Текст книги "История власовской армии"

Автор книги: Йоахим Хоффманн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц)

Заботясь о своем престиже в отношениях с немцами, Власов считал излишним лично готовить представления о повышении в должности. Их подписывал начальник отдела кадров штаба армии Поздняков. После войны это интерпретировали так, что для немцев слово главнокомандующего Власова не имело никакой ценности, они прислушивались к мнению другого человека „немецкого агента“ в штабе РОА^[87]. Советская пропаганда, ухватившись за этот довод, попыталась представить ненавистного ей своей публицистической и политической деятельностью Позднякова орудием СД, гестапо и СС, приписывая ему всевозможные злодеяния. Чтобы убедиться в нелепости этих утверждений, из которых следует, что Власов и ведущие офицеры Освободительной армии были во власти агента гестапо, достаточно лишь взглянуть на служебное положение Позднякова. По службе он был связан со штабом генерала добровольческих соединений, но не имел никакого отношения к гестапо и СД, и сотрудничество с ними абсолютно исключалось по организационным причинам. Об этом писал генерал добровольческих соединений Кестринг, это подчеркивал бывший начальник отдела пропаганды вермахта полковник Ганс Мартин, уверявший, что хорошо знал Позднякова по прежней работе. Оба они, как и бывший адъютант Кестринга ротмистр Хорват фон Биттенфельд (после войны – государственный секретарь и начальник канцелярии федерального президента) говорят о безукоризненной честности Позднякова, его патриотизме и организаторских способностях^[88]. Впрочем, не обладай он этими качествами, вряд ли ему удалось бы стать оперативным адъютантом Власова, а затем занять ответственный пост начальника командного отдела.

После назначения Власова главнокомандующим солдаты РОА были приведены к присяге^[89]:

„Я, верный сын своего отечества, добровольно вступаю в ряды войск Комитета по освобождению народов России. Перед лицом моих соотечественников торжественно клянусь честно сражаться под командованием генерала Власова до последней капли крови за благо моего народа, против большевизма“*.

Немецкая сторона не могла примириться с тем, что солдаты будут присягать лично Власову, и в присягу были внесены пункты, намекающие на союз с Германией. В частности, говорилось: „Эта борьба ведется всеми свободолюбивыми народами во главе с Адольфом Гитлером. Клянусь быть верным этому союзу“. Эту формулировку одобрил лично рейхсфюрер СС, а русские таким образом сумели избежать принесения присяги лично Гитлеру.

В самом конце войны солдаты РОА все еще носили на серых формах немецкие знаки различия, что привело к роковому недоразумению: американцы увидели в этом доказательство их принадлежности к вермахту. Между тем, не говоря уж о том, что французских солдат де Голля и польских генерала Андерса в 1944-45 гг. тоже не без труда отличали от американских или британских солдат, у власовцев даже чисто внешне отсутствовал главный признак принадлежности к вермахту: эмблема орла со свастикой. 2 марта 1945 года ОКВ срочным порядком издало запоздалый приказ на эту тему^[90]:

Члены русских формирований, подчиненных главнокомандующему Вооруженных сил Комитета освобождения народов России, обязаны немедленно снять с шапок и мундиров германскую эмблему. Вместо германской эмблемы на правом рукаве носится нарукавный знак, а на шапке – кокарда Русской освободительной армии (РОА). Немецкому персоналу, осуществляющему связь с РОА, предписывается снять нарукавный знак РОА.

С этого момента знаменем Освободительной армии становится – вместо знамени рейха – бело-сине-красный военно-морской флаг с андреевским крестом, учрежденный Петром I, а штандарт главнокомандующего был с трехцветными кистями и изображением Георгия Победоносца на голубом фоне^[91]. На служебной печати РОА было написано „Вооруженные силы народов России“^[92]. Если требуются дальнейшие доказательства для подтверждения автономного статуса Освободительной армии, то можно добавить, что вермахт в ней представляли – как и в союзных армиях Румынии, Венгрии и других стран лишь офицеры связи, не имеющие командных полномочий: генерал ОКВ при главнокомандующем Вооруженными силами КОНР и группы связи при русских дивизиях. За исключением некоторых связей чисто формального свойства, Русская освободительная армия была юридически и фактически полностью отделена от вермахта^[93].

Итак, вермахт и РОА теперь официально считались союзниками. Свершилось то, чего вот уже несколько лет добивались многие высшие офицеры немецкой армии^[94]. Но это отнюдь не означало перехода к новым, безоблачным отношениям между русскими и немцами. В армии, особенно на низшем уровне, бытовало недоверие к русским, порожденное невежеством и непониманием. Немцам было трудно видеть в русских равноправных союзников. Имеется немало примеров, наглядно демонстрирующих, с какой легкостью это недоверие перерастало в серьезные конфликты. Такова история капитана Владимира Гавринского, офицера из личной охраны Власова. Находясь при выполнении задания главнокомандующего, капитан на вокзале в Нюрнберге поспорил с немецким летчиком из-за места в купе второго класса^[95]. Подоспевший фельдфебель-железнодорожник моментально разрешил конфликт, хладнокровно застрелив русского офицера. А ведь дело происходило в феврале 1945 года... Известие об убийстве этого заслуженного офицера, получившего несколько орденов за отважные действия в тылу Красной армии, дошло до членов КОНР во время заседания в Карлсбаде, вызвав у них глубокое возмущение. Присутствовавшие на заседании немцы тоже были очень огорчены этим инцидентом. Власов отправил рейхсфюреру СС телеграмму с выражением протеста, и немцы постарались замять дело. Капитану Гавринскому устроили военные похороны по высшему разряду, на которых присутствовали городской комендант Нюрнберга и старшие немецкие офицеры. Однако требование Власова о предании убийцы суду выполнено не было, а фельдфебеля просто без лишнего шума перевели в другую часть.

Но и русские не забывали о былой вражде и прежних унижениях. Так, в тайном донесении отдела разведки при штабе армии, датированном 1945 г., отмечен рост враждебного отношения к немцам в 1-й дивизии РОА. В этом явлении усматривали влияние майора М. А. Зыкова, человека выдающегося, но крайне противоречивого и загадочного. В 1943 году Власов назначил Зыкова ответственным за прессу в зарождавшемся тогда Освободительном движении. Летом 1944 года Зыков, по-видимому, был арестован в Берлине гестапо^[96]. Его идеи пользовались большим успехом среди слушателей курсов пропагандистов в Дабендорфе, занимавших теперь офицерские посты в формированиях РОА. Поэтому некоторые авторы считают, что политические офицеры, наподобие Зыкова, который был раньше доверенным Бухарина и комиссаром корпуса в Красной армии, сознательно сеяли недовольство в офицерской среде, вбивая клин между РОА и вермахтом^[97]. Явные намеки на влияние „гениального еврея Зыкова“ имеются также в заявлении бывшего сотрудника Власова от 23 декабря 1944 года^[98]. Он сообщил Восточному министерству, которое и без того не питало особо дружеских чувств к Власову, что в окружении генерала находятся люди, „настроенные против всего немецкого“, „заранее изымающие из программ курсов пропагандистов все, что направлено против англо-американцев“ и – что отмечалось особо – „хранящие полное молчание насчет еврейского вопроса“. Примером такого образа мыслей могло послужить также зарегистрированное тогда же, провокационно звучавшее для национал-социалистических ушей высказывание капитана Воскобойникова: „Евреи – симпатичные, интеллигентные люди“^[99].

Согласно тому же источнику, в РОА шла тайная агитация не только против самих немцев, но и против добровольческих соединений, все еще находившихся под их командованием. Агенты или доверенные лица РОА якобы пытались сеять смуту в Восточных войсках, уговаривали солдат присоединиться к Власову, „который решит русский вопрос без немцев“. В духе советской пропаганды эти агитаторы называли офицеров Восточных войск, многие из которых воевали уже не первый год, „гестаповцами, предателями и наймитами“, противопоставляя им подлинных вождей, которые „не продались немцам“^[100], то есть прямо из плена попали к Власову. Эти утверждения выглядят малоправдоподобными, поскольку такое различие противоречило бы самим принципам КОНР, считавшего всех русских добровольцев участниками Освободительного движения, независимо от их местонахождения^[101]. Наконец, не следует забывать, что большинство ведущих деятелей РОА выдвинулись из Восточных войск, как, например, генерал-майор Буняченко, который командовал русским полком еще в период германского наступления. Руководство РОА решительно выступало против всех подобных антинемецких течений, развивавшихся скорее подспудно, чем на поверхности. Начальник главного управления пропаганды КОНР генерал-лейтенант Жиленков был склонен расценивать такие настроения как целенаправленную вражескую провокацию. В военной газете КОНР „3а Родину“ от 7 января 1945 года он писал^[102]:

Воин армии освобождения в отношении союзников должен проявлять максимум уважения и повседневно заботиться об укреплении боевой дружбы русских и немцев... Поэтому солдаты и офицеры армии освобождения должны проявлять максимум корректности и полное уважение к национальным порядкам и обычаям той страны, на территории которой они вынуждены будут сражаться против большевизма.

Сам Власов, бывший свидетелем того, как после битвы за Киев Сталин в Кремле требовал у Берии всеми средствами разжигать „ненависть, ненависть и еще раз ненависть*“ против всего немецкого^[103], именно в преодолении этой ненависти между двумя народами видел основы своей политики, хотя сам относился к немцам достаточно критически и трезво. Об его личном отношении к немецким союзникам свидетельствует его высказывание в речи, произнесенной 10 февраля 1945 года на учебном полигоне в Мюнзингене по случаю вступления в командование 1-й и 2-й дивизиями РОЛ. В присутствии именитых немецких гостей он сказал собравшимся войскам:

В годы совместной борьбы зародилась дружба русского и немецкого народов. Обе стороны совершали ошибки, но пытались исправить их-и это говорит об общности интересов. Главное в работе обеих сторон – это доверие, взаимное доверие. Я благодарю русских и немецких офицеров, которые участвовали в создании этого союза. Я убежден в том, что мы скоро вернемся на нашу родину с теми солдатами и офицерами, которых я вижу здесь. Да здравствует дружба русского и немецкого народов! Да здравствуют солдаты и офицеры русской армии!^[104]*

В своей речи Власов ни разу не упомянул о Гитлере и национал-социализме. Поэтому в служебном немецком донесении о церемонии в Мюнзингене подчеркивается, как трудно придерживаться требуемого Власовым равенства. Л ведь именно это условие выдвигалось Власовым в качестве основного принципа взаимоотношений между немцами и РОЛ.

Глава 3.
Сухопутные войска РОА

23 ноября 1943 года, через несколько дней после провозглашения Пражского манифеста, организационный отдел генштаба ОКХ отдал приказ о формировании 1-й русской дивизии^[105](в немецкой номенклатуре 600-й пех. див. (русс.))^[106]как ядра вооруженных сил КОНР. Но приготовления на учебном полигоне в Мюнзингене (Вюртембург, V военный округ) были начаты заблаговременно, еще до приказа. Сначала Власов намеревался назначить командиром дивизии полковника В. И. Боярского, но в конце концов его выбор пал на полковника (с февраля 1945 года генерал-майора) Буняченко^[107]. Сергей Кузьмич Буняченко родился на Украине, в бедной семье, в 1939 году командовал дивизией на Дальнем Востоке. Будучи командармом 389-й танковой дивизии, он на основании приказа Сталина & No 227 от 28 июля 1942 года был приговорен 5 сентября того же года к расстрелу за то, что преждевременно отдал приказ о разрушении железнодорожной линии Изерская Осетинская^[108], помешав тем самым вступлению в бой бронепоезда. После помилования ему удалось перейти к немцам, и в начале 1943 года он присоединился к освободителыюму движению. В сентябре 1943 года Буняченко, состоявший в должности штабного офицера для особых поручений при командующем Восточными войсками военного округа „Юг“ генерал-майоре графе Столберге, высказался за переброску русских войск в Западную Европу: он считал, что это даст возможность, независимо от поражений на немецком Восточном фронте, создать Освободительную армию в составе „нескольких армейских корпусов“^[109]. В июле 1944 года он отличился, командуя русским полком на Западном фронте, это способствовало росту его военного престижа, и он не колеблясь пользовался своим авторитетом в интересах создания крупных русских формирований. Как явствует из беседы полковника Буняченко, генерала-майора Малышкина и командующего Восточными войсками при главнокомандующем западной группой армий генерал-майора профессора доктора Риттера фон Нидермайера 21 июля 1944 года в Париже, русские не переставали настаивать на создании независимой Освободительной армии под русским командованием^[110].

По всем своим данным Буняченко был прекрасной кандидатурой на пост командира дивизии: он получил основательное военное образование, был способным тактиком и энергичным, хотя временами и грубоватым, командиром. Его своеволие и внутренняя независимость доставляли немало хлопот немецким руководителям в Мюнзингене, особенно во время действий 1-й дивизии на Одере и в Богемии. Буняченко единственный из генералов РОА осмеливался пререкаться с самим Власовым. Так, при разгрузке дивизии в районе Эрлангена дело дошло до неприятного конфликта, в результате которого Буняченко получил от главнокомандующего официальный выговор^[111]. Начальником штаба 1-й дивизии РОА был назначен подполковник Н. П. Николаев, опытный штабной офицер, выпускник Военной академии им. Фрунзе, в 1941 году служивший в оперативном отделе штаба 4-го механизированного корпуса, которым в районе Львова командовал генерал-майор Власов^[112]. Дивизионный штаб был организован по русскому образцу и имел, насколько известно, следующий состав:

• 1-й адъютант: подполковник Руденко;

• адъютант командира дивизии: лейтенант Семенов;

• дивизионный адъютант: старший лейтенант Машеров;

• офицер-переводчик: лейтенант Рябовичев;

• начальник оперативного отдела: майор Фролов, позднее – подполковник Синицкий;

• начальник отдела снабжения/командир полка снабжения: подполковник Герасимчук;

• начальник разведывательного отдела: капитан Ольховник (Олчовик);

• начальник отдела пропаганды: капитан Б. А. Нарейкис, позднее – майор С. Боженко;

• дивизионный интендант: капитан Паламарчук;

• дивизионный священник: игумен Иов.

Политическими вопросами занималось Главное управление СС, а формирование 1-й дивизии РОА проходило под руководством войск, стоящих в Мюнзингене, под командованием генерала добровольческих соединений в ОКХ, генерала кавалерии Кестринга^[113]. Последний назначил „командиром штабов формирования“ полковника X. Герре^[114], еще молодого офицера генштаба, который с мая 1943 по июль 1944 гг. занимал пост начальника штаба при генерале Восточных войск, был хорошо знаком с русскими проблемами, много общался с русскими, и они считали его своим другом. Задачей Герре было в сотрудничестве с центральными и местными войсковыми службами создать материальную и организационную базу для формирования дивизии и консультировать русский дивизионный штаб по вопросам комплектования и боевой подготовки подразделений. Для этого он организовал свой собственный штаб так, чтобы каждый из офицеров имел соответствующего партнера в русском дивизионном штабе^[115]. Таким образом, если Герре мог обращаться непосредственно к командиру дивизии, то его заместитель майор Кайлинг вел переговоры с начальником штаба подполковником Николаевым, а офицер следующего ранга – с русским офицером разведки капитаном Ольховником и так далее. Быть может, благодаря тому, что взаимоотношения с самого начала строились на переговорах, а не на приказах, сотрудничество между немцами и русскими развивалось весьма плодотворно^[116]. Правда, Герре пришлось не раз сталкиваться с недоверием Буняченко, склонного принимать объективную невозможность за намеренное затягивание и считавшего своим долгом всячески отстаивать автономию вверенной ему дивизии от реальных или воображаемых покушений немецкой стороны^[117]. Например, Буняченко, стремясь избежать подражания немецким .образцам, решительно выступал против предложения немцев формировать 1-ю дивизию РОА по типу так называемой „фольксгренадерской дивизии“. Он не понимал, что только такой подход позволял обеспечить бесперебойное снабжение, поскольку „фольксгренадерские дивизии“ были наиболее современными в немецкой армии, особенно в смысле вооружения. В этой связи следует также отметить, что, например, действующая на советской стороне с 4 октября 1943 года румынская добровольческая дивизия Тудора Владимиреску по структуре соответствовала советской гвардейской дивизии, солдаты были одеты в советскую форму и обучены по советским уставам^[118]. Правда, если в 1-й дивизии РОА младшие офицеры-немцы командовали лишь немногочисленными учебными группами, то обучением и формированием небольшой по численности румынской дивизии занималось не менее 158 опытных советских офицеров-инструкторов, следивших за соответствием дивизии советским нормам.

При экипировке дивизий РОА в условиях последней военной зимы полковнику Герре пришлось преодолеть немало трудностей. Дело было не только в нехватке оружия, материальной части и амуниции, не только в катастрофическом положении с транспортом. Помимо всех этих сложностей, местные военные власти нередко отказывались выполнять требования дивизии, например, казначей гарнизона отказался выдать амуницию, в том числе крайне необходимый котел, „потому что русским жалко давать“. И в этом смысле упрек русских, что немцы намеренно препятствовали развертыванию дивизии, можно признать справедливым. Впрочем, когда Герре заручился поддержкой командующего военным округом генерала танковых войск Вайеля^[119], такое сопротивление удалось преодолеть, и новые солдаты получали все необходимое.

Разумеется, привести в жилое состояние ветхие бараки в Мюнзингене, обеспечить русских солдат питанием и снабдить одеждой и обувью было делом нелегким и требовало больших затрат труда и времени. Одним из больных вопросов стала проблема снабжения углем для отопления помещений. Транспорт с углем, извещение об отправке которого пришло уже давно, прибыл в лагерь дивизии лишь после энергичного представления Герре по начальству и вмешательства Кестринга, который лично обратился к начальнику службы снабжения армии^[120]. Благодаря неослабевающим усилиям Герре, ежевечерне излагавшего свои пожелания непосредственно генералу Кестрингу, к февралю в дивизию начали доставлять личное огнестрельное оружие, орудия, гранатометы, противотанковые пушки, самоходные противотанковые орудия, автомашины и прочее снаряжение^[121].

Зато комплектование личного состава дивизии протекало почти без проблем. О готовности служить в Освободительной армии заявили десятки тысяч добровольцев, восточных рабочих и военнопленных. И все же было решено прежде всего свести в состав дивизии уже находившиеся под немецким командованием русские формирования. Здесь в первую очередь следует назвать бригаду Б. Каминского, которая представляла собой отряд народного ополчения, организованный в 1941 году и частично состоявший из гражданских лиц, не служивших прежде в армии. Действуя в тылу 2-й немецкой танковой армии, бригада (ее называли также РОНА – Русская освободительная народная армия) полностью очистила от партизан обширную область Локоть между Курском и Орлом и установила там автономное правление. В конце декабря 1942 года РОНА состояла из 13 батальонов численностью в 10 тысяч человек и была прекрасно экипирована орудиями, гранатометами и пулеметами^[122]. Впоследствии численность РОНА возросла до 20 тысяч человек, организованных в пять полков, танковый батальон, саперный батальон, батальон охраны и зенитно-артиллерийский дивизион. РОНА проявила себя осенью 1943 года во время отступления, а в 1944 году полк РОНА под командованием подполковника Флорова участвовал в подавлении Варшавского восстания. Но с переменой обстановки на фронте в РОНА проявились признаки деморализации. Среди введенных в Варшаву частей РОНА процветали грабежи и мародерство. Несущий ответственность за эти безобразия „бригадный генерал“ Каминский, инженер польского происхождения, был расстрелян по приговору немецкого военно-полевого суда.

После всего этого СС отказалось от первоначального намерения переформировать бригаду в 29-ю гренадерскую дивизию Ваффен-СС (русс. 1) и предоставило ее личный состав в распоряжение Освободительной армии^[123]. В начале ноября 1944 года части РОНА прибыли в Мюнзинген и были переданы РОА подполковником Беляем, бывшим лейтенантом Красной армии. Солдаты РОНА, сами по себе представлявшие, по словам полковника Герре, „ценный человеческий материал“, внешне производили впечатление совершенно опустившихся людей, и первым делом рядовых немедленно вывели из-под начала их прежних командиров. Буняченко сперва категорически возражал против дальнейшего использования этих офицеров, но в конце концов пошел на компромисс, согласившись взять к себе в дивизию каждого десятого при условии, что каждый такой офицер предварительно пройдет курс подготовки в офицерской школе РОА. Солдаты РОНА, в количестве 3-4 тысяч человек, составили всего лишь четверть личного состава 1-й дивизии, в основном они были сосредоточены во втором полку и, оказавшись под началом новых офицеров, проявили себя надежными бойцами^[124].

Кроме бригады Каминского, в состав 1-й дивизии вошли также части 30-й гренадерской дивизии Ваффен-СС (русс. 2), состоявшей из четырех полков полицейской бригады Зиглинг^[125]. Затем из района штаба главнокомандующего группой армий „Запад“ был переведен ряд русских батальонов, различных по составу и численности, – 308-й, 601-й, 605-й, 618-й, 621-й, 628-й, 630-й, 654-й, 663-й, 666-й, 675-й, 681-й, а также 582-й и 752-й артиллерийские дивизионы и другие формирования^[126]. Лишь ничтожное меньшинство личного состава дивизии пришлось набрать из числа военнопленных. О том, насколько к тому времени изменилась обстановка, свидетельствует передача РОА в Мюнзингене 13 декабря 1944 года русского 628-го батальона. Бывший командир батальона, немец, вынужден был теперь рапортовать русскому полковнику, который запретил майору покидать подчиненных, так как „на счету была каждая минута“^[127].

Уже в декабре 1944 года дивизия насчитывала почти 13 тысяч человек, и ее численность все увеличивалась. Во время марша на Одерский фронт в начале марта 1945 года выяснилось, что дивизия притягивает большое число так называемых „восточных рабочих“. Их зачислили в дивизию, обмундировали и сформировали из них несколько запасных батальонов. 16 апреля 1945 года к дивизии также присоединился русский 1604-й пехотный полк, два батальона которого 24 февраля были переведены из Дании на Восточный фронт^[128]. Командиром полка стал полковник И. К. Сахаров. 1-м батальоном этого полка командовал капитан Чистяков, вторым – капитан И. Ф. Гурлевский, начальником штаба полка был майор Г. Герсдорф.

Офицерские должности в 1-й дивизии РОА, численность которой скоро составила 18-20 тысяч человек, заполнялись прежде всего за счет выпускников пропагандистской школы в Дабендорфе. Ряд офицеров был переведен в дивизию из распущенных полевых батальонов, а вскоре подоспел первый выпуск офицерской школы РОА в Мюнзингене. Командиры дивизии отличались прекрасной подготовкой, особенно выгодное впечатление, как отмечали немецкие офицеры, производили командиры рот, батарей и эскадронов и многие молодые офицеры^[129]. Младших офицеров не хватало, и поэтому наиболее способных и хорошо подготовленных солдат обучали в учебном батальоне на младших командиров.

В апреле 1945 года высший офицерский состав „дивизии выглядел следующим образом:

Разведотряд: майор Костенко; 1-й полк – подполковник А. Д. Архипов; 2-й полк – подполковник В. П. Артемьев (начальник штаба – майор Н. В. Козлов; 1-й батальон – майор Золотавин); 3-й полк – подполковник Александров-Рыбцов; 4-й полк – полковник И. К. Сахаров; артиллерийский полк – подполковник Жуковский;

полк снабжения – подполковник Герасимчук; запасный полк – подполковник Максаков.

Чтобы составить представление о боевой силе 1-й дивизии РОА, достаточно взглянуть на ее организацию. Структурно это крупное формирование, комплектовавшееся по образцу „народной гренадерской дивизии“^[130], складывалось следующим образом: командование дивизии со штабной ротой, полевая жандармерия и топографическое отделение, три пехотных полка, разведывательный отряд, истребительно-противотанковый артиллерийский дивизион, артиллерийский полк, саперный батальон, отдел связи, полевой запасный батальон и полк материально-технического снабжения. В 1601-м, 1602-м и 1603-м пехотных полках имелись штаб со штабной ротой, два пехотных батальона, а также рота тяжелого пехотного оружия и противотанковая рота. Пехотные батальоны состояли из штаба и взвода снабжения, трех пехотных рот и роты тяжелого оружия. 1600-й разведывательный отряд состоял из штаба и четырех кавалерийских эскадронов; 1600-й истребительно-противотанковый артиллерийский дивизион – из штаба и штабной роты, тяжелой противотанковой роты, роты штурмового оружия с пехотным взводом сопровождения на бронетранспортере и зенитной батареи. 1600-й артиллерийский полк состоял из штаба и штабной батареи, одного тяжелого и трех легких артдивизионов. Тяжелый дивизион включал штаб и штабную батарею и две батареи тяжелых полевых гаубиц (всего 12 стволов), каждый легкий дивизион – штаб и штабную батарею и три батареи легких полевых гаубиц (полевых пушек, всего 42 ствола). 1600-й саперный батальон состоял из штаба и трех саперных рот; 1600-й отдел связи – из штаба и взвода снабжения, радиороты и телефонной роты. В состав запасного батальона, служившего также военной школой дивизии, входили штаб и взвод снабжения, а также пять рот, экипированных оружием различного образца. Наконец, 1600-й полк снабжения имел следующий состав: штаб, из подразделений службы снабжения – мотомеханизированная рота (120 т), два транспортных эскадрона (60 т), взвод снабжения, далее – рота артиллерийско-технического снабжения, ремонтный взвод, судебно-административная рота, санитарная рота, медицинский взвод, ветеринарная рота, полевая почта.

В силу своеобразного политического значения русской дивизии организационный отдел в генштабе ОКХ заранее согласился на изменения в боевом составе. Так, уже присоединение 4-го пехотного полка (1604-го) означало значительное расширение первоначальной организационной схемы. По нормам дивизия должна была располагать 12 тяжелыми полевыми гаубицами калибра 150 мм, 42 легкими полевыми гаубицами калибра 105 мм (или легкими полевыми пушками калибра 75 мм), 6 тяжелыми и 29 легкими пехотными орудиями (то есть всего свыше 89 артиллерийских стволов), 14 штурмовыми орудиями, а также 31 противотанковой пушкой калибра 75 мм, 10 зенитными пушками калибра 37 мм, 79 тяжелыми или средними гранатометами, 536 станковыми или ручными пулеметами, 222 ракетами (петардами) калибра 88 мм, 20 огнеметами, а также автоматическим и прочим личным огнестрельным оружием. Однако в действительности картина была несколько иной: вместо запланированных 14 штурмовых орудий дивизия располагала более чем 10 самоходными противотанковыми орудиями (ягдпанцер 38), а также более чем 10 танками Т-34, то есть всего более чем 20 бронемашинами^[131]. Как пишет подполковник Архипов, „дивизия была оснащена большим количеством дивизионной и полковой артиллерии, противотанковыми средствами, а также станковыми и ручными пулеметами“^[132]. Таким образом, генерал-майор Буняченко командовал крупной военной единицей, по численности состава и по огневой мощи значительно превосходившей советскую стрелковую дивизию и приближавшейся к советскому стрелковому корпусу.

Какие настроения царили в формировании, возникшем в труднейших условиях в столь критическое время? Свидетельства очевидцев и все известные нам факты опровергают утверждения советской и просоветской печати, что речь идет о „банде“, „состоявшей в большинстве своем из военных преступников, отъявленных головорезов“, „сброда“, о „дивизии преступников, способных на все... совершенно деморализованных и не способных к борьбе“^[133]. Совсем наоборот: объективные авторы высоко оценивают служебное рвение русских солдат^[134]. Едва попав в Мюнзинген, они, несмотря на свои лохмотья, требовали, чтобы с ними немедленно начали курс военной подготовки. Они проявляли себя прилежными учениками, в кратчайшие сроки осваивали оружие и основы его тактического применения.

Уже первые упражнения с прицельной стрельбой дали на редкость хорошие результаты. Когда затем власовцам были выданы новейшие виды оружия, они обрадовались, по словам полковника Герре, „как дети... Целыми днями они возились на учебных плацах со штурмовыми орудиями и танками, так что им вечно не хватало горючего“. Но вот в свободное время действительно возникало множество проблем. Некоторые солдаты РОА добывали у немецких крестьян самогон, и дело часто заканчивалось ссорами, а то и рукоприкладством прикладством. Не без осложнений складывалось и общение солдат с женщинами разных национальностей, вывезенными на работы в Германию и содержавшимися в лагерях в окрестностях Мюнзингена.

Солдаты часто жаловались командиру дивизии на дурное обращение немецкого управления лагерей с русскими, в том числе и с женщинами^[135]. Немецкий штаб относился к жалобам такого рода очень серьезно: их даже обсуждали в партийных группах, где старались повлиять на виновников. Личное вмешательство полковника Герре и майора Кайлинга, обратившихся к гауляйтерам Мурру и Хольцу, привело к тому, что обращение с русскими в районе 1-й дивизии изменилось к лучшему^[136]. Герре пытался также поднять дух русских солдат, выписывая всевозможные отряды культурного обслуживания отдела „Винета“ министерства пропаганды, которые состояли из русских артистов, чьи выступления пользовались большим успехом. Устраивались также просмотры фильмов, которые солдаты посещали очень охотно.

В общем и целом дивизия отличалась „действительно хорошей дисциплиной“, притом эта дисциплина, как позже подчеркивал майор Швеннингер, начальник немецкой группы связи, покоилась не на страхе перед наказанием, а на убеждениях^[137]. Рядовые слушались своих офицеров, которые вполне могли положиться на своих подчиненных: ведь в конечном итоге у всех у них, от генерала до последнего солдата, была только „одна цель, одно стремление, один враг и одна судьба“. Всех воинов дивизии объединяла убежденность, что от внутренней собранности и боевой готовности зависит также способность защитить собственные интересы „в любой ситуации“. Подавляющее большинство солдат было, по словам Швеннингера, готово „бороться против Сталина и его системы... пока оставалась хотя бы малейшая надежда на конечный успех“.