Текст книги "Охотники за охотниками. Хроника боевых действий подводных лодок Германии во Второй мировой войне"

Автор книги: Йохан Бреннеке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

ГЛАВА XXII
Д-р Кауэр, профессор химии

Оперативная сводка:

Смерть кралась за подводными лодками во всех семи морях света. Теперь конвои охраняли авианосцы с тридцатью-сорока самолётами на борту. Командирам подводных лодок, которые щадили свои корабли, свои жизни и жизни своих людей, приходилось держаться под водой. Но как кит должен подниматься на поверхность, чтобы набрать воздуха, так и подводные лодки должны были всплывать, чтобы подзарядить аккумуляторные батареи. Лодка, надо сказать, была отнюдь не беззащитна в надводном положении, но она была безусловно недостаточно вооружена. Германская военная промышленность, испытывавшая огромные трудности, работая под градом сыпавшихся на неё бомб, не имела возможности вооружить подводные лодки достаточными средствами обороны. А в небе появлялось всё больше и больше самолётов противника. И все больше лодок становились их жертвами.

В июне было потоплено 17 лодок, из них 11 – самолётами. В июле потери составили 37 лодок, из них 30 – в результате атак с воздуха.

В июле в Киле состоялось совещание, на котором присутствовали пятьдесят представителей кораблестроительной и военной промышленности. Среди присутствовавших находился и новый командующий подводным флотом адмирал фон Фридебург. Предметом обсуждения явились «подводные лодки Вальтера». В итоге на верфи «Ховальдт» поступил приказ сконструировать новые, меньшие по водоизмещению лодки Вальтера, получившие название «лодки Габлера», для боевых действий в прибрежных водах. Фирма предложила представить военно-морскому командованию первую лодку нового типа в качестве рождественского подарка, а затем, если лодка покажется успешной, заложить сто таких лодок. Также будут немедленно начаты строительством 24 океанские «лодки Вальтера» серии XVIIb. Экспериментальная и учебная версия того же корабля – серии XVIIa – вообще никогда не вступала в строй. Но результаты, полученные при испытаниях первой экспериментальной лодки – «V-80» – были оценены как настолько удовлетворительные, что решено было не тратить время на испытания лодок стандартного типа. В течение шести недель красовались на стапелях шпангоуты «лодок Габлера», но внезапно проект отменили – предположительно, в пользу какойто другой программы. То же самое случилось с лодками серии XVIIb.

«Другая» программа касалась строительства «электролодок».

Важно было прежде всего найти средства к усовершенствованию уже действующих лодок, если только их не собирались убирать из числа строевых. Ответ был найден в виде «шнорхеля»[37]37
  У нас на подводных лодках шнорхель называют РДП, т. е. работа дизеля под водой, а в обиходе и шнорхелем. Наши словари дают искажённое англизированное название устройства – шноркел или сноркел. Многие английские словари поначалу ошибочно относили происхождение этого слова к немецкому Schnorkel (или даже искажённому Snorkel), что означает росчерк – понятно, этот образ не может иметь отношение к устройству. И наши радетели русского языка списали это с английских словарей. Немецкие толковые словари (например, Meyers Lexicon, Bibliografisches Institut, Leipzig, 1975) сообщают, что устройство называется Schnorchel и происходит от глагола schnarchen – храпеть. Устройство действительно производит звук, похожий на храп, фырканье (особенно когда его захлёстывает волна). В последнее время и английские словари (в частности компьютерная версия The Pocket Oxford Dictionary, Oxford University Press, 1994) также вернулись к правильному объяснению этимологии слова.


[Закрыть] – вентиляционной мачты, которая могла выдвигаться, когда лодка находилась в подводном положении, чтобы обеспечивать работу дизеля под водой и проветривать лодку. Шнорхель был даром небесным и для «лодок Вальтера», поскольку позволял бы им пройти весь путь до позиции в подводном положении, на электромоторах и дизелях, а турбины использовать только при атаке.

«Лодки Вальтера» имели возможность отрываться от большинства преследователей, а электрические лодки, которым Дениц отдавал предпочтение, с их максимальной подводной скоростью хода 19 узлов, уступали первым на несколько, но весьма важных узлов.

Первые несколько лодок старого типа весьма скоро оборудовали шнорхелями. Но однажды вся команды одной подводной лодки лишилась сознания, и только что не отравилась насмерть выхлопными газами – в это время все переборки в целях вентиляции лодки были отдраены…

* * *

Обычно духота в лодке была в пределах того, что может выдержать нормальный здоровый человек, но с появлением шнорхеля эта духота становилась опасной. И пошло гулять мнение, что длительное использование шнорхеля опасно для здоровья.

И вот в срочном порядке доктору Кауэру, специалисту по клинической климатологии, поручили проверить состояние воздуха внутри лодки во время её следования как в надводном, так и в подводном положении. Кауэру было велено держать результаты исследования в строгой тайне.

Однажды команды первых лодок, оборудованных шнорхелями, увидели человека в гражданском, сопровождаемого адмиралом Тидсеном. За ними шла целая бригада людей, тащивших загадочную аппаратуру. Все они ступили на борт «U-237».

Многочисленные важные персоны, окружавшие доктора Кауэра, ничуть не смущали его. Он разговаривал с ними столь же непринуждённо, как разговаривал бы со своими родственниками или с обычными матросами. С другой стороны, он развил такую удивительную активность и показывал такую физическую готовность, какую в этих местах не привыкли видеть у гражданских лиц.

Как заправский подводник, он быстро вскарабкался на мостик и так же быстро исчез в люке. Адмирал и другие господа последовали за ним с меньшим проворством. Кауэр пожал руки командиру и механику и с ходу ошеломил их градом вопросов, прежде всего насчёт аппаратуры центрального поста, потом насчёт вентиляции на корабле и состоянии воздуха, а затем спросил их, что, по их разумению, можно сделать в этом вопросе.

А тем временем его странную технику спускали в лодку.

– А теперь можно я обращусь к команде?

– Пожалуйста! – с лёгким поклоном и лукавой улыбкой ответил командир. – Если я правильно расслышал вашу фамилию – доктор Зауэр?

Адмирал нахмурился, а команда засмеялась, и сам Кауэр затрясся от смеха.

– Если не можете запомнить мою фамилию, я согласен и на это, лучше не придумаешь.[38]38
  Кауэр (Cauer) – необычная для немецеого языка фамилия, а «зауэр» означает «кислый», что к кислотной атмосфере лодки имеет прямое отношение.


[Закрыть]

«U-237» отошла от пирса, вышла в открытое море и погрузилась на перископную глубину. Море было спокойным, и эксперименты можно было проводить в спокойной обстановке.

И они начались. Подняли шнорхель, заработал дизель и втянул в себя воздух из отсека. Кауэр почувствовал сильную боль в ушах, надавило на глаза. Он покачнулся. Дизель задрожал, заглох, опять заработал.

Кауэр стоял в кормовой части тяжело гудевшего левого дизеля. Он видел, как серый дымок идёт из дизеля в лодку.

«Боже мой, – подумал он, – это же чистый формальдегид».

Но он не торопился давать сигнал, о котором договорились. Ему хотелось узнать, куда потечёт дым и газ и что произойдёт дальше. Рядом с ним потерял сознание человек, стоявший на вахте. Кауэр решил, что пора дать сигнал. Внезапно он почувствовал, как на щеках появилось онемение, потом, не успел он сделать два-три вдоха, оно перешло на руки. Он сжал кулаки, руки непроизвольно согнулись. Он понял, что вот-вот потеряет сознание. Он сжал губы и неверным шагом пошёл подальше от дизеля.

Очертания двух гремящих монстров закружились, колени стали подгибаться. Он вот-вот должен был опуститься на палубу, когда чья-то рука грубо оттащила его от дизелей. В прилегающем пространстве воздух был чуть полегче. Находившегося в полубессознательном состоянии профессора пошатывало. Он пошарил руками, за что бы ухватиться, попал на что-то мокрое и горячее, отдёрнул руку, потом рука опустилась на что-то мягкое, потом на какойто шершавый металл. После этого профессор потерял сознание.

Когда он стал приходить в себя и туманные очертания вокруг него стали приобретать форму, то в одной из фигур рядом с собой он узнал адмирала, озабоченно смотревшего на него.

Наконец адмирал прервал молчание.

– Так-то, мой дорогой Кауэр, вы платите нам за то, что мы вас вытащили из дизельного отсека, – произнёс он с улыбкой.

Оказывается, когда Кауэр правой рукой шарил, за что бы ухватиться, то обжёгся о дизель и отдёрнул руку, она попала на лицо адмиралу, а шершавой металлической поверхностью были его погоны.

Вокруг раздался смех облегчения. Адмирал тоже оказался человеком.

Подошёл и командир – поинтересоваться, как себя чувствует профессор, – и протянул ему щедро наполненный стакан.

– Знаете, профессор Зауэр… – Он запнулся, краем глаза взглянул на адмирала. – Когда вы пришли на лодку, мы подумали: вот, ещё один кабинетный моряк пришёл – из тех, которые сидят в сухих, удобных, красивых кабинетах и ломают голову над тем, как надо командовать подводной лодкой. Но, слава Богу, все мы иногда делаем ошибки.

– Это верно. И это относится ко всем нам, – ответил Кауэр.

Затем он многословно извинился перед адмиралом за то, что так вышло, и удалился к своим приборам.

Трижды провёл Кауэр свои опыты. Когда лодка вернулась в Киль, было уже темно.

Работая днём и ночью, доктор Кауэр составил 1 413 химических формул, 1 321 комплекс физических расчётов.

Жене он сказал:

– Это великие люди. Для них я сделаю все.

Результаты его опытов имели огромную ценность для дальнейшего оснащения подводных лодок шнорхелями.

ГЛАВА XXIII
Как Бранди, король крейсеров, потерял свою лодку

Оперативная сводка.

Появилась новая торпеда. Ей дали название «Zaunkonig».[39]39
  Королёк, вьюрок и др. птицы семейства воробьиных.


[Закрыть] Она была рассчитана прежде всего на применение против эсминцев. В головную часть торпеды был встроен крайне чувствительный акустический прибор, который слышал шумы винтов и автоматически наводил на них торпеду. Вначале торпеду проверили в нападении на два эскорта, и оба сильно охраняемые. Один конвой состоял из 27 судов, а другой – из 41 судна. Они недавно вышли из порта и находились в 90 милях друг от друга и 650 милях от порта, когда на них набросились 15 лодок. Британцы соединили оба конвоя в один, чтобы собрать для их защиты больше сил. Но атака подводных лодок продолжалась, и с применением новых торпед лодки потопили 12 эсминцев и 6 грузовых судов. Во время операции служба радиоперехвата расшифровала радиограмму с британского фрегата «Итчин», который подобрал команды с потопленного эсминца «Сен-Круа» и корвета «Полиантус». В ней говорилось: «Примечательный и тревожащий факт: все корабли были поражены в область винтов». Позже «Итчин» тоже был потоплен. Он успел просигналить, что заметил впереди подводную лодку. Из трёх команд, которые были на борту эсминца, корабль «Джеймс Смит» подобрал лишь трёх человек.

Союзники приложили максимум усилий, чтобы найти противодействие новому оружию. Командиры подводных лодок, возвращаясь с последующих операций, докладывали, что эсминцы стали застопоривать ход, когда замечали подлодку. Из этого стало ясно, что противник понял принципы, на которых работает новая торпеда. Спустя непродолжительное время противник нашёл контрмеру в виде акустического буя, который тащили на буксире за судном.

Одним из командиров, которые добились больших успехов с помощью новой торпеды, был Альбрехт Бранди, Первая его лодка была потоплена в 1943 году у африканских берегов Средиземного моря, потом он ещё дважды выживал после гибели двух других его лодок. Сейчас Бранди – архитектор.

* * *

«Два британских авианосца, три крейсера и около двадцати эсминцев и корветов проводят в настоящее время учения в районе Гибралтара».

Так говорилось в радиограмме, полученной ближе к концу августа из разведки ВМФ.

Воды Средиземного моря кристально чисты и прозрачны, часто море бывает гладким, как деревенский прудик. Даже слегка поднятый над поверхностью перископ оставляет на такой воде после себя длинный пенистый след. Он выдаёт лодку, так как виден с самолёта издалека. И так бывало часто. Британская авиаразведка успела накрыть Средиземное море мелкоячеистой сетью, что делало жизнь подводников невероятно трудной.

28 августа 1943 года Бранди готовился к выходу в море. Вот что он пишет:

Я вышел в море в большой спешке. Сначала я двигался со скоростью велосипедиста, в надводном положении, потом – пешехода, под водой. Я очень осторожно крался к соединению кораблей противника. Эсминцы образовали два кольца охранения вокруг двух авианосцев и крейсеров.

Я поднырнул под внешнее кольцо эсминцев и подкрался на бесшумном ходу к большим кораблям. Перископ я поднимал каждый раз на считанные секунды.

По моим подсчётам, главный корабль находился в радиусе выстрела. «Спокойно, – говорил я себе. – Ещё чуть-чуть поближе, и дай Бог тебе спокойствия и выдержки».

Скоро авианосец был в поле моего зрения. Он казался громадным, массивным. И в тот момент, когда я собрался дать команду приготовить торпедные аппараты к залпу, корабли изменили курс, словно производили манёвр с целью уйти с линии огня атакующей подводной лодки. Вполне возможно, что они как раз и отрабатывали совместный манёвр. Я воздержался от выстрела. Шанс поразить цель был ничтожным, а потерять лодку – весьма велик.

Я целый день маневрировал, пытаясь выйти на позицию для выстрела, но все безуспешно. Это был день сплошной нервотрёпки.

Над головой и вокруг нас раздавались высокие тона винтов британских эсминцев и корветов – весьма раздражающие шумы. В любой момент, я чувствовал, они могут обнаружить нас. Но британцы, очевидно, чувствовали себя в такой безопасности, что пренебрегали использованием своих гидрофонов. Иначе бы они нас нашли.

Тот факт, что я вошёл в контакт с противником и он проводит учения несколько дней, вселял в меня надежду, что у меня ещё появится возможность атаковать его. И всё-таки было обидно, что у меня под носом ходят такие великаны, как «Формидабл» и «Илластриес», а я не могу ничего поделать. А узнать их я узнал, потому что у нас были их силуэты.

И на второй день мне не повезло. А на третий я не смог даже подобраться к ним.

Наконец после всех этих долгих и бесплодных дней я решил, что надо что-то положить в карман, прежде чем возвращаться на базу. И я поразил два эсминца – один по правому, другой по левому борту, залпом четырёх торпед, по две на каждого.

В Гибралтаре зашевелилась противолодочная оборона. Мы были так близко к нему, когда я стрелял, что было видно многое из происходящего на Скале.

Я под водой пошёл под прикрытие африканского берега. Эсминцы забегали над нашей головой во все стороны. Глубинные бомбы посыпались десятками, но все – не ближе мили от нас. Люди в лодке широко улыбались – впервые за весь поход.

После того как над Северной Африкой и узкой полосой пролива опустилась ночь, я всплыл. Батареи нуждались в подзарядке, но больше всего нам нужен был глоток свежего воздуха.

Стояла прекрасная звёздная ночь. Вокруг царило спокойствие. Ни силуэта, ни шума самолёта. Я передал вахту и велел держать курс на Мелилью на африканском побережье, а сам пошёл вздремнуть. В тот момент, мне казалось, наши радары были для меня важнее вперёдсмотрящих.

Внезапно тишину ночи разорвали два взрыва. Лодку тряхнуло. Я спрыгнул с койки.

Тут раздался третий взрыв. Лодка встала на дыбы. Раздались звуки бьющегося стекла, вырубился свет. Воцарилось столпотворение, неописуемый хаос. Полопались трубопроводы, повыскакивали из своих гнёзд металлические пайолы палубы.

Бросившись в центральный пост, я попал ногой между двух трубопроводов, сорвавшихся со своих мест. Чем больше я старался высвободить ногу, тем больше её, казалось, зажимало. Люди, бежавшие в центральный пост из первого отсека, натыкались на меня, старались протиснуться, и оттого меня ещё больше зажимало. В темноте они, конечно, не видели меня, и тем более не видели, что перед ними командир. Отчаянная ситуация требовала отчаянных мер, и мне приходилось довольно грубо отбиваться от объятий моих усердных друзей и делать соответствующие высказывания насчёт того, что я о них думаю, и в кратких выражениях объяснять, что я тоже спешу на работу.

Наконец восстановилось подобие порядка, я сумел с посторонней помощью вытащить ногу и броситься в боевую рубку и далее – на мостик.

Выскочив на мостик, я был встречен адским рёвом. Как мне показалось, верхняя вахта чему-то радовалась. Вахтенный офицер показал рукой вперёд влево, и я успел увидеть исчезающий в волнах вражеский самолёт.

Оказывается, пока мы там думали, что лодка тонет, верхняя вахта сбила самолёт. Люди увидели близкий силуэт, открыли огонь и попали!

– Всем наверх! – крикнул я.

Нас побило здорово. Даже дизеля встали. Лодка стала почти грудой металла. Потом я услышал, что произошло.

Третья бомба упала на волосок от борта лодки и затем взорвалась на глубине 15-20 метров под нами. Никто из нас внизу, я думаю, не заметил особенно, как нас приподняло взрывом, но когда лодка пошла вниз, да ещё в неё попала вода из выросшего после взрыва и обрушившегося на неё столба воды, я и подумал: «Вот оно. Вот как оно бывает, когда тебя топят».

На одном хромом дизеле мы попытались продолжить путь к берегу. Я надеялся, что мы сможем пройти у прибрежных скал и спрятаться под маскировкой из брезента и за скалами.

– Если этот парень не воспользовался радио, – сказал кто-то, – то они, может, и не пришлют другой самолёт.

– Пришлют! – возразил я. – Это парень ведь улетал не навечно. Как только время выйдет, из его эскадрильи пошлют ещё кого-нибудь – выяснить, что с ним случилось.

Второй самолёт, как и положено, появился. И довольно скоро. Первый лётчик явно послал сигнал, прежде чем атаковать. Второй самолёт обошёл нас на весьма почтительном расстоянии.

Вода, попавшая в лодку, попала и в аккумуляторные батареи, и они стали выделять хлор. В лодке остались лишь – надев дыхательные аппараты – те, чьё присутствие там было предельно необходимым, остальные поднялись на верхнюю палубу. Рулевой также сидел внизу, потому что управление наверху вышло из строя, а я выкрикивал ему с мостика команды насчёт курса. Получалось лучше, чем я ожидал, но всё-таки шли мы несколько извилисто.

Самолёт не собирался оставаться пассивным наблюдателем. То и дело появлялись всплески огня. Мои ребята сгрудились за боевой рубкой и кружили вокруг неё. Когда самолёт появлялся с левого борта, они уходили на правый борт, потом возвращались обратно, и так далее. Я не мог поверить своим ушам: мои ребята завели песню – о двух влюблённых. Вот так-то! Причём название и слова как нельзя лучше подходили к ситуации: в песне говорилось о парочке, катающейся на каруселях.

Вот так вела себя команда. Левый борт… нос… правый борт… корма… И снова вокруг рубки, и снова… Пели даже те, кто испугался – а может, и громче других. Но это было здоровое пение. А что и как они поют…

Мы шли прямо на высокие скалы у берега, где море пряталось в глубокой тени. Если бы нам удалось забраться в эту тень, думал я, мы чувствовали бы себя немного побезопаснее. И наконец мы добрались туда, наконец-то спрятались от глаз этого небесного наблюдателя.

Какая там надежда! С самолёта стали бросать осветительные ракеты, как раз над местом, где мы укрылись. Скрываться было больше негде. Мы прошли вдоль берега с четверть мили. До рассвета ещё целый час. А там что-то должно случиться. Как только рассветёт, появятся несколько самолётов, а то и кораблей, и разнесут нашу калеку в клочья.

Тем временем механик инспектировал повреждения. Вряд ли он мог чтонибудь отремонтировать. Вот если бы укрылись где-нибудь под берегом, замаскировались на несколько дней, тогда ещё мы, может быть, и смогли бы чтонибудь сделать. А так…

Но случай спас нас от дальнейшей головоломки на эту тему. Потому что пока мы обсуждали, что да как, лодка, идя на среднем ходу одного дизеля, наскочила на подводный риф и села на него, да так, что, как мы ни старались сдвинуть её с места, у нас ничего не выходило.

Покинуть свою «U-617» – это было одно из самых трудных решений в моей жизни. Она была большой и отважной. Но другого выхода я не видел.

Первое, что я сделал, – отправил почти всех на берег. Поскольку я считал, что задача по подготовке лодки к уничтожению и подрыву заряда лежит исключительно на мне, то приказал затем и всем остальным оставить лодку. Раздались протесты. Некоторые попросились остаться на борту, вызвались выполнить работу за меня, и таких было немало. В конце концов я был вынужден отдать официальный приказ всем покинуть лодку. Мой старпом и главный из старшинского состава не подчинились приказу. Они настаивали на том, что я один не справлюсь с этой работой и они должны помочь мне.

Они помогли мне подготовить торпеду в кормовом отсеке и заложить взрыватель. Мы вынуждены были работать в легководолазных дыхательных аппаратах, в полной темноте, и координировать наши действия было делом нелёгким. Мы извлекли вертушку из торпеды и вставили на её место другой взрыватель.

– Теперь, – сказал я, – наступает сложный момент. Мы должны остаться на борту. Понимаете, друзья, мы должны находиться на борту в момент взрыва. Если мы в это время окажемся в воде, это будет означать верную смерть.

Рядом с торпедой мы сложили дополнительные заряды. И вот настал роковой момент. Запал с шипением загорелся. Так будет продолжаться девять минут.

Это были самые длинные минуты в моей жизни. Ни один из нас не промолвил ни слова, лишь то и дело мы поглядывали друг на друга. Другие двое стояли, держась за леерные стойки. Я стоял у ограждения боевой рубки, неплотно прислонившись к нему. Одновременно я держался за поручень, окружавший ограждение. Колени у нас немного дрожали. Шесть минут… семь… восемь… 21, 22, 23, 24 секунды…

Столб пламени вырвался из лодки, и одновременно раздался умопомрачительный грохот. Мне показалось, что меня подкинуло к небу, хотя на самом деле палуба 500-тонного корабля подпрыгнула на несколько сантиметров. Нас совершенно оглушило. Мы как будто смотрели немой фильм. Мы увидели, как куски металла кормовой части взлетели в воздух, потом почувствовали, что лодка стала тонуть, вначале медленно, затем все быстрее. Скоро все мы трое оказались в воде и поплыли, разгребая толстый слой горючего, вытекшего из разорвавшихся топливных систерн. Я оглянулся и убедился, что мы хорошо поработали.

Мы в полном молчании плыли к берегу. Через некоторое время я крикнул на берег. Никакого ответа.

– Куда эти черти подевались? – сказал я сердито. – На грунт, что ли, залегли или в плен попали, или что?

Наконец всё-таки раздался чей-то голос, а когда мы подплыли к берегу, некоторые повели себя совсем не по-моряцки – бросились к нам и стали обнимать и поздравлять, как героев.

– А какого дьявола вы, негодяи, не отвечали, когда я вам кричал? – с деланным негодованием полюбопытствовал я.

– Нам… мы не думали, что это вы, – наконец неуверенно проговорил один из подводников.

– То есть?

– Мы думали, это кто-то ещё, господин командир, и не хотели выдавать себя, укрылись.

– Мы не думали, что вы остались живы, – с радостной непосредственностью добавил другой.

Приближался рассвет. Взошедшее солнце осветило картину, достойную быть запечатлённой на плёнку, но нам она не доставляла радости.

– Что будем делать, командир?

– Первым делом уничтожить всю секретную документацию – вахтенный журнал, записи радиообмена и так далее.

Это было легче сказать, чем сделать. Пока этого не делал, не знаешь, как трудно сжечь до конца толстую книгу. Одни пошли жечь документы в яме, другие разошлись на наблюдательные посты. Вскоре один из них прибежал, глубоко дыша от волнения.

– Идут!

– Кто?

– Англичане! Три корвета, самолёт.

В это время мы услышали гул самолёта. Мы молнией спрятались в укрытия, отрытые утром нашими ребятами, потом стали выглядывать из-за скал и камней и наблюдать за происходящим.

Самолёт сбросил несколько бомб на изуродованную лодку. Корветы, – как мы после узнали, это были эсминцы «Хайасинт» и «Харлем» и корвет «Вулонгинг» («Wolonging»), – немного поупражнялись в стрельбе. Возможно, они думали, что мы ещё на лодке. Несколько срикошетивших снарядов пролетели над нашими головами.

В британских военных коммюнике этот фейерверк был отпразднован как потопление подводной лодки.[40]40
  Кажется, в данном случае ирония автора неуместна: лодка была выведена из строя британским самолётом, а довершение стало закономерным исходом этого факта. Подобное в подводной войне случалось нередко.


[Закрыть]

Очевидно, взрывы и шум разбудили береговую охрану, ибо, после того как снова всё стихло и британцы удалились, появился марокканец в испанской форме. Он вышагивал с устрашающим кремнёвым ружьём в руках с таким видом, будто предводительствовал целой армией.

Он выкрикнул нам, что мы его пленники, и стал так размахивать своим мушкетом, что мы взаправду занервничали.

– Заберите пугач у этого неуравновешенного господина.

Это было немедленно исполнено. Наш марокканец дрожал и ругался на своём непонятном языке, но что он хотел сказать, мы поняли. В конце концов, чтобы избежать неприятных инцидентов, мы вынуждены были связать его.

Потом мы отправились в трудное и скучное путешествие по каменистой бездорожной местности. У многих из команды не было обуви на ногах, и им пришлось порвать рубашки и замотать ноги. После трёх недель пребывания в стальном цилиндре мы подставили наши жёлто-зелёные лица под яркое африканское солнце.

Несколько часов спустя появился испанский офицер, и кое на каком французском мы смогли объясниться. Он весьма вежливо пригласил нас следовать за собой в форт. Не стану утверждать, что это сильно расходилось с нашими желаниями, потому что мы вовсе не хотели погибнуть от жажды, и если мы собирались добраться до дома, то хорошо, что первой остановкой на этом пути будет его форт. Испанский офицер даже пообещал мне дать возможность помыться пресной водой, так как я был с ног до головы грязный и покрытый нефтью. На солнечной жаре дизельное топливо щипало и жгло кожу, и одна мысль о возможности помыться помогла мне преодолеть испытания этого трудного марша.

Мы совершенно измотались. Некоторых пришлось тащить на себе.

Но когда-нибудь оканчивается даже самый долгий марш, и мы в конце концов добрались до вполне средневековой крепости, а я смог помыться.

Я мечтал о красивой ванне из фарфора и сверкающем освежающем душе и с трудом поверил своим глазам, когда меня отвели в маленькое строение, какие можно увидеть в деревенских дворах. Не хватало только окошечка в форме сердца. Я увидел сверху под крышей воронку, к ней вела приставная лестница.

«Хорошо, что я в дороге не знал, какая ванна меня ожидает», – подумал я.

Нам дали по полведра на брата. По полведра!

И даже эти полведра лились на нас такой тонкой струйкой, словно это была не вода, а самое дорогое оливковое масло. Мои самые яркие воспоминания об этом периоде временного интернирования связаны, тем не менее, с этим испанским гостеприимством.