Текст книги "Команда «Братское дерево». Часы с кукушкой"

Автор книги: Йован Стрезовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

XII

Безмолвно и пусто в селе. Ворота на запоре, редко кто метнется по переулку или выйдет за водой. На днях к нам из города понаехали немцы. Рыскали по селу, вызвали в общину нескольких сельчан и всем остались недовольны, кричали, ругались. Были они и на лугу, но, сдается мне, так ни о чем и не догадались.

Но вчера дело приняло совсем дурной оборот. Рано утром нас разбудили громкие крики и вопли. Подбежали к окну и оцепенели. Картина была страшная: с автоматами на изготовку немцы вламывались во дворы и выгоняли на улицу коров, овец, лошадей – у кого что находили. Люди цеплялись за скотину, умоляли не губить, но немцы лишь отрывисто прикрикивали и отгоняли хозяев прикладами. Скоро затряслись и наши ворота. Оглядев двор, солдаты направились к хлеву и вывели оттуда корову с теленком. Напрасно мама плакала, просила, напрасно осыпала их проклятиями: «Чтоб вам пусто было! Чтоб вы живьем сгорели!» – солдаты замахивались прикладами, а один даже наставил на маму дуло автомата. Хорошо, дедушка успел оттащить ее в сторону.

– Идем, пусть подавятся, – уговаривал он маму. На школьном дворе ревел согнанный со всего села скот. Прямо жуть брала! Сбегались перепуганные люди, выкликали своих буренок, но солдаты с автоматами не давали приблизиться к забору. На крыльце появились староста и немецкий офицер.

– Люди! – визгливо начал староста. – Что вы бунтуете? Прежде прочтите распоряжение. – И он ткнул пальцем в желтый плакат, наклеенный на дверях. – Вот что здесь сказано: «Каждому надлежит без сопротивления отдать свой скот немецкой и итальянской армиям, которые ведут борьбу во имя всех вас. Тот, кто утаит или переправит свой скот партизанам, будет казнен».

– Как нам теперь жить-то прикажете? – раздалось со всех сторон.

Староста откашлялся, шепнул что-то на ухо офицеру и сказал:

– Неужто вы думаете, что братья союзники допустят, чтоб вы умерли с голоду? Не беспокойтесь, у них и хлеб для вас найдется, и все остальное.

– Вот пусть и дают! Может, там сказано, что мы и зерно обязаны им отдать?

Староста снова кашлянул и подобострастно уставился на офицера. Тот заложил руки за спину и проорал что-то неразборчивое, похожее на собачье тявканье. Староста перевел:

– Господин офицер говорит: «Бунтовщикам полагается не хлеб, а виселица! Кто не успокоится, будет незамедлительно ликвидирован!» Понятно вам?

Подавленные, люди стали расходиться, кое-кто утирал слезы. Со школьного двора еще долго доносился тоскливый рев скотины.

* * *

Сегодня прибежал ко мне Васе – бледный, ни кровинки в лице.

– Все пропало! – выпалил он.

– Как? Почему? – в страхе спросил я.

– Коле повели в школу. Нужно немедленно бежать из села.

– Да постой ты, откуда ты все это взял?

– Своими глазами видел, честное слово, как староста и немец его в дверь втолкнули.

– Это как же понимать – Коле схватили?

– Выходит, схватили.

Опрометью бросились мы с Васе оповещать команду. И так, и эдак прикидывали и решили подаваться в горы.

– Я не согласен, – сказал Марко. – Предлагаю сначала разведать, что с Коле. Нельзя его одного оставлять.

Предложение приняли единогласно.

И вот уже битый час мы сидим в куче соломы, наваленной возле школьной ограды. Не отрываясь глядим на двери и окна. Над ухом назойливо жужжат и стрекочут невидимые насекомые, словно подбадривают нас: когтям, в которых бьется сейчас ваш командир Коле, сюда не дотянуться. Не нас, а его бросили в темный и сырой подвал; не нас, а его безжалостно бьют, ему выкручивают руки, заставляя во всем признаться. Бедный Коле! Я закусил губу и сморщился, боясь разреветься. Вижу, и остальные, прикрывшись ладонью, трут лоб и украдкой смахивают слезы.

– Бедный, бедный Коле, – шепчу я. – А вдруг да не выдержит пыток? И как они пронюхали?

– Что ты причитаешь? – перебивает Васе. – Дойдет очередь и до нас.

Немцы то входят, то выходят из школы, перетаскивая ящики с боеприпасами, дверь почти не закрывается, но ни Коле, ни старосты не видно. За школой раздается душераздирающий рев коровы, и от этого напряжение становится нестерпимым. Нет томительней минуты, чем когда ждешь чего-то! Время точно замирает, скребет по натянутым нервам и гудит в голове, сливаясь с гудением насекомых вокруг.

Высовываю голову из соломы, но Васе втаскивает меня назад:

– Смотри!

На крыльце появляется Коле, за ним староста. Но что это? На прощание староста дружелюбно машет Коле рукой. Выбираемся из соломы и поодаль поджидаем командира. Тот подходит, как ни в чем не бывало улыбается и жует:

– Не меня ли встречаете?

Молчим, обескураженные.

– Никак, языки проглотили? – усмехается Коле.

– Что они тебе сделали?

– А что они могли сделать? Вот шоколада во все карманы понасовали. И староста дал, и тот офицер, что на крыльце разорялся. Ха-ха-ха, ну что вы на меня уставились? У меня пузо скоро лопнет от этого шоколада.

– За что тебе шоколад?

– Подкупить хотели, да я им все карты спутал. Они мне про Ивана, а я им про болвана.

– О самолете спрашивали?

– Нет, о самолете не заикались. «Ты, – говорят, – по соседству с Калчо живешь?» А я отвечаю: «Да, но нас забор разделяет». – «Но ведь Калчо твой товарищ?» – «Так-то оно так, да только мы часто ссоримся». – «Стало быть, ты у него в доме бываешь?» И шоколад мне суют. «Захожу иногда, но у них собака злющая». – «Вот и вчера тебя там видели». – «Кто?» – «Придет время – узнаешь». – «Ну, был… Только в дом не входил, во дворе дожидался, хотел Калчо шею свернуть, как он нашему петуху». – «Ладно, ладно, – оборвали они, – а ты ничего не приметил?» Я насторожился. «Кто вчера приходил к отцу Калчо Секуле?» И опять плитку шоколада дают. Меня то в жар, то в холод бросает. «Не видал я никого». – «А чем они занимались?» – «Почем мне знать, ежели я их не видел?!» – «Тэкс, – обозлился староста и забегал по комнате. – Разве ж можно было не заметить?» – «Кабы знать, может, и заметил бы».

Тогда староста подошел ко мне и заговорил елейным голоском: «Ну, хорошо, на нет и суда нет. А позвали мы тебя вот для чего. Малец ты смышленый и честный, весь в мать. Когда твоя мать у меня работала, я ее не обижал, всегда сполна платил. Жалко смотреть, как она надрывается, чтобы вас прокормить. Вот мы и решили о тебе позаботиться. Господин капитан и деньжат посулил подкинуть. Цени это… А пока что дадим мы тебе одно пустячное заданьице, да только чтоб ни одна живая душа о том не знала! Не то господин капитан тебе язык ножницами вжик – и ауфвидерзейн. Ясно? Да ты и сам догадливый. А требуется от тебя совсем ничего – всякий вечер к Калчо наведываться. Делай вид, будто бы играешь, а сам на ворота поглядывай. Обо всех, кто к Секуле заглядывает, будешь нам докладывать. Ну, ступай. Аривидерчи!» Он похлопал меня по плечу и сунул в карман еще одну плитку шоколада.

– Выходит, прознали они, что вчера в доме Калчо сельский народно-освободительный комитет собирался?

– Вроде начинают догадываться.

– Отцу нужно сказать, – заспешил Калчо.

– Скажи, пусть комитет подыщет себе другое место.

– Эх, учителю бы сообщить, – вздохнул Коле и запустил в кусты плитку шоколада.

Мы припустили в село, поднимая за собой тучи пыли.

XIII

Больше староста не зовет Коле. По крайней мере, пока. Последний раз он заманил его в школу неделю назад, пообещав купить рубашку и шапку, и завел старую песню, но на сей раз куда более сурово:

– Похоже, мы только зря теряем с тобой время! Где сведения?

– Какие сведения?

– Такие! Чей дом на краю села? Твой! А с чего это собаки там по вечерам брешут, знаешь? Нет! Почему до сих пор не выведал, кого нелегкая ночью в село приносит и за какой надобностью?

– Поди, боязно из дома-то по ночам выходить. Волков, говорят, страх сколько поразвелось. Да и патруль на что?

– Ты больше всякого патруля узнать можешь. От тебя никто хорониться не станет.

– Никого я не видел.

Староста постоял у окна, в раздражении попыхивая трубкой, и снова набросился на Коле:

– Допустим, об этом ты и впрямь ничего не знаешь, но о другом сказать обязан. Ты с приятелями часто около самолета вертелся. Что вы там делали?

– Играли.

– И ничего особенного вам в глаза не бросилось?

– Да что ж в нем особенного? Ну, разбитый вдрызг, хвост помят, а на боку крест нарисован, как этот вот, на стене.

– Это я и без тебя знаю. А отчего он, по-твоему, взорвался? Солдат сколько погибло!

Коле пожал плечами.

– А не припомнишь, кто туда в последнее время наведывался?

– Да вроде никто.

– Так-таки и никто?

– Один раз тебя вот видел, когда ты коней на луг водил. А больше… Постой-ка, Бузо там иногда околачивался. Больше никого не заметил.

Староста поперхнулся дымом и, наливаясь яростью, заорал:

– Мерзавец!

Прибежали капитан и солдаты, схватили Коле и бросили в подвал.

Кому-кому, а нам было доподлинно известно, где в подвале оконце, сколько раз мы в него зимой дрова для школьных печей кидали! Правда, теперь оно забрано железной решеткой. В подвале темно, хоть глаз выколи. Пришлось тихонько свистнуть. В наискось падавшей на пол полоске света появилась голова Коле. Увидел нас и зашептал:

– Сейчас же уходите отсюда!

Но нас не так-то легко прогнать. Зарываемся в стог соломы и ждем. Ужас как медленно тянется время! Снова крадемся к оконцу, но Коле в подвале уже нет.

Наконец выходит – лицо распухло, рубаха порвана, кулаки крепко сжаты.

* * *

Вот с тех пор Коле и не зовут в школу. Его роль передоверили Бузо. Бузо напустил на себя важность, ходит по селу – грудь колесом, ни с кем знаться не желает. Как же – он теперь фигура! Заметит где кучку сельчан, сразу шасть туда и голову вверх задерет, якобы звезды считает, а у самого ушки на макушке – подслушивает. От нас, когда мы все вместе, бежит, как черт от ладана, но, стоит с ним встретиться один на один, начинает подлизываться да с разговорами приставать. Только не на таковских напал! А один раз Бузо подстерег Калчо и говорит:

– Вижу, сердишься ты на меня за тот ручей. Так ведь это я так, в шутку. Ты обиду на меня не держи, давай лучше помиримся.

Но и Калчо не промах: вместо того чтоб повернуться и уйти, усмехнулся и отвечает:

– А я и не сержусь. Чего не бывает!

Раз от разу Бузо все охотнее разговаривал с Калчо, а нынче совсем осмелел – напросился к нему в гости.

– Давай, – говорит, – выставку устроим. Я картинки принесу, у меня и танки есть, и самолеты, и пушки, и солдаты разные.

– Тащи, – согласился Калчо.

Поиграли они во дворе, а когда стемнело, Бузо сложил свои картинки в коробку и предложил Калчо доиграть в доме. А Калчо только того и надо! На радостях он чуть было не выдал себя раньше времени. Калчо украдкой ослабил цепь на шее у Шарко, и, как только Бузо ступил на порог, пес рванулся и повалил его на землю. Не знаю, на каком бы свете был сейчас Бузо, да повезло ему – на крик выбежала мать Калчо и прогнала собаку. Женщины, ходившие посмотреть на Бузо, качали головами и крестились:

– Господи помилуй, живого места на парне не осталось! Целый день лает и рычит, точно умом тронулся.

Долго лечили Бузо от бешенства, каких только припарок и снадобий к ранам не прикладывали! Но поручиться, что он совсем оправится, все одно никто не может.

Сельский народно-освободительный комитет перенес свои сходки в дом бывшего машиниста Лозана, сын которого Сандре воюет в горах вместе с нашим учителем. Вот уж понапрасну пострадал Бузо, понапрасну и староста, как ищейка, рыщет по селу – не видать им комитета, как своих ушей.

Коле перестал собирать команду. Появись мы сейчас все скопом, это непременно вызвало бы подозрения у тех, кто приставлен следить за нами. Сегодня он каждому по отдельности приказал:

– Вечером быть в гостях у дяди Лозана! Пробираться вдоль ручья, вход с огорода.

Коптилка чадила, дым разъедал глаза, забивался в нос, щипал горло, но о том, чтобы отворить окно, не могло быть и речи. Чтобы ни один луч света не выбился наружу, оно было занавешено тяжелым рядном. Сандре придирчиво оглядел нас и сказал:

– Товарищи, учитель послал меня к вам с чрезвычайно важным заданием. День ото дня становится все холоднее, в горах выпал снег, а у партизан нет ни башмаков, ни теплых носков. Неужто мы допустим, чтобы мерзли наши товарищи? Поэтому партизаны просят вас собрать по селу опинки и носки. Разумеется, делать это следует осторожно и втайне. Враг ни о чем не должен догадаться.

– Сынок, что-то я в толк не возьму, – вмешался дядя Лозан, – почему мы никак не выбьем отсюда этих гадов? До каких пор они будут опустошать село?

– Придет час, отец. В таком деле спешить нельзя. Сложа руки мы не сидим, слышали небось о взрывах на шоссе, железных дорогах, мостах? К более серьезным операциям мы пока не готовы, а рисковать не имеем права: фашисты могут в отместку село спалить. Всему свой черед, доберемся и до них.

– Так-то оно так, да мочи нет терпеть их злодеяния, – сказал дядя Лозан, подавая Сандре опинки, которые все это время сушил над очагом, и обернулся к жене: – Неси-ка сюда все носки, что в сундуке найдешь. Нашим в горы отправим.

Сандре благодарно улыбнулся.

Операция развивалась по плану: для начала предстояло обойти родственников и надежных соседей. Что до меня, то прежде всего я перетряхнул собственный дом. Тайком от мамы залез в сундук, вытащил оттуда все носки и запихал их в мешок. Вышел во двор и снял с забора еще несколько пар, которые мама развесила сушить. Положил мешок под матрас и, довольный собой, лег спать.

Наутро слышу – мама кричит и охает. Бегает босая по двору, ищет пропажу. Удрать бы куда-нибудь! Несдобровать мне, коли узнает.

Каково же было мамино удивление, когда и в сундуке не оказалось ни одного носка!

– Нас обокрали! – в ужасе закричала мама.

– В чем дело? – всполошился и дедушка.

– Носки! Кто-то унес из дома все носки! Съеживаюсь, чувствую, как начинают гореть щеки.

Дедушка, ни секунды не колеблясь, идет ко мне и чеканит над моей головой:

– Куда ты спрятал носки?

Не отвечаю, но долго так продолжаться не может.

– Я хотел…

– Где носки?

Достаю из-под матраса мешок. Мама развязала его и схватилась за голову:

– На что тебе столько?

Молчу, уставившись в пол. Мама опять за свое:

– Отвечай, что ты с такой прорвой собирался делать?

– Носки нужно отдать.

– Да кому же?

– Партизанам. В горах холодно, а они там разутые-раздетые. Вот нам и поручили собрать сколько можно.

Мама смотрит на меня ни жива ни мертва.

– Не брани огольца, – увещевает ее дедушка, засовывая в мешок еще и свои носки. Губы у него дрожат, когда он говорит: – На, Йоле, неси нашим.

XIV

Сегодня на улицах села творится что-то несусветное, народу кругом тьма-тьмущая! «Лягушатники» рысью носятся по всем закоулкам и разгоняют людей по домам. То тут, то там притормаживают и с остервенением срывают со стен листовки, в которых говорится:

«Товарищи, братья и сестры!

Долгожданный и решительный час пробил! Все от мала до велика поднимайтесь на защиту отечества! Будем верны заветам прадедов, встанем плечом к плечу с отважными борцами, что проливают за нас кровь на полях сражений, томятся в лагерях и тюрьмах. Борьба разгорается! К оружию, многострадальный народ! Уничтожить тиранию и врагов нашей родины – наш священный долг. Долой оковы и чужеземное рабство!

Все на борьбу, товарищи! Смерть или свобода!»

Солдаты комкают и в ярости топчут листовки сапогами. Мы сидим у дяди Лозана, глядим в окно и слушаем растроганное бормотание старика:

– Ай да молодцы, пострелята! Любо-дорого смотреть, как поручение выполнили. Ох и беспокоился я, прямо места себе не находил, покуда вас не было! Только, видать, поднаторели вы в таких делах.

С замиранием сердца наблюдаем за действиями солдат. Листовок на домах остается все меньше. Джеле жалуется дяде Лозану:

– Вчера с Калчо чуть насмерть не поругались. Не Дал нам все листовки в дело пустить.

– Это почему же? – спрашивает Калчо дядя Лозан.

– Чтоб и для другого раза осталось. Сегодня солдаты все поснимают, а у меня и на завтра припасено.

В дверь постучали. Дядя Лозан дал знак затаиться. Когда постучали во второй раз, спокойно спросил:

– Кто там?

– Коле.

Мы облегченно вздохнули, но смятение на лице Коле ничего хорошего не сулило.

– Секулу схватили, – проговорил он надтреснутым голосом.

Мы окаменели. Калчо коротко и глухо вскрикнул.

– Ты ничего не путаешь? – строго спросил дядя Лозан.

– Нет, Секулу под конвоем отвели в школу и целый час допрашивали.

– Откуда ты знаешь?

– Да ведь я сам там был. Как увидал, что его два солдата с автоматами ведут, сразу все понял. Пробрался к школе, притаился за дверью класса, а оттуда крик, треск – глухой услышит: «Нас не проведешь! Что это, я тебя спрашиваю, листовки или нет?» – «Не мои они…» – «Ха-ха-ха, кто-то забрался в дом и спрятал их тебе под подушку. Уж не мы ли?» – «Не знаю». – «Ах, не знаешь!» И Секулу стали бить.

– Вот что ты наделал. – Джеле укоризненно поглядел на Калчо.

Калчо плакал, уткнувшись в ладони.

– Черт тебя дернул спрятать листовки под матрас.

– Не трогай его, – сказал дядя Лозан и снова обратился к Коле: – А потом?

– Не знаю. Тут пришел Бузо, присвистнул и пошел докладывать старосте. Староста пулей вылетел из класса: «Что ты здесь делаешь?» – «Тебя ищу. Дело есть». – «Ну, выкладывай». Я сунул руку за пазуху. «Вот, смотри, что нашел».

Староста посмотрел листовку на свет и спросил, где я ее взял. «На церкви висела». – «Вон! Чтоб духу твоего здесь не было!» – процедил он сквозь зубы.

* * *

Вот уже три дня Секулу держат в школьном подвале. Не раз пытались мы подкрасться к зарешеченному оконцу, но с некоторых пор школа усиленно охранялась. И всякий раз Калчо удрученно нес обратно хлеб и бутылку с водой. Дома потерявшая голову от горя мать не давала ему житья.

– Окаянный, разве ж можно такие вещи в дом приносить? – трясла она сына за плечи.

– Не думал я, что они с обыском придут, – всхлипывал Калчо.

Сегодня к ним в дом ввалились фашисты и увели Калчо. Значит, и наша очередь не за горами. Коле велел нам не сидеть по домам, а в случае чего, дорогу знаем – в горы к партизанам. Расскажем им обо всем, и они уж не будут говорить, что наше место в селе, а к ним-де всегда успеем.

Целый день мы были начеку, готовые в любую минуту бежать из села. Когда свечерело, Калчо, бледный, измученный, вернулся домой. Его отпустили!

– Зачем ты им понадобился? – не терпелось узнать нам.

Но Калчо начал рассказывать со всеми подробностями:

– Староста схватил меня за руку и силой усадил на стул. Раскурил трубку и говорит: «Твой отец утверждает, что найденные у вас в доме листовки были не его, а твои. Это правда?»

Я растерялся, не знаю, что и отвечать. Наконец промямлил: «Правда…» – «Так-так, а откуда они у тебя?» – «Вижу, валяются на дороге, я и подобрал». – «И зачем же ты их подобрал? Почитать хотел или с друзьями-приятелями поделиться? А может быть, тебе отец велел?» – «Никто мне не велел. Просто так взял да подобрал. Мне бумага нужна, я шапки из нее мастерю». – «Ага. А что в них написано, знаешь?» – «Нет». – «Неужто не прочитал?» – «Ни к чему мне это». – «Тогда зачем ты их под подушку упрятал?» – «Да все из-за матери. Ох и охоча она до разных бумажек, увидит где, хвать – и на растопку». Староста отвесил мне пару оплеух: «Лжешь, поганец!» И вышвырнул меня во двор.

– Стало быть, ты не сознался? – спросил Коле.

– Нет.

Мы бросились обнимать Калчо. Калчо охал и отбивался.

Два дня в доме Бузо творилось светопреставление. Отец с матерью с ног сбились в поисках своего сыночка. Насилу отыскали в каком-то заброшенном сарае, окоченевшего, полуживого. Два или даже три часа приводили его в чувство: растирали ракией[4]4
  Р а к и я – фруктовая водка


[Закрыть], поили горячим чаем. А когда Бузо немного очухался и его стали расспрашивать, что да как, он едва слышно пролепетал:

– Навалились на меня сзади, глаза и рот тряпкой завязали и как треснут по голове. Дальше уж я ничего не помню.

– А как ты в сарае-то очутился? – спросил у него отец.

– Говорю же, не помню!

– Доберусь я до них, спуску не дам! – повторил свою излюбленную угрозу отец Бузо.

– Взгляни-ка, – оборвал его староста, вынимая торчавшую из кармана Бузо записку. Развернув, он пробежал ее глазами, а потом прочитал вслух: – «Получай по заслугам, гад! Довольно ты поползал на брюхе. Так будет со всеми прихвостнями!»

– И подпись стоит? – подскочил объездчик.

– Без подписи. Наверняка это те же самые, что и меня… Да только и я не лыком шит, посмотрим еще, кто кого. – Староста разорвал бумажку на мелкие клочки и заковылял к школе.

Раздосадованный, Коле распекал нас на все корки:

– Говорил я вам, нужно было его еще раз как следует садануть, а вы заартачились: «И так сойдет». Полюбуйтесь теперь, ему все как с гуся вода.

Ну что тут скажешь?