Текст книги "Горение. Книга 3"

Автор книги: Юлиан Семенов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

1

Бывший чин охранки Андрей Егорович Турчанинов, помогавший Дзержинскому и его друзьям, бежал из Варшавы, заметив за собой слежку. Скрыться помогли товарищи – через Закопаны ушел в Вену; оттуда отправился в Париж и, устроившись ночным портье в отеле «Фридланд», снял мансарду на Монмартре (без умывальника, туалета и зеркала). Первый месяц отсыпался; поначалу мучали кошмары – постоянно видел желтоватое, нездоровое лицо полковника Глазова, его мертвые глаза и, вскакивая с узенькой деревянной койки, махал руками над головою, стараясь оттолкнуть от себя недруга.

Лишь по прошествии нескольких месяцев успокоился; сны сделались красочными, пасторальными, повторявшими прожитой день: видел прогулки по набережной Сены мимо лотков букинистов, отдохновение за столиком открытого кафешки на Монпарнасе, когда можно взять «эвиан» и просидеть со стаканом безвкусной минеральной воды хоть полдня, наблюдая прохожих; ни им до тебя нет дела, ни тебе до них, вот жизнь, а?!

Спустя полгода Турчанинов отправился в библиотеку Сорбонны, подивился тому, как легко здесь можно записаться в читальню – никаких паспортов или бланков от столоначальника: внес аванс и сиди себе в зале весь день! Уплатил еще побольше – бери книги на дом… Хоть и Наполеон корежил страну, и Тьер старался, и коммунаров стреляли, а все равно раз обретенную свободу изничтожить до конца невозможно, память о воле не поддается изъятию, только многовековой самовластный террор забывается, словно мгновенно пережитый ужас.

Получив русские и польские журналы и газеты, Турчанинов прочитал их самым внимательным образом; лишний раз подивился тупости петербургских властей, которые видели главную угрозу двору со стороны эсеровских бомбистов, а надеждой трона считали правых националистов, захлебывавшихся от истерического кликушества по поводу величия традиций и незыблемости особой духовности «третьего Рима»; вольные или невольные провокаторы, думал Турчанинов, каково такое слушать инородцам? Вот тебе и дашнаки тут как тут: «Лишь армяне самая великая нация»; поляки: «Мы прародители славянского аристократизма», евреи: «Только „пао-лей-цион“ и „бунд“ дадут счастье нашему народу»; да уж и Украина стала отмечать своих адептов, «положивших жизнь на борьбу за самостийность». А что говорить про латышей с литовцами?!

Во дворцах Петербурга не видели главного: социал-демократия с ее проповедью социальной справедливости, свободы и братства народов несла в себе организованную, постоянно растущую угрозу самовластью.

Беда сановников, видимо, заключалась в том, что с эсерами, с их террором, бороться было легче, чем с энциклопедизмом эсдеков, с ясной программой и твердой линией, которая, в отличие от эсеровской, легко корректировалась ЦК – в зависимости от постоянных изменений общественной жизни России. Власть предержащие в Петербурге – даже если бы и решились – просто-напросто не были готовы к диалогу с социал-демократией; что могли противоположить эрудиции выдающихся теоретиков старые деды и молодые волкодавы, лишенные понимания истории и страшащиеся фундаментальных основ политической экономии как черт ладана?!

То, что дни империи сочтены, Турчанинову стало ясным еще в девятьсот пятом, когда он столкнулся с Дзержинским лицом к лицу; Джордано Бруно можно было сжечь, но ведь идея не боится пламени; раз сформулированная, она становится вечной категорией, ее торжество – вопрос времени; идиотизм инквизиции, как бы ужасен ни был, понятие преходящее, тогда как опережающая шаблонность представлений, бытующих в данный исторический период, – категория постоянная; раз мысль состоялась, значит, состоялась, она рано или поздно обречена на победу над тем, что изжило себя.

Просмотрев последние выпуски газет, столбовой дворянин Турчанинов еще раз горестно подумал о несчастной России, которую ждут горькие времена; стоять в стороне – преступно по отношению к моему доброму, доверчивому, терпеливому, талантливому народу; единственная возможность принести ему пользу, хоть как-то реализовав себя, – возобновить контакт с поляком Дзержинским. Иного пути нет. Поляк – надежда России? Хм-хм!

Письмо, отправленное по одному из тех адресов, что Юзеф назвал ему, когда прощались в Варшаве, видимо, не дошло, хотя было совершенно безобидным по содержанию. Второе также осталось безответным.

Лишь третье письмо попало адресату; Юзеф ответил, что он тронут весточкой от милого «Анджея», осведомлялся, как тот устроился, не нужна ли помощь с «учебниками», советовал посещать лекции парижской профессуры, связанные с «абстрактными науками», и сообщал, что «Мацей» ныне довольно часто занимается «математикой» в «технологичке», прилежен точным наукам, «вы его помните, он провожал вас на железную дорогу».

Это «Рыдз», понял Турчанинов. Высокий парень с очень румяным лицом, именно он отвез меня на вокзал, чтобы передать тем, которые затем переправили через границу в Татрах. Нашел его легко, в библиотеке «технологички», потянулся было с объятием, но Рыдз тактично уклонился; руку тем не менее пожал крепко, дружески.

– Юзеф сказал, чтобы я наладил с вами связь, вот я и пришел, – сказал Турчанинов.

– Замечательно, Анджей, – ответил поляк, собирая в потрепанную матерчатую сумку свои книги. – Пошли выпьем кофе. Угощаю я, мама перевела денег…

– А я получил недельный заработок… Берегите деньги мамы, отдадите товарищам. Или вернете старушке.

Рыдз усмехнулся:

– У старушки, которой всего сорок пять лет, мильон, Анджей. Она у меня банкирша… Так что с ней все в порядке. Кстати, Юзеф просил вас взять еще один псевдоним – на всякий случай. Он предложил «Ядзя». Не возражаете?

– Конечно, нет. «Ядзя» так «Ядзя».

– Юзеф будет использовать этот псевдоним лишь в самых крайних случаях, когда дело особенно секретное и отлагательств не терпит.

Они вышли на бульвар, присели за столик уличного кафе; Рыдз поинтересовался:

– Не голодны? А то можно спросить ветчины.

– Ветчины? – Турчанинов улыбнулся. – От ветчины не откажусь, это стало для меня деликатесом.

– Скажите, Анджей, вам не приходилось встречаться с Меньшиковым или Бакаем?

– Разве они здесь поселились?

– Да.

– Я слыхал, что Бакай свободно ездит в Россию…

– У нас нет такой информации. Нам доподлинно известно, что они сейчас сотрудничают с Владимиром Львовичем Бурцевым… Кстати, когда вы служили в охране, не приходилось знакомиться с его наблюдательным формуляром?

– Что-то видел… Он ведь сам до девятьсот пятого года работал в терроре?

– Вроде бы так… Во всяком случае, он это утверждает…

– Да, да, он был в терроре… Потом, после манифеста семнадцатого октября, отошел от партии, в ЦК эсеров по этому поводу достаточно много говорили…

– В негативном плане?

– Как сказать… Пытались понять побудительные мотивы… Он ведь скандалист, этот Бурцев… Знаете, уж если есть истовые правдолюбцы, так только в России, вроде боярыни Морозовой, – хоть на смерть, но обязательно с двумя перстами над головой…

– А кого в охранке знали из эсеровских лидеров?

– Всех… Думаю, всех наиболее заметных…

– По памяти можете перечислить?

– Попробую… Чернов, Гоц, Авксентьев, Зензинов, Савинков, Дора Бриллиант…

– А еще?

– Стеблов, Аргунов, Мякотин…

– А еще?

– Больше не помню…

– Попробуйте вспомнить…

– Нет, положительно в ум другие имена никак не идут…

– А Евгений Филиппович Азеф? – пробросил Рыдз, отхлебывая кофе из тяжелой чашки. – Эта фамилия проходила в документах?

– Азеф? Которого Бакай и Бурцев обвиняли в провокации?

– Не знаю… Видимо…

– Нет, Азеф в материалах не проходил. Я достаточно много работал по эсерам, переработал много бумаг о ЦК, но эта фамилия в документах охраны не мелькала…

Рыдз мягко улыбнулся:

– Анджей, пожалуйста, не употребляйте в разговоре со мной слово «охрана». В этом застенке изнасиловали мою сестру… И она сошла с ума. А когда ее вылечили, повесилась… Будучи беременной… Для меня нет понятия «охрана». Только «охранка». И никак иначе. Ладно?

– Конечно, конечно, – ответил Турчанинов, ощутив тягостное неудобство.

– Не сердитесь, если я был резок, хорошо?

– Да разве это можно назвать резкостью? – Турчанинов пожал плечами. – Вы сказали вполне по-европейски. Я исповедую именно такую манеру разговора: с самого начала определить все своими именами, тогда легко иметь дело с собеседником, ничего недосказанного.

– Спасибо, Анджей… Теперь мне бы хотелось передать вам еще одну просьбу Юзефа… Не сочли бы вы возможным посетить Бурцева?

– Это нужно для вашей партии? Или для Юзефа лично?

Рыдз закурил.

– Неразделимые понятия.

– Конечно, готов… Хотя, в отличие от Меньшикова и Бакая, я оказывал такую помощь Юзефу… вашей партии, которая – по законам империи – подлежит суду… Скорее всего, военному… Я ведь преступил присягу, так что охран… охранка, включив меня в розыскные листы, вполне может потребовать моей выдачи и у французской полиции, если узнает о моих контактах с Бурцевым.

– Я встречусь с Бурцевым и объясню ему вашу ситуацию… Думаю, он отнесется к вашему особому положению с пониманием…

– Да, такой визит был бы весьма уместен.

– Хотя, – Рыдз снова улыбнулся своей мягкой, женственной улыбкой,

– я тоже в розыскных листах, ушел из-под виселицы…

– Тогда не надо! Ни в коем случае, – воспротивился Турчанинов. – Я все устрою сам, спишусь с ним, договорюсь о встрече на нейтральной почве, вам рисковать нельзя.

– Спасибо, Анджей, это так трогательно… Тем не менее сейчас я отвечаю за вашу безопасность, а не наоборот… Давайте увидимся здесь же завтра, в девять. Вас это время устроит?

– В десять. Я сдаю свой пост в девять… Я теперь служу ночным портье, смена кончается не ранее девяти пятнадцати… Пока все передашь сменщикам, то да се…

– Денег на жизнь хватает?

– Вполне, благодарю.

– А на ветчину? – Рыдз снова улыбнулся. – Юзеф уполномочил меня передать вам некоторую сумму…

Лицо Турчанинова замерло.

– Видите ли, я какой-никакой, но русский дворянин… Я не умею принимать вспомоществование от кого бы то ни было. Так что просил бы вас более к сему предмету не возвращаться. Завтра в десять, здесь же, честь имею.

– Минуту, – остановил его Рыдз. – Вы напрасно сердитесь, Анджей. В нашем обществе взаимная выручка не считается обидной… Мы живем несколько иными, скажем так, нравственными категориями… Они основаны на абсолютном доверии друг к другу… Вам, возможно, понадобятся деньги для работы… Для нашей работы. Вот в чем дело. И это не есть какая-то подачка… Или, тем более, оплата услуги… Рациональная оценка сложившейся ситуации, всего лишь… Ваше бывшее звание в охранке ротмистр?

– Точно так.

– Никаких документов, удостоверяющих вашу личность, не сохранилось?

– Все сохранилось, как же иначе… Иначе на острове Сен Луи note 13Note13
  отдел городской полиции Парижа


[Закрыть] не дадут продления вида на жительство.

– Но вы здесь обосновались не под своим именем?

– Конечно. У меня вполне надежный паспорт, – Турчанинов усмехнулся, – выкраден из охран… охранки…

– До завтра, ладно?

Турчанинов не удержался, шутливо передразнил Рыдза:

– «Вадно». Поляка сразу можно определить по вполне французскому звучанию: вместо «л» – мягкое «в»…

Рыдз рассмеялся:

– Падво, мыдво, пшестирадво… note 14Note14
  падло, мыдло, пшестирадло (польск.) – падаль, мыло, стирка; Рыдз произнес этот шутливый набор фраз с французским акцентом


[Закрыть] До встречи, Анджей.

2

… Квартира Владимира Львовича Бурцева, которую он снимал на Ваграме, являла собою Румянцевскую библиотеку в миниатюре: стены трех комнат, широкого коридора, даже кухни были заставлены самодельными стеллажами, набитыми книгами, журналами, большими папками с газетными вырезками, бюллетенями заседаний Государственной думы, выпусками правительственных вестников; запах кофе был постоянным; Бурцев варил его по-студенчески, на спиртовке; пил из крохотной чашки, всего на два глотка; длинные зубы от постоянного курения и крепчайшего кофея были желты; подшучивал над собою: «Вроде старого коня, не заметил, как жизнь просквозила».

Рыдза признал сразу же, но, однако, настоящим именем называть не стал, осведомился, как следует обращаться; выслушав ответ – «Мацей», удовлетворенно кивнул и, пригласив устраиваться в кабинете, где свободного пространства почти не было, оттого что кипы новых, не проработанных еще газет валялись на полу, между скрипучими, разностильными стульями, отправился готовить кофе.

Вернувшись со своей крохотной чашечкой и стаканом для Рыдза, осведомился:

– Чем могу служить?

– Владимир Львович, мы получили данные, которые бы хотелось перепроверить… Один наш товарищ видел, как глава боевки социалистов-революционеров садился в экипаж некоего полицейского чина, носящего цивильную форму.

– Это вы про Азефа?

– Да.

– Ну и что?

Рыдз опешил:

– То есть как?

– А – так, – хохотнул Бурцев. – Для меня совершенно ясно, что Азеф провокатор. И я про это – как вам, по-видимому, известно – неоднократно заявлял. Но ведь ЦК постоянно берет его под защиту.

– Чем вы это можете объяснить?

Бурцев разбросал руки, словно драчливый петух крылья:

– А вы?

– Партия переживает кризис, – ответил Рыдз убежденно. – Мы об этом писали.

– Я, как бывший эсер, слушаю это с болью, но, увы, Ленин тут прав,

– вздохнул Бурцев, – именно кризис.

– Мне тоже это больно слышать, Владимир Львович… Я имею множество друзей эсеров, честнейшие люди, огромного личного мужества и чести…

– Да уж, этого не занимать.

– Однако, Владимир Львович, товарищ, получивший информацию об Азефе, крайне щепетилен в вопросе обвинения кого бы то ни было, да тем более в провокации. Этот товарищ просит вас встретиться с человеком, который бежал из охранки после того, как оказал нам реальную помощь… вполне серьезную. Он в розыскных листах, ему грозит военно-полевой суд. Если французы выдадут его Петербургу, надо ждать еще одного обвинительного приговора… Мы можем надеяться, что использование вами этого человека не нанесет ему ущерба?

– Хотите, чтобы я встретился с анонимом?

– Да.

– Как правило, я работаю с теми, кто принимает на себя ответственность, товарищ Рыдз.

– Этот человек, возможно, еще пригодится нам для борьбы… Мы стараемся оберечь его от провала…

– Проверяли его? Надежен? Рыдз ответил вопросом:

– А вы Меньшикова с Бакаем проверяли? Надежны?

– Да.

– Двойной игры с их стороны быть не может?

– Нет. Ведь именно они помогли мне разоблачить провокатора Зинаиду Жуженко…

– Адъютанта «Казбека»?

– Да.

– «Казбек» – это Сладкопевцев?

– Он же в борьбе… Я не вправе открывать псевдонимы тех, кто продолжает бой с самодержавием.

– Простите.

Бурцев начал ловко лавировать между кипами газет, по-петушиному забросив руки за голову, чудом сидевшую на тоненькой шее; остановился перед Рыдзом, нагнулся к нему, спросил:

– Ну хорошо, допустим, я встретился с вашим человеком анонимно… Он дал мне новую информацию, которая понудит ЦК социалистов-революционеров хоть как-то откликнуться на новые улики. Но ведь тогда Чернов с Савинковым неминуемо потребуют встречи с моим… с вашим свидетелем… Как быть?

– Давайте начнем, а? За это время я снесусь с моими товарищами.

– Что ж, попробуем.

– У меня, кстати, есть словесный портрет того полицейского чина, который встречался с Азефом… Это была не случайная встреча, он его на извозчике ждал, в экипаже…

– Послушаем, – откликнулся Бурцев. – Давайте-ка портрет.

– Глаза стальные, с прищуром, веки припухлые, усы, чуть правленные вниз, нос прямой, лоб высокий; выражение лица сосредоточенное, особых примет нет, крепкого телосложения, довольно широкоплеч, рост высокий, по здешним меркам под метр восемьдесят пять, с аршинами я путаюсь…

– Хм… После девятьсот пятого года новые начальники департамента и охраны не очень-то позволяют печатать свои фотографические портреты…

Рыдз нахмурился, покусал нижнюю губу и попросил извиняюще:

– Владимир Львович, пожалуйста, не произносите при мне слово «охрана»… Вы же знаете, видимо, что с моею сестрой сделали палачи.

– Да, да, миленький, простите великодушно, я привык говорить для здешней прессы, не гневайтесь…

– Спасибо.

– Хм, – повторил Бурцев, – на Виссарионова не похож, на Комиссарова тоже…

– Кто из чинов полиции был на процессе депутатов Первой думы?

– Информация не поступала, но кто-то был, вокруг здания кишели филеры, ждали кого-то…

– Не Герасимова?

– У меня есть только одна его фотография… Давняя, когда он в начале девяностых годов служил адъютантом при Самарском жандармском управлении… Усы у него были стрельчатые, бородка клинышком, волос кучерявый, шатен, весьма привлекателен…

Поднявшись, Рыдз сказал:

– Человек, который к вам придет, живет под чужим именем. Его зовут «Федор Мокеевич». Это псевдоним. Когда соблаговолите его принять?

– Давайте завтра, часов в девять, я птица ранняя.

– Ему далеко добираться, живет в пригороде. Если разрешите, он будет в одиннадцать тридцать.

О «пригороде» сказал неспроста; Владимир Львович человек увлекающийся, Монмартр в Париже один, а пригородов много, страховка не помешает.

3

– Владимир Львович? – осведомился Турчанинов, разглядывая Бурцева.

– Именно так. С кем имею честь?

– Я Федор Мокеевич.

– Кто?!

– Вчера вам говорили обо мне. Вы назначили встречу на одиннадцать тридцать.

Бурцев посторонился, пропуская гостя в квартиру:

– Да, да, верно. Прошу.

… Вчера вечером Турчанинов спустился квартирою ниже, там жили две проститутки, Мадлен и Мари (перекрытия потолка слабенькие, все слышно, гостей у девушек не было), попросил утюг с угольями; Мадлен вызвалась погладить ему пиджак и брюки: «Я же работала прачкой, все сделаю вмиг». Турчанинов поблагодарил, ответив, что стеснен в средствах; лучше уж сам. «С соседей не берем, – расхохоталась Мари, – даже за любовь не берем с соседей». Поэтому к Бурцеву пришел выутюженный, в свежей сорочке и галстуке; военная косточка, привычка – вторая натура.

– Нуте-с, Федор Мокеевич, с чем пожаловали?

Турчанинов усмехнулся:

– С головою, Владимир Львович. В коей есть информация, которая может помочь вашей борьбе с провокацией.

– Ага… Ну что ж… Вы с Бакаем и Меньшиковым знакомы?

– Шапочно. Они были в Петербурге, а я служил в Привисленском крае.

– Вы в розыскных списках девятьсот седьмого года?

– Да.

– Так что ж вы и ваши польские друзья от меня конспирируете, милостивый государь?! Вы Андрей Егорович Турчанинов, адъютант при бывшем начальнике варшавской охраны полковнике Глазове, а затем какое-то время при Попове, до того как он был казнен. Из привисленских только один вы и значитесь в списках…

Турчанинов вздохнул:

– Ну и слава богу… Сразу легче стало с вами говорить.

– К ликвидации Попова имеете отношение?

– Да.

– Чем вам это грозит?

– Если докажут – расстрелом.

– Тогда вернемся к «Федору Мокеевичу», дело нешуточное… Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к тем материалам, которые мне передали Бакай и Меньшиков?

– Положительно. Вы базировались на их показаниях, когда разоблачили Жуженко?

– На их тоже.

– А показания об Азефе они вам давали?

– Да.

– У нас в варшавской охран… ке… об Азефе вообще ничего не было известно.

– Это и понятно… Агент такого уровня действует под руководством непосредственно главного шефа… Но в России никогда тайн не было, на язык горазды…

– Потому что никогда не было свободной печати. Бурцев удивился:

– Не вижу связи…

– Прямая связь, – возразил Турчанинов. – Поскольку все везде закрыто, люди стремятся утвердить себя причастностью к секретам, – проявление обычного человеческого самолюбия, форма самовыявления…

– Занятно, – откликнулся Бурцев, оглядев Турчанинова еще раз; глаза его потеплели, прежней настороженности в них не было. – Вы оригинально мыслите. Скажите-ка, а вы с Герасимовым встречались?

– Дважды.

– Где?

– В северной столице. Был командирован за дополнительными материалами по государственной преступнице Розалии Люксембург, когда она была схвачена в Варшаве.

– Опишите-ка мне его, пожалуйста.

– Извольте… Высокого роста, шатен с легкой проседью, усы подбривает, чтобы повторяли форму рта, губы чувственные, полные, нос прямой, особых примет на лице нет. Во время выездов на конспиративные встречи и самоличного наблюдения за интересующими его персонами имитировал хромоту…

– Сходится, – Бурцев даже в ладони хлопнул (пальцы длинные, как у пианиста). – Некий охраняемый полицией чин хромал на процессе против депутатов Первой думы.

– Меня уполномочили попросить вас, Владимир Львович, – если почтете возможным – передать раннюю фотографическую карточку Герасимова, поры его службы в Самаре…

– Передать не передам, а вот сходить в мастерскую портретов месье Жаклюзо можем. Если хорошо оплатите, он сделает копию в два дня, работает виртуозно…

4

«Дорогой Юзеф! После того, как Ядзя note 15Note15
  »Ядзя» – Турчанинов


[Закрыть] начала работу с Влодеком note 16Note16
  »Влодек» – Бурцев


[Закрыть], выявилось множество интереснейших подробностей. Начну с того, что Нэлли note 17Note17
  »Нэлли» – 3. Жуженко, член партии соц. -революционеров, провокатор охранки


[Закрыть], оказывается, передавала дедушке Герасиму note 18Note18
  »Дедушка Герасим» – А. В. Герасимов


[Закрыть] про все шалости note 19Note19
  выступления на заседаниях ЦК эсеров, работа по выработке резолюций


[Закрыть] толстяка note 20Note20
  »толстяк» – Азеф


[Закрыть], особенно когда они собирались на чай note 21Note21
  »собирались на чай» – съезд эсеров


[Закрыть]. Впрочем, Влодек говорит, что Нэлли ябедничала note 22Note22
  »ябедничала» – писала донесения


[Закрыть] не столько дедушке Герасиму, сколько дяде Климу note 23Note23
  »Дядя Клим» – генерал Климович, начальник московской охранки


[Закрыть], а тот уже передавал старику. Таким образом, плуты выдавали зоркому родительскому оку, каким по праву являются дедушка Герасим и дядя Клим, все, что происходило, когда детвора note 24Note24
  »детвора» – члены ЦК и делегаты эсеровских съездов


[Закрыть] встречалась, чтобы придумать новые проказы. Толстяк про Нэллечку ничего не говорил, жалел бедненькую, вот ведь какая доброта и благородство! Только он не знал, утверждает Влодек, что она сама шептала обо всех проделках Климу, Фотографию дедушки Герасима я тебе отправил с Халинкой, передаст в собственные руки; постарел ли он, как ты находишь? note 25Note25
  Жуженко знала от Климовича, что Азеф является агентом охранки, в то время как Герасимов не открывал ему принадлежность Жуженко к охранке


[Закрыть] Как поступать дальше с нашими шалунами? Ты у меня славный и мудрый педагог, подскажи. Твой Големба» note 26Note26
  »Големба» – Рыдз, Мацей, Розиньский


[Закрыть].