Текст книги "Новый центр"

Автор книги: Йохен Шимманг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

4

Внешний облик книг и их библиографическое описание, о котором говорил Зандер, занимали нас и теперь. Формирование книжной систематики осложнялось тем, что эта библиотека редко могла себе позволить целенаправленные закупки книг. Ситуация усугублялась неоднородностью издательского рынка и невозможностью оптовых закупок, к тому же Зандера мало интересовали книжные новинки. Прирост фондов зависел от случая, от жалких остатков частных библиотек, как те коробки, которые по поручению Зандера привезли анархисты, когда распродавалась библиотека профессора Гергена; фонд увеличивался также от подарков и находок на блошиных рынках, от распродаж в обанкротившихся издательствах и магазинах. Впрочем, нас начали поддерживать фирмы, расположившиеся на руинной территории, и теперь иногда мы могли время от времени делать плановые закупки, например «Собрание сочинений I и II» Курта Брахарца [22]22
  Курт Брахарц (Kurt Bracharz) – австрийский писатель и журналист, автор детективных романов, рассказов и эссе, детских книг, очерков и радиопьес; переводчик с английского. На русском языке опубликованы два его романа: «Страсть Исава» и «Исав насытившийся» (СПб.: Азбука, 2005).


[Закрыть], прекрасное издание, выпущенное в 2015 году издательством «Либеро» и год спустя, сразу после путча, запрещенное, причем все экземпляры, которые властям удалось изъять, были уничтожены. Особенно интенсивно нас поддерживали обе компьютерные фирмы, расположившиеся неподалеку. После падения режима эта отрасль имела самые высокие доходы, поскольку информационные технологии в стране все девять лет, пока хунта была у власти, несмотря на явную потребность в модернизации, сильно отставали от мирового уровня. Цензура парализовала всякое нормальное развитие этих технологий, несмотря на то, что режим на самом высоком уровне поддерживал свою внутреннюю, независимую информационную сеть. По этой причине новые формы коммуникации и сетевого развития, такие как j2woody, hurtz, clash, Dath 20.0или Capt’n Hook,получили у нас широкое распространение только теперь.

В невысоких зданиях, где расположились обе фирмы, часто до полуночи горел свет. Однажды, мучаясь бессонницей, я в половине третьего отправился прогуляться по территории – отмечая про себя, что в прежние времена меня бы тут же расстреляли, если бы я вдруг появился здесь в подобное время и без специального разрешения, – и увидел молодую женщину, которая стояла в проеме двери, ведущей в «Alice in Wonderland» («Алиса в Стране чудес» – таково было официальное название фирмы), и курила, ей было, наверное, около тридцати. По-видимому, она принадлежала к креативной команде, хотя, собственно говоря, насколько я тогда знал на тот момент, в этих фирмах все как один были людьми креативными. Я смущенно поприветствовал ее кивком головы и еле слышно сказал: «Привет!», она же безо всякого смущения спросила в ответ: «Что, не спится?»

Я кивнул.

– Мне тоже, – сказала она, – вот, решила не терять времени и попробовать решить одну проблемку, над которой мы все уже три дня бьемся.

– Ясно. А что за проблема?

– Смысла нет объяснять, для этого надо разбираться в наших делах. Это я не из высокомерия говорю, просто факт остается фактом. А как ваша книжная систематизация продвигается?

Ого, значит, она знает, кто я. Здесь, на нашей территории, далеко не все друг друга знают, и, поскольку я приехал относительно недавно, мне, как правило, приходится объяснять, чем я тут занимаюсь. Было заметно, что она без запинки и ошибок говорит по-немецки, но с отчетливым английским акцентом.

– С трудом, – ответил я ей. – По сути дела, каждое новое поступление порождает проблему и может потребовать нового принципа систематизации. Но ведь в конечном счете библиотека бесконечна.

Эту фразу я позаимствовал у Зандера, а он, мне кажется, у Борхеса.

– Кстати, меня зовут Ульрих Андерс, – сказал я.

– Я знаю. А меня Элинор Ригби [23]23
  «Eleanor Rigby» – название известной песни английской группы «Битлз».


[Закрыть].

Я обалдело уставился на нее, но она, казалось, привыкла к такой реакции и пояснила:

– Да нет, меня действительно зовут именно так. В конце концов, ну совершенно нормальное имя, или вы так не считаете? And you won’t believe it [24]24
  И вы не поверите ( англ.).


[Закрыть], я ведь действительно родом из Ливерпуля. Ну, я пошла, у меня как раз одна идея появилась. Мы мило пообщались. Постарайся хоть немножко поспать!

Я попытался. Я поставил у себя в квартире новую кровать, в ней спалось лучше, чем на старом матрасе, который лежал на полу, когда я сюда въехал. И еще попросил дать мне стол побольше, в остальном же все оставил без изменений, как было. Ванной я пользовался активно, проводя в ней целые вечера, а вот на кухню заглядывал только чтобы сварить кофе, потому что обедал и ужинал в одном из двух ресторанов у нас на территории.

Один ресторан назывался «Помидор», он был всего в пятидесяти шагах от библиотеки на противоположной стороне улицы, владел рестораном швейцарец. Теперь я вспомнил, что пару раз в обеденное время уже видел там эту молодую женщину, Элинор Ригби, с которой только что разговаривал. Другой ресторан находился в дальнем конце территории, в последней руине, которая была оборудована и отстроена внутри гораздо лучше, чем снаружи. В этом огромном двухэтажном комплексе размещалось раньше главное управление государственной полиции. Первой после падения хунты здесь появилась пекарня, можно сказать, небольшой хлебозавод, следом возникли разные ремесленные мастерские, которых первоначально, конечно, привлекли сюда заказы, поступавшие с территории. Кроме того, их появление здесь объяснялось недостатком помещений в полуразрушенной столице, потому и пришли сюда плотники, кровельщики, стеклодувы, каменщики, разного рода мастера по строительной части, а еще – часовщик, устроивший маленькую мастерскую на втором этаже. Ресторан, расположившийся, разумеется, внизу, открылся здесь совсем недавно, за несколько недель до моего приезда. Он носил звучное название «le plaisir du texte» [25]25
  «le plaisir du texte» – «удовольствие от текста» (франц.).


[Закрыть], сиявшее элегантными неоновыми строчными буквами над входной дверью, но, вопреки ожиданиям, кухней заведовал вовсе не повар-француз с тремя мишленовскими звездами и высокими интеллектуальными запросами, а немец-самоучка, который при хунте сидел в тюрьме здесь, на территории, практически через стенку с камерой пыток, и был освобожден в суматохе последних дней режима.

Обо всем этом я знал от Зандера. Я тогда всего две недели как приехал и пытался найти вне стен библиотеки милые сердцу места и собственный ритм жизни. Времени у меня на это оставалось совсем немного, потому что в библиотеке мы в те первые недели работали как одержимые. При этом и я сам поначалу, конечно, допустил ту же детскую ошибку, что и Зандер: бросался жадно читать все те книги, которые мне предстояло обрабатывать, пока Зандер не прекратил это безобразие. С раннего утра мы сидели замурованные в этих книжных стенах; даже обед иногда заказывали прямо сюда, чтобы не прерывать работу. Но когда потом, ранним вечером, я шел мимо домов и руин, видел там и сям за светящимися окнами людей, приникнувших к компьютерам, склонившихся над документами, наблюдал, как они говорят по телефону или что-то обсуждают, собравшись группами по нескольку человек, я вдруг ощущал себя членом избранного круга, некоего авангарда, неважно куда стремящегося, у меня появлялось чувство, что, участвуя в создании библиотеки, я принимаю участие в создании чего-то неизмеримо большего – в прорыве, хотя не могу сказать, куда мы прорываемся.

Впрочем, порой мне становилось не по себе при мысли, что мы со своей библиотекой находимся практически в бывшем средоточии зла, ведь это был дом Генерала. Но его вилла на всей территории была единственным домом, который фактически не пострадал, а немногие следы от пуль в стенах давно уже залатали. В первый же день Зандер заявил мне тоном, не терпящим возражений, что библиотека вне всяких сомнений должна размещаться в самом красивом здании из всех, потому что именно библиотека есть сердце и память мира.

– Раньше, кстати, на всей этой территории не было ни одной библиотеки, – сказал он. – Книги в этом доме вряд ли водились, ведь Генерал ничего не читал. В тех двух высотках, которые они взорвали, находился каталог документов и электронных носителей информации, но книг не было. В завалах среди руин, во всяком случае, не найдено ни единого их следа.

Документ 3

Регистрация в Торговом реестре Б (согласно Постановлению от 10.10.2025)

Фирма Alice in Wonderland

Местоположение офиса Берлин

Предмет предпринимательской деятельности Программирование в сфере информационных технологий

Генеральный директор Джон Теннант, бизнесмен, Берлин

Правовая форма предприятия Открытое торговое товарищество согласно закону от 14.11.2025

Уставный капитал 120 000 новых евро

Компаньоны Джон Теннант, бизнесмен; Андреас Ринк, инженер-информатик; Томас Бюркле, дилер по компьютерным системам; Элинор Ригби, системный архитектор; все – из Берлина.

Дата регистрации 03.03.2026

5

Один состоятельный образованный человек из южного района города предложил нам свою библиотеку – примерно десять тысяч томов. Цену он не назвал, зато попросил нас приехать к нему, чтобы осмотреть книги и оценить их. Он сразу дал понять, что не собирается запрашивать настоящую цену, зная, что мы столько заплатить не сможем. Какие-то деньги он хотел бы получить, но надо еще посмотреть, короче, он откровенно намекнул, что речь идет практически о дарении.

– Благодетель какой-то, – проговорил я, когда Зандер поведал мне эту историю. – С чего это он книги отдает?

– Нарушитель, а не благодетель, – ответил Зандер. – Поэтому и отдает. Готов спорить на что угодно, он хочет как можно скорее покинуть страну, пока они не успели привлечь его к ответу. В такой ситуации вывозить десять тысяч томов ему не с руки.

Я ничего не понял, и Зандеру пришлось объяснять.

– Ты не забывай, что я, в отличие от тебя, все время оставался в столице, – начал он, – и хотя я старался держаться в стороне и носа не высовывал, но все же очень многое видел.

Поначалу я хотел было спросить его, не состоял ли он в какой-нибудь группе сопротивления. Зандер был не из тех, кто трубит о своих подвигах налево и направо. Но все-таки спрашивать не стал, чтобы не вынуждать его делать признания, к которым он не был расположен, и вместо этого выслушал историю человека, библиотеку которого нам предстояло принять.

Этот самый Оливер Кольберг, 1964 года рождения, то есть шестидесяти пяти лет от роду, до путча считался одним из самых выдающихся немецких правоведов-государственников и специалистов по конституционному праву. Наверное, было уже поздновато, когда Берлинский университет имени Гумбольдта решился пригласить его к себе; до того Кольберг преподавал в Гейдельберге. Как эксперт по конституционным вопросам он был незаменим, в особенности если государству требовалось еще на два-три оборота завинтить гайки в отношении правительства и ограничения свобод граждан. Но прежде всего Кольберг заметно выделялся своим стилем. Согласно единодушному мнению в те годы его немецкий был самым лучшим, самым метким немецким языком, круг его читателей состоял далеко не только из юристов, он был популярен как писатель. Тоненькие брошюрки о положении дел в суде читались как романы, а если тематика их выходила за границы собственно правовые, тиражи достигали масштабов, которые для юридических книг были совершенно немыслимы. В одном из отзывов на его эссе говорилось, что никто не может избежать того «жуткого состояния тревоги», в которое погружается всякий читающий фразы Кольберга, и только один-единственный критик распознал за «формулами, при всей своей отточенности сияющими каким-то таинственным светом, неистовое властное желание загнать весь мир и все находящиеся в нем вещи в прокрустово ложе языкового порядка и одновременно удерживать их в невесомости, заставляя танцевать».

– Именно этим, – сказал Зандер, – он занимался всю свою жизнь. Поэтому к нему и сегодня трудно подступиться.

Итак, столица, где в годы перед путчем он вращался в самых влиятельных салонах, находясь на вершине своей профессиональной и общественной репутации, будучи к тому же a ladies’ man, что на английском языке выражает суть феномена гораздо точнее, чем немецкое «соблазнитель», – английское слово ясно показывает, что замешаны всегда два человека. Говорят даже, рассказывал Зандер дальше, что он увел молодую жену у последнего немецкого канцлера, исполняя обязанности его неофициального советника, но это уже никак не могло ему повредить, ибо вскоре разразился путч и канцлера, как известно, расстреляли.

По-настоящему нужных людей, однако, не расстреливают, даже если они служат противнику; их просто присваивают. Если говорить кратко, главная способность Кольберга заключалась в том, что он с гениальной убедительностью мог превращать черное в белое и белое в черное, а Генерал и его хунта нуждались в этом больше всего. Обыгрывая инициалы Кольберга, его за глаза прозвали О’кей, поскольку он умудрялся, оперируя блестящей аргументацией, оправдывать все, что происходило после 2016 года, ничем себя не замарав. Например, вы не найдете в его сочинениях ни одной фразы, которая оправдывала бы пытки или хотя бы неограниченное содержание под стражей, которое хунта ввела почти сразу, обрекая своих врагов при необходимости на пожизненное заключение безо всякого судебного процесса. И тем не менее сквозь все работы Кольберга красной нитью проходит мысль о том, что Генерал защищает страну, благосостояние граждан и правопорядок.

Никаких официальных политических постов Кольберг не занимал и политическим функционером никогда не был. Он продолжал оставаться блестящим преподавателем государственного и конституционного права – теперь уже в университете имени Гумбольдта – и официально даже не участвовал в разработке новой конституции, которой обеспечил себя режим. Этим занимались его подручные, молодые люди, писавшие у него диссертации, или те, кого он продвигал. Кольберг по-прежнему был излюбленным гостем салонов, которые после путча продолжали процветать, а остальное время проводил у себя на вилле, в южной части города, где, по непроверенным данным, иногда гостило от десяти до пятнадцати женщин и где у него были тысячи книг, и число их все время увеличивалось.

Именно туда мне предстояло теперь отправиться, чтобы оценить библиотеку и договориться с Кольбергом. Кафедру после падения хунты ему не вернули, однако деньги продолжали платить, хотя и в чуть меньшем объеме, вплоть до окончательного выяснения правовой ситуации (экспертное заключение на этот счет писали другие люди). Примерно за год до катастрофы, после поражения в Райхенфельсе, Кольберг от режима дистанцировался; нет, он не допускал критических высказываний, просто под предлогом проблем со здоровьем перестал писать заказные работы. Это стоило ему кафедры, которую отобрали незадолго до крушения режима, поэтому позже у него был повод указывать на то, что он состоял в оппозиции и поэтому попал в немилость. Однако теперь, пять лет спустя, возникла идея начать против него судебный процесс, поэтому Кольберг, по предположению Зандера, решил быстренько смыться, чтобы на старости лет не оказаться за решеткой, если дело закончится для него наихудшим образом.

– Ты что, никогда о нем раньше не слышал? – спросил Зандер, закончив рассказ.

Я покачал головой:

– Все эти годы я провел на западе, далеко отсюда, Кай. К тому же я был коммерсантом, и все это меня не больно-то интересовало.

– Вот именно поскольку ты был коммерсантом, ты к нему и поедешь. У тебя лучше получится торговаться. А я не смогу переступить через себя и подать ему руку.

– Но меня ты все-таки посылаешь, и хотя мы точно не сможем заплатить настоящую цену, все равно фактически поможем ему избежать расплаты.

Зандер кивнул.

– Да, это ты красиво сказал – про расплату. Но если я стою перед выбором: получить десять тысяч книг по сходной цене или же отдать кого-то в руки правосудия – не исключено, что заслуженно, – мое решение будет в пользу десяти тысяч книг. Кольберг все равно рано или поздно умрет, возможно, в покое и довольстве, а может быть, в нищете и забвении. Но у книг всегда есть шанс сохраниться. Вот адрес. А это интервью, которое пару месяцев назад «Нерон» взял у злейшего критика Кольберга. Прочитай, у тебя хотя бы появится общее представление о человеке, с которым тебе предстоит иметь дело.

Документ 4

Система Кольберга. Беседа с историком Кристофом Линденбаумом, приват-доцентом (Dr. phil. habil.) Боннского университета

Пришли два редактора журнала «Нерон», один из раздела «Политика», другой из раздела «Культура». Беседа происходит на частной квартире Линденбаума в Обервинтере. Дом, бунгало в стиле 60-х годов XX века, выходит задним крыльцом к Рейну. Слышно, как с мерным стуком движка мимо идут большие баржи и прогулочные теплоходы рейнского речного пароходства «Кёльн-Дюссельдорф», компании, которая целой и невредимой прошла сквозь все политические и общественные перипетии и дожила до наших дней.

«НЕРОН»:Вы очарованы им или, следуя известному правилу, никогда не упускаете из виду образ вашего врага?

Линденбаум: Что до меня, то ни о какой очарованности и речи быть не может.

«НЕРОН»:Но мы видим в ваших работах совсем другое. Разрешите, я процитирую: «Никто не может избежать того жуткого состояния тревоги, в которое погружается человек, читающий фразы Кольберга».

Линденбаум: Я ведь здесь его не хвалю, это нельзя понимать как похвалу.

«НЕРОН»:Конечно. Но ваше восхищение им в этих строках чувствуется.

Линденбаум: Мы вполне имеем право ожидать, что ученый, много лет изучающий свой предмет, очарован им, не так ли? Хотя это бывает, к сожалению, слишком редко. Большинство исследователей уже на раннем этапе находят свою маленькую делянку и на протяжении десятилетий окучивают и удобряют ее изо всех сил.

«НЕРОН»:С Кольбергом у вас именно такой случай?

Линденбаум: Только на первый взгляд. Мною руководит другое.

«НЕРОН»:И что же?

Линденбаум: Вражда.

«НЕРОН»:А какие причины? Личные? Профессиональные?

Линденбаум: Если вы подразумеваете, что он вставлял мне палки в колеса – нет, такого не было. Я историк, Кольберг – юрист-государственник и специалист по конституционному праву. Так что наши интересы не пересекались. Личные мотивы? Но я никогда с ним не встречался. Да и не стремлюсь к этому.

«НЕРОН»:Что же тогда породило враждебные чувства?

Линденбаум: То, чем все восхищаются, и я в том числе, – его стиль. И функция этого стиля. А также функция этого человека в государственном механизме.

«НЕРОН»:Давайте с этого и начнем. Как бы вы все это описали?

Линденбаум: Такие системы, как хунта, имеют обычно своего главного идеолога, который из различных лоскутков кроит официальное учение. В основном это вполне безобидные болтуны – хорошо, «безобидные» здесь не самое удачное слово. Итак, болтуны, перекормившие свои мозги теорией и одержимые какой-нибудь идеей фикс. Как правило, сказать им особенно нечего, зато должность они занимают солидную. Кольберг действовал совершенно по-другому. Его главное оружие – это его стиль.

«НЕРОН»:А именно? Мы целиком обратились в слух.

Линденбаум: Он, бесспорно, из тех, кто блестяще владеет пером. Стиль его совершенно не похож на немецкий, он скорее латинский, то есть четкий, отточенный, лаконичный. Затем этот стиль повсеместно принимают за содержание – что-то вроде «le style, c’est I’homme» [26]26
  «Стиль – это человек» ( фр.) – слова из речи французского естествоиспытателя Жоржа Луи Леклерка Бюффона (1707–1788) 25 августа 1763 г. при избрании его в члены Французской академии.


[Закрыть], если можно так выразиться, и вот он уже воспринимается как воплощение прозрачности. Другими словами, никто больше не интересуется тем, что, собственно, Кольберг говорит, всех интересует только то, как он говорит.

«НЕРОН»:А что же он говорит, с вашей точки зрения?

Линденбаум: Ничего определенного, в том-то все и дело. Если вы попытаетесь выявить в этих текстах содержание, то поймете, что оно неисчерпаемо и может быть истолковано совершенно по-разному. Рай для герменевтов. Он никогда не высказывается определенно, но всегда – очень решительно. Соответственно, читатели могут толковать его так, как им заблагорассудится. Это делает его, во-первых, пригодным для отстаивания чьих угодно интересов, а сам он становится ценным союзником для кого угодно. Этим и объясняется его карьера.

«НЕРОН»:То есть он – воплощенный оппортунист.

Линденбаум: Возможно, но сам он этого не осознает. Конечно, некоторые из его сочинений – откровенно оппортунистические, прежде всего «Решающий час», написанный сразу после путча. Сейчас он, возможно, пожалел, что это написал. Да и публикация появилась, кажется, в какой-то газете, ведь тогда, в новых условиях, каждый хотел как можно скорее заявить о своей правильной позиции, чтобы обеспечить себе доходы. Другие тоже так поступали.

«НЕРОН»:Но вы ведь так не поступили.

Линденбаум: У меня все равно не было бы никаких шансов, даже если бы я захотел. Я на тот момент уже слишком сильно высунулся. Было ясно, что в университете мне больше не место.

«НЕРОН»:И чем же вы занялись?

Линденбаум:Только не делайте вид, что вы этого не знаете. Ваш журнал известен основательностью в подходе к сбору информации.

«НЕРОН»:Но мы хотели бы услышать об этом из ваших уст. Чтобы наши читатели тоже узнали.

Линденбаум:Я устроился в управление концерна по переработке отходов «Норд» в Ганновере. Конечно, не на руководящую должность. Зарплата была скромной, но в Ганновере и на скромные средства можно очень неплохо жить, если с умом подойти к делу. Там я куковал девять лет. Кроме того, моя совесть была чиста, потому что я не делал ничего дурного, мне не приходилось говорить или писать что-то такое, за что мне потом могло быть стыдно, и к тому же я заботился о чистоте и охранял окружающую среду.

«НЕРОН»:А как вам удалось туда попасть?

Линденбаум:Помог старый школьный друг.

«НЕРОН»:Теперь наши читатели тоже это знают. Значит, вы были во внутренней эмиграции.

Линденбаум:Называйте как хотите.

«НЕРОН»:Спасибо. Давайте вернемся к Кольбергу. Вы сказали, что он, возможно, не осознает себя как оппортуниста.

Линденбаум:Ну нет, так не бывает. Скажу иначе: его бессознательное отчетливо намекало ему, что именно в каждом случае будет для него самым лучшим. Я-то имел в виду нечто другое. Кольберг со всей отчетливостью и решительностью воплощает принцип неопределенности и неясности. Можно было бы сказать также: принцип всего скользкого и неуловимого. Все эти фразы, на первый взгляд острые и отточенные, создают в итоге нечто, больше всего напоминающее картинку-загадку. И оттого, как ты ее повернешь, зависит ее использование в собственных интересах. Таким образом, Кольберг был прекрасно совместим с хунтой, точно так же, как и с прежними правителями; не исключено, что и с будущей властью он легко нашел бы общий язык.

«НЕРОН»:То есть классический оппортунист.

Линденбаум:Нет. Классический обманщик, и сам этого не осознает. Он просто хочет блистать, и все, и чтобы голова шла кругом от собственного блеска. Скажу еще точнее: этот блеск увлекает его, и тогда он уже сам толком не знает, что говорит. Ведь болтливость может облекаться в очень добротную стилистическую форму. Такой тип интеллектуала существовал всегда.

«НЕРОН»:А как вы можете оценить его с точки зрения морали?

Линденбаум:Оценке с точки зрения морали этот тип совершенно не поддается. Он всегда опирается на ту точку зрения, что от креативного мышления нельзя требовать однозначности – и это правда – и что он не может нести ответственность за практические выводы, которые делают из его высказываний другие. Категория морали здесь неприменима.

«НЕРОН»:Значит, вы считаете, что он вскоре снова обретет вес и получит обратно свою кафедру?

Линденбаум:О последнем ничего сказать не могу. Сейчас ходят интенсивные слухи о судебном процессе. А юридическую сторону дела я знаю слишком мало.

«НЕРОН»:Ну а у вас какие перспективы? Вы-то получите в будущем кафедру?

Линденбаум:Без комментариев.

«НЕРОН»:Господин доктор Линденбаум, мы благодарим вас за интервью.