отошел и сел на крыльцо, разглядывая свою руку, губы его были стиснуты, глаза со странной азиатчинкой разошлись куда-то к вискам.

В сенях грохнула дверь, стали выходить во двор совещавшиеся. Хрен остановился на крыльце и посмотрел на Князева.

– Говоришь – церковным старостой був? Силен! – он повернулся к остальным. – Ловки у бога слуги, а? Далеко пойдешь, людына! – он похлопал Князева по плечу, но в глазах его не было и следа веселья. – Коня! – потребовал Хрен. И через секунду, взгромоздившись на скакуна, объявил. – Шо решили, то решили. Ты, попова швабра, посылаешь своих людей, а от меня идет Семен. Шо треба им знаты, разъясни! – он ударил коня плетью и умчался в сопровождении коновода.

– Кто пойдет? – спросил одноглазый.

Князев, кисло улыбаясь, погладил голое, как слоновая кость, темя и показал на Фитиля, азартно выкидывающего очередную карту.

– Пошлем-ка, братцы-товарищи, вон того, он и в игольное ушко пролезет.

Охрим направился к картежникам.

– Эй, – сказал он, трогая ручкой нагайки плечо Фитиля, – бросай игру, треба побалакать.

Фитиль, взглянув на него, вырвал у него нагайку и отшвырнул ее за плетень.

– Снимаю! – он опять повернулся к игрокам.

– Роман! – издалека крикнул Князев. – Ты что, а? Тебя сюда не для карт брали!

Фитиль оглянулся и сощурил глаза.

– Ты, старая параша, – сказал он сипло, – ты там свои заговоры устраивай, а меня не тревожь, понял, нет?

Кикоть, до того молча оглядывавший двор, вдруг твердым военным шагом двинулся к картежникам, взял за плечо Фитиля.

– Встань!

Фитиль встал, резко обернулся и в руке его тускло блеснул нож. Он держал его у самого бедра, во всей его длинной хищной фигуре была какая-то змеиная сторожкая готовность.

– Что? – шепотом спросил он.

– Приказ слышал? – пробасил, затеня веками глаза, Кикоть.

– Я чужих приказов не слушаю!

В тот же миг плеть Кикотя взметнулась в воздух, и одновременно блеснувший в руке Фитиля нож упал на землю

– Это в подарок! – Кикоть снова дернул рукой, и Фитиль схватился за щеку.

– Семен! – гаркнул Кикоть. – Взять! В холодную! А этих, – он указал нагайкой на троих застывших партнеров Фитиля, – по сотням и под надзор!

Семка, подталкивая пистолетом в спину, увел поскрипывающего зубами Фитиля, а трое его сподвижников ушли сами, не выражая никакого протеста, но с особой зоркостью приглядываясь к тем, кто был во дворе.

– Шпанка! – сказал Князев. – Связались мы с разбойником этим!

– Анархия не знает запретов! – сказал Гольцев, с внезапным митинговым жестом выкидывая вперед руку, – Мы всех берем, кому по пути с нами. Старый мир калечил человека, а мы нравственно обновляем его.

– Под пулю не лезут, а як грабить – впереди, – сказал Охрим. – Кого же пошлем до городу?

Князев оглянулся на Клешкова.

– Есть такой человек, – торопливо сказал он, – есть, есть. Надежа-парень, голова! Иди-ка сюда, Саня. Вот и дело тебе придумали. Друга своего повидаешь, наставника Василь Петровича.

– Он? – спросил Охрим, единственным глазом сверля Саньку.

– Он да ваш, они и справятся. Народ молодой, ловкий!

– Ладно, – сказал Охрим, – по мне все одно, он так он. Иди, хлопец, готовься. Ночью перебросим.

За час приготовления были закончены. Семка должен был сопровождать Клешкова и в городе, третий оставался их ждать вместе с конями. Вернуться надо было как можно скорее, но обязательно с ответом от князевских друзей.

Семка и Клешков сидели на крыльце. В хате ссорились хозяева. Сумерки были черны и плотны, а ночь обещала быть лунной. Пока луна еще была затенена облаками и внезапный ее свет то начинал свое брожение по двору, то исчезал. Семка насвистывал какой-то знакомый мотив, а Клешков, у которого от напряжения дрожала каждая жилка, чистил наган. Он с усилием протирал промасленной тряпкой барабан. Руки его были перемазаны ружейным маслом.

– Побачу красных, – скача. Семка, – я с ими давно не здоровкался.

Вдруг в конце села лопнула огненная вспышка и сразу взвились и раскатились выстрелы, топот и сполошной дикий несмолкаемый крик.

Клешков упал во тьму, ушиб локти, ужалился о какую-то жухлую крапиву, стал набивать барабан нагана патронами и пытался понять, происходит. У поскотины рвались бомбы, со всех сторон вспыхивали и гасли огни выстрелов. По улице в темноте, ревя и стреляя, неслась конная толпа. Крыша штаба пылала, раскидывая вокруг пучки соломы, раздуваемой ветром.

В свете пламени видно было, как мечутся перед штабом люди, как взвиваются со ржанием на дыбы кони, как снова и снова какие-то всадники швыряют на крыши хат горящие факелы.

Мимо с криком пронеслось несколько человек. Кто-то заматерился за плетнем и выстрелил. В ответ с громом ударило несколько обрезов. Человек за плетнем крикнул и затих. На дороге билась и кричала раненая лошадь, а около нее бешено ругался какой-то человек.

– Митька, – услышал Клешков Семкин голос, – попался, сука!

Тотчас же снова ответил грохот обреза.

– Митька! – орал где-то поблизости невидимый в темноте Семка. – Кончай свою петрушку! Сдавайся! Я тебя на мушке держу!

Опять грохнуло и злобно-пронзительный голос крикнул:

– Семка-холуй! Передай свому Хрену, доберусь я до него.

Опять ударил обрез и вслед за тем револьверные выстрелы. Пронесся всадник, окликнул кого-то и спешился. Они были близко. В дальнем отсвете горящего дома видно было, как один спрыгнул с лошади, другой вскочил на нее. Опять торопливо зачастили револьверные выстрелы. Пеший вдруг упал, а конный с места рванулся в карьер и исчез во тьме.

Оглушенный, не сумев разобраться в том, что происходит, Клешков непрерывно думал лишь об одном: кто это мог быть? Если красные, то как вести ему себя в этой схватке? Если не красные – то кто же?

Стрельба стала стихать, больше не слышно было лошадиного топота. У пылавшей вдалеке хаты столпился народ, откуда-то катили бочку, видна была высокая фигура в папахе, возвышавшаяся над толпой. Кикоть – узнал Клешков.

Впереди на дороге копошились тени. Неслышно встав, он пошел к ним, держа наготове наган. По голосу один был Семка.

– Вставай, сволота! – бормотал он, силясь кого-то поставить на ноги. – Хуже будет!

– Не стращай! – отвечал ему натужный бас. – Не стращай, бандюга! Скоро всем вам каюк!

Семка чем-то ударил человека, тот простонал и свалился на землю.

– Сем! – окликнул Клешков адъютанта. – Чего это ты?

– Колупаевские, – пробормотал, отдуваясь, Семен. – Врасплох хотели, гады!

– Так это они были? – разочарованно спросил Клешков. – Я думал, красные!

– Красные! – сказал Семен и сплюнул. – Те раньше с голоду подохнут, чем сюда вылезут! Колупаевские, сволота!

– А этот кто? – спросил Клешков, наклоняясь.

– Митькин дружок! – Семка ударил ногой в тупо ответившее на удар тело. – Ладно, и до самого доберемся.

– Упрямый этот Митька, – сказал Клешков, – против самого батьки лезет.

– Настырный! – ответил адъютант. – Пошли к штабу.

Но к ним уже спешил кто-то еле видный в свете пожара.

– Нашел! – пропыхтел запыхавшийся Князев. – А я, голуби, уж боялся, не пристукнули ли вас.

– Тебя вот как не пристукнули? – процедил сквозь зубы Семка.

– Вот, ребятушки мои, вам мешок, возьмите с собой, – приказал Князев. – В нем – хлеб. Ежели застукают, один выход – спекулянтами прикинуться. Теперь пора, я вас провожу за посты, договорю, чего не досказал, а тебе, Сема, к батьке надо. Дюже ждет тебя батько…

Перед расставаньем Князев настойчиво зашептал в ухо Клешкову:

– Запомни – три стука, потом: «От Герасима вам привет и пожеланье здоровья». Ответ: «Спаси Христос, давно весточки ждем». И чтоб этот обормот, – он чуть заметно кивнул в сторону Семки, – не слышал. Учти!

Впереди рассыпчато зацокали копыта, закричали. Князев и Клешков подняли головы, прямо к ним скакал всадник, они узнали Охрима.

– Вот ты где, старая калоша! Иди до батьки! Убежал твои брандахлыст, шо в карты резался.

Было хмурое утро с резким холодным ветром. Гуляев поднялся на крыльцо исполкома, вошел в обшарпанный коридор и первым, кого он увидел, был Яковлев. В стройном бритом военном, открывавшем дверь какого-то кабинета, его трудно было узнать – недавнего интеллигента с чеховской бородкой.

– О! – сказал, оглядываясь на шум его шагов, Яковлев. – Вот так встреча!

– Не пойму, что же было маскарадом, – шутливо, но с тайным смыслом сказал Гуляев, пожимая руку, – и в той и в другой одежде вы равно естественны!

– Потому что – естественна ситуация, – сказал Яковлев. – Вы не зайдете?

Они вошли в длинную пустую комнату с одиноким столом и ящиком телефона, привешенного к стене.

– Вот моя обитель, – Яковлев обвел рукой четыре стены и засмеялся, – военрук гарнизона Яковлев готов принять товарища Гуляева.

Гуляев тоже сделал вид, что ему весело. На самом деле было не до улыбок, дела запутались, и самочувствие его напоминало состояние того единственного жителя Помпеи, который предвидел извержение Везувия. Стараясь никому не показывать своих опасений, Гуляев еще несколько минут поболтал с Яковлевым и помчался по исполкому, ища Бубнича. Ему сказали, что Бубнич в управлении.

На улицах не было ни души. Лишь одинокие собаки, поджав хвосты, глухо взлаивали из подворотен. Ставни в большинстве домов были закрыты. Гуляев с молчаливой злобой смотрел на эти домики за палисадниками, на заборы с накрепко закрытыми калитками и подпертыми воротами. Городок словно демонстрировал свое упорное нежелание вмешиваться в ту смертельную борьбу, что шла у самых его окраин.

«Мещане! – злобно думал Гуляев. – Мещане и трусы! А мы боремся и умираем за них!»

У завалинок жухло курчавилась последняя блеклая трава. Взметаемые ветром, перекатывались листья. Над заборами свисали полуголые ветви, удерживая в своих сетях уже редкие осколки желтых или багряных листьев. На мостовой зияли выбоины, и выщербленный булыжник валялся в кюветах, отсверкивая своими гладкими боками под неярким солнцем.

В управлении шло совещание, когда Гуляев вошел в кабинет Иншакова.

– Вот что, товарищи, – говорил Бубнич. – Информирую. Одна наша карта бита. По все видно, что наши товарищи, засланные к Хрену, провалились. Судя по всему, Хрен знает все о нас, мы о нем ничего. Самое важное сейчас – это открыть контру внутри, в городе. Пока нам это не удается. Тройка приняла решение не производить в городе арестов и обысков. Надо подготовиться к обороне и только. Собрать силы. Все коммунисты уже на казарменном положении. На маслозаводе пятьдесят человек получили оружие и будут пока оставаться в цехах. У нас шесть пулеметов, караульная рота, эскадрон Сякина. Эскадронцы народ ненадежный, но сказать, как точно они себя будут вести, трудно. Нападение на город произойдет вот-вот. У монастыря наши обстреляли разъезд бандитов. Раненый их сообщил, что со дня на день Хрен пойдет на город. Больше выяснить не успели. Но и так все ясно. Я сейчас организую все силы наших работников на проникновение в анархистское подполье. Думаю, что оно именно этой ориентации. Милиция в последнее время опережала нас и шла по следу, теперь след прервался Надо его отыскать, Гуляев. – Бубнич жест взглянул на Гуляева и опустил глаза. – Не знаю, как это сделать, знаю одно: дьякон нам нужен и нужен в ближайшие часы. Но… – он помолчал потом повернулся к Иншакову, – арестовывать по подозрению и раздражать население – нельзя! Сейчас судьба Советской власти в городе зависит от того, насколько у нас будет крепок тыл. Надо не дать обывателю поддержать Хрена. Судя по настроениям, его боятся… Это нам на руку. Поэтому не будем обострять ситуацию. С другой стороны, – он встал, – если это необходимо для выяснения дел, связанных с дьяконом и всей этой бражкой, ни перед чем не останавливаться.

Он надел фуражку и вышел. Иншаков встал.

– Слыхал? – спросил он Гуляева. – Хоть из-под земли, но добудь дьякона. Это тебе приказ. Не найдешь, попеняешь!…

Гуляев вошел в пролом забора и зашагал между плодовых деревьев. Уже давно война проложила через городок свои пути.

Когда-то городок утопал в садах. Большинство его жителей – от именитых купцов до мелких ремесленников – были искусными садоводами, потом началась гражданская война, вихрем размело по всему свету многие семьи. Сады, заброшенные владельцами, заросли, запустели. Жестокая зима девятнадцатого года уничтожила много молодых деревьев, их почернелые стволы и сейчас еще стояли посреди осеннего многоцветья живых. Многие изгороди, когда-то разделявшие сады, были сломаны и растасканы на дрова… Кварталы, очерченные четырьмя улицами, превратились в квадраты сплошного сада, даже одичалые суховские собаки примирились с вечным мельканием незнакомых фигур на дорожках когда-то столь зорко охраняемых ими хозяйских владений. Гуляев шел по натоптанным тропинкам. Шуршала под ногами листва, пахло сладковатой гнилостью палых фруктов. Кое-где виднелись уже совсем облетевшие груши и вишневые деревца. Сквозь их ветви проглядывало ясное осеннее в далеких облачных пуховиках небо…

Гуляев подошел к сторожке. Это был покривившийся домик, где когда-то жил садовник. Дверь в домике, недавно упавшая, была теперь накрепко приторочена к петлям. Вместо стекол белела фанера. Полуэктов взялся за дело, подумал Гуляев, вспомнив огромную разбухшую фигуру хозяина. Он подошел к остаткам ограды и остановился. На дворе было хорошо – прохладно и ветренно, – не хотелось входить в дом. Полуэктовых всегда топили до духоты, и Гуляев частенько спал, несмотря на ночные осенние холода, с открытым окном. Сейчас он стоял у осевших кольев забора, смотрел в небо, отдыхал. Вдруг какой-то скрип насторожил его. По приставленной к дому лестнице карабкался Полуэктов. Он был в сапогах, над которыми свисали черные штаны, в белой рубашке и жилете. Крепко хватаясь за перекладины, хозяин тяжело и осторожно ставил ноги. Лестница скрипела под семью пудами его веса.

Гуляев смотрел с любопытством. Что это задумал хозяин? Откуда вдруг такая активность: подновленная дверь, посещение чердака? Обычно Полуэктов сидел в столовой и тянул чай. Так бывало утром, днем и вечером. Даже ночью Гуляев нередко сквозь дрему слышал тяжкий хруст пола на кухне, а потом в столовой.

Через несколько минут голова Полуэктова в картузе показалась в чердачной двери, он окинул сад взглядом и неожиданно увидел Гуляева. С минуту они не отрывали глаз друг от друга.

– Смотрю, Онуфрий Никитыч, ожили вы, – сказал Гуляев, – делом занялись.

Купец протиснул в дверцу свое тело, повернулся задом к Гуляеву, медленно спустился.

Гуляев подошел. Полуэктов, далеко запрятав медвежьи узкие глаза, поздоровался, затоптался па месте.

– Вот, – сказал он густо, – теперича решился… Подновить…

– А-а, – сказал Гуляев, – это дело хорошее… Скажите, Онуфрий Никитич, – вдруг вспомнил он, – вы в свою лавку, что напротив нынешней кооперации, кого-нибудь пускали?

У Полуэктова глаза полезли на лоб.

– Какая лавка, кого пускал? Избави, господи, от напастей!

– Да вот лавка у вас была. Напротив склада кооператоров…

– Так то… склад, он опять же моей лавкой был. Так я что… Я не в претензиях… Новая власть, новые порядки.

– Ключи от этой лавки у вас?

Полуэктов уставился в землю.

– Какие ключи? – пробормотал он. – Конфисковали у меня лавки-то эти. Какие ключи тут?

– Значит, нет ключей?

– Нету-нету, – сказал Полуэктов и, повернувшись, резвой рысцой потопал к дверям дома. Гуляев, усмехнувшись про себя, пошел за ним. Когда он поднялся на крыльцо, уже на веранде навстречу ему выскочил встрепанный хозяин с каким-то ларцем в руках.

– Вот-кась, – сунул он в руки Гуляева ларец, – посмотрите, товарищ постоялец. Какие-та-кие ключи? Нету!

Ларец был набит самыми разнообразными ключами, но разве можно было тут разобрать, есть ли среди них ключ от лавки, где налетчики Фитиля хранили награбленное добро.

– Вы напрасно волнуетесь, – сказал Гуляев, отстраняя ларец, – я ведь просто по случаю поинтересовался.

– По случаю… – пробормотал купец, – так и загребете – по случаю…

Гуляев поднялся к себе. Странно, думал он, притащил мне целый сундук с ключами… Видно, служащий милиции для бывшего купца правда страшное чудовище. От одного вопроса пришел в неистовство.

В комнате было тепло, пахло деревом. Он сел на сундук и посмотрел на картину. В тусклом свете убывающего дня она все бежала, та женщина. Все бежала к чему-то навстречу.

Снизу доносился шум шагов, весь дом словно шатался, глухо гудел. Гуляев прислушался. Слышался грузный топот. Гуляев попытался установить – откуда он исходит. Оказалось – из гостиной. Как заведенный, хозяин топал почти на одном месте. Вокруг стола он бегал, что ли? Странно… И вдруг Гуляев понял: паника! Полуэктов был охвачен паникой, и причиной тому был вопрос о ключах.

Пробраться в город оказалось легко. Лазутчик Хрена давно освоили один путь, который красные патрули не могли перекрыть. Это был путь через овраг. По нему можно было дойти до окраинных садов, а патрульные, даже появляясь на краю оврага, не смели спускаться в черную глубокую жуть, сплошь оплетенную кустарником и заплесневелым бурьяном.

На рассвете, прячась в садах, они добрались до адреса, данного Клешкову Князевым. Несколько раз Клешков под разными предлогами пробовал оставить Семку в каком-нибудь саду, удрать от него, но у Семки были, видно, свои причины не покидать Клешкова, и он на все предложения разделиться немедленно отвечал отказом.

Они подошли к маленькому домику на Румянцевской улице и постучались условным стуком в ставню. В домике началось движение, потом дверь приоткрылась на ширину цепочки.

– Кто такие? – спросил старушечий голос.

– От Герасима вам привет и пожеланье здоровья, – зашептал Клешков. – Отзыв?

– Спаси Христос, давно весточки ждем! – голос у старухи дрожал. Пристально оглядев Клешкова, она отворила дверь. – Проходите.

Через узкие сенцы они прошли в комнату. Там было жарко натоплено. Черный кот при входе их горбом напружинил спину, вздернул хвост и, злобно косясь на них, прыгнул на печь.

– Вы, соколики, тут пока погрейтесь, – говорила старуха, поспешно накидывая на себя потертую плюшевую кацавейку и платок, – а я побегла за самим.

Она исчезла. Семка сидел на скамье, вытянув длинные ноги и скучающе оглядывая комнату. Клешков тоже сел, прижавшись спиной к печке. Его легкое пальтецо почти не грело, и он изрядно намерзся.

– Интересно поглядеть, что это за братия? – сказал Семка и стал свертывать самокрутку. – Союзнички.

– Люди как люди, – сказал Клешков, – с красными борются, чего еще?

– Буржуи! – презрительно сплюнул Семка. – Я этого лысого козла враз раскусил. Он со свободной анархией только для виду, а внутри метая контра.

Клешков промолчал.

– А ты, – сказал Семка, – парень-то вроде нашенский, не из богатеев, чего ж ты с ними?

– Да вишь, – сказал Клешков, задумчиво поглядывая в окно, – мне-то поначалу все без надобности было. Как захотели они меня поставить к стенке – это я про красных, – тут я и решился. Так вообще, они мне были ничего, но больно строгие, и комиссары у них больно много власти захватили.

– Вот, – с дрожью вдохновения сказал Семка, – комиссары, понял? Они всю революцию продали. Кровь с народу пьют. Оттого наш батько Хрен из-за них с любым сатаной вприсядку должен танцевать.

Послышался скрежет замка, и в комнату вошел невысокий стройный человек в военной форме, в красноармейской фуражке, в шинели, перетянутой ремнями. Шашка билась у него на одном боку, кобура хлопала по другому.

– Здравствуйте, – сказал он, оглядывая их темными зоркими глазами, – от Князева?

– От него, – встал Клешков. Семка не двинулся. – Это адъютант Хрена.

Военный пожал обоим руку, сел.

– Я руководитель суховского отделения Союза спасения родины, – он еще зорче всмотрелся в посланцев батьки. – Мы готовы. Какие задачи ставит перед нами атаман Хрен и какими средствами он располагает?

– У батьки пятьсот сабель, – сказал Семка, – и хлопцы за батьку хошь на виселицу, хошь в огонь…

– Ясно, – недоброжелательно оглядев его, перебил военный. – Каким образом атаман хочет действовать против суховского гарнизона?

– Через два дня по получению от вас ответа, – лениво заговорил Семка, – мы вдарим с двух сторон. Большая часть войска со степи, остальные обойдут город и кинутся от монастыря.

– Со стороны Палахинских болот? – недоверчиво сощурился военный. – Там же места непроходимые, тем более, для конницы.

– Кубыть батько казав, – ощерился Семка, – то воны вже будуть проходимые.

Военный с сомнением покачал головой. Правая рука его лежала на столе. Клешков пристально разглядывал ее. Рука как рука, но на мизинце длинный ноготь… Не этот ли человек был в бурке, когда Клешкова с пристрастием допрашивал Князев?…

– Нам нужны реальные планы, а не химеры, – сказал военный.

Семка медленно поднялся.

– Ваше благородие, – сказал он, приближаясь к сидевшему, – ты тут мне не темни! – Желваки заплясали на худом и длинноносом Семкином лице. – Мы до тебя не чеплялись, твои люди к нам прибежали, не треба тебе пидмоги, валяй сам. Батько возьмет цей Сухов, як сам захоче. Понял?

Военный свистнул. Из кухни вышли дьякон и двое парней, по виду приказчиков – с длинными аккуратно расчесанными волосами, в жилетах, в бутылочных сапогах.

– Дормидонт, – сказал военный, – ты расставь людей и следи. Если на улице тревога, предупреди немедля.

Дьякон поклонился, и все трое степенно прошли к дверям.

– Обсудим, – сказал военный, – плен ваш сам по себе довольно хорош. Напасть от монастыря удобно. Во-первых, потому что не ждут, во-вторых, потому что там много укрытий от пулеметного огня: сады, дома, лесопилка. Меня здесь одно смутило: болота считаются непроходимыми.

– Считаются, – фыркнул Семка. – У нас во второй сотне, у Кикотя, трое таких хлопцев, шо воны до самого бога могут довести. Они те болота два раза проходили по батькиному приказу.

– Отлично, – сказал военный, – это уже солиднее. Чего требует от нас батько?

– Вы должны взять на себя пулеметы, – сказал Семка, – а их у красных шесть.

– Точно, – сказал военный, – два шоша, гочкис и три максима. Один из последних – на колокольне соборной церкви. Это самая опасная точка.

– Батько це предвидел, – усмехнулся Семка, – вин так казав: выступает обходный отряд зараз, як мы доложим, шо вы готовы. Нападаем с обеих сторон только по сигналу. Сигнал даете вы. Шесть вспышек фонаря с соборной колокольни. В ночь на третий день, як мы дойдем до батьки. Будет сигнал, зараз пускаем червонным юшку, и город наш.

– Но грабить в городе нельзя, – сказал военный, – иначе нам потом в нем тоже не удержаться.

– А хто грабит? – спросил Семка. – Белые-те грабят, сам видал. Червонные – те реквизируют! А наши люди экспроприируют у богатеев, и все!

– В данном случае, – сдерживаясь, сказал военный, – в данном случае мы не можем пойти на ваши экспроприации. Нас поддерживают те самые слои, которые вы привыкли экспроприировать.

– Об этом договаривайтесь с батькой.

– Об этом надо договориться сейчас, иначе нам будет трудно действовать сообща.

– Ладно, – согласился Семка, – я батьке скажу. Он меня уполномочил принимать условия, если воны не страшные. Я согласный.

– Хорошо, – сказал военный. – Мы берем на себя пулеметы. У нас есть возможность их обезопасить. Когда выступит обходный отряд?

– Сразу, як батько получит от вас вести.

– Когда он будет у монастыря?

– К вечеру другого дня, може раньше.

– Если раньше, надо так замаскироваться, чтобы у красных не было ни малейшего подозрения.

– Хлопцы дило знают.

– Обсудим детали, – военный развернул карту, – прошу вас сюда.

Клешков, стараясь не проявлять особого любопытства, сидел на скамье.

– Впрочем, вот что, – сказал военный, – пожалуй, я напишу атаману письмо. – Он сея в несколько минут исписал большой лист с маги.

– Понесете вы, – обернулся он к Клешкову. – А вас, – это относилось к Семке, – я принужден оставить. – Он подошел к форточке позвал: – Дормидонт!

– Как оставить? – спросил, поднимаясь, Семка и сунул руку за пазуху.

– Так, как оставили нашего Князева у батьки.

Подошел и стал около Семки огромный бородатый дьякон. За ним скользнул в комнату молодчик в жилетке. Семка посмотрел на них и вынул руку из пазухи.

– Заложником, что ли?

– Пока мы с атаманом не познакомились как следует, я буду вынужден поступать таким же образом, как он с нами.

У Гуляева не было точных доказательств, что Полуэктов замешан в деле ограбления лавки потребкооперации, но само волнение хозяин, а главное, тот факт, чуть не выпавший у него из памяти, что награбленные продукты прятали на его бывшем складе, все это заставляло торопиться с выяснением. В сумерках он поднялся, отложил книгу, натянул сапоги и хотел было уже спускаться вниз, когда услышал, как задребезжали ступеньки под чьими-то шагами. Он быстро застелил шинелью свое ложе, присел на него. В дверь постучали.

– Входите! – крикнул он.

Вошла Нина.

Они не встречались уже несколько дней и Гуляев почувствовал, что слова никак не проходят сквозь гортань. Наконец справившись с неожиданным волнением, он сказал:

– Здравствуйте, – встал, придвинул гостье стул, – садитесь.

Занятый собственными переживаниями, он в первую минуту не обратил внимания на то, как странно она держится. Сев, Нина долго молчала, теребя в руке зачем-то носовой платок, потом, глядя вниз, сказала:

– Владимир Дмитриевич, по-моему, вы очень хороший и добрый человек.