Текст книги "Новый центр"
Автор книги: Йохен Шимманг
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
29
Я буквально видел Карстена Неттельбека: вот он сидит вечером в своем кабинете и пишет эту статью, повесив черный пиджак на спинку стула (я пару раз с улицы наблюдал, как он работает, склонив голову в свете настольной лампы); видел, как под конец он еще раз напряженно перечитывает собственные строки и потом откидывается на спинку стула, засунув оба больших пальца под подтяжки, жест, который означает, что в этот момент он доволен если не всем миром, то самим собой – точно. Потом подумал о том, что операция «Мариэтта» произошла вчера на рассвете фактически у меня под носом, в каких-то тридцати километрах, а я тем временем сладко спал у себя в гостинице, плотно задернув красные шторы. И снова подумал, что несколько месяцев назад подавал руку той, чьим именем была названа операция. Я был так близок к ходу истории и все же самое важное проспал. Так мне и надо.
И в других газетах, которые я купил, содержались те же новости, только в них не делались далеко идущие выводы, и про «Белый Мир» больше никто ни слова не писал. Либо всех попросили хранить информацию в секрете, а Карстен Неттельбек был единственным, кто нарушил договоренность (девизом «Неуловимой территории» было: независимость – вольность – отсутствие влияния государства), либо он был единственным, кто такой информацией располагал. Тогда он получил ее от Элинор.
Этот поезд следовал по южному варианту маршрута, и, когда я закончил просматривать газеты, мы уже оставили позади Ганновер. Земля купалась в июньском солнце. Я любил людей, которые на секунду показывались внизу, под эстакадами и насыпями, и тут же снова исчезали из поля зрения. Я считал, что все заслуживают мира, даже заводские корпуса Вольфсбурга [89]89
В Вольфсбурге располагается штаб-квартира концерна «Фольксваген» и основные заводские корпуса.
[Закрыть].
Мира пожелал я и себе самому, только вот не знал, найду ли я его у себя дома. Дома? Когда возле вокзала я, направляясь к нашей территории, сел в автобус, ехавший вплотную за туристским мастодонтом, и они оба двинулись в одном направлении, я понял, что больше не смогу сюда возвращаться. Я отсутствовал всего четыре дня вместо запланированных двух недель, но, когда проходил со своей легкой сумкой на плече через первую арку ворот, словно солдат, вернувшийся в казармы с воскресной побывки, мне все показалось чужим. Я не торопился сообщать кому-либо о своем возвращении и надеялся, что меня никто не увидит. Тут выяснилось, что туристический автобус стал выгружать пассажиров возле холма, покрывающего бункер, чтобы им легче было обозревать всю территорию. В целом это было ужасно, но в тот день оказалось очень кстати. Я смешался с толпой и незаметно добрался до собственной квартиры. За мной увязалась желто-белая полосатая кошка, которая не отстала, даже когда я начал открывать дверь. Я впустил ее, и она без лишних церемоний сразу прыгнула на кровать и свернулась клубком.
Я лег рядом, немного подтянув колени, чтобы ей хватало места, и слушал, как она мурлычет. Мы лежали в полумраке, потому что жалюзи из рисовой бумаги были опущены и только совсем крохотная частица солнечного света пробивалась снизу сквозь щель. Так мы пролежали около часа, потом я встал и сварил кофе. В тот момент я очень пожалел, что у нас на территории нет супермаркета, где я быстро мог купить кошачий корм.
Я тихонько выскользнул за дверь и выбрал тропинку, которая в обход домов выводила в город, подобно той боковой дорожке, на которой я когда-то повстречал Джузеппе и Марию. То и дело вдали за окнами я видел людей, сидящих за письменными столами, видел, как они переговаривались между собой, жестикулируя, но отсюда, издалека, они казались такими же маленькими, как люди внизу, такими я видел их только что из поезда. Наверху, в «Неуловимой территории» бурно шли телефонные переговоры; Карстен Неттельбек снял пиджак и сиял белоснежной рубашкой.
Затем я вышел наружу и через десять минут был в супермаркете, где купил консервы и сухой корм, немного молока, туалет для кошки, песок и кое-что для себя самого. Я не знал, как долго пробуду здесь, но на первое время у кошки будет все. Обратно я пошел другой дорогой, обошел территорию по периметру и попал на тот пустырь, за который боролась «PROVITA». Так мне удалось миновать «Алису в Стране чудес», и библиотека тоже осталась далеко слева. Кошка лежала у меня на постели до самой темноты. На следующее утро она меня разбудила, нежно покусывая за ногу. Я встал и покормил ее. Потом поднял жалюзи. Точно, подумал я, ведь сегодня первый день лета.
Документ 14
«Фортиссимо» 12/2030: Пятиминутное интервью. Персона недели: Элинор Ригби, системный архитектор, разработчица «Белого Мира»
«Фортиссимо»:Мисс Ригби, вы создали новое чудо-оружие.
Ригби:Это не так. Я разработала программное обеспечение, которое может быть применено в качестве оружия в сочетании с соответствующим оборудованием. Я не работаю в сфере производства вооружений.
«Фортиссимо»:Хорошо. Но ведь программное обеспечение вы разработали не просто так, из любви к искусству. Мы предполагаем, что вы получили заказ.
Ригби:Да, фирма, в которой я работаю, получила заказ.
«Фортиссимо»:От Интернациональной комиссии?
Ригби:Она тоже была в числе заказчиков.
«Фортиссимо»:Это оружие парализует противника, но не убивает его.
Ригби:Нет, оно его не парализует. Это вообще звучит чудовищно, словно приговор. Оно на какое-то время обездвиживает человека. Делает его небоеспособным.
«Фортиссимо»:В любом случае это нарушение права человека на телесную неприкосновенность.
Ригби:Во время военных конфликтов право на телесную неприкосновенность противника нарушается постоянно. Впрочем, то, что вы говорите, совершенно неверно. Противник на время выводится из боя, чтобы его можно было взять в плен. Но никаких телесных повреждений ему не наносится.
«Фортиссимо»:Это правда? Как же функционирует это оружие?
Ригби:Вы что, шутите?
«Фортиссимо»:Нет, мы вполне серьезно.
Ригби:Неужели вы никогда в жизни не слышали о грифе «совершенно секретно» и о степенях секретности?
«Фортиссимо»:Слышали, конечно. Просто для нас, журналистов, это как красная тряпка для быка. Тогда спросим иначе: если никаких телесных повреждений нет, то значит, радиация и нервно-паралитические газы здесь никакой роли не играют?
Ригби:Все, как и прежде, остается без комментариев. Возможно, вы самостоятельно сделаете какие-то выводы, если я скажу, что с помощью этой техники можно вывести из строя не только людей, но и электронные системы управления. Здесь нет ничего особенно нового.
«Фортиссимо»:А разработка оружия не противоречит вашим принципам, для вас это не проблема? Ведь фирма, в которой вы работаете, называется «Алиса в Стране чудес» – казалось бы, ничего воинственного.
Ригби:Как вы, наверное, знаете, я родилась в семье солдата. Джон Ригби из Дублина был одним из первых крупных производителей огнестрельного оружия. Я не думаю, что мы происходим от него по прямой линии. А что касается «Алисы в Стране чудес», то советую вам повнимательнее прочитать книгу. Там все достаточно воинственно. Любимая фраза Королевы: «Off with their heads!» [90]90
«Отрубите им головы!» ( англ.)
[Закрыть]«Фортиссимо»:Надеемся, это не ваша любимая фраза?
Ригби:Нет. Я просто считаю так: надо уметь защищать то, что ты любишь. Поэтому я – то есть мы, наша фирма – приняли этот заказ. Налет на библиотеку в марте только укрепил нашу решимость. В конечном счете это мягкое оружие. Поэтому оно и называется «Белый Мир».
«Фортиссимо»:Кто придумал это название?
Ригби:Я придумала. «Белый Мир» – это понятие из одной старой компьютерной игры, на которую я случайно наткнулась и где речь идет о международной политике, переговорах, войнах, там участвуют типичные виртуальные империи. «Белый Мир» означает такой мир, который не привязан ни к каким формальным условиям и когда никакая из сторон не победила. Само собой, нет ни оккупации, ни репараций и так далее. Для меня «белый» – это символ чистоты, невинности. Пожалуй, можно назвать это добром. Слово «мир», я думаю, не нуждается в толковании.
«Фортиссимо»:И вы в это действительно верите?
Ригби:Следующий вопрос, пожалуйста.
«Фортиссимо»:О’кей. «Белый Мир» – это оружие, которым несложно управлять. А что было бы, если бы это оружие стало доступно каждому? Тогда на наших улицах происходили бы жуткие ситуации.
Ригби:Естественно. Этого как раз нельзя допускать. Поэтому оно и находится под грифом «совершенно секретно».
«Фортиссимо»:Вы что, нас разыгрываете? Оружие существует и разжигает аппетиты наверняка прежде всего в среде организованной преступности.
Ригби:Оружие существует в очень небольшом количестве экземпляров, и эта партия строго охраняется. Программа, которой оснащено это оружие, не хранится в компьютерной памяти. Она существует только у меня в голове.
«Фортиссимо»:И вы за нее не боитесь?
Ригби:Что вы имеете в виду?
«Фортиссимо»:Вы что, действительно столь наивны? Ничего не слышали о похищении ученых?
Ригби:Не волнуйтесь. Моя защита в надежных руках.
30
Когда я дочитал это интервью до конца, лежа вместе с кошкой на кровати, при свете вечернего солнца, которое падало в комнату сквозь занавеси, – я подумал, что уже семь дней живу здесь, не показываясь ни Зандеру, ни моему соседу Торстену Теделю, ни Ритцу, никому другому, даже Элинор. Разумеется, меня кто-то замечал, когда я по утрам покидал территорию, всегда одним из трех окольных путей, которые мне были известны. Но это были люди, которые знали меня лишь поверхностно, дальние знакомые, которые, конечно, и понятия не имели, что меня несколько дней не было.
Кошка с наступлением темноты уходила и возвращалась утром, чтобы у меня отоспаться. Я назвал ее Чеширской Кошкой, или просто Чеширкой, хотя от этого имени у меня всегда заплетался язык. Как только она, поев, удобно устраивалась поспать, я уходил. На автобусе или на метро я колесил по городу, выходил на неведомой остановке и бродил по улицам. На меня иногда обращали внимание, потому что я шел своим особым темпом, но был не более узнаваем, чем любой другой турист, который фотографирует или снимает что-то на гипо-пад. Неожиданно на улицах города снова стало многолюдно, как прежде, словно со вступлением в должность нового правительства начались новые времена. Словно каждый боялся утратить связь с остальными. Однако я выпадал из ритма движения как местных жителей, так и туристов, и однажды меня даже остановили двое полицейских, спросив удостоверение личности. Поскольку с удостоверением было все в порядке, они поинтересовались, что я здесь делаю. «Здесь» в данном случае означало Францезишештрассе. Ничего, ответил я, ничего, собственно, не делаю, потому что у меня отпуск. Они выслушали меня с очень скептическими лицами, но отстали.
На перекрестках больше не видно было никаких небольших групп людей, которым нечем было заняться, как прошлой осенью, когда я ездил к Кольбергу. Город стал гораздо чище, выглядел гораздо более прибранным, чем в тот мартовский вечер, когда мы с Элинор и Фродо ездили на автобусе в английский клуб. У большинства прохожих лица были серьезные и полные доверия.
Впрочем, еще можно было найти несколько анклавов медлительности. Например, пивная «Мориц-Эк» в Кройцберге, недалеко от станции наземной дороги «Принценштрассе». В первый день моих прогулок я оказался там скорее случайно, причем в обеденное время. Слева от входа стоял старый музыкальный автомат, с другой стороны – настольный футбол. Хотя пространства здесь было немного, в пивной оказалось два яруса: внизу три столика и слева вдоль стены барная стойка, потом поднимаешься на две ступеньки, и там снова четыре столика. Здесь удобно было посидеть и компанейскому выпивохе, и молчаливому пьянице. Из еды были только холодные котлеты, биточки и бутерброды. Я взял пол-литра пива и салями, а потом еще кружку и метт [91]91
От нем.mett – фарш из свиного мяса, рубленое свиное мясо (без жира).
[Закрыть]и под конец заказал кофе.
Музыкальный автомат отнюдь не был декорацией. Когда я пришел туда впервые, перед автоматом стоял человек лет семидесяти и листал названия песен. Вдруг зазвучала музыка из далеких времен, наверное, ее исполняли лет за двадцать пять до моего рождения. Некоторые мелодии я знал, значит, они сохранялись уже шестьдесят лет. Всякий раз, когда автомат ставил новую пластинку, треск и шуршание, казалось, наполняли все помещение, и, пока не начнется музыка, я сидел, затаив дыхание. Старик тем временем снова сел за стол, а я сполз со своей табуретки и подошел к автомату.
– Старые все вещи, – сказал он. – Ты их не знаешь.
– Кое-какие знаю, – сказал я. – Вот эту, например. Из шуршания только что полились первые звуки «I should have known better» [92]92
«I should have known better» («Мне следовало бы знать лучше») – песня английской группы «Битлз», написанная Джоном Ленноном.
[Закрыть].
– А вы ведь, наверное, на них выросли.
– Не совсем. Я лет на десять опоздал.
Он тоже пил кофе. Здесь не смотрели косо, если ты обходился без спиртного, во всяком случае, в обеденное время. Потом он встал и подошел к настольному футболу.
– Ты играешь?
– Не очень хорошо, – ответил я, – но сыграю, пожалуй.
Он уже бросил монетки в щель, и шарики с громким стуком покатились. Я быстро понял, что шансов у меня против старика никаких. Он ловко управлял всеми игроками, бил по воротам даже из обороны, навесными мячами, которые летели долго, но не было никакой надежды их остановить. Они свободно находили путь в ворота. Защита у него была непробиваемая. Он почти не применял силу, атаки были ласковые, но смертельные. Как-то на японский манер, подумал я внезапно. Первую игру мы завершили минуты за три. Дальше я стал играть получше. Сыграли уже раз пять или шесть, потом он сказал:
– Мне надо ненадолго присесть.
– Вы здорово играете, – заметил я и повторил свою прежнюю фразу: «Вы, наверное, с этим выросли».
– Ты спокойно можешь обращаться ко мне на «ты», – предложил старик.
– Хорошо, – ответил я, – ты наверняка с этим вырос. А меня зовут Ульрих.
– Кульбродт, – представился старик. – На конце пишется «дт».
– А имя?
– Просто Кульбродт. Меня все так называют.
Словно решив доказать правоту его слов, хозяйка крикнула: «Кульбродт, сейчас же оставь в покое молодого человека, дай ему поесть».
К моему удивлению, старик моментально послушался, помешал кофе и достал из кармана куртки маленькую книжицу, в чтение которой тут же углубился. Он не выглядел обиженным, просто весь был поглощен чтением. Впрочем, я не был на сто процентов уверен, что он действительно читает, а не использует книжку как прикрытие для погружения в медитацию. Я съел бутерброды и расплатился, а когда стоял на пороге, повернулся к нему и сказал:
– Пока, Кульбродт. Надеюсь, еще встретимся.
– Несомненно, – отозвался он. – Я здесь вовеки.
Так я познакомился с Кульбродтом и каждый вечер приходил в «Мориц-Эк», где он всегда нерушимо сидел за своим столом. Мы играли пару партий в футбол и полностью монополизировали музыкальный автомат, а на третий вечер я наконец рассказал ему о себе: что девять месяцев назад приехал в столицу, что живу на старой территории (старая территория? он что-то слышал об этом), что работаю в библиотеке и участвовал в ее создании (а-а, библиотека – он читал про попытку поджога), что на самом деле я по профессии коммерсант (хорошо, когда выучился приличной профессии, сказал он) и что я теперь не знаю, оставаться ли здесь или вернуться к своему прежнему занятию, – и рассказал ему о предложении Антона Мюнценберга.
– Тут я не советчик, – сказал Кульбродт. – Я ведь вовеки здесь, и больше нигде. Но вроде бы предложение неплохое.
Я целые дни проводил на озерах на юге города и однажды даже прогулялся мимо бывшего дома Кольберга. Не было ощущения, что туда вселился кто-то новый. Возможно, еще не улажены были юридические тонкости относительно прав собственности. Но у меня не было сомнения, что столь прекрасная усадьба найдет новых владельцев, причем скоро, и надеялся, что это будут частные лица, а не какая-нибудь архитектурная контора, или консалтинговая фирма, или бюро по оказанию финансовых услуг.
Если я не сидел у озера (купаться я никогда не ходил), то болтался по городу, наблюдая людей, смотрел, какие у них озаренные надеждой лица при всех их заботах. Однажды попал в Немецкий исторический музей и посмотрел там выставку, которая только что открылась: «„Гейм Бойз“ и „Твилайт Герлз“. Детство и юность в годы правления хунты», кстати, вообще первую выставку, посвященную тому пресловутому девятилетию. Полноценная палитра событий, всеохватывающий обзор всего, что происходило с 2016 по 2025 годы, – такая выставка готовилась к открытию в следующем году, а потом должна была стать постоянной. Но уже сейчас были серьезные расхождения во мнениях по поводу финансирования, и возникала опасность, что намеченные сроки не будут соблюдены.
И вновь, и вновь я трясся в автобусах, реже – в метро, мотался по городу как маятник, смотрел на него сверху, а иногда глаза у меня начинали слипаться. Однажды водителю пришлось меня расталкивать, потому что мы добрались до конечной, где-то в районе Фронау. К вечеру я привычными окольными тропками добирался домой, разговаривал немного со своей Чеширой, пока она не исчезала в сумерках. На седьмой день, возвращаясь домой, я увидел в киоске номер «Фортиссимо», на обложке наискосок шла надпись крупными буквами: «БЕЛЫЙ МИР: Интервью с Элинор Ригби».Я этот номер, конечно, купил, а прочитав, почесал за ухом Чеширу и сказал: «Что ж, похоже, мне пора доложить о своем возвращении».
На следующий день после завтрака, который мне почему-то не лез в горло, словно перед казнью, я не пошел обычными обходными тропками по направлению к городу, чтобы прогуляться, а направился прямиком в «Алису в Стране чудес». Когда я вошел, Джон Теннант, вопреки обыкновению, не разговаривал по телефону. Андреас Ринк и Фред Бок были погружены в какую-то работу и вообще меня не заметили. Томми наверняка опять уехал в город, Элинор было не видно. Я кивнул Джону и спросил, как дела. Много работы, а как прошел отпуск? Прекрасно, ответил я, два дня в Париже, потом у старых друзей в Аахене и так далее.
– Где Элинор? – спросил я наконец.
– Элинор здесь больше нет, – ответил Джон. – Вероятно, она вернулась в Англию. Я надеюсь, она в безопасности.
31
Журналисты из «Фортиссимо» были правы. Чудо-оружие «Белый Мир» разбудило аппетиты, и если Элинор Ригби была единственным человеком, который знал программу, можно было догадаться, когда на нее начнется охота. На самом деле после ареста Мариэтты Кольберг со всех журналистов взяли слово, что они будут хранить молчание по поводу «Белого Мира», и, кроме Карстена Неттельбека, все свое обещание сдержали. В сущности, это было лишь делом времени, когда еще кто-нибудь из этих сплоченных молчаливых рядов не выдержит. Когда министр внутренних дел нового правительства публично выступила с соображениями насчет того, не пора ли обвинить «Неуловимую территорию» в разглашении государственной тайны, газету со всех сторон буквально завалили письмами с выражением солидарности.
Это ничуть не помешало еще до публикации интервью в «Фортиссимо» совершить попытку похищения Элинор, причем среди бела дня, когда она отправилась в город за продуктами. Попытка похищения провалилась, потому что у Элинор уже была личная охрана, кроме того, исполнено все было очень по-дилетантски. Горе-похитителям удалось скрыться, но без Элинор. Кто стоял за этим, не говорилось, но, разумеется, пошли слухи, и все сходились в одном: действует мафия. Итальянская, русская, албанская, фламандская, сербская, корейская, тирольская или цюрихская – неважно. Но что не удалось одним, для других определенно не составит проблемы, поэтому Элинор еще три дня назад надежно спрятали – в соответствии со всеми классическими правилами программы охраны свидетелей. Ее местонахождения никто не знал – коллеги тем более, ведь они сами были под угрозой. В целом же никакой Элинор Ригби просто больше не было, и как звучало ее новое имя, в «Алисе», разумеется, не знал никто.
– Для фирмы это раньше или позже, но тоже – конец, – сказал Джон. – Элинор была у нас самым главным сотрудником, ты в курсе?
– Ясное дело. Она же гений. Она сообщила мне это сразу, как только мы познакомились.
На мгновение я вспомнил то ноябрьское утро, когда мы под бледным солнцем вместе шли из фирмы в библиотеку, и она рассказывала мне о себе и о своей семье, и там, за бункером, с поразительной естественностью сообщила мне, что она гений. Это было всего семь месяцев назад, но мне казалось, что прошло семь лет. На мгновение я отключился от происходящего, а Джон все продолжал говорить. Потом я снова пришел в себя.
– …все боятся, – говорил он в этот момент. – Фред боится, Андреас боится, Томми вообще перестал по-настоящему доверять своим клиентам.
– Но ведь гангстеры знают, что вы ничего не знаете, – сказал я. – Что вы не знаете эту программу. Вы же осознанно так сделали, и Элинор об этом тоже говорила.
– Конечно. Но кому-то может прийти в голову, что мы хотя бы знаем, где сейчас находится Элинор. Да неважно, я в любом случае сомневаюсь, что дела у нас тут пойдут успешно. Без Элинор мы вряд ли можем предложить нечто такое, чего не умеют другие. Или то, что прекрасные леди из «NewLineSoftware» делают лучше нас.
Это было похоже на правду.
– Эх, Джон, – сказал я, – женщины сегодня старательнее нас. А если вы закроетесь, что будете делать?
– Обо мне можешь не беспокоиться. Я из хорошей семьи, в любом случае мне помогут снова встать на ноги. Возможно, я попросту вернусь обратно в Лондон. Томми тоже всегда место найдет. – Он понизил голос. – А вот насчет Фреда и Энди не знаю, понимаешь? На свете сейчас так много айтишников.
– Печально как-то все это.
– Да уж. И знаешь, что самое печальное?
Я помотал головой.
– С тех пор как Элинор исчезла, у меня появилось ощущение, что мы не имеем права больше называться «Алисой в Стране чудес».
Я пошел в библиотеку. Попытался открыть дверь, но она была закрыта, пришлось доставать свою пластиковую карту. Это было странно: одиннадцать утра, пятница, в это время мы обычно открыты. Внутри было сумрачно и тихо, только где-то за окном слышен был птичий голосок, звучала какая-то длинная баллада. Я не верил своим глазам и тихо проговорил: «Эй, есть кто-нибудь?» Либо действительно никого не было, либо я звал слишком тихо. Я крикнул погромче: «Кай, Фродо? Где вы все?»
Наконец я поднялся наверх и в самом конце помещения обнаружил стол, доверху заваленный книгами, а за столом кто-то сидел, сидел неподвижно в полумраке и, казалось, ждал, когда я подойду. Я медленно приблизился и сказал: «Здравствуй, Кай. Я вернулся. Что тут у вас происходит? Почему библиотека закрыта? И где Фродо, в конце концов?»
За грязными круглыми стеклами древних очков в никелевой оправе глаза Зандера почти не просматривались. Казалось, я помешал ему, и голос его звучал слегка раздраженно.
– Библиотека открывается только по звонку, – сказал он, – и желательно после предварительной договоренности по телефону. Как я могу держать ее постоянно открытой, если я здесь один?
– Один?
– Да, один, – подтвердил он. – Фродо позавчера уехал, ему предстоит дальнее путешествие.
– Так, понятно. А куда?
– Да он и сам точно этого не знал. Он последовал за своей возлюбленной, про которую трудно что-либо узнать после всего того, что здесь случилось.
– За своей возлюбленной? После того, что здесь случилось?
Зандер откинулся на спинку стула и чуть смягчился, стал раскованнее.
– Заметно, что тебя некоторое время не было, Ульрих, – сказал он.
– Я нахожусь здесь после возвращения гораздо дольше, чем ты думаешь. Меня не было-то всего четыре дня.
– Тебе что, там не понравилось?
– Нет, очень понравилось, так понравилось, что я подумываю… Но что все это значит – я имею в виду Фродо?
Я все еще стоял перед столом, за которым сидел Зандер, – стоял, как проситель перед чиновником. Теперь я придвинул стул и сел напротив него. В конце концов, у меня тоже есть права на это заведение. Я тоже создавал эту библиотеку, и я тоже здесь пока работаю.
– Поскольку ты был в отъезде, придется начать издалека, – сказал Зандер. – Элинор…
– Про Элинор я все знаю, – отрезал я, – можешь не стараться.
– Хорошо. Ну вот, а Фродо отправился следом. Я не думаю, что у него есть шансы ее найти.
Он снял очки и подслеповато посмотрел на меня, он ждал, когда до меня дойдет. До меня дошло.
– Да, – сказал Зандер. – Фродо был любовником Элинор, давно уже, задолго до твоего отъезда. Это началось, наверное, еще до открытия библиотеки. Все – то есть все, кого это вообще интересовало, – были в курсе, Ульрих. И только тот, кого это непосредственно касалось, понятия об этом не имел. И никто ему не сказал. Известная коллизия, – она, как мы знаем, встречается и в литературе, и в так называемой реальной жизни.
Я не знаю, как я выглядел, когда он мне все это рассказывал, боли было больше, или сдержанной ярости, или я просто впал в ступор. На лице Зандера я вообще никаких эмоций не заметил.
– Нет, – сказал я, – никто мне ничего не рассказывал. И ты – тоже.
– Я тоже, верно. А что мне было делать? Вы оба тут работали, и Фродо, и ты. Как бы у нас все шло дальше, если бы ты внезапно об этом узнал? Тогда бы вообще нельзя было работать. А что стало бы с библиотекой?
– Что стало бы с библиотекой, говоришь? – передразнил его я и вскочил. – Библиотека! Библиотека господина Зандера! Не дай бог, ей будет нанесен какой-нибудь ущерб!
Зандер спокойно продолжал сидеть, глядя на меня. Он знал, что я разъярен не на шутку, но его не трону. К тому же мой гнев быстро испарился, и вот я уже стоял перед ним, бессильно опустив руки.
– Я предполагаю, – сказал он совершенно спокойно, – что ты не захочешь здесь больше работать.
– Я еще не принял окончательного решения, но теперь тоже начал это предполагать.
Он кивнул.
– Ты один останешься? Или нового Фродо себе подберешь?
– Я останусь один. Фродо заменить невозможно. Он был очень хорош, взгляд у него был верный. Из него бы вышел хороший преемник.
– Но злая тетка совратила его?
Зандер не поддержал тему, он повторил:
– Я останусь один. Библиотека, разумеется, будет открыта для всякого, кому нужны книги. Я всегда на месте. Но по сути дела она принадлежит библиотекарю. Он ее хранитель, ее пастырь.
При этих словах я посмотрел на него, отыскивая признаки легкого помешательства у него во взгляде. Но Зандер уже, казалось, забыл о моем присутствии и смотрел куда-то мимо меня. Потом придвинул стул поближе к столу и углубился в раскрытую книгу, какой-то древний фолиант, страницы которого в две колонки испещрены были фрактурой [93]93
Фрактура (от нем.Fraktur – надлом) – поздняя разновидность готического письма; окончательную отделку этому шрифту дал А. Дюрер (1471–1528).
[Закрыть]. Я на цыпочках выбрался из библиотеки на летнее солнце.
Выйдя на улицу, я подумал, что «Белый Мир» – идиотское название, а пояснения Элинор по этому поводу – полная муть. Название отдавало расизмом, причем настолько сильно, что с души воротит. Потом мне пришло в голову, что расцвет родного города Элинор начался с работорговли и что название, которое она дала своей программе, наилучшим образом в это встраивается. Вдохнуть поглубже, выдохнуть – и забыть, подумалось мне.
У бункера я заметил двухэтажный автобус и быстро, как только мог, ретировался с нашей главной улицы в западном направлении, пока не добежал до маленького английского садика, заложенного Ритцем. Перед беседкой, в которой хранился садовый инвентарь, стояли облупленный деревянный стол и два покосившихся стула, на одном из них сидел садовник собственной персоной в кружевной тени сливового дерева. Подойдя ближе, я заметил, что глаза у него закрыты, он открыл их, только когда я подошел совсем близко и он расслышал в траве мои тихие шаги. Я уже пожалел, что помешал ему, но Ритц указал мне на стул напротив, и я сел.
– Ты снова у нас, – констатировал он.
– Я этого точно не знаю. Действительно ли я у вас, я имею в виду.
– Я хотел только сказать, что ты опять на нашей территории, и все.
– Я здесь нахожусь гораздо дольше, чем вы думаете.
– Я знаю, – сказал Ритц. – Я иногда видел, как ты по утрам уходил, а по вечерам возвращался.
Это меня нисколько не удивило. Если кто и мог меня заметить в эти дни, так это Ритц.
– Но ты сам не можешь понять, хочешь ли ты здесь остаться.
Опять констатация факта, а не вопрос.
– Не могу.
– А теперь еще и Элинор уехала.
– Элинор я потерял уже давно, – сказал я. – Я просто не знал об этом. Но ты знал наверняка.
Он кивнул.
– Как и все, почти все, – ответил он. – Это старая история, Ульрих, и она…
– …и она встречается как в литературе, так и в жизни, – закончил я. – Мне уже один человек сегодня это сказал. Вы наверняка за моей спиной все надо мной смеялись.
Ритц покачал головой.
– Никто не смеялся. Все надеялись, что ты обо всем узнаешь сам. Ты ведь должен был хоть что-то замечать.
– Безусловно.
– Наверное, стоило спросить у нее. Хотя нет, Парцифаль вопросов не задает.
– Нет, – сказал я, – наверное, я просто клинический идиот. Наплевать, она ведь все равно уехала, и я не думаю, что Фродо найдет ее.
– Если Фродо ее найдет, – откликнулся Ритц, – то ее с тем же успехом найдет корейская мафия. Или русская. Ничего хорошего я в этом не вижу.
Я был того же мнения, несмотря на ярость, которую испытывал по отношению к Элинор.
– Раньше мне все здесь казалось гораздо лучше, – сказал я. – Но ты ведь нам еще в январе объяснил, что это пройдет. Я мог бы и сам догадаться. А какие еще новости?
– Последний просвет скоро исчезнет, – ответил Ритц. – Супермаркет будут строить. Через две недели должны начать. Торстен Тедель переехал в Целендорф, чтобы быть как можно ближе и к сыну, и к возлюбленной. Фрау Велькамп считает, что закончит свою книгу через полгода. Хочет через пару недель устроить чтение фрагментов. Тобиас Динкгрефе собирается закрывать ресторан. Он говорит, цитирую, что к нему стало приходить слишком много засранцев.
– Да, море новостей, особенно если учесть, что я практически и не уезжал.
– Это еще не все. Хельме ушел, он ведь всегда об этом говорил.
– Куда?
– Никто толком не знает. Он сказал, что возвращается к своим корням. Корни у него недалеко, он ведь родом из Райникендорфа. Да еще кое-кто из анархистов хочет блокировать пустырь, чтобы там ничего не строили.
– Ага. Ну и что вы тогда будете делать? Полицию позовете? Прогонять их будете?
– Мы ничего делать не будем, Ульрих. Кто это – «мы»? Вопрос в том, что будет делать «PRO-VITA». Но тех, кто против строительства, их не много. Большинство анархистов хотят уйти.
– А куда они уйдут? Тоже к своим корням?
– Они этого пока точно не знают. Куда-нибудь на природу, я думаю. Назад, в 1970-е годы.
– Не понял, куда?
– Ладно, неважно. Расскажи мне лучше о своей поездке.
Я рассказал о днях, проведенных в Аахене, о том, что мою квартиру сдали врачу-радиологу, об ужине в Льеже и о предложении организовать филиал фирмы в Париже. Рассказал о том, как побывал на кладбище Монпарнас, об исчезнувшей могиле моего предполагаемого отца и о прогулке на улице д’Ульм. И под конец поведал, какую сильную любовь испытывал к людям, когда смотрел на них из окна вагона. Что он думает по этому поводу?
