Текст книги "За аравийской чадрой"

Автор книги: Йорген Бич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Многие бедняки Джидды уверены, что Салем – прекраснейший из людей, и никогда не допустят, чтобы хоть волос упал с его головы.

Кроме сундучка в магазине Салема стоит письменный стол, за которым он оформляет некоторые свои торговые операции. У многих чиновников и дельцов Саудовской Аравии есть очень своеобразные письменные столы. Из той части стола, которая обращена к посетителям, выдвигается ящик, куда они как бы ненароком складывают добровольные даяния. Естественно, такой ящик есть и в столе Салема, но сделан он только ради проформы. Салем на мелочи не разменивается. Он занимается делами совсем иного масштаба. Большой бизнес! Вот его амплуа.

Говорят, года два назад Салем закупила Таиланде целое судно риса. В соответствии с контрактом он должен был уплатить за весь груз наличными, как только рис будет доставлен в порт назначения. Судно прибыло, рис был выгружен, и вот наступил момент, когда покупатель должен был осмотреть товар и уплатить деньги. Салем пришел в порт, ознакомился с качеством продукта и заявил, что рис совершенно несъедобный (хотя это самый лучший рис, какой только можно найти на Дальнем Востоке).

Существует закон, по которому товар, ввезенный в страну, уже не может быть отправлен обратно, а поскольку Салем наотрез отказался заплатить указанную в контракте сумму, дело приняло такой оборот, что вынужден был вмешаться таиландский консул.

Тогда Салем мобилизовал несколько своих шпионов, и те вскоре сообщили, что несколько лет назад представитель Таиланда завел в Джидде некоторые весьма предосудительные связи. Салем немедленно отыскал людей, которые за определенную мзду согласились выступить в качестве свидетелей против консула, и злополучный таиландец в тот же день оказался за решеткой. Здесь он провел полгода. А таиландский экспортер довольно быстро пришел к выводу, что лучше продать Салему рис за полцены, чем оставить его гнить на причале Джидды.

Но хотя таиландский рис был, таким образом, импортирован по очень дешевой цене, потребители ничего не выиграли, ибо Салем прекрасно знал (и собирался извлечь из этого выгоду), что в результате его мошеннической проделки Таиланд усилит контроль над экспортом в Саудовскую Аравию и, следовательно, цены еще более возрастут.

У Салема всегда есть деньги для вербовки новых и новых шпионов. Когда ему сообщают о том, что кто-то из его сограждан переживает финансовый кризис, он лишь задумчиво кивает головой, но почти никогда не наносит удара сразу. Он предпочитает выжидать. И лишь после того как его жертва пускается в особенно рискованные спекуляции, последствия которых она никак не может предвидеть, Салем наносит смертельный удар, если только он не согласится принять соответствующую мзду за то, чтобы обращаться с жертвой «по-человечески».

Нищих он одаривает деньгами вовсе не из любви к ближнему. Многие из них постоянно снабжают его всевозможными сведениями, которые позволяют Салему плести свою паутину.

Глядя на Салема, я испытываю самые противоречивые чувства. Мне говорили, что люди, которые приходят к нему, – это просто фигуры на его шахматной доске. У некоторых вполне благопристойный вид, но среди них есть и отпетые негодяи, которые не остановятся и перед убийством, если это понадобится их господину и благодетелю.

Лицо Салема – настоящая дьявольская маска. Никто никогда не знает, что кроется за его улыбкой: с одним и тем же выражением он велит подать милостыню бедной вдове, заключает сделку на 100 тысяч риалов и приказывает убить человека, который чем-то мешает ему.

В голубых глазах Салема столько дружелюбия, что вы почти готовы поверить в его доброту, и вас даже начинает преследовать мысль: а вдруг все, что рассказывают о нем, сплошная ложь, вымышленная его завистниками?

В Салеме удивительным образом сочетаются преступник и идеалист, который как-никак выстроил школу на благо своим соотечественникам. Возможно, идеализм этот является самым примитивным проявлением отцовской любви (когда он говорит о своей маленькой дочурке, глаза его сияют гордостью), а возможно, он хочет как-то искупить свои многочисленные прегрешения? Во всяком случае, я прекрасно понимаю тех, кого ему удалось ввести в заблуждение. Для меня он тоже загадка.

Когда я наконец откланиваюсь, Салем провожает меня с изысканной любезностью. Он говорит, что, если я когда-нибудь попаду в беду во время своего путешествия по Саудовской Аравии, мне не следует полагаться ни на кого и я должен обратиться за помощью прямо к нему! Он сделает для меня все: обеспечит транспортом для поездки через пустыню, достанет любое правительственное разрешение, виски, молоденькую девушку. Все что угодно…

Вернувшись к Фрису, я рассказываю ему о том, что был у Салема и он обещал мне свою помощь.

Услышав о Салеме, Фрис пулей срывается с постели, где целый день лечился от прострела. Всегда спокойный, ютландец вдруг обнаруживает странное волнение.

– Салем! Салем! – восклицает он. – Надеюсь, вы не сказали ему, что хотите написать книгу о рабстве и попытаетесь освободить Хеденделя?

Я спешу успокоить Фриса.

– Ну ваше счастье, – говорит он. – А то я назвал бы вас самым благодушным идеалистом на свете. Ведь это Салем дирижирует работорговлей: чернокожие девушки, белокожие девушки, вообще все девушки, на которых он может нажиться.

Конечно, Салем не раз выручал меня из беды, – продолжает Фрис, – но это объясняется тем, что старый гангстер тоже хочет извлечь прибыль из будущей консервной промышленности, и потому он вдруг заинтересовался холодильной техникой. Теперь я ему нужен.

Однажды он избавил меня от очень серьезных неприятностей, когда у меня оказалась просрочена виза. Но потом он прислал мне счет на 5 тысяч риалов. Я мог бы обойтись и без его помощи, заплатив вдвое меньшую сумму кому-нибудь из чиновников, но у меня хватило глупости обратиться именно к Салему.

Если вы опять встретитесь с ним, ради бога, не произносите слово «раб». Начав разговор на эту тему, вы подпишите свой собственный смертный приговор.

Варварские наказания

Праздник на площади в Джидде. – Рука, посягнувшая на чужое добро. – Отсечение головы в три этапа. – Неверные жены

Сегодня пятница, у мусульман праздник. В этот день на городских площадях провинившиеся подвергаются телесным наказаниям на глазах у многотысячной толпы.

Мне очень хотелось узнать, в какой мере соответствуют действительности разговоры о том, что в Саудовской Аравии до сих пор существуют чудовищно жестокие наказания. Однажды Олаф Фрис предложил мне пойти на одну из самых больших площадей Джидды, где карают преступников.

Госпожа Фрис никогда не видела ничего подобного и потребовала, чтобы мы взяли ее с собой. Протесты мужа не помогли.

– В этом нет ничего особенного, – сказала госпожа Фрис. И вообще она взрослый человек и желает знать, что творится в городе, где живет столько лет.

– Пусть будет по-твоему, – согласился Фрис. – Но пеняй на себя, если тебе станет плохо.

Мы пришли на площадь около половины первого и протиснулись сквозь огромную толпу зевак, нетерпеливо ожидавших начала экзекуции.

Сегодня будут наказывать плетьми шестерых осужденных. Почти все они получают плети раз в неделю. У них такой вид, будто они уже привыкли к порке, во всяком случае, под ударами палача они, как правило, не издают ни единого стона. Если же осужденному или кому-нибудь из его друзей удается подкупить палача, то удары наверняка будут слабее обычного. Кроме того, наказание не должно причинять увечий, в противном случае зрители могут возмутиться и начать свалку, и тогда палачу придется приложить немало усилий, чтобы правосудие не было посрамлено. Многие даже полагают, что эти удары гораздо слабее тех, которые наносят полицейские во время допроса подозреваемых в том или ином преступлении, хотя бы это преступление заключалось в краже одного яйца. При подобных допросах применяется хлыст, изготовленный настолько хитроумно, что, по заключению врачей, семи ударов было бы достаточно, чтобы даже святой признал себя виновным в детоубийстве.

Между тем полицейские схватили первого из шестерых осужденных, приволокли его на специально отведенное для экзекуции место, бросили на землю, и плеть тут же заходила по его телу. Палач работает методично. Сначала плеть падает на лопатки, потом постепенно опускается до поясницы и наконец снова возвращается к лопаткам.

Во время экзекуции осужденный упорно молчит, получив сполна все удары, причитающиеся ему по приговору, он встает и спокойно возвращается на свое место, правда немного покачиваясь от боли. Здесь он садится на скамейку рядом с остальными приговоренными.

У этих арабов отличное самообладание. В то время как палач обрабатывает плетью очередную жертву, остальные спокойно сидят и болтают друг с другом о всякой всячине, хотя через несколько минут их ожидает такое же испытание.

* * *

Когда шестерых осужденных увели, мы по наивности решили, что экзекуция окончена и можно идти домой.

Но мы ошиблись. Самое страшное было впереди.

Внезапно на площади появился полицейский офицер, рядом с которым шел маленький человек в черной одежде, он непрерывно дрожал. За ним по пятам шли двое солдат. Человек этот был осужден за воровство, а за воровство в Саудовской Аравии карают в точном соответствии с буквой Корана, который предусматривает только одну меру наказания: вору отсекают правую руку вне зависимости от того, украл ли он несколько риалов или присвоил целый миллион. Если его вторично уличают в краже, ему отсекают левую руку, а когда он попадается в третий раз, отрубают обе ноги. Впрочем, последнее требование закона имеет сугубо теоретическое значение. Даже здешние воры не могут действовать мало-мальски оперативно при отсутствии обеих рук.

Когда мы наконец сообразили, какое зрелище нам предстоит увидеть, мы попытались поскорее уйти, но тщетно. Нас окружала огромная толпа народа, и пробиться сквозь нее было абсолютно невозможно.

Почти парализованные ужасом, мы увидели, как человека в черной одежде заставили стать на колени, после чего обвязали палец на правой руке толстой веревкой. Потом один из солдат резко потянул за веревку, и осужденный плашмя упал на землю. Пока первый солдат натягивал изо всех сил веревку, второй не давал осужденному подняться. Наконец к ним подошел палач с острым ножом, который был ненамного больше обычного столового ножа, но с очень широким лезвием.

Руку осужденного палач не отсек, а скорее отпилил своим ножом.

Я не знаю, сколько минут или часов продолжалась эта чудовищная экзекуция. Я потерял всякое представление о времени. Мне казалось, что стоны и крики несчастного оглашают площадь уже целую вечность, а когда эта вечность кончилась, на веревке, которую держал солдат, болталась кисть человеческой руки. Потом эту кисть повесили на высокий столб, дабы другим неповадно было, и она провисела так несколько часов. С позорного столба отсеченные руки снимают лишь в шесть часов вечера.

Как только осужденному отпилили руку, культю опустили в кипящее масло, после чего он был отправлен в больницу. Но как мне объяснили потом, и кипящее масло, и больница фигурируют после казни лишь в «цивилизованных» городах. В городах, расположенных внутри страны, осужденных после казни предоставляют самим себе, и многие умирают от сильной потери крови.

Кроме того, в «цивилизованных» городах осужденным делают прививку против столбняка, что также отличает «передовые» населенные пункты Саудовской Аравии от отсталых.

– Пойдем домой, – прошептала госпожа Фрис. С большим трудом нам удалось протиснуться сквозь толпу, которая еще не собиралась расходиться.

С площади мы свернули в переулок. И тут госпоже Фрис стало плохо…

Если обыкновенная кража карается таким варварским способом, то какие же чудовищные приговоры выносятся за более серьезные преступления? Например, за убийство?

Осужденный может считать себя счастливым, если ему «просто» отрубят голову. У палача острый, как бритва, меч, и он легко может отсечь преступную голову одним ударом. Но когда совершается особенно зверское преступление или объектом преступления становится паломник (пусть его только обокрали), в этом случае преступника приговаривают к отсечению головы тремя ударами. Первый удар наносится по затылку, второй – по горлу и лишь третий отделяет голову от туловища.

Отрубленные головы выставляются на площади для всеобщего обозрения: либо их насаживают на шесты, либо вешают на крюк за ухо. В Джидде ежегодно выносится около двадцати смертных приговоров. Очень часто преступник узнает о приговоре лишь в тот момент, когда его выводят из камеры и тащат к месту казни. А нередко случается и так, что заключенные бесследно исчезают без суда и следствия. Родных и близких арестованного даже не ставят в известность о происшедшем.

В тюрьмах кормят плохо. Если узник долго сидит за решеткой, не имея возможности получать пищу от своих родственников или знакомых, он нередко умирает с голоду.

Каждый заключенный получает две кроны в день, но ему надо еще уговорить тюремщиков, чтобы они делали для него покупки, а тюремщики взимают за труды пятьдесят процентов комиссионных.

Взятки делают чудеса, и с их помощью заключенные не только добывают себе хлеб насущный, но и ухитряются избегать рокового приговора. Даже убийца может рассчитывать на освобождение, если ему удастся сунуть необходимую сумму денег в нужный карман. Убийство человека обходится в 2500 крон (1800 риалов), даже если оно произошло в результате автомобильной катастрофы или наезда. Поэтому мало кто покупает машину, не имея в запасе 1800 риалов. Эта «компенсация», как правило, обеспечивает оправдательный приговор, но если судьи отказываются принять «компенсацию» или у убийцы нет свободных средств, ему придется расплачиваться головой. Поэтому иностранцам, разъезжающим по Саудовской Аравии на машине, рекомендуется внести по прибытии гарантийную сумму в размере 1800 риалов.

* * *

Еще несколько лет назад женщину, изменившую мужу, бросали в Красное море на съедение акулам. А чтобы собрать акул к месту казни, в воду сначала бросали собаку. Привлеченные ее запахом, морские хищницы устремлялись к берегу, и лишь тогда наступала очередь осужденной.

Наследный принц Фейсал, человек весьма прогрессивных взглядов, запретил эту чудовищную казнь, и теперь благодаря его гуманным устремлениям и человеколюбию женщин наказывают за супружескую неверность только одним способом – побивают камнями до смерти.

Я лично не знаю, какая из этих казней женщинам нравится больше. Впрочем, едва ли кто-нибудь спрашивал их об этом.

В Джидде мне рассказали об одной женщине, которая разошлась с мужем и вышла замуж вторично. От первого брака у нее остался сын, и однажды мальчуган сказал своему отчиму:

– Когда ты уезжаешь, к маме часто приходит мой первый папа.

Вскоре оскорбленный муж сказал жене, что, к сожалению, должен уехать на несколько дней по делам. Однако в тот же вечер он незаметно пробрался в свой дом и застал там врасплох жену и ее первого мужа.

Началась драка, в которой посильное участие принимала и жена. В разгар драки она схватила глиняный кувшин и так ударила им обманутого супруга по голове, что тот умер на месте. Тогда она зашила его труп в большую диванную подушку, как это обычно делается на Востоке, а первый муж взвалил своего усопшего соперника на спину и понес к морю, чтобы бросить его акулам. Но по дороге разошелся шов, и оказавшийся поблизости полицейский увидел, что из подушки торчит чья-то нога. Убийцу немедленно бросили в тюрьму и приговорили к отсечению головы. А его соучастницу, которая вскоре тоже была арестована, решили побить камнями.

Прежде чем казнить неверную жену, ее заставили смотреть, как отрубают голову ее первому мужу, а потом дали восемьдесят ударов плетьми. Наконец, привезли целый воз камней. Зрители вооружились камнями, и избиение началось. Тринадцать раз она падала на землю, но каждый раз снова поднималась. Лишь упав в четырнадцатый раз, она осталась лежать без движения, и врач констатировал наступление смерти.

Но когда ее хотели похоронить, вдруг оказалось, что сердце ее еще бьется. Подобного прецедента никогда не было в судебной практике Саудовской Аравии. Что же делать?

Послали гонца к королю, и тот немедленно ответил, что, по-видимому, на то воля аллаха и женщина, несмотря на совершенное злодеяние, должна остаться жить. Поэтому ее уложили в больницу, лечили за счет королевской казны и сделали все возможное, чтобы спасти ей жизнь. Несчастная действительно выздоровела и до сих пор живет в Джидде. С того страшного дня прошло уже около десяти лет.

Находясь в Саудовской Аравии, вы чуть ли не ежедневно узнаете о самых чудовищных приговорах, но стоит вам рассказать об этом в других странах мира, как раздаются недоверчивые возгласы и вас обвиняют либо в излишней доверчивости, либо во лжи.

Представить какие-нибудь документы, свидетельствующие об этом средневековом варварстве, в данном случае очень трудно. Тем не менее совсем недавно это удалось сделать одному врачу французского происхождения, который в 1940 году окончил ординатуру в одной из больниц Александрии. Этого врача пригласили на два года в личную больницу самого короля Сауда. Когда эти два года истекли, он занялся частной практикой и оставался в Саудовской Аравии до конца 1958 года.

Вернувшись домой, этот врач опубликовал статью о работорговле и мерах наказания, которые были столь ужасны, что ему никто не поверил бы, если бы к тексту не были приложены фотографии, иллюстрирующие помимо всего прочего различные этапы отсечения руки.

В течение целого ряда лет он занимался врачебной деятельностью во многих городах, которые находятся во внутренних областях страны и куда получает доступ лишь самое ничтожное количество иностранцев, и он пишет, что нигде не видел такой страшной смеси из жестокости и невежества.

Он сопровождал богатых шейхов, владельцев нефтяных месторождений, в их поездках на невольничьи рынки, где они покупали себе пятнадцатилетних девочек, чтобы «поразвлечься с ними в постели». Он присутствовал в качестве врача при отсечении руки и умерщвлении камнями. «Я выписывал, – сообщает он, – свидетельства о смерти женщин, которые были зарыты по горло в землю, а потом побиты камнями».

Кара за супружескую неверность – самая страшная из здешних казней. «Я видел такую казнь, – пишет врач, – и это больше, чем могло вынести мое профессиональное хладнокровие. Одну женщину захватили на месте преступления с любовником. С нее сорвали одежду и совершенно голую провели на веревке через весь город к месту казни. Здесь была вырыта яма. Женщину бросили в яму и засыпали землей, так что из ямы торчала только голова. Подъехала телега с камнями. Многочисленные зрители набрали камней, обступили свою жертву со всех сторон и по сигналу полицейского офицера начали забрасывать ее камнями.

Бомбардировка продолжалась до тех пор, пока голова жертвы не превратилась в сплошное кровавое месиво. После этого яма была немного расширена и стала могилой несчастной женщины.

Кстати, соучастник преступления, ее любовник, отделался пятьюдесятью ударами хлыста.

Не только супружеская неверность, но и всякое внебрачное сожительство в Саудовской Аравии карается по закону, самое мягкое наказание – плети. Однако закон этот не распространяется на отношения между хозяином и его рабыней. Хозяину принадлежат его рабыни на таком же законном основании, на каком жена принадлежит мужу.

Естественно, по всей стране идет оживленная торговля молодыми рабынями. Как я уже говорил, мусульманин не должен иметь больше четырех жен, но у него может быть сколько угодно рабынь-наложниц. Поэтому у богатых шейхов обычно бывает столько женщин, сколько им заблагорассудится. У короля Сауда около девяноста рабынь.

* * *

Когда Фрис с женой и я вернулись домой в довольно подавленном настроении, мы заговорили о событиях минувшего дня.

– Я прекрасно понимаю, что вы собираетесь разыскивать Хельге Хедендаля, – сказал Фрис. – И я отвел вас сегодня на площадь не без задней мысли. Мне хотелось, чтобы вы увидели собственными глазами, что вас ждет, если вы каким-то образом нарушите заветы Корана или попадете в руки людей, которым будет выгодно от вас избавиться. Вы еще не раздумали ехать в пустыню?

– Пока не раздумал, Фрис. И должен сказать, что мне все больше хочется свести знакомство с этим самым Хельге Хедендалем.

По следам «белого раба»

Голубые глаза? – Переодетый арабом. – Решающее испытание. – Снова в глубь пустыни. – Вид ночью. – Аравийская Ривьера

Прежде чем выехать в Эт-Таиф, мне надо было основательно подготовиться к путешествию через пустыню.

Мне все время приходилось соблюдать величайшую осторожность и помнить о том, что власти ни в коем случае не должны проведать о моих планах, ведь им было выгодно, чтобы Хедендаль работал почти бесплатно на местных шейхов и богачей. Фрис был настроен очень скептически.

– Едва ли вам удастся выпутаться живым из этой истории, – заметил он.

– Но я могу переодеться, – возразил я.

– Переодеться? А куда вы денете свои голубые глаза?

– Голубые глаза? – переспросил я немного обиженно.

– Да, голубые глаза. И если вы не можете немедленно сменить их на карие, то сколько бы ни переодевались, вам не удастся провести даже ребенка.

– Ах вот оно что! Теперь мне все ясно. Одну минуту…

Я вышел в свою комнату, порылся в чемодане и быстро нашел то, что искал. Когда я снова вошел в гостиную, у меня были самые настоящие карие глаза.

– Вот это да… – пробормотал Фрис.

И тогда я рассказал ему о том, как еще перед отъездом из Дании мне пришла в голову мысль, что, если я захочу лучше познакомиться с жизнью местного населения, мне надо будет переодеться. Дома у меня был настоящий арабский костюм: не тот костюм, в который облачаются люди богатые и знатные, а обычная одежда бедняков. Когда на вас красивое платье из тонкой шерсти с золотым шитьем и прочими знаками благосостояния, вы моментально привлечете к себе чье-нибудь внимание, и к вам даже могут обратиться на улице с каким-либо вопросом. Тогда можно легко выдать себя, особенно если вы плохо знаете арабский язык. Если же вы одеты как простой бедняк, то вам будет гораздо легче остаться простым статистом в уличной толпе.

Мои волосы и борода не могли причинить особых неприятностей, поскольку у меня ярко-рыжая шевелюра, как и у многих сынов этой страны. (С гордостью должен заметить, что в Саудовской Аравии рыжий цвет считается олицетворением мужественности!)

Таким образом, самой сложной проблемой были мои голубые глаза, но специалист по изготовлению линз Гольф Иверсен из Копенгагена решил ее довольно быстро. Когда я спросил, может ли он превратить мои голубые глаза в карие, Иверсен ответил, что для него это пара пустяков.

– Я должен сыграть араба, – объяснил я.

– В королевском театре? – поинтересовался Иверсен.

– Нет, в жизни, – ответил я. – И если созданный мной образ будет недостаточно убедительным, со мной расправятся, как еще не расправлялись ни с одним актером. И публика наверняка не ограничится тем, что будет швырять в меня тухлыми яйцами и помидорами.

Гольф Иверсен был мастером своего дела и снабдил меня великолепной парой карих глаз, которые ничем не отличаются от настоящих.

Теперь мне оставалось только как следует проштудировать Коран, чтобы раз и навсегда уяснить, как вести себя во время молитвы. Для этого пришлось отработать довольно сложный ритуал, требующий немалой гимнастической подготовки и умения точно ориентироваться по странам света. Ведь если вы начнете бить поклоны, оборотившись задом к священной Мекке, то нанесете весьма тяжкое оскорбление аллаху всемогущему и всем правоверным!

Свой словарный запас я стал увеличивать такими темпами, что вскоре охрип, а язык у меня покрылся волдырями. Оба эти обстоятельства сделали мое произношение еще более естественным, ибо в арабском языке много гортанных звуков.

* * *

Закончив все приготовления, я решил, что могу отправиться в путешествие по этим опасным районам, где до меня побывали лишь немногие европейцы. И авось никто не догадается, что под арабским бурнусом скрывается неверный. Когда я сказал об этом Фрису, он отнесся к моей затее очень скептически.

– Но не можете же вы ехать в полном одиночестве! – возразил он.

– Конечно, нет, – ответил я. – У меня уже есть спутник.

– Кто же он?

– Эль-Магари, мой друг. Он обещал ехать со мной и теперь докажет, что умеет держать слово.

И Эль-Магари сдержал слово. Мы вместе собрались в путь, вместе устроили генеральную проверку моей маскировочной одежде. Пошли на постоялый двор, где я сделал множество снимков миниатюрной фотокамерой, скрытой в складках бурнуса. Я сфотографировал торговцев, которые неистово кричали, расхваливая свой товар, курильщиков кальяна, припавших к своим трубкам, и еще одну нищую, которая словно приросла к своему месту и так сидела, не меняя позы.

Здесь же я сфотографировал очень своеобразное кафе, которое вечером превращается в гостиницу. Днем здесь полным полно посетителей, они сидят на кроватях, разговаривают, курят и с наслаждением пьют невероятно крепкий чай из маленьких стаканов. Собственно говоря, это даже не кафе, а чайная лавка, где покупателей угощают чаем. А с наступлением темноты чайная лавка превращается в гостиницу. Постели находятся высоко над землей, чтобы собаки, которые считаются здесь «нечистыми» животными, не прыгали к спящим. На постелях нет ни матрасов, ни подушек, ни одеял, зато длинные, до пят, арабские плащи прекрасно их заменяют, все устраиваются здесь на ночь, не чувствуя никаких неудобств.

Однажды вечером мы с Эль-Магари решили пойти спать в одну из таких гостиниц. Как правило, там останавливаются только местные жители, и, таким образом, наша одежда должна была подвергнуться решающему и суровому испытанию. Я выступал в роли немого, а Эль-Магари, который бегло говорит по-арабски, договаривался с хозяином о плате за ночлег.

Никто даже не взглянул в нашу сторону. Теперь мы были готовы к путешествию в Эт-Таиф.

* * *

И снова мы мчимся через пустыню, на этот раз в стареньком, но еще сильном джипе. Сначала по дороге, которая соединяет Джидду с Меккой, но, немного не доезжая до священного города, сворачиваем в сторону.

Мекка лежит как раз на полпути между Джиддой и Эт-Таифом, и, чтобы объехать ее, надо описать довольно широкую дугу. Мы стараемся не попадаться на глаза проезжим и держимся как можно дальше от городских стен, забираясь на самое плоскогорье.

Над джипом укреплен тент, но днем в машине так жарко, что невозможно дышать. Воздух абсолютно неподвижен, ни ветерка, и, хотя мы едем довольно быстро, прохлада не проникает за ветровое стекло. Когда местность становится совершенно непроходимой, снова выезжаем на дорогу.

Однажды ночью мы разбили палатку возле обочины. Спал я очень спокойно, и во сне мне вдруг показалось, будто меня кто-то душит. Скоро я сообразил, что это не только сон. Чья-то рука крепко зажимала мне рот, и тут же я услышал шепот;

– Тихо. На дороге полицейский патруль.

Это был голос Эль-Магари. Убрав руку, он рассказал, что никак не мог заснуть. Но лишь он сел возле палатки, как вдруг заметил вдали две машины, похожие на полицейский патруль. Между тем я громко храпел, и Эль-Магари снова вполз в палатку, чтобы прекратить этот концерт. Дорожный полицейский патруль любит задавать самые нескромные вопросы, и если господа полицейские начнут доискиваться, кто же мы такие, то, возможно, они отыщут и мою шпионскую фотокамеру, спрятанную в складках платья.

Совершенно автоматически я протянул руку, достал свои новые, карие «глаза», которые вынимал перед сном, и укрепил их под веками. Потом мы оба осторожно выползли из палатки. Догадки Эль-Магари оправдались. И тем не менее мы страшно удивились тому, что неожиданно увидели.

Из темноты возник силуэт полицейского джипа, за ним появился другой джип, еще более старый. Но самое удивительное заключалось в том, что на передних крыльях сидели двое людей с какими-то удлиненными предметами в руках. Хотя светила яркая луна, сказать что-нибудь определенное по этому поводу было трудно, и все-таки мне показалось, что люди держали автоматы.

Машины ехали в направлении на Джидду, и через несколько минут растаяли в темноте, а мы снова вползли в палатку, успокоились и скоро совсем забыли о том, что видели. Но потом всю эту историю нам пришлось вспомнить.

* * *

Несколько раз мы проезжали через небольшие города, расположенные в оазисах, но бояться там было некого. В этих городах жили простые бесхитростные люди, и наше платье не вызывало у них ни малейшего подозрения.

Племена, которые мы встречали по пути в Эт-Таиф, относились к нам очень дружелюбно. Однако постоянно рассчитывать на дружелюбие обитателей пустыни несколько рискованно, даже если вы араб, ибо их настроение меняется мгновенно и без всякого видимого основания.

Иной читатель может подумать, что на свете нет ничего более безрадостного и унылого, чем подобное путешествие, когда изо дня в день вас окружает только песок. Действительно, песок – доминирующая часть здешнего ландшафта, но сам ландшафт непрерывно изменяется и по цвету, и по рельефу. У песка множество тонов и цветовых оттенков, а формы рельефа колеблются от небольших барханов до высоких песчаных гор и от волнистых, как стиральная доска, плато до зыбучих песков. С зыбучими песками шутки плохи: чуть зазевался – и уже исчезаешь под их предательской поверхностью.

И наконец, великолепные миражи.

Когда вы в пустыне, перед вами то и дело возникают большие красивые озера. Но это не озера, а знойная мгла. Особенно часто можно наблюдать миражи в низинах с неподвижным, сильно разогретым воздухом. Такое же явление возникает у нас дома над асфальтом в жаркий день, но в пустыне оно приобретает гигантские масштабы.

На пятый день перед нами неожиданно появился город. Мы совершенно отчетливо видели высокие здания, минареты и пальмовые рощи. Одно только удивительно: город висел довольно высоко над горизонтом. И тогда мы поняли, что видим мираж!

– Но ведь я знаю этот город, – сказал Эль-Магари. – Это Эт-Таиф. Я узнаю некоторые здания, как, например, те два больших купеческих дома. Здесь нельзя ошибиться.

Мираж можно было наблюдать еще несколько минут. Потом он стал расплываться, и скоро перед нами снова расстилалась бескрайняя пустыня. В этот момент мы находились в пятидесяти километрах от Эт-Таифа. Надо было ехать быстрее, чтобы прибыть в город засветло.

Эт-Таиф часто называют аравийской Ривьерой, и на первый взгляд это кажется странным, так как поблизости нет и намека на море. Дело в том, что город лежит на склонах горного хребта и воздух здесь удивительно свежий. В Эт-Таифе мягкий приятный климат, и богатые семейства из Джидды, Мекки и других крупных городов проводят здесь самое жаркое время года: с июня по сентябрь. Над городом возвышается несколько сот больших красивых домов, которые всем своим видом свидетельствуют о том, что их обитатели – состоятельные люди.