Текст книги "За аравийской чадрой"

Далекий город

Глиняные дома. – Султан, который потерял счет женам. – Столовые горы. – Необычная встреча на горной тропе. – Ответ на обвинение. – Прощай, Сейюн!

После неудачной попытки найти белого раба в Шибаме я добрался через несколько дней до Сейюна. Сейюн по-арабски означает «далекий город».

С крыши большого дворца, в котором меня поселили власти, открывается великолепный вид на большой оазис с гор Геддар и Джебель. Дома здесь не такие высокие, как в Шибаме, зато у них более опрятный вид. Лишь немногие имеют более трех этажей, но фасады их нередко отделаны искусными украшениями, чаще всего абстрактными. Разумеется, ни в Сейюне, ни в других городах Саудовской Аравии вы не увидите ни одной скульптуры и ни одной картины, изображающей человека или животное. Это запрещено Кораном.

В каждом доме живет только одна семья. Если членам семьи вдруг станет тесно, они могут надстроить свой дом. У всех зданий в городе плоские крыши, так что особых технических трудностей такая надстройка не представляет.

Дома здесь построены из глины. Когда глину привозят на строительную площадку, ее кладут на землю, причем толщина слоя составляет пятнадцать – двадцать сантиметров. Потом ее режут на прямоугольники со сторонами примерно 30×60 сантиметров, как у нас режут торф.

Когда глину замешивают, в нее добавляют солому, в результате строительный материал становится еще более прочным и долговечным. Он выдерживает любые испытания, кроме одного – сильного и продолжительного ливня. Но в здешних краях дождей почти не бывает, а для защиты от тех нескольких капель воды, которые раз в год выпадают с небес, местные жители принимают все необходимые меры предосторожности: верхние этажи в большинстве домов отделаны гипсом.

Гипс совершенно не поддается действию воды и в то же время позволяет сохранять в доме прохладную температуру, так как белый цвет отражает солнечные лучи. Кроме того, гипс позволяет судить о том, закончено строительство здания или нет. Только после того как верхний этаж оденется в белое, дом готов. Строительные работы ведутся без лесов, ибо стены такие толстые, что строители производят кладку кирпичей, стоя на самой стене. Потолки в домах довольно высокие, и потолочные перекрытия строят одновременно со стенами.

Люди состоятельные отделывают гипсом весь дом. Дворец, который полтора столетия назад был построен в Сейюне для султана Хусейна бен-Али Монсура аль-Кетири, весь сверкает ослепительной белизной. Глядя на него, невольно вспоминаешь сказочный замок Аладдина.

Над огромным подъездом, который по ширине нисколько не уступает городским воротам, развевается султанский флаг с белой звездой на красном фоне в обрамлении из зеленых и желтых полос. К небесам аллаха надменно вздымаются башни и купола. Трудно себе представить более контрастное и более волшебное сочетание красок, чем этот белый, как мел, дворец на фоне невообразимо синего небосвода. Возле дворца разбит большой сад с пальмами. Чтобы ухаживать за этими пальмами и поливать их, нужно немало рабов. Сад обнесен красивой каменной стеной с гипсовыми колоннами в современном стиле.

Откуда бы вы ни смотрели на дворец султана – и снаружи, и изнутри, – он кажется огромным. Он занимает площадь 150×150 метров и подобно другим зданиям Сейюна постепенно заостряется кверху.

Мне удалось добиться аудиенции у султана, и я спросил его, сколько в его дворце комнат.

Султан не знал.

– Я понимаю вас, ваше величество, – сказал я и выразил по этому поводу свое величайшее восхищение. – Вероятно, во дворце вашего величества столько комнат, сколько вашему величеству принадлежит рабов? – полюбопытствовал я.

– Нет, комнат у меня меньше, чем слуг, если вы имеете в виду слуг. Но если считать и маленькие комнаты, то их наберется довольно много…

– Если у вашего величества столько же комнат, сколько жен, то получится тоже внушительная цифра.

Султан отрицательно покачал головой.

– У меня гораздо меньше жен, чем говорят в народе.

Таким образом, узнать у султана, сколько у него рабов, жен или комнат, было не легче, чем выяснить, что он подразумевает под словом «слуга».

Потом мне рассказывали, что рабов султана называют домашними рабами и они живут немного лучше, чем обычные рабы. Однако сколько я ни пытался, мне так и не удалось узнать, сколько женщин в султанском гареме. Сведения на этот счет поступали самые противоречивые, но в общем их было что-то от трехсот до четырехсот. А комнат во дворце, как удалось выяснить впоследствии, около тысячи.

* * *

Сейюнский оазис подходит еще ближе к городу, чем Шибамский: кое-где он даже проникает между домами на самые окраины Сейюна, а в одном месте даже прерывает городскую стену. Значительный отрезок этой стены поднимается по склону одной из столовых гор, окружающих город, и гора эта является как бы продолжением городских укреплений. Если смотреть на стену сверху, например с плоской крыши султанского дворца, она чем-то напоминает Китайскую стену.

Столовые горы вокруг Сейюна – совершенно фантастическое зрелище. Некоторые из них достигают трехсот – четырехсот метров в высоту и нескольких километров в длину и ширину. Их склоны поднимаются сначала совсем ровно, словно стороны пирамиды, но внезапно на высоте около двухсот метров они переходят в гранитный массив с совершенно отвесными стенами. Лишь немногие альпинисты добираются до вершины. Однако будущие исследователи и путешественники смогут любоваться с вертолета величественными вади, которые вместе с горами превращают весь этот край в гигантский осколок керамики, испещренной трещинами.

Вся земля вокруг Сейюна покрыта толстым слоем невероятно мелкой пыли. Если взять горсть пыли и высыпать ее на землю, вы услышите плеск, будто льется вода. В то же время пыль эта такая сухая, что стоит плюнуть в нее, как она облачком взметнется вверх. Есть у нее еще одно характерное свойство: она совсем не пачкает вне зависимости от того, ходите ли вы по ней босиком, или она насыпалась к вам в башмаки или сандалии.

Как я уже писал, здесь существует большая разница между дневной и ночной температурами, и за каких-нибудь несколько часов ледяной холод может смениться страшным зноем. По утрам я сижу в своей полярной куртке и все равно мерзну. А через пару часов я остаюсь в одних шортах и умираю от жары.

В Сейюне можно увидеть детей, которые бегают в рукавицах и шапках, похожих на наши ушанки. Капюшон опускается до самой шеи, и в нем есть лишь маленькое отверстие для глаз, носа и рта. Такие капюшоны обычно носят в тени, когда температура падает до +30 градусов, что в этих краях означает ужасный холод. На солнце в это время, разумеется, тепло, даже по аравийским понятиям, и капюшон тогда используется как тропический шлем. И вообще вся здешняя одежда как для взрослых, так и для детей шьется таким образом, чтобы она защищала и от жары, и от холода.

Из домашнего скота в Сейюне есть козы, овцы, ослы и верблюды (порядок перечисления соответствует их поголовью и той роли, которую они играют в экономике страны). Естественно, возникает вопрос: почему верблюды стоят на последнем месте? Но так уж повелось в этом краю: если вы видите верблюда, значит, он принадлежит каравану чужеземных купцов. У «местных» же верблюдов, как правило, передние ноги спутаны короткой веревкой, и они могут передвигаться лишь мелкими шажками; зато хозяин знает, что животное никуда от него не убежит.

Осел для Сейюна имеет не меньшее значение, чем верблюд. В любом пункте оазиса вы непременно встретите маленького ослика с весьма внушительным грузом, особенно если принять во внимание величину четвероногого носильщика. Когда поклажу снимают, вам бросаются в глаза странные приспособления из веток, которые укреплены на боках животного. На них укладывают груз, но, кроме того, они выполняют ту же функцию, что рессоры грузовика.

За осла платят в Сейюне сумму, которая соответствует примерно 400 датским кронам. Между тем жену можно купить всего за 250 крон; правда, это самая дешевая цена. Красивая женщина, которая сулит самые упоительные удовольствия, стоит от 600 до 1000 крон.

В отличие от Шибама, где женщины носят синюю одежду, женщины Сейюна предпочитают красную. Но однажды, прогуливаясь по склонам столовых гор, я повстречал группу женщин, одетых во все черное. Эта встреча произошла на узкой тропе, над которой нависла огромная скала. Женщины стояли совершенно неподвижно, и их появление меня чрезвычайно удивило: еще минуту назад я готов был поклясться, что в здешних горах никогда не встретишь ни одной живой души. Напротив, эти женщины, вероятно, видели, как я поднимаюсь по горной тропе.

В черных одеяниях, которые закрывали их с головы до пят, оставляя лишь узенькие отверстия для глаз, они казались существами с другой планеты или представителями какой-то таинственной секты.

Как я потом узнал, эти женщины были из одного маленького племени, кочующего по пустыне. Где находились в данный момент их мужья, об этом я не имел ни малейшего представления. Может быть, они даже спрятались где-нибудь поблизости и ждали, чем кончится наша встреча. Во всяком случае, вокруг царила мертвая тишина, ни одна из сторон так и не решилась нарушить молчания, и я быстро прошел дальше.

Однако это была не последняя моя встреча с женщинами в черном. Через несколько дней я снова увидел их, на этот раз они были с мужчинами. Место это находилось далеко от оазиса, и, наверное, только поэтому я застал их за довольно необычным занятием?

Необычным потому, что Коран запрещает танцевать. Но в данном случае мужчины и женщины длинными рядами двигались взад и вперед и размахивали при этом какими-то длинными палками.

Как и в прошлый раз, женщины были одеты в черное. Когда я подошел ближе, они перестали танцевать, и мне удалось заметить, что их одежды сделаны из натурального шелка. На каждой женщине сверкало множество всяких украшений.

Их волосы были смазаны верблюжьим жиром и заплетены в десятки косичек. Я с интересом разглядывал эту прическу, потому что видел почти такую же у различных африканских племен, например у мосгу в Центральной Африке, у нубийцев. Эти прически с косичками можно наблюдать даже на древнеегипетских барельефах.

На одной из молодых девушек сверкало особенно много украшений. Очевидно, ей казалось мало одной жемчужины в носу, поэтому она прикрепила по жемчужине над каждой ноздрей и вдела в нос золотое кольцо. Губы она выкрасила в синевато-фиолетовый цвет; в такой же ядовитый цвет окрасила и большую часть лица. На шее у нее висели тяжелые серебряные ожерелья, а на груди болталось столько серебряных украшений, что она была похожа на манекен в витрине ювелирного магазина.

Мне сказали, что это племя праздновало сегодня свой самый большой праздник в году, каждый надевает в такой день все свои «драгоценности», и чем их больше, тем лучше.

Как и следовало ожидать, участники празднества встретили меня довольно холодно, к счастью, завоевать их доверие удалось очень скоро. Один за другим они с интересом заглядывали в видоискатель моего фотоаппарата, а я тем временем делал снимок за снимком, о чем они даже не подозревали.

* * *

Дни бегут удивительно быстро. У нас с Ниангарой дел по горло, он расспрашивает каждого встречного и поперечного о белом рабе, в существовании которого глубоко убежден, а я наблюдаю жизнь и фотографирую. У Ниангары гораздо больше шансов что-нибудь разузнать, чем у меня. Кроме того, он весь горит жаждой деятельности и все больше приходит к выводу, что разыскиваемый нами белый раб, возможно, находится в султанском дворце. Но это, наверняка, плод его слишком богатого воображения, которое все время сбивает нас с толку. Хотя если бы Ниангара оказался прав, у меня вообще не осталось бы никаких шансов расследовать до конца это дело.

Прошло уже десять дней, а мы так и не узнали ничего нового. Рабов в Сейюне больше чем достаточно – с черной, шоколадной и даже белой кожей, но это белокожие рабыни, а не рабы, и находятся они в султанском гареме.

На одиннадцатый день пришел Ниангара и рассказал, что узнал имя одного крупного работорговца, который, вероятно, смог бы помочь нам.

– Где он живет? – спросил я.

– В Джидде, большом портовом городе на берегу Красного моря.

Что и говорить, адрес не слишком определенный, да к тому же адресат живет в совершенно другой части Саудовской Аравии. Однако Джидда – один из тех городов, где можно собрать массу интересных сведений о рабстве и своими собственными глазами увидеть, как протекает жизнь за аравийской чадрой. И я решил ехать в Джидду. Это означает, что придется вернуться в Мукаллу, оттуда поехать в Аден, а из Адена самолет доставит меня в Джидду. Что касается Ниангары, то он останется в Мукалле. Бедняга немного огорчен тем, что ему так и не удалось отыскать для меня белого раба. Но у меня самого нет никаких оснований для недовольства: поездка, которую я совершил по Аравийской пустыне, была не менее захватывающей, чем путешествие через самые первобытные джунгли.

* * *

Итак, завтра я покидаю Сейюн.

А сегодня вечером я последний раз буду любоваться блеском луны, сияющей над этим прекраснейшим городом пустыни.

Тихий вечер. Молодой месяц, словно челн, плывет над горизонтом. Откуда-то издалека доносится одинокий скрип колодезного колеса.

Когда солнце заходит, умолкает и этот скрип. Город медленно засыпает, вот он еще подает последние признаки жизни: где-то вдали хлопает дверь, слышится плач ребенка.

Потом наступает бескрайняя тишина…

Рискуя головой

Счастливая встреча. – Шпион? – В «официальном» городе Саудовской Аравии. – Молитва на магнитофонной ленте. – Бренные останки. – Купальный сезон

Еще до того как я сел в самолет аравийской авиакомпании, чтобы лететь из Адена в Джидду, у меня появилась твердая уверенность в том, что по дороге я узнаю немало интересного об этом важнейшем районе Саудовской Аравии. Перед посадкой я тщательно изучил список пассажиров и занял место возле одного из видных деятелей современной Аравии. Это был Камаль Нури – близкий друг наследного принца Фейсала, а принц Фейсал, брат короля Сауда, сделал более, чем кто бы то ни было, для скорейшего развития Саудовской Аравии.

Между прочим, летать на аравийских самолетах не так-то просто, как может показаться на первый взгляд. Когда в аденском аэропорту я спросил, в котором часу самолет прибудет в Джидду, мне ответили, что сколько-нибудь точными сведениями на этот счет администрация не располагает. Дело в том, что в Саудовской Аравии существует свое собственное исчисление времени. Это единственная страна на земном шаре, которая живет по солнечным часам!

Допустим, вам известно, что ваш самолет улетает завтра в восемь часов утра, однако за сутки ночь может стать на несколько минут короче, и если вы слишком полагаетесь на точность своих часов, то рискуете опоздать. Поэтому постепенно вы привыкаете приезжать в аэропорт заблаговременно. А если вздумаете наводить справки об отлете самолета за неделю вперед, вам будет еще труднее определить, что такое восемь часов утра по аравийскому времени.

Но это еще не все. В Саудовской Аравии восход солнца означает, что сейчас двенадцать часов, и, таким образом, разница между двенадцатью часами в Саудовской Аравии и двенадцатью часами в Адене становится еще больше. Тем не менее с помощью сложных математических расчетов мне удалось довольно точно определить время вылета и не опоздать в аэропорт. Но самолет задержался с вылетом на целых два часа.

Надежды, которые я возлагал на соседство с Камалем Нури, полностью оправдались и в будущем не раз.

Камаль Нури родился не в Саудовской Аравии, а в Египте. Но он так пылко любит Саудовскую Аравию, что всю свою жизнь посвятил здесь делу народного образования, решительно порвав с традициями минувших времен. Хотя Камалю Нури и покровительствует сам наследный принц Фейсал, ему приходится вести ожесточенную борьбу за осуществление своих замыслов и идей. Реакционные круги изо всех сил мешают ему, ставят на его пути бесчисленные преграды, но он упорно и настойчиво идет к намеченной цели.

Камаль Нури красноречиво защищает Саудовскую Аравию от любых нападок. Он соглашается с тем, что во многих отношениях страна находится еще на средневековом уровне развития, но именно поэтому не следует требовать от нее чудес. Между тем прогресс, который достигнут в Саудовской Аравии за последние десятилетия, он называет чудом, даже чем-то вроде революции.

– Больше всего нам сейчас нужны терпение и терпимость, – говорит он, – а этого нам как раз и недостает.

Саудовская Аравия нетерпима к фотографам. В страну категорически запрещается привозить фотоаппараты и кинокамеры, если на это нет специального правительственного разрешения. А если вам все-таки разрешили взять с собой фотоаппарат, то его не следует выставлять напоказ, чтобы вас, чего доброго, не арестовали, несмотря на разрешение, или не изувечили мусульманские фанатики, которые считают, что пророк запретил воссоздавать образы людей, так как предвидел изобретение фото– и киноаппаратов.

Самое надежное – обратиться в министерство информации, которое специально поручит сопровождать вас кому-нибудь из своих сотрудников. Этот сотрудник непременно принесет с собой портфель и попросит вас спрятать туда вашу камеру: по-видимому, он не хочет рисковать своим здоровьем и добрым именем, появляясь на улице с бесстыдным фотографом и нарушителем заветов Корана. Потом он ведет вас к самым современным зданиям города, а здесь вы можете фотографировать сколько душе угодно! В дальнейшем министерство информации выражает пожелание, чтобы вы в своих же собственных интересах спрятали фотоаппарат у себя в номере и не выносили его оттуда до самого отъезда или – самый лучший выход из положения – сдали его на хранение в аэропорт.

– Тот, кто попытается тайком провезти фотоаппарат, рискует головой.

Последнюю фразу Камаль Нури произнес таким тоном, будто расстаться с жизнью из-за подобной безделицы для меня раз плюнуть. Я даже вспотел от волнения. У меня не было разрешения ни на один фотоаппарат, а в моем чемодане лежало целых пять! Это были мои самые верные спутники, и ни за что на свете я не согласился бы ехать в Саудовскую Аравию без них. Но со мной часто случалось так, что самые трудные проблемы вдруг решались словно по мановению волшебного жезла сами собой. И я надеялся на лучшее…

Камаль Нури рассказал, что жизнь в Саудовской Аравии довольно дорогая. Номера в отелях тоже дорогие, заметил он и предложил мне свою помощь на тот случай, если я останусь без денег.

Я поблагодарил его за готовность помочь мне с обменом валюты.

– Вы не поняли меня, – сказал он, сопровождая свои слова протестующим жестом. – Вам незачем обменивать валюту. Вы просто придете ко мне и возьмете столько денег, сколько вам нужно.

– Так же точно как у арабов принято оказывать чужеземцу гостеприимство, у европейцев принято обходиться своими собственными средствами, – ответил я, увидев, что его оскорбил мой отказ принять деньги.

* * *

В обществе Камаля Нури часы летели как минуты. Казалось, мы только что сели в самолет, и вот уже почти 1200 километров остались позади. Под крылом Джидда – важнейший портовый город Саудовской Аравии на побережье Красного моря. Большие белые здания стоят, словно светлые шахматные фигуры на серой глиняной доске.

Камаль Нури любезно предложил мне свою помощь при оформлении необходимых документов в аэропорту, и я с радостью принял это предложение, так как чувствовал, что без его поддержки мне будет трудно обойтись, особенно в таможне.

Выйдя из самолета, я увидел, что меня встречают начальник полиции, начальник аэропорта и два каких-то шейха… Впрочем, встречали они не меня, а Камаля Нури, вместе с которым я спустился по трапу. Они по очереди целовали ему руку. Решив, что здесь такой обычай, я тоже протянул руку для поцелуя. Однако мне пришлось удовлетвориться рукопожатием, и хорошо еще, что дело не дошло до рукоприкладства…

В сопровождении этих почтенных господ, ловко орудующих локтями и плечами, мы быстро прошли сквозь огромную толпу, которая стояла на аэродроме и перед зданием аэропорта. Так же быстро мы миновали пункт проверки паспортов. Ждать совсем не пришлось. Просто отдали паспорта, и нам сказали, что принесут их прямо в машину, когда мы пройдем таможенный досмотр.

Таможенный досмотр?

Я весь покрылся холодным потом.

В таможне тоже стояла длинная очередь. Но и здесь нас пропустили вне очереди.

Мой саквояж оказался на столе перед таможенниками.

– Есть ли у вас вещи, облагаемые пошлиной? – спросил чиновник, одетый в мундир.

– Нет, – выдавил я из себя (и это было чистой правдой, ибо фото– и киноаппараты пошлиной не облагаются. Они просто подлежат конфискации).

– Фотоаппараты? – инквизиторски спросил чиновник.

Благодаря моему загару никто не заметил, что при этих словах я густо покраснел. Сердце отбивало какую-то диковинную дробь, но у меня все-таки хватило сил сказать «нет». Другого пути не было, так как еще в самолете Камаль Нури помог мне написать по-арабски в таможенной декларации, что никаких запрещенных к провозу вещей я не имею.

Но когда чиновник взялся за молнию моего саквояжа и резким движением раскрыл ее, я уже не мог сказать ни слова. Сейчас он начнет рыться в саквояже, увидит все мои фотоаппараты, и тогда… Что тогда?

Сверху лежало несколько журналов, которые я в самый последний момент засунул в саквояж. Таможенник захотел вынуть их. Послышалось шуршание бумаги, которое свидетельствовало о том, что один лист в чем-то застрял. Потом бумага порвалась.

«Ну вот, теперь все кончено, – подумал я. – Через пару секунд тебя изобличат, и из почетного гостя, которого встречали с поклонами и рукопожатиями, ты мгновенно превратишься в злоумышленника и будешь брошен в тюрьму по обвинению в контрабандном провозе фотоаппаратуры для производства противозаконных снимков, наносящих ущерб безопасности страны. Это деяние квалифицируется как шпионаж, а шпионаж карается здесь смертной казнью через отсечение головы».

Все эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове, но тут я заметил, как чья-то рука легла на руку таможенника. Прозвучало несколько слов, произнесенных по-арабски, и молния саквояжа была снова закрыта. Это вмешался Камаль Нури.

Однако я еще отнюдь не чувствовал себя в безопасности. Быть может, меня собираются отвести к какому-нибудь более высокому начальству? Или просто препроводить в тюрьму?

Мы вышли в небольшой двор. Часовые сделали винтовками «на караул»… А быть может, это самые обычные меры предосторожности, чтобы я не сбежал? Потом словно из-под земли появился какой-то шейх.

Я уже приготовился к самому худшему, но он лишь распахнул передо мной дверцу темно-красного «кадиллака». Когда я сел в машину, он схватил мою руку и почтительно поцеловал. Следом за мной в машину сел Камаль Нури, и мы тронулись в путь.

Через четверть часа я уже прощался с Камалем Нури перед отелем «Дворец Красного моря». Он пригласил меня наведаться как-нибудь к нему домой и осмотреть его школу. А напоследок сказал, слегка улыбаясь:

– И постарайтесь более осторожно обращаться со своими фотоаппаратами…

Он, словно добрый дух из волшебных сказок Аладдина, перенес меня на своих крыльях из душного аэропорта в уютный отель с кондиционированным воздухом.

* * *

В отношении стоимости гостиничных номеров Камаль Нури тоже оказался прав. Самый дешевый номер (в котором дверная ручка моментально отваливается, если вы слишком сильно дернете за нее) стоит 110 крон в день. Но дороги не только номера. Я разменял египетский фунт, который у меня был с собой, и решил купить кое-какую мелочь: кусок мыла и ремень. Но от ремня пришлось отказаться. Он стоил 46 крон.

Зато нигде я не видел такого разнообразия товаров, как в Джидде. И все товары наивысшего качества! Здесь и роскошные позолоченные кресла по 2 тысячи крон за штуку, и золотые тарелки, и прекрасные часы, и шелк, привезенный прямо из Китая, и тончайшие заморские пуховые платки (в которые местные торговцы еще добавляют золотые нити), и электрические велосипедные гудки. В магазинах игрушек вы найдете такой богатый выбор заводных автомобилей, электрических поездов и кукол, умеющих говорить по-арабски «мама» и «папа», какого нет даже в крупнейших магазинах США.

По улицам движется непрерывный поток великолепных машин, лишь у такси немного обшарпанный вид, но вы не увидите ни одной модели более чем двухлетней давности.

Чтобы перейти улицу, приходится ждать пять, а то и десять минут. Обгон здесь запрещен, движение одностороннее, и поэтому машины движутся ровными и плотными рядами.

В Саудовской Аравии любят роскошь и комфорт. Почти все машины оборудованы кондиционерами. Даже пожилые люди ездят на разноцветных, как попугаи, велосипедах с золочеными рулями, тремя звонками и двумя позолоченными электрическими гудками. Щегольское седло обшито бахромой, словно оно не на обычном велосипеде, а на ковбойской лошади из Голливуда, сумка под седлом сделана из кожи, раскрашенной в пять различных цветов. На переднем щитке укреплены два боковых зеркала. Кроме того, велосипеды снабжены множеством всяких флажков и дюжиной пивных этикеток между спицами переднего колеса, которые поставляют для рекламы своих предприятий пивные компании. (Коран строжайшим образом запрещает правоверным потребление спиртных напитков, и, откуда здесь взялось столько пивных заводов, известно только аллаху.)

Старые дома, которые в результате многовекового чужеземного владычества почти все носят отпечаток древнетюркского стиля, теперь быстро уступают место новым железобетонным зданиям, причем роскошь и монументальность стараются в какой-то мере восполнить однообразие и отсутствие национального колорита. Конечно, предпринимаются попытки украсить эти здания арками и стрельчатыми окнами в древнетюркском стиле, но выглядит все это как жалкое подражание чужим образцам и по существу противоречит как традиционному национальному стилю, так и современному функционализму. Но старая часть города по-прежнему состоит из живописных, как театральные кулисы, домов с закрытыми балконами, именно такими, по нашим представлениям, должны быть дома в Саудовской Аравии.

* * *

Официальной столицей Саудовской Аравии является Эр-Рияд, который расположен в восьмистах километрах от Джидды, в самом сердце пустыни. Но поскольку Джидда находится на побережье Красного моря и гораздо лучше связана с внешним миром, в нее постоянно перебирается все больше и больше государственных учреждений. Здесь стоит и огромное здание министерства иностранных дел, потому что иностранные дипломаты и немногие иностранные предприниматели, приехавшие в Саудовскую Аравию, живут в Джидде.

В Джидде находится резиденция короля Сауда – целый комплекс дворцов, окруженный километровой стеной. Кроме королевского дворца здесь высятся дворцы некоторых его жен.

У наследного принца Фейсала в Джидде есть очень большая вилла, которая, правда, имеет почти спартанский вид по сравнению с дворцами городских богачей.

* * *

По прибытии в Джидду я прежде всего добился разрешения фотографировать. Я хитро намекнул, что хочу пойти в город и купить новый фотоаппарат. Кроме того, мне удалось завоевать благосклонность занимавшегося мной чиновника тем, что я подарил ему несколько своих книг, и он, увидев помещенные там фотографии, сразу понял, что я хочу поведать всему миру о новой Аравии. О том, что мне хочется рассказать и о старой, я благоразумно умолчал.

Однако в министерстве информации мне не повезло, ибо, как я и предполагал, ко мне приставили чиновника, который разрешил снимать только новую и в общем наименее интересную часть города.

Многие арабы сейчас стыдятся «древних сундуков», как они называют старые дома, и не понимают восторга иностранцев, любующихся многочисленными закрытыми балконами, словно приклеенными к стенам зданий. На балконах сидят женщины, которые щебечут, словно попугаи, и смотрят через маленькие оконца на улицу, куда их самих выпускают крайне редко.

Конечно, эти дома гораздо менее прочные, чем современные здания из железобетона. Как и в других городах Саудовской Аравии, их строят из высушенной солнцем глины. И хотя осадки здесь выпадают очень редко, даже самые крепкие дома часто размокают под дождем и разваливаются как карточный домик.

Когда я был в Джидде, там как раз прошел ливень. Хотя каждый обитатель Джидды знает, что рано или поздно все равно будет дождь, он цепенеет, словно парализованный, когда первые капли начинают барабанить по земле. А в следующий миг он срывается с места и бежит домой, потому что дождь может быть сильным и тут уж лучше не спускать глаз со своих глиняных построек.

В Джидде нет канализации, и поскольку дороги здесь в основном немощеные (как реверанс современности есть несколько улиц с неровным асфальтовым покрытием), то сухая пыль пропитывается водой и смешивается с глиной, образуя совершенно невообразимое месиво из грязи и нечистот. Пройдет не менее трех-четырех дней, прежде чем вода впитается в землю. Но и потом долго еще будет везде непролазная грязь. Солнцу очень медленно удается справиться с нею, и лишь тогда земля затягивается твердой неровной коркой.

* * *

В Джидде всюду кипит пестрая цветастая жизнь, но особенно пестрая она в небольших лавчонках, разбросанных по всему городу. Заглянуть в такую лавчонку – это все равно что бросить взгляд в черную пасть огромного чудовища. Впечатление будет еще более жуткое, если сами вы освещены в это время яркими солнечными лучами, отражающимися от белых фасадов домов.

В одной черной пасти сверкают при слабом свете свечи чьи-то глаза, и кажется, будто они существуют независимо от всего остального мира, а под ними на столе лежит кастрюля, которую сейчас будут лудить.

Из другой пасти доносится громкий смех, но никого не видно, словно хохочет сам дом.

А третья пасть еще страшнее: в кромешной темноте зловеще оскалила зубы чья-то белая искусственная челюсть. Как потом оказалось, она принадлежит торговцу древесным углем, кожа которого почти такая же черная, как и его товар.

И куда ни бросишь взгляд, в разноцветной мозаике людской толпы всюду мелькают зеленые чалмы мусульманской полиции. Главная задача полиции – следить за тем, чтобы правоверные возносили молитвы пять раз в день, когда с высоты минарета раздается крик муэдзина. Но ведь и Джидду не миновал технический прогресс, и муэдзин нередко приглашает мусульман к молитве, предварительно записав свой пламенный призыв на магнитофонную ленту. Порой техника отказывает, и тогда громкоговоритель путает часы молитвы или вдруг обрушивает на правоверных брань и проклятия, которые совсем недавно изрыгал мастер по ремонту магнитофонов. А фанатики-полицейские бегают взад и вперед и вопят: «На молитву, на молитву!» Владельцам лавчонок и их посетителям следует, не теряя времени, бежать в мечеть, если же они замешкаются, им придется познакомиться с дубинками, которыми снабжены полицейские.