Текст книги "Герань мистера Кавендиша (СИ)"
Автор книги: Юго Вебер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)
– Мистер Кавендиш… – сказала я. – Я так рада вас видеть, сэр!
– Я вас тоже, Анна! – он притянул меня к себе в крепком объятии, зарыв лицом в холодное пальто, затем, отстранившись, критично осмотрел с ног до головы, – А вы не изменились! Носите все тоже ужасное платье и умудряетесь выглядеть все так же чудесно в два часа ночи.
– Спасибо, сэр! – я снова села на лавку, мистер Кавендиш опустился рядом со мной.
– Анна, я еще раз хотел извиниться за наше расставание. – начал он, но я тронула его за руку, давая понять, что все хорошо. – Вы не злитесь на меня?
– Нет, сэр. Я не могу на вас злиться!
– Вы уверены? – он выглядел озабоченным.
– Сэр, если бы я злилась, приехала бы я сюда? Вы сказали, что вам тяжело? – я боялась задать волнующий вопрос, но все же не смогла сдержаться, – Вы еще любите ее?
– Анна, не будьте глупой. – Резко ответил мистер Кавендиш. – Я не люблю Алису уже давно, и сомневаюсь, что когда-либо по-настоящему любил. – Он смотрел на город, разминая подол пальто между двумя пальцами. – Просто Алиса – единственное напоминание, которое у меня осталось о… малышке. Она нас объединяла.
– Я понимаю, сэр.
– Знаете, Анна, до рождения Изольды я не думал, что смогу быть отцом. Я был ветреным и юным, не думал о завтрашнем дне, увлекался живописью, был азартным. С появлением ребенка жизнь резко меняется, понимаете? – Он смотрел на меня, пока я не кивнула, затем снова отвел взгляд. – И вот ты уже проводишь вечера в семейном кругу, в комнате, забитой игрушками, попивая выдуманный чай из игрушечной пластиковой посуды, а твои волосы уложены в элегантную прическу с розовым бантиком...
Тут я представила мистера Кавендиша с розовым бантиком на голове и едва сдержала смех.
Я взяла руку хозяина в свою. Он благодарно посмотрел на мои пальцы и крепче сжал их в своей огромной ладони.
– И когда приходит время расставаться, ты оказываешься не готов. А это время приходит, Анна, рано или поздно. Но лучше уж поздно, неожиданно, резко – как сдернуть бинт с засохшей кровью с раны… Терять близких очень тяжело, Анна. Как бы жестоко это ни звучало, но вам так повезло, что вы не знаете своей семьи – это на три-четыре горя меньше в вашей жизни!
– Что с миссис Кавендиш? Почему она умирает?
– Потому что глупая. Глупая и пустая. – ответил мистер Кавендиш сухо. – Она слишком много развлекалась и слишком мало следила за своим здоровьем. Вот теперь расплата и пришла.
Некоторое время мы сидели молча, рука в руке. Тяжелые мысли, занявшие голову мистера Кавендиша, нарушало лишь редкое крепкое пожатие моих пальцев в его ладони. Наконец, опомнившись, он перевел отсутствующий взгляд, который сразу же стал теплым и привычно огненным, на меня.
– Расскажите лучше о себе, Анна! Чем вы занимались без меня? Небось, не отходили от Нгози?
– Конечно, сэр, ни на шаг. – Я улыбнулась. – Мы веселились в вашей оранжерее каждый день! Ну хорошо, признаюсь честно: я писала книгу.
– Мистер Нот сообщил мне, – сказал мистер Кавендиш. – Ему очень понравился ваш роман, но он ждет моего приезда, чтобы я немного подредактировал его. Вы же не против?
– Нет, сэр.
– Отлично! Я думаю, настало время открыть ваш литературный талант миру!
– Прошу вас, сэр! – я смущенно поморщилась.
– Не будьте такой притворно-скромной, Анна! – он улыбнулся. – Скромным не достается ничего в этом мире!
– Но сэр, мне действительно страшно, потому что я не уверена в себе. Я не готова читать разгромные критические заметки о своем первом “детище”!
– О, милая Анна! – он покачал головой. – Вы думаете, я без потаенного страха отдаю очередную рукопись в редакцию? Я уверен, что все будет хорошо. И не называйте свои книги “детищами” – это не сулит ничего хорошего! Но, в вашем случае, я уверен, что роман прекрасен!
– Вы же даже не читали, сэр!
– Я знаю ход ваших мыслей и уверен, что книга вышла отличной! Ну хорошо, отставим литературу! Что вы делали еще?
– Я каждый день приходила на наш утес. Но без вас там ужасно скучно.
– Океан не иссох без меня?
– Просто ужасно, сэр. Воды почти не осталось! Киты выбрасываются на берег! Пара кораблей сели на мель и матросы жили у нас в доме целую неделю!
Мистер Кавендиш посмотрел на меня с такой нежностью, улыбаясь краешками губ, что холодный воздух внезапно раскалился, словно в самом жарком летнем месяце!
– Что вы еще делали, мисс Ионеску?
– Я рисовала, сэр.
– Неужели? Вы рисовали? – его брови поползли вверх, он широко улыбнулся, недоверчиво глядя на меня. – Мне это не слышится? Вы действительно рисовали? По собственному желанию? Никто не прижимал дуло пистолета к вашему виску?
– Да, сэр, сама, по собственному желанию. На маяке...
Последнее слово изменило лицо хозяина. Оно вмиг сделалось не то испуганным, не то грустным. По нему пробежала тень.
– Я видела все мои портреты, сэр. – меня понесло и я уже не могла остановиться. – Я видела все эти листы, на которых вы нарисовали все дни, проведенные со мной. Что это, сэр? Зачем вы нарисовали столько моих портретов? Чем скромная одинокая иностранка смогла привлечь ваше внимание?
Отпустив мою руку, мистер Кавендиш встал.
– Я боюсь вас, Анна. – признался он через несколько секунд молчания, отвернувшись.
Это был не тот ответ, которого я ждала. Он сразу же заметно остудил мой пыл.
– Что это значит, сэр? – я тоже встала и отошла в другой конец беседки, сцепив руки перед собой. Надежды начинали рушиться – крупная трещина побежала в стенах моих мечтаний.
– Нет, нет, Анна! – увидев замешательство на моем лице, мистер Кавендиш сделал один широкий шаг и подошел вплотную, взяв мои руки в свои. Я видела, как высоко вздымается его грудь и как часто пар вырывается изо рта – он волновался.
– Сэр, я ни на что не претендую, ничего не ожидаю, но мне надо знать – для чего это все? Чего вы хотите от меня? Что я должна делать, сэр? Я устала! Я ужасно устала, сэр, от всех игр и недосказанностей. Я слишком долго ждала чуда и уже не имею сил, чтобы ждать еще.
– Анна, Анна, Анна. – мистер Кавендиш склонился, прислонив свой горячий лоб к моему. – Я мечтаю, чтобы вы стали моей, принадлежали только мне. Навсегда… Вы – единственная, кто не боится меня. За все эти годы вы первая, кто смог дать мне отпор, кто не побоялся моего жесткого деспотичного характера, кто сумел поставить меня на место! Я боюсь, что, приручив меня окончательно, вам надоест, вы бросите меня и растворитесь в рассветной мгле точно так же, как тогда, когда сбежали из дома своей бабки много лет назад. Я боюсь, что вы проделаете в моем сердце огромную дыру, сами того не подозревая, и эта дыра уже никогда не заживет!
– Я никогда не смогу приручить вас, сэр. – ответила я шепотом, в горле пересохло. – Тех, кого любят, не приручают, им наоборот дают волю.
– Так вы меня любите, Анна? – прошептал он, согревая меня горячим дыханием и заглядывая в глаза.
– Да, сэр. – я пыталась не смотреть на него, чтобы не упасть без чувств.
– Давно, Анна?
– Минут тридцать, сэр. – отшутиться не получилось.
– А я вас люблю с первой встречи!
Мистер Кавендиш склонился, нашел мои губы и подарил долгий нежный поцелуй! Я почувствовала, как по телу разлилось невиданное до этого тепло, как сладко закружилось в голове и подкосились ноги. Но он не дал мне упасть, крепко прижимая к себе, будто хотел поглотить меня всю без остатка. Его губы, из которых вылилось столько сарказма и ругательств, оказались именно такими, какими я их и представляла: мягкими, теплыми, нежными! Его кожа источала едва уловимый запах пены для бритья и одеколона, а непослушные вьющиеся волосы скользили по моей щеке давая понять, что все это реальность и происходит со мной на самом деле!
– Как давно я этого ждал, Анна! – прошептал он, с трудом оторвавшись от моих губ и открывая глаза, – Теперь мы будем счастливы вместе, а не каждый по одиночке!
Я не могла и не хотела говорить. После стольких лет одиночества и грусти, я просто хотела оставаться в его объятиях как можно дольше, возможно, до конца своих дней! Я не хотела думать о том, что будет завтра, что скажет его суровая мать, как будут смотреть на нас миссис Ортис и работники! Я ни о чем таком не хотела думать, поэтому просто прижалась к крепкой груди мистера Кавендиша и прикрыла глаза.
Мы провели вместе в беседке еще три часа до рассвета, не отпуская друг друга из объятий, целуя до головокружения, утопая в счастье.
Мир вмиг изменился для меня! Как только в доме послышались первые голоса проснувшихся жильцов, мистер Кавендиш схватил меня за руку, стремительно пошел туда и громогласно объявил, застав всех врасплох, что мы любим друг друга! Взяв с прыгающей от счастья и пожимающей нас за руки Розы и мистера Стенли обещание, что они не расскажут об этом родителям до тех пор, пока Алиса Кавендиш не отдаст богу душу, мистер Кавендиш полностью посвятил свободное время мне. Тем не менее, мы очень редко проводили вместе пятнадцать минут кряду – мистер Кавендиш был очень занят и то пропадал на деловых встречах по поводу книги, то навещал миссис Алису. Когда же нам удавалось побыть вместе, мы гуляли по саду, ездили в город, бродили по улицам и он увлеченно рассказывал мне истории из своего детства, связанные с тем или иным зданием, парком или перекрестком. Мы не могли насладиться губами друг друга! Иногда казалось, что мы уже стали одним целым.
Я не умела быть счастливой, и когда счастье и любовь заполняли меня полностью без остатка, я терялась в собственных чувствах. Мне казалось, что я не достойна счастья и любви, разве такой человек, как мистер Кавендиш может действительно всем сердцем любить такую как я? Чем я могла привлечь его внимание? Я уходила в тень, уединялась в зимнем саду или в необитаемой мансарде огромного дома Стенли, но мистер Кавендиш бесцеремонно врывался в мое одиночество с одним ему свойственным напором, со своими огненными глазами и пламенным сердцем, вытягивая меня из меланхолии за руку, словно утопающего из зыбкого болота. Он бил меня по щекам своими словами, отрезвляя, вырывая меня из когтей низкой самооценки, убеждая в том, что я – самая лучшая, самая дорогая и самая красивая на свете!
Устроившись после ужина в большой комнате с камином, семейство Стенли любило вместе провести досуг. Миссис Роза была ко мне очень добра, приняла и полюбила меня. Мы были приблизительно одного возраста, поэтому быстро сблизились и нашли общий язык. Она звала меня играть с ней и с близнецами – обычно мы усаживались на пледе у самого пламени и жарили зефир или шили куклам платья, лепили солдатиков из глины. Мистер Кавендиш с мистером Стенли, усевшись в мягких глубоких креслах, потягивая кофе или виски из квадратных стаканов, обсуждали политику и последние события светской жизни, а я ловила на себе таинственный взгляд глубоких глаз моего хозяина, улыбающегося одними уголками губ.
И вот поступило известие – миссис Алиса Кавендиш зовет мисс Анну Ионеску к своему смертному одру. Что?! Откуда она знает меня? Почему она думает обо мне при смерти? Что хочет сказать мне бывшая жена моего любимого, дорогого и единственного мистера Кавендиша? Столько разных вопросов роилось в моей голове, пока я сидела в везущей меня машине! Мистер Кавендиш, неотступно следующий за мной, крепко сжимал мою руку, сидя рядом. Он тоже переживал.
– Анна, пообещайте мне, что не измените своего отношения ко мне, что бы Алиса не сказала! – говорил он, заглядывая мне в глаза.
– Что она может такого сказать, сэр? Вы кого-то убили? -я старалась выглядеть естественно спокойной, но получалось плохо. Актрисой мне не быть.
– Нет, Анна. Но Алиса… Она всегда найдет, что сказать. И у меня такое предчувствие, что вы выйдете из ее палаты совсем другой.
– Не волнуйтесь, сэр! – я нежно поцеловала его бледную руку. – Я никогда не перестану вас любить, даже если бы вы кого-то и убили.
Вскоре мы уже шли по длинному коридору больницы. Мистер Кавендиш шел рядом, тяжело ступая и то и дело касаясь моей руки, словно оттягивая наше расставание. У дверей палаты медсестра попросила его остаться в коридоре, а меня пригласила зайти внутрь.
Миссис Алиса Кавендиш, а точнее то, что от нее осталось после долгой болезни, лежала на широкой койке, глядя стеклянными глазами в окно. Ее костлявое лицо, обтянутое бледной и тонкой как пергамент кожей, не выражало ничего и было мало похоже на ту фотографию красивой белокурой румяной девушки, которую мне однажды показывала миссис Ортис. Увидев мое отражение в окне, она повернула лицо и ее глаза оживились.
– Вы – мисс Анна Ионеску? – спросила она тихим охрипшим голосом. – Хотя, я вижу, что это вы. Как и говорила Оливия – у вас нет вкуса.
– Да, миссис Кавендиш. – ответила я, боясь подойти и пропустив мимо ушей все оскорбления.
– Подойдите ближе. – Попросила она неожиданно мягко. – Сядьте рядом со мной.
Я послушно исполнила просьбу.
– Я много слышала о вас. И об особом к вам отношении со стороны Ричарда. – она прокашлялась и продолжила. – Это правда?
Я молчала.
– Что вы еще можете мне ответить? – Она вяло ухмыльнулась. – Мне говорили, что вы приехали сюда из какой-то бедной страны? Вы сирота? Вы небогаты?
– Да, миссис Кавендиш. У меня за душой нет ни копейки. Я живу на жалованье, которое мне платит мистер Кавендиш.
– Анна… Я могу называть вас по имени? Анна, вы знаете, что из себя представляют богатые люди?
– Н…
– Не спешите отвечать, – перебила она, – Вы все равно не ответите правильно.
Замолчав на несколько мгновений, она сделала пару жадных вдохов из баллона, стоящего рядом с кроватью.
– Вам рассказывали, что я была ветреной, беспечной? Что я убила свою дочь? – Ее ресницы дрогнули, но слез не было. – Я уже давно не могу плакать, Анна, слез уже не осталось в моих глазах.
Миссис Кавендиш посмотрела на меня своими водянистыми серыми глазами и добавила:
– Я не такой вас представляла, но вы мне нравитесь, Анна. Странно, вы совсем не во вкусе Ричарда, но у вас красивые глаза и они светятся гордостью. Позовите его! – внезапно она скорчилась в болезненных судорогах. – Позовите Ричарда!
– Мистер Кавендиш! – испугавшись, я тот час же вылетела в коридор. – Миссис Алиса хочет вас видеть!
Он нерешительно вошел в палату и плотно прикрыл двери, бросив на меня короткий смущенный взгляд. Через окно я наблюдала за ними и видела, как он медленно подошел к кровати умирающей, она схватила его за руку и начала что-то говорить, хмурясь и задыхаясь от кашля. Лицо мистера Кавендиша все сильнее менялось с каждой секундой, пока рука, крепко схватившаяся за воротник его рубашки, не упала бессильно на кровать.
Обернувшись, мистер Кавендиш хмуро посмотрел на меня и пошел к дверям.
– Анна, возвращайтесь в дом Стенли. – приказал он сухо и закрыл двери.
Постояв еще пару секунд, пытаясь понять, что произошло, я наблюдала, как в палату идет медсестра, а мистер Кавендиш, сев около миссис Алисы на кресло, задумчиво смотрит на ее профиль. В конце концов, я вышла на улицу и села в автомобиль.
На пороге дома миссис Стенли меня встретила Генриета. У нее в руках был мой чемодан, который она протянула, стоя в дверях.
– Вот, мисс Анна, – чуть не плача говорила она. – Я ничего не знаю, но мне сказали собрать ваши вещи. Вот, возьмите.
– Что случилось, Генриета? – Все равно спросила я. – Я ничего не понимаю!
– Я не знаю, мисс! – повторила она. – Мне приказали собрать ваши вещи. Вы летите назад в Кавендиш-холл.
– Мне нужно поговорить с мистером Кавендишем! – потребовала я. – Или с миссис Стенли!
– Я не могу вас пустить, мисс Анна. Пожалуйста, – она умоляюще посмотрела на меня, – Мне еще работать здесь, мисс...
Но я не собиралась устраивать сцен или истерик. Взяв свой чемодан, я вернулась в машину, ждущую меня у ворот. Вскоре я, растерянная и разбитая, уже летела назад в Африку.
Рождество в десять лет...
Глава 10
Что сказать об этих часах? Мое сердце разрывали боль, смятение, разочарование. Я ничего не понимала, я не знала, что произошло и даже не представляла, что такого могла сказать миссис Алиса, что мистер Кавендиш вдруг так охладел ко мне. А его глаза? Последний взгляд, брошенный ним, был холодным, чуть ли не злым и полным ненависти. Что же произошло, Господи? Одно я знала точно: Оливия Отулл говорила с миссис Алисой и это плохо. Я так и знала, что она меня невзлюбила. Но за что? Неужели такая женщина, как она, почувствовала во мне соперницу? Нет, я схожу с ума, это уже шизофрения.
Я прибыла к воротам имения поздно вечером, когда уличное освещение уже было включено. Держась из последних сил, я старалась не разрыдаться и не впасть в отчаяние. Гордость и достоинство все еще кипели где-то глубоко внутри, восставая против несправедливости и требуя объяснений и извинений! Но когда я постучала в двери Кавендиш-холла и миссис Ортис, открыв, посмотрела на меня с сочувствием и еще каким-то непонятным чувством, мое сердце дрогнуло.
– Анна… – Она стояла в дверях, закрывая проход и не пуская меня дальше. В моей душе нарастала тревога. – Мисс Ионеску, я получила приказ от мистера Кавендиша поселить вас в маяке. Не переживайте, там все обустроено, вы ни в чем не будете нуждаться.
– Что? – я без сил опустилась на свой чемодан. – Что вы такое говорите, миссис Ортис?
– Анна, деточка, простите! – она оторвала руку от костыля и осторожно погладила меня по плечу. – Я не знаю, что происходит, но я не могу ослушаться приказа хозяина. Пожалуйста, поживите пока там, а когда вернется мистер Кавендиш, мы разберемся в этой ситуации! А пока он запретил вам выходить в сад и приходить в дом, еду вам будут доставлять в маяк… Я уверена, что это какая-то ошибка, дорогая. Мистер Кавендиш с его характером, уж чересчур переборщил!
– Но… – хотела возразить я, но тут же передумала. Спорить бессмысленно. Собрав оставшиеся крупицы достоинства, я взяла чемодан и пошла за дом.
Завернув за угол и пройдя оранжерею, я быстро шла в сторону маяка. Теплый ветер трепал мое платье, легкий чемодан своей безумной тяжестью отрывал руки. Смахивая слезы, стискивая зубы, я вошла на каменистую тропинку, ведущую к маяку. Во мне кипела злость, досада, ненависть к себе за то, что унижалась перед Генриетой, перед миссис Ортис! За то, что была такой дурой, что поверила в чудо! Я же знала, знала, что мистер Кавендиш никогда, никогда меня не полюбит! А он действительно меня не любил, раз ему хватило одного слова бывшей жены, чтобы выгнать меня из дома и из своей жизни! И скоро, это точно, меня выгонят и из маяка. Дура – она и в Африке дура!
Ворвавшись в маяк, я, в порыве бессильной ярости, срывала со стен свои портреты и портреты мистера Кавендиша, рвала их, выбрасывала в океан из окна, пока не упала бессильно на стул и не разрыдалась.
Облегчив душу слезами, я почувствовала себя немного лучше. Как стремительно жизнь может поменяться в одну минуту – от всепоглощающей любви до холодного презрения такой маленький шажок… Самое страшное, не дающее мне ни на секунду покоя, было то, что я не понимала, что происходит! Никто не удосужился мне объяснить в чем моя вина! Какой-то театр абсурда.
Немного придя в себя, я заметила, что в маяке все изменилось – теперь здесь стоял мой стол и мольберт. Поднявшись со стула, я заглянула в маленькую комнатушку – здесь ванна и туалет. Замкнув входные двери, я поднялась на второй этаж – здесь расположилась моя кровать, мой шкаф, столик с лампой. И герань, как суровое напоминание о том, кто я на самом деле.
Это было жестоко. Я уже забыла, что такое жестокость, но сейчас в моей голове вертелись слова Пелагеи Федоровны: “Никому ты не нужна, безотцовщина! Родилась как собака, как собака и помрешь!”. Сидя в оцепенении на кровати, я думала о глазах мистера Кавендиша, о его теплых губах, о колотящемся сердце… Разве мог он так хорошо притворяться? Какую злую шутку он со мной сыграл!
Какой одинокой и беззащитной я чувствовала себя в ту ночь! Если бы у меня была мама, она приласкала бы, успокоила свою дочь, не дала бы меня в обиду!.. Но я была одна-одинешенька на всем белом свете и некому было за меня заступиться.
Ночь была длинной и неспокойной, и к часу поднялся настоящий шторм! Волны гулко разбивались о скалу, на которой стоял мой новый дом, с шумом откатываясь назад. Склянки на полках вздрагивали при каждом таком ударе, механизм прожектора гудел где-то в вышине над головой, кровь стыла в венах. Усевшись на кровать, подтянув колени и укрывшись одеялом, я все думала и думала и мистере Кавендише и его сухом взгляде. Нет, не может быть! Это все какая-то злая шутка! Он ведь мог сыграть со мной такую шутку, я бы даже не удивилась! Это в его стиле! Наступит утро и он будет стоять здесь, у моей кровати, любуясь мной спящей! А потом обнимет, прижмет к груди и скажет, что все это он сделал специально, чтобы показать мне, что меня ждет – вспыльчивый характер, как бушующий океан, пламенное сердце, как ревущий за окном ветер, неожиданный, вздорный, тяжелый и деспотичный… но преданный, любящий, нежный и мой…
С такими мыслями я заснула, вымотанная дорогой и без остановки льющимися слезами.
Ясное безветренное утро наступило неожиданно быстро. Я открыла глаза, когда луч солнца ударил прямо мне в лицо, прорвав оборону легкой занавески. Подпрыгнув на кровати, я моментально осмотрела комнату, выглянула в окно, сбежала на первый этаж… но мистера Кавендиша здесь не было. Маяк был пуст и холоден, крича и убеждая меня в том, что я теперь одна, я теперь в изгнании.
Приняв душ, одевшись в свое старое платье и убрав волосы в узел, я распахнула двери навстречу палящему летнему солнцу, и увидела на пороге коробок. На мгновение надежда вновь озарила мое сердце, радостно прыгнувшее в груди! Схватив коробок, я занесла его внутрь и, поставив на стол, открыла. Там стояла бутылка молока, завтрак, обед и ужин в пластиковых контейнерах и записка от миссис Ортис: “Дорогая Анна, это ваш дневной рацион. Мистер Кавендиш еще не вернулся, но он настоятельно рекомендовал вам не уходить с утеса, разве что вам потребуется неотложная помощь. Помните, что я полностью на вашей стороне, дорогая, что бы ни случилось! И я уверена, что скоро все решится! Это просто какое-то глупое недоразумение! Всегда ваша, Дженет Ортис.”
Моя добрая милая миссис Ортис. Злость, ярость, разочарование, надежды и чаяния исчезли в один миг. Все эти чувства заменило одно – жуткая усталость. Мне не хотелось ни есть, ни пить, ни думать о чем-то. Отложив записку, я вышла на утес.
Жаркое африканское солнце уже припекало, но свежий морской бриз уравновешивал температуру, гуляя по моему убежищу, играя с высокой травой. Сбросив туфли, я пошла по этой сочной зеленой траве и упала навзничь там, где росли ароматные цветы. Небо надо мной было безжалостно высоким и холодным. Густые белые облака, гонимые веселым ветром, быстро уплывали на восток, тот час же забывая обо мне и оставляя одну на утесе. Звук волн, мерно бьющихся о скалы, шептал “одиночество… одиночество...”. Закрывая глаза, я мечтала о том, чтобы этот утес откололся и пошел ко дну вместе со мной, прекратив все мои страдания разом. Но ничего не происходило.
День тянулся медленно, словно нехотя отсчитывая время. Я все ждала и ждала прихода мистера Кавендиша, но напрасно.
Жаркий день сменялся холодной ночью, которая плавно перетекала в свежее утро. Каждый день я выходила на смотровую площадку, безуспешно пытаясь увидеть хоть верхушку красной крыши Кавендиш-холла. Оторванная от общества, забытая самыми близкими людьми, я писала дневник, чтобы хоть как-то скоротать это время. Как бы я не пыталась с корнем выдрать из своего сердца любовь, как бы ни старалась ненавидеть мистера Кавендиша, все же не могла. Мое сердце отказывалось разменивать любовь, отказывалось ненавидеть его, не хотело слушать голос холодного рассудка – ты теперь одна, брошена, заточена в этом маяке, на этом утесе. Почему тогда, двадцать пять лет назад твой отец не бросил тебя в реку, оградив смертью от будущих боли и обмана?
Оторвавшись в задумчивости от дневника, мой взгляд остановился на герани, стоящей на окне. Одна ты осталась со мной, верная подруга. Мы с тобой не нужны никому, брошены, забыты. Как сказал когда-то мистер Кавендиш, мы с тобой очень похожи – такие же чужие и отличающиеся от всего в этом райском тропическом лесу.
Я упорно упражнялась с рисовании портрета мистера Кавендиша. Каждый день я проводила не меньше часа, рисуя, стирая, перерисовывая упрямые глубокие глаза, насмешливо и жестко смотрящие из-под хмурых нависших бровей.
Каждое утро я находила у дверей коробок с едой. Я пыталась проследить и узнать, кто его приносит и расспросить о том, что происходит в доме, но все напрасно. Как бы рано я ни просыпалась – коробок уже стоял у дверей. Иногда меня посещали мысли бросить все, влететь в дом и устроить скандал, требуя объяснений, извинений и уважения! Но такие мысли быстро покидали мой мозг – я боялась того, что потеряла мистера Кавендиша навсегда. Лучше жить в неведении, даже если до старости. Поначалу хотя бы миссис Ортис писала мне записки, но вскоре пропали и они, а вместе с ними и последняя нить, соединяющая меня с миром.
Теперь, очевидно, мой роман, на который я истратила порядочное количество нервных клеток и души, покроется пылью в кабинете мистера Нота. Нгози будет думать обо мне, как о дурочке-служанке, влюбившейся в своего хозяина. Миссис Ортис больше не будет разговаривать со мной как с равной. И зачем я согласилась приехать сюда? Сейчас бы лежала бы где-то в сырой земле, растерзанная прилетевшим снарядом, и не знала бы горя…
Изрисовав почти все листы из папки, я наконец добилась самого лучшего результата, на который только была способна – швырнув в окно огрызок последнего карандаша, я сделала шаг назад, глядя на лист на мольберте. С чистого белоснежного листа на меня смотрело тяжелым взглядом лицо хозяина моего сердца… Мистер Кавендиш… Я повесила этот портрет на пустующие стены маяка, не в силах разорвать его и выбросить в окно. Теперь, каждый вечер я засыпала, глядя в эти бездушные глаза и просыпалась под их неусыпным присмотром.
Быт мой был устроен просто: здесь имелся электрический чайник и печка на одну конфорку, на которой я могла разогреть остывший суп или кашу. Все свои вещи я стирала вручную и развешивала их на утесе – это была несложная конструкция из двух столбиков, соединенных проволокой на уровне моих глаз. Сюда отлично помещалось белое постельное белье, которое развевалось на ветру, превращая мою скалу в настоящий корабль с парусами. Проводя большую часть дня на утесе или на смотровой площадке, я не расставалась с ручкой и блокнотом, записывая все свои мысли и чувства. Время от времени вдалеке проплывали лодки, яхты и корабли, иногда пролетали дельтапланеристы и маленькие двухместные самолеты, из которых мне махали приветливые незнакомцы. Я всегда махала в ответ, провожая взглядом исчезающие на горизонте точки и мечтая улететь или уплыть вместе с ними. С некоторыми из них у меня даже завязались дружеские отношения – каждое утро мимо проплывал прогулочный пароход и высокий стройный капитан в красивой черно-белой форме всегда приветливо здоровался со мной, давая один длинный гудок. Я с нетерпением ждала утра, чтобы хоть издалека посмотреть на людей и услышать их хохот и крики, доносящиеся с парохода. Очевидно, весть о странной девушке, живущей на утесе в маяке, распространилась по пароходству за считанные дни, потому что очень скоро из проплывающего судна на меня смотрели сотни глаз и приветливо махали сотни рук!
Вот, что чувствовал Робинзон Крузо, когда впервые после стольких лет одиночества увидел людей…
Однажды утром, приблизительно на вторую неделю моего изгнания, на моем пороге появился гость – небольшой зверек с огромными ушами, похожий на лисицу. Сперва я испугалась – мало ли, что на уме у дикого животного? Но этот пушистый зверек вел себя пугливо и скромно, с интересном заглядывая в открытые двери.
– Привет! – сказала я, пытаясь не показывать зубы. Я где-то читала, что звери воспринимают вид зубов, как опасность и могут напасть. Зверек повернул голову и присмотрелся ко мне, шевеля большими ушами как локаторами. – Ты голоден?
Стараясь не делать резких движений и не шуметь, я взяла со стола кусок пирожка и бросила ему. Лис сделал шаг назад, будто собираясь убежать, но тут же передумал, увидев съедобную булку или услышав ее запах. Он осторожно подошел ближе, стал на порог и, схватив булку, помчался куда глаза глядят! Не знаю, что стукнуло мне в голову, но я побежала следом! Просто я так давно не видела никого живого, что мне не хотелось так быстро расставаться. Лис мчался вдаль, к парку Кавендиш-холла, куда мне запрещено было ступать. Пробежав несколько десятков метров, я остановилась и приложила к голове руку козырьком, чтобы солнце не било в глаза. Лис тоже остановился, оглянулся, зажимая кусок булки в зубах, и исчез среди деревьев.
“Вот и все знакомство” – подумала я и побрела назад. Когда я уже почти заходила в маяк, мое внимание привлекло что-то темное, мелькнувшее на берегу. Я сделала шаг назад, подошла ближе к обрыву и увидела человека – он сидел на камнях у разбитой лодки.
– Эгей! – крикнула я ему.
Человек обернулся, но я не видела его лица.
– Я сейчас спущусь! – крикнула я и, что есть мочи, помчалась вниз по узкой каменистой дорожке.
В принципе, я не отдавала отчета своим действиям. Кажется, я одичала за все это время одиночества. В общем, я мчалась, подгоняемая в спину ветром, вниз по извилистой дорожке, пока снова сама не подставила себе же подножку: не справившись с управлением, я поскользнулась на гладких плоских камнях, подвернула ногу и проехалась на мягком месте добрых два метра! При других обстоятельствах, я бы схватилась за ногу и вызвала врача, но не в тот миг! Помня, что внизу сидит человек (если мне не привиделось), я летела к нему – услышать человеческий голос и самой немного поговорить!
– Я иду! – крикнула я, поднимаясь и отряхивая платье.
Хорошо, что тропинка была скрыта от незнакомца и он не видел моего триумфального слалома на пятой точке!
Хромая со всей возможной скоростью, я выбежала из-за уступа и с облегчением вздохнула: человек есть и он меня ждет!
– Вы в порядке? – он уже спешил мне навстречу, заметив, что я хромаю. – Что с вами?
– Я в порядке! – глупую улыбку невозможно было стереть с моего лица. Жалкое и непонятное зрелище: счастливо улыбающаяся хромая девушка с грязным на заднем месте платьем.– А вы как?
– Я тоже в порядке, спасибо!
Человек подошел и я смогла хорошенько его рассмотреть: на вид ему было лет 20-25, среднего роста, бритый на лысо, в латексном костюме, широкое лицо… Очень знакомое лицо…
– Дельтапланерист! – выпалила я.
