Текст книги "За аравийской чадрой"

Дар султана

Напряженное ожидание. – Беседа с султаном. – Арабская трапеза «Щедрый дар». – Ниангара оказывает мне доверие. – Белый раб в пустыне

На этот раз я не привез в Мукаллу каких-либо диковинных животных; новый султан гораздо меньше интересовался зоологией, чем его отец. Но приехал я все-таки не с пустыми руками. Я привез воистину хороший подарок, который, как мне казалось, доставит султану большую радость. Это была копия цветного фильма, который я снял в Мукалле в прошлый раз. И к слову сказать, эта копия была гораздо транспортабельнее, чем страусы.

Я предполагал, что фильм станет моей въездной визой в сказочную страну «Тысячи и одной ночи» и, может быть, позволит мне пробиться сквозь стену таинственности, которая окружает Саудовскую Аравию.

И вот однажды мне принесли приглашение явиться к султану.

– Не забудьте захватить с собой подарок, – сказал гонец.

Думаю, что это напоминание он сделал не от имени султана, а, так сказать, по собственной инициативе, ибо весь город уже знал, что я привез цветной видовой фильм о Мукалле. Много раз я ловил себя на размышлении: а что султан подарит мне взамен? Ведь на Ближнем Востоке принято обмениваться ценными дарами: если я сделал дорогой подарок, значит, я могу рассчитывать на подарок примерно такой же ценности.

Почему-то пришло в голову, что, возможно, султан подарит мне княжескую одежду. Такие вещи случались. А глядя на султанский подарок, я бы с удовольствием вспоминал о своем визите в Мукаллу. Однако настоящая княжеская одежда с золотой отделкой и золотым шитьем стоит все-таки настолько дорого, что даже султану ее цена может показаться непомерной, поэтому рассчитывать на подобные подарки было по меньшей мере опрометчиво. С другой стороны, если бы султан вздумал пригласить кинооператора, чтобы снять видовой фильм, это обошлось бы ему в несколько тысяч крон.

Я представлял себе и другие подарки, и в конце концов фантазия завела меня так далеко, что мне вспомнилась вдруг сказка Андерсена «Торговка яйцами».

Мои мечты были прерваны появлением роскошного лимузина, который остановился у подъезда. На радиаторе развевался султанский вымпел, и не прошло и нескольких секунд, как вокруг машины собралась толпа народа.

Когда машина свернула на площадь перед султанским дворцом, я увидел дворцовую стражу. Солдаты были одеты в мундиры европейского покроя, на голове у них красовались ярко-красные тюрбаны, а ноги были босые… Они взяли на караул, я поднялся по многочисленным ступенькам широкой лестницы и вошел во дворец с запутанным лабиринтом коридоров. Этажи в нем расположены таким образом, что вам нужно либо подняться, либо спуститься на несколько ступенек, чтобы перейти из одного зала в другой.

Наконец меня ввели в громадную комнату, обставленную очень массивной и весьма безвкусной мебелью самых различных стилей. Ожидая, пока появится султан, я насчитал сорок пять ламп, и среди этих сорока пяти не было даже двух, которые бы хоть в какой-то мере гармонировали друг с другом. Здесь было все: от обыкновенных электрических лампочек и зеленых ночников до клубнично-красных люстр, усыпанных искусственным жемчугом, люстр в виде перевернутых тарелок и, наконец, разноцветных лампочек, которые были бы вполне уместны в саду на даче. Комната была убрана с большой претензией на европейский «вкус», что выглядело вдвойне нелепо на фоне стрельчатых окон, украшенных мозаикой, и изящных балконов.

Вот сколько наблюдений я успел сделать до того, как в комнату вошел султан.

Я не сразу его узнал. Он сутулился и казался каким-то вялым и апатичным. На нем был светлый костюм, все лицо закрывали большие роговые очки. Когда он жестом предложил мне сесть на огромный диван и сам сел рядом, мне показалось, что он все время испытывает какое-то странное беспокойство. Прошло немало времени, прежде чем завязался разговор. Его нервозность передалась и мне, и первые пятнадцать минут мы лишь обменивались общими фразами. Потом нам подали чай и разлили его в несколько необычные, но очень красивые маленькие чашечки.

Потом мы перешли в другой зал, во всю длину которого на широченном ковре стояли самые изысканные яства, какие только можно себе представить. Во время праздничных пиршеств вы сидите прямо на полу, а перед вами высится целая гора промасленного риса.

Вы зачерпываете рис сразу своей тарелкой и приступаете к трапезе. Берете пальцами из многочисленных блюд большие куски мяса, горох в. оливковом соусе и всевозможные деликатесы, обильно сдобренные приправами, все это обваливаете – тоже пальцами – в рисе и отправляете в рот. Однако справиться с куском мяса здесь не так-то просто, ибо есть можно только правой рукой, тогда как левая рука считается нечистой. Нельзя откусывать от целого куска мяса; можно лишь отщипнуть от мяса правой рукой маленький кусочек и проглотить его, стараясь не уронить при этом весь кусок на пол. А какое нужно искусство, чтобы съесть рис и не высыпать его в рукава… Тем не менее я выдержал все эти испытания настолько успешно, что один министр, приглашенный на обед, спросил, где я научился есть рис пальцами. Я бы мог рассказать, что этому искусству меня научили грузчики Бангкока, которые, между прочим, управляются с рисом гораздо проворнее, чем арабы; они мгновенно скатывают из риса маленький шарик, берут его тремя средними пальцами правой руки, а потом большим пальцем быстро опрокидывают шарик в рот! Но я решил не расстраивать почтенного министра.

Когда настало время уходить, я поднялся и бережно, обеими руками, передал султану жестяную коробку с фильмом о Мукалле, словно это не коробка, а драгоценнейший алмаз.

Он сдержанно поблагодарил меня, и тут, когда я спросил, нельзя ли сфотографировать его, у нас завязалась беседа. Лед недоверия наконец растаял, и он предложил, чтобы я снял его министра, потом его слуг и даже некоторых рабов.

Закончив съемки, я осторожно спросил, нельзя ли мне сделать несколько снимков с плоской крыши дворца, откуда открывался великолепный вид на город и на море.

Разрешение было мне пожаловано, но, прежде чем пустить меня на крышу, на нее взбежал дворецкий и, хлопнув несколько раз в ладоши, закричал: «Прячьтесь, прячьтесь!» Предостережение относилось к женам из султанского гарема, которые случайно могли оказаться поблизости. Если их увидит чужеземец, и особенно неверный, это будет иметь для бедных женщин самые печальные последствия, хотя бы все произошло по чистой случайности. Но крики дворецкого, очевидно, были услышаны вовремя, по крайней мере ничего соблазнительного я так и не увидел.

Вид на Мукаллу с плоской крыши султанского дворца – зрелище незабываемое. Когда вы идете по улицам между высокими домами, город кажется серым и грязным; но когда вы смотрите на Мукаллу сверху, она превращается в совершенно белый город. В ярком свете тропического дня здания сверкают таким ослепительным блеском, что хочется зажмурить глаза. Там и сям над крышами домов, словно изящные пальцы, взмывают стройные шпили минаретов. Когда вы смотрите на Мукаллу, белеющую на фоне синего моря или бурой скалистой стены, игра красок зачаровывает вас. Мне было трудно оторваться от этого зрелища, но я утешал себя тем, что увезу с собой цветной фильм, который воссоздаст потом перед моими друзьями эту изумительную картину.

Я снимал долго, снимал все подряд, и наконец спустился вниз к султану. Проводы были короткие… и без подарков. «Вот тебе и на! – подумал я, – очевидно, это очень громоздкий подарок и, чтобы не обременять своего гостя понапрасну, султан решил прислать его прямо ко мне домой». Правда, султанский автомобиль, который отвез меня во дворец, был достаточно большой, чтобы вместить весь княжеский гардероб.

Ночью я видел сон, будто султан подарил мне двадцать пять самых упитанных женщин из своего гарема и непременно настаивал, чтобы я отвез их на родину в Данию. При этом он заверил меня, что если моя жена вдруг поднимет шум, то он с радостью примет ее в свой гарем. Когда я проснулся, никаких женщин у постели не было, но кто знает, что означает этот сон! Может быть, дома меня ждут какие-то неприятности…

Уже миновал полдень, а от султана не было ни слуху ни духу. Я сидел в ванной комнате и принимал душ, когда вдруг услышал крик Ниангары, что гонец привез подарок от султана. Я готов был пулей вылететь из ванной, но тут же овладел собой и, насколько мог, спокойно повелел Ниангаре взять подарок и отнести его ко мне в спальню.

В один миг я оделся, ворвался в спальню и стал взглядом искать подарок. Однако в спальне не было ни княжеской одежды, ни наложниц. Я спросил Ниангару, где же султанский дар.

– О господин! Я положил его в твой чемодан.

Я рывком вытащил чемодан. На моем красивом тропическом костюме лежали какие-то странные коробки. Я принюхался. Запах меда? Да, это был мед.

Две плоские коробки, которые в Дании можно купить каждую за десять крон. А я между прочим терпеть не могу меда!

К подарку был прикреплен листок бумаги, оторванный от какого-то протокола. На нем было написано:

«Дворец Мукалла, 5/12 1959 год». И далее я прочел: «Дорогой мистер Йорген Бич! Его Величество Султан Авадх имеет удовольствие послать Вам с гонцом 2 (две) банки меда в надежде на то, что он и Вам понравится.

Искренне Ваш Моселлан Аведх Балала, управляющий делами дворца».

Я поудобнее устроился в кресле, положил ноги на стол и расхохотался. Ниангара посмотрел на меня немного удивленно и опрометью выбежал из комнаты, а через несколько секунд снова вернулся с кувшином воды.

– Сегодня очень жарко, о господин. Я принес тебе немного холодной воды, – сказал он заботливо.

Очевидно, в моем голосе вдруг прозвучало нечто располагающее к откровенной и непринужденной беседе; во всяком случае, Ниангара принес две чашки, которые наполнил горячим душистым чаем, – для меня и для себя. Потом уселся в кресло и, пытаясь подражать изысканным манерам белых, тоже положил ноги на стол.

Я не думаю, чтобы это можно было назвать фамильярностью. Просто, по мнению Ниангары, белые всегда поступают так, когда хотят поболтать о всякой всячине. Правда, в таких городах, как Мукалла, много говорят сейчас о том, что с рабами теперь просто сладу нет; они ведут себя все более нагло и вызывающе и с чужеземцами, и со своими хозяевами. Но к Ниангаре эти разговоры не имеют никакого отношения. Наверняка он чувствовал бы себя гораздо уютнее, если бы сидел на полу на корточках. Но ему хотелось показать, что он доверяет мне и я могу положиться на него целиком и полностью.

Поэтому мне было легко говорить с ним на самые различные темы. Он не боялся меня и даже гордился тем, что может ответить на мои вопросы. С предыдущим гостем, султаном какой-то сопредельной страны, ему приходилось гораздо труднее. Ниангара буквально должен был ползать перед ним на животе, не произнося при этом ни слова, дабы не оскорбить слух высокородного владыки.

– Ниангара, – начал я, сделав пару глотков. – А в нашей стране нет рабов.

– Неужели вы такие бедные? – удивился Ниангара.

– Нет, просто нам не нужны рабы. У белых людей нет рабов, и они никогда не бывают рабами других людей.

– Это не совсем так.

– Что не совсем так?

– В нашей стране есть белые рабы.

– Белые рабы?

– Да, белые рабы. Сам я не видел, но от знатных гостей, которые жили в этом доме, я слышал, что есть рабы с белой кожей. В гаремах живет много белых женщин, но мне говорили, что есть и немало белых мужчин-рабов. Совсем недавно один высокородный князь рассказывал о человеке с белой кожей, который был рабом в городе, где дома выше, чем в Мукалле. Они такие высокие, что достают до самых туч.

– А где находится этот город?

– Кажется, он называется Шибам, и, чтобы добраться до него, надо много дней ехать через вади.

Я попытался выяснить у Ниангары еще кое-какие подробности, но он сам больше ничего не знал, хотя и горел желанием помочь. Однако с меня было вполне достаточно и того, что я от него услышал. По-видимому, если я поеду по караванной дороге через вади, то рано или поздно попаду в Шибам. И я немедленно начал готовиться к отъезду. Шибам лежал далеко в стороне от того маршрута, который я первоначально наметил для путешествия по Саудовской Аравии, но меня это не могло остановить. Я послал Ниангару в город, чтобы он достал четыре автомашины для путешествия через пустыню. На его лице было написано изумление: зачем мне понадобились четыре машины? Но он привык действовать, а не спрашивать «почему» и «зачем», и уже на другой день ему удалось достать то, о чем его попросили. Я тщательно осмотрел каждую из четырех машин и выбрал лендровер; владельцам остальных я заплатил за беспокойство и отпустил их.

– Когда мне приехать за тобой? – спросил владелец лендровера.

– Машина пусть остается здесь, а ты приходи сюда завтра перед восходом солнца, – ответил я.

Я нашел в чемодане цепь и висячий замок и прикрепил лендровер к железной решетке перед одним из окон дворца. Только теперь я мог быть более или менее уверен, что завтра машина будет на месте.

Когда на следующее утро солнце поднялось над горизонтом, машина по-прежнему стояла возле решетки, но шофера не было и в помине. Я долго озирался по сторонам и наконец не на шутку рассердился. Мне ничего другого не оставалось, как самому вместе с Ниангарой загрузить машину багажом, и я принялся за дело.

Внезапно из кузова лендровера вытянулись Длинные черные ноги. Шофер решил не оставлять свою машину на произвол судьбы. Белый человек отнесся к нему с известным недоверием, и с таким же недоверием он отнесся к белому человеку, который, кто знает, еще чего доброго угонит его машину. Поэтому он решил переночевать в кузове.

Вскоре мы погрузили багаж в машину и вместе с Ниангарой, которого султан предоставил в мое полное распоряжение, отправились в путь.

Я не верил, что мне удастся найти в Шибаме белого раба. Но я очень много слышал об этом городе небоскребов, выросшем посреди пустыни, и хотел увидеть его собственными глазами.

Путешествие в Шибам

Три винтовочных ствола. – Неожиданная встреча. – Восемь человек в одной палатке. – Караван с женщинами. – Поющие пески. – Захваченные пылевым облаком

По извилистой дороге мы медленно поднимаемся в горы, отгораживающие Мукаллу от материка. Оставляя за собой облако пыли длиной в целый километр, наш лендровер везет нас в самое сердце области Хадрамаут, о которой еще несколько десятилетий назад европейцы ничего не знали.

Здесь нет дорог, лишь изредка можно найти тропинку, по которой проходят караваны верблюдов вдоль вади. Вади врезаются в плоскогорья на сотни метров, хотя водой они заполняются лишь на несколько дней, когда раз в десять-двенадцать лет здесь выпадают дожди.

Когда смотришь на этот ландшафт с самолета, кажется, будто он весь изрезан бороздами и трещинами, но на самом деле это глубокие ущелья. Единственный путь внутрь страны проложен вдоль этих вади, и других видов транспорта, кроме верблюда и джипа, здесь нет. До того как удалось приручить верблюда, внутренние области Аравийского полуострова были необитаемы.

Кое-где в вади растут акации, гигантские корни которых обеспечивают растения влагой, несмотря на почти полное отсутствие воды. Такое же упорство требуется и от людей, которые хотят здесь жить.

Но через каких-нибудь несколько лет двадцатый век ворвется и в этот уголок земли. В небольших городках на побережье уже теперь больше грузовиков, чем верблюдов. Но для машин нужны более совершенные дороги, и во многих местах сейчас ведутся работы по расширению караванных верблюжьих троп, чтобы по ним могли проехать и джипы, и грузовики.

Мы пробираемся через вади и горные цепи, а дорогу, по которой мы едем, можно назвать дорогой лишь при наличии достаточно пылкого воображения. Иногда мы движемся по толстому слою вулканической пыли, такой мелкой и тяжелой, что она брызгами разлетается из-под колес, словно вода. Время от времени мне приходится выверять наш курс по компасу, потому что мы непрерывно петляем из стороны в сторону. Кстати, из-за этого мы едем гораздо дольше, чем я предполагал.

Ночью Аравийская пустыня кажется еще более призрачной, чем днем. Мы остановились возле каменоломни, недоумевая, кому здесь мог понадобиться камень. Остановились же для того, чтобы узнать, можно ли ехать по прямой дальше или надо искать дорогу в объезд.

Вдруг шофер увидел палатку, которая прижалась к огромной каменной глыбе. Он схватил меня за руку, и притом так крепко, что я чуть не закричал во весь голос, но все-таки сдержался.

Обитаема ли эта палатка? По-видимому, она пуста и едва ли за нами кто-нибудь сейчас наблюдает. Но если в палатке есть люди, то, прежде чем встретиться с ними, лучше как следует изучить местность. Эта мера предосторожности здесь никогда не лишняя: а вдруг в палатке живут бедуины, которые недолюбливают незваных гостей.

Сначала все было тихо, потом из палатки послышался слабый шум, и тут же блеснули три винтовочных ствола.

Мы стояли, озаренные лунным светом, и, несомненно, были отличной мишенью для тех, кто находился в палатке. Поэтому мы остановились как вкопанные, но потом я овладел собой и сказал Ниангаре:

– Крикни им, чтобы они убрали свои проклятые ружья. А то ведь чего доброго угробят нас!

Ниангара немедленно выполнил мою просьбу.

Ответом из палатки был смех, явно выражавший такое же облегчение, какое почувствовали мы сами.

Именно облегчение, а не насмешку или злорадство. Из палатки вышел человек и направился к нам. Он все еще держал винтовку, но больше в нас не целился, Тогда мы развели руки в разные стороны, чтобы показать, что безоружны и у нас нет злого умысла.

Он начал с того, что спросил:

– А вы испугались, когда я выстрелил в вас?

– Конечно, испугались, – ответил я, и Ниангара тут же перевел. – И потому будь добр, убери свою винтовку куда-нибудь подальше, а то она может случайно выпалить.

Еще какой-то миг он смотрел на нас немного подозрительно, но, окончательно убедившись, что никакой опасности мы не представляем, опустил винтовку и сделал знак, что мы можем подойти к палатке.

По самым оптимистическим расчетам, в этой палатке могло уместиться максимум четыре человека. Но в ней уже было пять, и им пришлось немного потесниться, чтобы впустить Ниангару, шофера и меня. Стены палатки были из довольно тонкой мешковины, и ветер пустыни легко продувал ее насквозь. Здесь нужно спать в пальто и в обуви. В пустыне обычно бывает очень большая разница между дневной и ночной температурами. Днем термометр показывает свыше 40 градусов, а ночью – чуть выше нуля. В оазисах лужи по утрам бывают подернуты тонкой коркой льда.

Я хотел показать хозяевам палатки, что испытываю к ним самые дружественные чувства, и выудил из коробки несколько сигарет. В дороге они немного отсырели, и их было трудно раскурить. Стало ясно, что нашим хозяевам они не доставляют ни малейшего удовольствия. И тем не менее они докурили сигареты до конца – из вежливости.

Зато я тоже должен был из вежливости отведать немного рыбы, сухой и уже порядком подпорченной. Арабское гостеприимство неотразимо. Его оказывают все: от шейха до простого дорожного рабочего вроде тех, что мы встретили ночью в пустыне. Разница лишь в том, что шейх поставит перед вами на стол самые изысканные яства, а рабочий, который едва зарабатывает одну-две кроны в день, угостит вас гораздо более спартанской пищей. К счастью, мне удалось незаметно сунуть полрыбы в карман.

Между тем рабочие вскипятили воду и приготовили очень горький чай, который отдавал солончаками, мятой и какими-то крепкими пряностями. Чайник ходил по кругу, и скоро в палатке стало тепло и уютно.

Дорожные рабочие по многу месяцев живут без всякой связи с внешним миром. Лишь изредка, когда пройдет караван верблюдов или проедет машина, они могут приобрести немного продуктов, чтобы добавить их к тому рису, который составляет их главную пищу. Но если им не удается достать воды, они идут к ближайшему колодцу за много километров и обратно несут воду на спине. Нельзя не восхищаться стойкостью и твердостью сынов пустыни, которые трудятся в этом покинутом богом краю.

* * *

Около часа мы беседовали с нашими гостеприимными хозяевами, а потом улеглись спать.

Палатка оказалась битком набита людьми, но мне было чертовски холодно, хотя я и лег спать в одежде. Кроме того, я надел свою легкую полярную куртку, с которой никогда не расстаюсь, даже когда еду в тропики. Днем она спасает от зноя мои киноленты, а ночью служит для меня одеялом или подушкой. Я натянул на голову капюшон и крепко заснул.

Когда я проснулся на следующее утро, наши хозяева уже были на ногах и стояли возле палатки. Дрожа от холода, я вышел к ним, огляделся. Мы находились в довольно глубоком ущелье, и солнце еще не успело подняться настолько, чтобы согреть этот маленький лагерь, затерянный между крутыми склонами гор.

Рабочие совершили омовение… песком, как рекомендует Мухаммед в тех случаях, когда поблизости нет воды. Потом они опустились на колени, обратив лица в сторону Мекки, и стали молиться. Лишь после этого начался их рабочий день.

Скоро я заметил, что всю ночь спал на протухшей рыбе, которую вчера засунул в карман. Рыбу я, естественно, раздавил, и ее остатки оказались крепко втерты в материю, так что все мои попытки незаметно очистить карман особого успеха не имели. Две собаки, принадлежащие дорожным рабочим, ходили за мной по пятам. Они вдруг прониклись ко мне необыкновенно трогательной любовью, и их нельзя было отогнать ни на шаг, когда мы садились в машину, чтобы продолжать путешествие в глубь страны. Псы долго бежали вслед за нами и отстали лишь после того, как машина увеличила скорость. Когда я оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на маленький лагерь в ущелье, мне показалось, что они все еще стоят и пускают слюнки при мысли о пище, которую упустили.

Когда через пять часов мы доехали до какого-то оазиса, я совсем пал духом. Запах рыбы, исходивший от моих брюк, оказывал магическое действие на окрестных собак, и они с лаем сбегались ко мне со всех сторон.

Нам разрешили остановиться в небольшом глиняном домике, и, когда мне удалось наконец захлопнуть перед носом у своих врагов тяжелую деревянную дверь, я поднялся на плоскую крышу. Наконец в безопасности! Ни один пес не заберется сюда и не станет требовать, чтобы я сменил брюки! Тем более что чистые брюки лежали в чемодане, предохраняя от случайных повреждений мои фотоаппараты.

Итак, я устроился поудобнее и приступил к завтраку. Хлеб был твердый как камень, но я уже давным-давно научился раскалывать его одним ударом ножа на мелкие кусочки так, чтобы они не разлетались в разные стороны. Кроме того, я виртуозно вылизывал банки из-под селедки в масле, сохраняя при этом бороду в девственной чистоте, а губы – в целости и сохранности.

Питьевая вода в оазисе оставляла желать много лучшего. Она была грязновато-мутного цвета, соленая, с каким-то очень неприятным привкусом. В общем на лукуллов пир моя трапеза не была похожа, но все-таки насытиться мне удалось.

Покончив с едой, я подошел к краю крыши и стал смотреть вокруг. И тут передо мной возникли картины природы, которые всегда наполняли мою душу невыразимым счастьем, и уже сама мысль о возвращении в лоно цивилизации начинала казаться мне нелепой и противоестественной.

Вдали в трепещущем от зноя воздухе пустыни высится голубовато-серый горный массив, до него зеленеют рощи финиковых пальм. В том месте, где начинаются глиняные домики, с ближайшей горы спускается, извиваясь, как змея, каменная стена. Она защищает жителей поселка от вражеских набегов со стороны равнины.

Сейчас трудно себе представить, что этот идиллический оазис порой превращался в поле битвы. Вот бегут двое ребятишек-пастушков с огромным стадом овец; за ними мчатся, заливаясь лаем, рыжие псы. Всех их окутывает огромное облако пыли, так что я могу проследить их путь до самой каменной стены. Под сенью нескольких пальм у колодца работают люди. До меня доносится монотонная песнь и такой же надрывный скрип колодезного колеса. Потом слышится плеск воды, и из небольшого водоема устремляются к многочисленным грядкам длинные ручейки, похожие на скользкие серебристые пояса. Босоногие темнолицые мальчуганы бегут рядом с водой, загоняя ее в узенькие каналы, из которых она растекается по желтой, задыхающейся от жажды земле. Эта земля разделена на ровные квадраты полей, причем у каждого поля свой цвет: пыльно-желтый, желто-бурый, грязно-бурый и от нежно-светло-изумрудного до темно-темно-зеленого.

Кроме нас в оазис пожаловали еще гости – маленький караван. С моей крыши было хорошо видно, как вдалеке, почти у самого горизонта, медленно передвигаются силуэты верблюдов, вытянувшихся в ровную, изящную линию: каждый верблюд привязан к хвосту шагающего перед ним собрата. Когда караван вошел в поселок, я спустился с крыши, чтобы рассмотреть его поближе. Он состоял из полусотни верблюдов всех оттенков желтого, бурого и серого цветов.

С караваном прибыло много женщин. Обычно их бывает гораздо меньше, но на это я обратил внимание далеко не сразу. И лишь после того как я достал кинокамеру, а начальник каравана стал шипеть на меня, словно строптивый верблюд на погонщика, я почуял что-то неладное.

Ниангара посоветовал мне быть осторожнее. По его мнению, эти женщины были рабынями, которых везли на невольничий рынок. А может быть, их уже купил какой-нибудь богатый купец, возможно даже сам султан, и их везут в султанский гарем. Начальник каравана обязан доставить груз к месту назначения в целости и сохранности, и, вероятнее всего, он решил, что моя кинокамера в какой-то мере ущемляет интересы его владыки…

Оазис остался позади, и мы снова едем через каменистую пустыню к Шибаму, городу небоскребов.

Перед нами расстилается лента золотисто-желтого песка. Это так называемые поющие пески. Когда ветер срывает слой песка с более твердого грунта, нередко возникают песчаные отмели, и, когда их заметают новые слои, происходит своеобразная вибрация, воспринимаемая ухом как звук, похожий на голос. На вид песок кажется твердым и плотным, но верхний его слой чрезвычайно податливый. Иногда он предательски прячет от взгляда путника глубокие ямы, в которые тот проваливается на каждом шагу.

Просто удивительно, как рессоры лендровера и наши почки выдерживают такую тряску. Когда колесо внезапно проваливается в яму, вулканическая пыль почти не амортизирует удар. Во все стороны летит песок, словно брызги воды, когда вы едете по дороге, залитой дождем. Да, порой нам действительно кажется, что наша машина – это корабль, плывущий по волнам среди бурного моря. А наши нервы подвергаются весьма суровому испытанию: мы все время ждем аварии. Ведь если лендровер, провалившись в очередную яму, откажется от дальнейшей борьбы с природой, мы застрянем всерьез и надолго. Рассчитывать на чью-либо помощь здесь не приходится.

Но вот наступил момент, когда мы почувствовали твердую почву под колесами и решили выжать из машины все, на что она способна. За нами поднялось облако пыли длиной в целый километр. Когда же нам захотелось сделать первую остановку для отдыха, это облако мгновенно окутало нас со всех сторон. Оно настигло нас совершенно неожиданно, и мы даже не успели сообразить, что дует попутный ветер. Через секунду все исчезло за непроницаемой пыльной стеной. Бежать было некуда. Мы буквально не видели протянутой вперед руки.

Лишь через пять-десять минут облако рассеялось. Но оно нас многому научило. Теперь, прежде чем остановиться, мы всегда сворачивали в сторону и проезжали несколько десятков метров против ветра.

К счастью, мы были застигнуты облаком пыли, которую подняли сами, а не могучей песчаной бурей, порождаемой природой. Во время такой бури тучи песка надвигаются на вас, словно гигантская стена, застилая мраком и небо и землю. Яркое тропическое солнце мгновенно превращается в матовый светлый кружок, но скоро и он исчезает за непроницаемой черной пеленой. На землю опускаются призрачные мертвенно-бледные сумерки, вас охватывает ужас, и, когда в следующее мгновение вокруг смыкается черная стена, все оказывается засыпано песком.

Верблюды гораздо легче других животных переносят песчаные бури. Ноздри верблюдов напоминают длинные, узкие щели, поросшие тонкими волосками, и в случае необходимости щели эти смыкаются почти наглухо. К сожалению, человеческие ноздри устроены гораздо примитивнее, и в этой связи нельзя не отметить, что широкие плащи бедуинов со множеством складок по существу единственная одежда, которая спасает человека от песка.

…Мы едем по пустыне все медленнее и медленнее. У меня возникают опасения, не заблудились ли мы. Часами петляем через глубокие вади. Иногда мне хочется взобраться по крутому склону хребта и определить, куда же ведет наш маршрут. Наконец мы выезжаем на равнину, и прямо перед нами совершенно неожиданно возникает из песчаного моря многоэтажный белый город.

Что это такое? Мираж? Или город-призрак из сказок Шехерезады?

Нет, это настоящий сказочный город. Перед нами Шибам – город небоскребов.