Текст книги "Грабители"

Автор книги: Йен Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

8
ТАЙНА БОЧЕК

– Мы бросили якорь после наступления темноты, – начал я. – В маленькой бухточке. Когда мы спустили лодки и люди полезли в них, отец удержал меня и сказал, что я останусь на судне. Моган прищурился.

– И ты не удивился этому?

– Мне нечему было удивляться. Он сказал, что я буду помогать с бочками на судне.

– Логично. Что дальше?

Моган наклонился ко мне, Мэри сидела рядом с ним, и я вспоминал, как можно более подробно, что происходило той странной ночью в Испании.

Впервые я увидел тот берег на вечерней заре. Утром мы подошли к нему. И тут, примерно в лиге от берега, отец велел лечь в дрейф. Он пригласил капитана и Криджа к себе вниз, и, когда через час послал за мной, чтобы я принес им бутылку и стаканы, они сидели вокруг стола над бумагой, содержание которой для меня осталось тайной. Я спросил: «Почему мы ждем?» Они переглянулись. Капитан Стаффорд, скрестив руки, сидел неподвижно, как вырезанный из дерева. Он выглядел очень недовольным. А отец сказал: «Мы ждем ночи. Они зажгут для нас огонь, который покажет, куда идти». Кридж подтвердил это и кивком отпустил меня.

Саймон Моган нахмурился.

– И это тебе не показалось странным?

– Нет, не показалось. Не забывайте, что я был в море впервые. Мне все было внове.

На закате мы направились к берегу под малыми парусами. Было жарко, люди работали голыми по пояс. Сгустилась ночь, но мы шли без огней, хотя тьма была полная, луна как раз менялась. Этому я удивился, но отец сказал, что причина – пираты, которыми кишат эти воды. Потом он послал меня наверх с замаскированным фонарем. Он сказал: «По моему сигналу откроешь свет в направлении берега, сосчитаешь до пяти и закроешь. Сделаешь это дважды, понятно?» Я ответил, что понятно. «Это наш сигнал,– сказал он.– Они будут знать, что мы приближаемся с честными намерениями». И я полез на мачту.

В этот раз нахмурилась Мэри.

– Даже мне это показалось бы подозрительным, – сказала она.

– Мне это и казалось подозрительным,– согласился я.

Но все происходящее было весьма романтично. Бриг скользил по воде в полной тишине, воздух, казалось, звенел от нависшей опасности. Я ожидал пиратов и видел их повсюду. Темные тени лодок внезапно выныривали у борта, немедленно превращаясь в верхушки волн при более внимательном взгляде. Затем я увидел свет прямо по курсу у самого уровня воды. Отец крикнул: «Дай свет!» – я открыл створки, и все вокруг меня: мачта и оттяжки, натянутый ветром парус – запылало в золотом сиянии. Створки захлопнулись, открылись снова, и, когда я окончательно закрыл лампу, освещенный такелаж все еще горел и двигался перед моим взором. «Пошел!» – крикнул голос, и загрохотала якорная цепь, якорь с всплеском пронзил поверхность и устремился ко дну. Звук отразился от берега. Я не мог видеть, как «Небесный Остров» медленно поворачивался против ветра. Бедняга Дэнни Риггинс руководил спуском немногих поднятых парусов. Затем были спущены на воду лодки, и я увидел, как отец уплывает в ночь.

– Слышал ты какие-нибудь голоса с берега, какие-нибудь звуки?

– Нет. Мы были примерно в полумиле от берега. Лодкам понадобилось около часа, чтобы вернуться.

Мы прислушивались, ожидая их возвращения. Все, оставшиеся на судне, стояли у борта, ожидая и вслушиваясь в ночь. Мы были маленьким мирком во тьме. Корабль молчал, паруса сгрудились у рей и оттяжек. Старик Кридж определял время по звездам. Он то и дело смотрел вверх. Потом мы услышали слабое поскрипывание весел. «Дай свет!» – сказал мне Кридж, и я откинул створки. Появились тяжело нагруженные бочками лодки. Люди в них были молчаливые и мрачные, что странно, когда моряки и вино так тесно соседствуют. Бочки пошли на судно, лодки снова отчалили во тьму. Они сделали четыре ходки, прежде чем работа была завершена.

Моган кивнул:

– Сорок бочек. Около того.

Лодки были подняты на борт, верхние и передние паруса захлопали и надулись ветром. Якорную лебедку моряки вращали без обычной песни, в тишине. Якорь, роняя грязь и водоросли, вернулся на место. Кридж сначала осаживал судно кормой по ветру, затем развернул бриг, добавил парусов, и к тому моменту, когда забрезжил восход, мы были дальше от места погрузки, чем предыдущим вечером.

– И это все? – спросил Моган.

– Все.

Он вздохнул. Мне это напомнило затишье перед бурей. Он барабанил пальцами по подлокотнику кресла, и его пальцы напоминали марширующих солдат.

– Теперь я спрошу тебя снова, в самый последний раз. Что было в бочках?

– Вино. Моган фыркнул:

– О да, там было вино, верно. Ничего, кроме вина в трети бочек. И понемногу в остальных. Бутыль, две...

– Бутыль?

– Да. Как раз достаточно, чтобы удовлетворить любопытного таможенника, которому вздумается проверить содержимое. А под вторым дном, в опилках, чтобы не было стука, слиток золота. Или пакет бриллиантов.

– Нет! – воскликнул я.

Саймон Моган вскочил и легко опрокинул большое тяжелое кресло. Он собирался меня ударить, я был в этом уверен, но Мэри встала между нами.

– Посмотри на него, дядя, – сказала она, прижав руки к груди. – Посмотри на него. Ты же видишь, что он не врет.

В лице у меня, наверное, не было ни кровинки, пальцы вертели стеклянную спичку, подаренную Моганом. Внезапно все встало на свои места. И таинственная ночь у темного берега, и опилки в трюме брига, и одержимость мародеров несколькими разбитыми бочками. Казалось, существовало только одно объяснение всему этому, и Саймон Моган подвел меня, шаг за шагом, к этому объяснению. Но я все же не мог поверить.

Я покачал головой:

– Это невозможно. Вы ошибаетесь.

– Не думаю, – ответил Моган с мрачной улыбкой. – Это все именно так, и я не знаю, как тебе помочь.

Мэри резко обернулась ко мне, потом, так же резко, к своему дяде:

– Что «именно так»? Я не понимаю.

– Бочки, – сказал Моган. Он говорил это не Мэри, а мне. – Он что-то прятал в бочках. Твой отец – контрабандист.

– Это невозможно!

Это не могло быть правдой. Отец – контрабандист? Нет. Я видел, как он соблюдает каждый закон и каждое правило, не обманывая никого даже на фартинг. Сколько я себя помню, он вдалбливал мне истины о важности честной работы. Он называл это долгом: «Долг каждого человека – зарабатывать на жизнь, не вредя никому».

Но опилки... откуда они взялись, если не из бочек? Опилки, забившие помпы...

Отец создал свое дело из ничего. Он начинал мелким служащим и за несколько лет стал хозяином солидного торгового дома, двух судов, наземного транспорта...

Как он добился этого? Я не задумывался об этом раньше. И если он все же был контрабандистом, то лучшего способа провоза контрабанды не придумаешь. Выкатить под носом у таможенников бочки с двойным дном, в котором спрятана контрабанда, сэкономив на сборах и налогах! Но отец не стал бы этого делать.

Но почему тогда ночная погрузка? Скрытность... Как воры...

Моган наблюдал за мной, хмуро глядя мне в лицо, в глаза, в которых появились слезы. Потом он тронул меня за руку:

– Ладно, ладно. Не расстраивайся. Твой отец не первый контрабандист и не последний. Ничего страшного, немножко контрабанды, если учесть, какие сейчас налоги...

Берег кишел контрабандистами, это было верно. Надо быть храбрецом, чтобы шнырять вдоль берега в безлунную ночь. Но мой отец? Он любил похвастаться, что каждая капля выпитого им чая оплачена в таможне. Если Моган прав, то вся жизнь отца – сплошное притворство. Если Моган прав, то «Небесный

Остров» погубила жадность. И жадность бросила нас на ту же сторону закона, что и мародеров.

– Так что же с ним случилось? – вдруг спросил Моган.

– С чем?

– С золотом, парень! С золотом. Или что это было? – В нем снова рос гнев, лицо потемнело. – Вы прошли Гибралтар, так?

– Так. Тогда спускались сумерки, английская эскадра направлялась в гавань.

– Потом вы повернули на север. И где-то между Гибралтаром и Ла-Маншем кто-то перепрятал его из бочек еще куда-то. В трюм, наверное.

– Но, дядя, – перебила Мэри. – Ты же говорил, что...

– Опилки! – отрезал Моган.– И больше ничего. Табак бы всплыл. То же самое с чаем или кофе, шоколадом или бутылками джина. Даже сахар и соль всплыли бы в своих мешках. Но золото должно остаться там, в Надгробных Камнях.

Он тяжело дышал. Я заметил, что так сжимаю свою стеклянную спичку, что могу ее сломать. Поэтому я засунул ее в карман.

– Не знаю, что было в бочках,– сказал я. – Что бы там ни было, оно исчезло навеки.

– Не совсем. Потому что твой отец знает, где оно.

Эта истина меня ошеломила. Если Калеб Страттон думает, что там, в Надгробных Камнях, есть золото или что-то подобное, он это получит. Не от моего отца, так от меня. И я очень сомневался, что он стал бы сидеть и слушать меня, как это делал Моган. И другая мысль появилась в моем мозгу, как будто муть, поднятая со дна пруда. А не из-за этого ли спас меня Моган? Не из-за секрета бочек с двойным дном?

– Мне лично до золота нет дела, – сказал Моган, как бы прочитав мои мысли. – Но мародеры только о нем и говорят, Джон. С того момента, как бочки посыпались на берег, усеивая его опилками, они думают об этом. Твой отец – ключ к загадке. Если Обрубок об этом знает...

– Он знает. – И я повторил Могану слова Обрубка: – «И вот я почти при золоте, и столько золота!»

– И виселица, – добавил Моган. – Так мне кажется. Он хочет сгрести золото и после этого продать твоего отца. Но если Калеб Страттон найдет его первым... Ну, будем надеяться, что не найдет.

– Ради Бога, – вступила Мэри. – Поговори с Обрубком. Предложи ему денег, и он...

– Не могу, – просто сказал Моган.

– Почему?

– Потому что Обрубок куда-то исчез. Его нет ни в амбаре, ни где-либо еще.

Моган сел с улыбкой довольного кота. Он казался чуть ли не счастливым из-за этого нового поворота моей судьбы и, насвистывая старинную песенку, потянулся к табаку и трубке.

Мэри спросила:

– Дядя, с чего это ты искал Обрубка?

– Как? – Он замер со щепоткой табака в пальцах. Потом он набил трубку и утрамбовал табак большим пальцем. – Мне не нравится твой тон, Мэри. У меня нет никаких дел с Обрубком. Я сегодня пил чай у пастора Твида. Это просто деревенские новости.

– Так что же случилось с Обрубком?

– Не имею представления. Думаю, он прячется. Ждет луны. – Моган сломал еще одну спичку, снова рассыпав стекло вокруг своего кресла. Он зажег трубку и уставился на Мэри сквозь облако густого дыма. – Или ты думаешь, что я знаю больше, чем сказал тебе?

– Конечно нет.

– Ну и отлично. А теперь дайте мне посидеть и подумать.

Мы оставили Могана у стола, в плотной дымовой завесе, и вышли из дома. Ночь была теплая и тихая, ни ветерка, хотя высокие рваные облака чернильными пятнами закрывали звезды. Маленький кусочек луны, казалось, танцевал на крыше, а потом подпрыгнул и начал свой небесный полет.

– Этой ночью мародеры будут дежурить,– сказала Мэри.

– Но ведь ветра нет.

– Здесь и сейчас нет. Но у утесов, когда натянет облака, ближе к утренней заре картина может быть убийственная. – Она сказала это печально и тихо, почти шепотом. – Я готова, если до этого дойдет.

Я взял ее за руку, и мы прошли перед окнами. Виден был Саймон Моган, сосущий свою трубку.

– Сможет он мне помочь?

– Он сделает, что сможет. – Мы пересекли квадрат света, падающий из окна, и проследовали вдоль дома. – Дядя Саймон иногда сердится, но быстро отходит.

– Я видел, как он замахнулся кнутом на Эли.

Трава шелестела при каждом шаге Мэри.

– Я тоже это видела. Он иногда страшно злится на Эли, но не причиняет ему вреда.

– Эли пытался мне что-то сказать. Он нарисовал такую картинку. – Я подвел ее к тележной колее и нарисовал пальцем бегущую фигурку. – Кажется, он хотел меня предостеречь.

– От чего?

– Не знаю.

Мэри смотрела на мою картинку.

– О Джон, это ничего не означает. Это картинка с надгробия.

Я ничего не понял.

– Пойдем, я покажу тебе.

Мы прошли мимо дома, мимо конюшни, миновали темную хижину.

– Ты должен понять, – сказала она. – Ты не слышал рассказов, не знаешь, что происходило раньше. – Ее лицо казалось бледным в слабом лунном свете, я видел, что она пытается выбирать слова, решая, что сказать и как сказать.

Мы прошли все строения, и она наконец заговорила снова:

– Они такие, сколько я себя помню. Эли презирает дядю Саймона. – Мэри выглядела озадаченной.– Он не может его прогнать.

– Потому что Эли такой старый?

– Не такой уж он и старый. Он лишь на один-два года старше дяди Саймона. Когда я была маленькой, я не могла их различить. А сейчас невозможно представить себе, что они братья.

– Братья? – удивился я.

– Да. Эли мой дядя, хотя я никогда не называю его так. Он всегда был Эли. Просто Эли. И половина этой земли принадлежит ему.

Мы прошли вдоль изгородей и начали подъем по склону долины, направляясь на север, удаляясь от моря.

– Почему тогда он живет в этой маленькой хижине?

– Когда-то они оба жили в ней. У Моганов был хороший дом, но он сгорел. Когда началось мародерство, дядя Саймон построил новый дом на развалинах старого. Но Эли – единственный человек, который никогда не прикоснулся ни к чему из выброшенного на берег. Он работал на земле, работал в шахтах за шиллинг в день. Он называл это честным трудом. Ты можешь видеть, что этот честный труд с ним сделал.

– Но язык-то он потерял не в шахте.

– Нет. Эли настолько презирал мародеров, что однажды ночью, в шторм, он поскакал в Полруан. Мародеры заманивали судно на скалы и не заметили, как он исчез. Он несся как ветер и вернулся с налоговой полицией. Они опоздали на час. Судно было уже обобрано, но на пустоши они обнаружили свежую могилу. Тогда повесили одного человека – брата Калеба.

Выше по склону подъем стал круче. Мэри задыхалась, она, возможно, плакала. На вершине мы снова почувствовали ветер. Он проносился через пустошь и с сухим стоном пронизывал траву. И я услышал биение прибоя, доносившееся с побережья.

Мэри шла по гребню, ветер развевал ее волосы и одежду.

– Мародеры собрали суд. Они все сделали основательно. Если Эли не был бы Моган и не имел бы права на выброшенное морем имущество, его убили бы на месте.

– И они отрезали ему язык?

Она обернулась, и мы на мгновение застыли.

– Поэтому я должна остановить их. Если смогу.

Она посмотрела на меня, как будто ожидая, что я предложу свою помощь. Но я молчал – я не мог этого сделать, – и она отвернулась.

– Пошли. Мы уже почти на месте.

Мы подались на восток, потом свернули вниз по склону к груде громадных камней. Они стояли вертикально. Огромная глыба крышей перекрывала каменные стены. В жутком свете затененных облаками звезд сооружение выглядело древним и зловещим.

– Это кромлех ( Кромлех– сооружение эпохи неолита и бронзового века в виде круглой ограды из громадных каменных плит и столбов; встречаются, главным образом, в Западной Франции и Великобритании), – сказала Мэри. – Надгробие.

– Чье?

– Никто не знает.

Между глыбами были промежутки. Внутри свистел ветер. В одном месте зияла черная дыра, открывшаяся после того, как сползли закрывавшие ее куски скал.

– Что там внутри? – спросил я.

– Ничего. Грязь.

– Я хочу посмотреть. – Но, когда я шагнул к камням, Мэри потянула меня назад.

– Не надо! – сказала она. – Дядя Саймон говорит, что здесь действует ужасное проклятие. Он говорит, что тот, кто хотя бы заглянет внутрь, умрет в тот же день.

Я засмеялся:

– И ты поверила?

– Да. Я поверила. Но посмотри, Джон. Вон там, твой бегущий человек. Видишь гравировки на камнях?

Даже в темноте я все рассмотрел. Линии рисунка глубоко врезались в камень, я мог ощутить их пальцами – вот ноги и тело, круглая голова. Я чувствовал себя дураком. Эли не говорил мне: «Спасайся», он говорил: «Бегущий человек».

– Но почему он показал мне это? – спросил я у Мэри.

– Не знаю, – ответила она. – Не всегда можно объяснить поступки Эли.

Поверхность камня холодная и зернистая. Я водил пальцами по рисунку, надеясь разгадать секрет, который пытался раскрыть мне Эли. Порыв ветра взвыл между камней, как будто голос изнутри. Мэри вздрогнула.

До нас донесся гулкий удар, затем еще один.

– Пушки,– сказал я.

– Подожди, – сказала Мэри. Она схватила меня за руку и прислушалась. На ее шее была видна каждая жилка, взгляд застыл. – Только два, – выдохнула она. – Слава Богу, только два.

– Что это значит?

Ее юбка вздулась на ветру.

– В бухту вошло судно.

9
СУДНО ВХОДИТ В БУХТУ

Я взобрался на кромлех, на верхнюю глыбу-перекрытие, и вглядывался в даль, пока не заболели глаза. Никаких признаков мачт или парусов.

– Мы слишком далеко от моря, – сказала Мэри. Она не пыталась залезть наверх, тень ее виднелась в нескольких ярдах.

– Я увидел бы концы мачт и верхние паруса, если бы там было судно. Они бы парили над утесами.

– Слишком далеко!

– Нет, не слишком, если он около утесов. Может, он уже на скалах?

– Нет! – возразила Мэри.– Только два выстрела. Три означают, что судно подходит к берегу. Четыре – судно гибнет. – В завывании ветра ее голос терялся, тонкий и слабый, голос маленькой девочки. – Джон, скорей!

Я повернулся, чтобы слезть, и тут, поворачиваясь, увидел парус.

– Вот он! – закричал я. Он обозначился к югу, набор верхних парусов полностью оснащенного судна. – Мэри, иди сюда, посмотри!

Но она не полезла наверх. Я попытался определить направление, потом слез вниз. Мэри не было.

– Мэри! – крикнул я.

– Сюда, – позвала она. – Скорей!

Ее не было видно. Я пошел на голос, через бровку холма, во мрак долины.

– Скорей! – настаивала она, и я побежал вниз по склону. Через дюжину шагов рука схватила меня за лодыжку, и я рухнул на землю.

Я вскрикнул.

– Шшшш! Кто-то приближается.

Это был всадник, скачущий галопом по тому же маршруту, которым мы пришли сюда. Темная масса на пустоши, затем силуэт на гребне; фырканье коня и стук копыт... Черная неровная фигура, рваные очертания развевающегося плаща. Все это неслось к кромлеху, к древней каменной могиле.

Лошадь встала, всадник соскользнул наземь. Я почувствовал руку Мэри вокруг моих плеч, она прижимала меня к земле.

– Он не должен нас увидеть, – прошептала она.

– Кто это?

– Мне кажется... Боюсь, не знаю.

Лошадь была между нами и седоком. Мы видели ноги человека под ее брюхом, более ничего. Он шагнул к кромлеху и проник внутрь через каменную осыпь.

– Он пошел внутрь, – отметил я.

– Никто не отважится проникнуть внутрь. Лошадь опустила голову и щипала траву.

Она шагнула вперед, повод не сдерживал ее. Только один шаг. И остановилась.

Мы услышали клацанье металла о металл. Затем стук сапог о камень. И порыв ветра, взвывший в кромлехе, как погибшая душа.

В этот момент человек снова появился снаружи. Но по-прежнему мы могли видеть только его ноги, пока он не взобрался в седло. И тут он превратился в какой-то серебристый след, во что-то потустороннее. Он держал что-то громоздкое, кубическое, подвесив это перед собой, прежде чем схватить поводья и тронуть лошадь пятками. Он развернул животное.

– Ты не видишь, кто это? – спросил я.

– Я не уверена, но он похож на дядю Саймона.

Кто бы это ни был, но он ускакал быстрее, чем прибыл, через холм и прямо на юг, к морю.

– Пошли! – сказала Мэри. Но я уже был на ногах, и когда мы рванули в противоположных направлениях, то оба удивленно обернулись и замерли.

– Ты куда? – спросила она меня.

– К кромлеху.

– Зачем?

– Мы должны узнать, что там, внутри. Мэри ужаснулась:

– Туда нельзя.

– Мы должны узнать.

Я двинулся к цели, и Мэри кинулась за мной.

– Джон, прошу тебя! Это проклятое место. Кто войдет – умрет!

Я шагал, не обращая внимания на ее мольбы, даже когда она попыталась меня схватить. Она споткнулась, упала, продолжая умолять, протянула ко мне руку. Но меня несло прямо к кромлеху и прямо в дыру.

И вот я внутри. Свистит ветер. Странное зеленоватое свечение исходит от заросших лишайником стен, жуткие светящиеся пятна, как будто глаза из тьмы. Мне казалось, что камни наблюдают за мной, за моим движением к дальнему от входа камню, где я обнаружил то, что ожидал найти. Они были сложены штабелем, я схватил ближайший и выкинул его наружу. Я услышал, как он прогрохотал о камни, и, когда я вышел, Мэри уже держала его в руках.

– Вот за этим Эли меня и посылал.

– Фонарь, – сказала она

– Маяк, – поправил я ее.

Мы побежали к дому с фонарем, болтавшимся между нами, каждый держался одной рукой за металлическую его дужку. Фонарь раскачивался, створки его хлопали, открываясь и закрываясь, их звяканье напоминало колокольный звон.

Дверь конюшни была распахнута, но мы пробежали мимо. Мы оставили фонарь на крыльце и ворвались в дом. Мэри громко звала дядю, но он не откликался. Никого не было. Когда мы вернулись в конюшню, то убедились, что черной лошади Тоже нет на месте.

– Это не может быть дядя Саймон. Только не он.

– Тогда где же он?

– Я не знаю. Но обязательно узнаю.

Мы взнуздали пони и поскакали на юг. Перед выходом на дорогу на последнем подъеме пустоши мы повернули и на западе увидели судно.

Это был призрак во тьме, пытающийся использовать малейший порыв ветра. Были подняты все паруса, стена натянутой ткани напряженно боролась за драгоценные ярды расстояния, судно ныряло в тучи пены и брызг. Душу я отдал бы, чтобы оказаться на его палубе.

Это была жуткая и одновременно прекрасная картина, выдержанная в черно-серых тонах. К западу в море вонзалась Сморщенная Голова, к востоку лежал Нордграунд, между ними простиралась огромная бухта с судном в середине. Оно пробивалось к Сморщенной Голове, принимая на бушприт каждую волну, каждый раз выбивая мощный фонтан брызг.

На утесах были люди, человек не менее сорока, рослые и приземистые, тощие и пухлые, дети, мужчины, старухи... Они нависали над краем, как вороны на крыше, и внимательно следили за морем и его игрушкой.

Ветер и волны на ярд отшвыривали судно к берегу за каждые десять, оставленные за кормой. Его главный парус внезапно исчез, казалось, вжался в рею. Паруса затрепетали при развороте судна, хлопнули, и вот уже парусник, замедлив движение, развернулся к Нордграунду, к другой стене своей темницы.

С утесов раздался стон, вопль отчаяния. Высокий мужчина поднял над головой кулак, грозя судну. Толпа взвалила на плечи свое орудие – кирки, багры и топоры и потянулась длинной неровной линией в направлении Нордграунда.

Я пытался разглядеть Саймона Могана, но не видел ни его, ни черной лошади. И ни один человек в этой группе не нес фонарь.

Когда они проходили мимо нас, одинокий голос запел. К нему почти сразу же присоединились другие, и вот уже все они – мужчины, женщины, дети – пели, выводя медленный и скорбный гимн:

 
Снизойди, о Господь,
К молитве рабов,
Вопиющих к тебе
С крутых берегов.
 

 
Если там моряки
И крушенье грядет,
Пусть добыча моя
От меня не уйдет.
 

 
Молю Тебя,
Пошли их сюда!
Молю Тебя,
Пошли их сюда!
 

Мэри цокнула языком, и ее пони отошел назад, за бугор холма. Мой последовал за ним сам, как будто они были связаны. Мы убрались подальше и поползли в укрытие садика Мэри.

Мы ничего не могли сделать, чтобы изменить ход событий: судно или обогнет мыс, или не справится со стихией. Ветер для него был все равно что неустойчивый песчаный склон с осыпающимся песком. На каждый ярд подъема на таком склоне соскальзываешь на какое-то расстояние обратно. Около часа или немного больше оно рвалось к мысу, пока не превратилось в какую-то неясную тень в отдалении. Тут оно снова развернулось под ликующие вопли толпы.

Судно все еще оставалось в бухте.

– Иногда это продолжается целыми днями, – сказала Мэри. – Люди бродят вдоль побережья туда и обратно, туда и обратно. Здесь же они спят, оставаясь вместе до тех пор, пока судно не освободится или не погибнет на скалах. Они боятся упустить свою добычу.

То, что происходило здесь, перед нашими глазами, казалось настолько же ужасным и жестоким, как и разряженные толпы в Лондоне, собиравшиеся смотреть на казни.

– Ты видишь, что происходит,– сказала Мэри. – Они просто ждут. Они не зажигают фальшивых маяков.

– Где человек из кромлеха? – спросил я в ответ. – Где твой дядя?

Мэри пожала плечами.

– Но здесь его нет, так?

Для меня это просто означало, что он ждет где-то со своим фонарем наготове. Ждать можно было лишь до зари, занятие это было ночное. Как только с судна станет виден берег, пользы от маяков более не будет.

Судно развернулось снова. И еще раз, захваченное стихией между мысами. И тут, когда ночь была на исходе, появилась Вдова, стоя в своей телеге, опираясь руками на плечи маленького запыленного возницы. Она пронзительно крикнула своим лошадям, и те загрохотали дальше, вытянув головы вперед, блестя потными спинами.

– Теперь они обречены, – сказала Мэри. – Когда прибывает Вдова, крушение неизбежно. Она чувствует это, как приближение шторма.

– Откуда она взялась?

– С пустоши. Они живет в домишке из досок и соломы в самом конце владений Моганов.

– Ты там была?

– Я видела его. Дядя Саймон иногда возит ей пищу. Чай, хлеб... И я видела, как ходит туда вечером Эли, сам, никто его туда не посылает. Но ни один человек во всей деревне не отважится приблизиться к жилищу Вдовы.

Вдова миновала нас, лошади замедлили шаг, когда она им свистнула.

– Я была один раз с дядей Саймоном. Я видела, как он зашел в дом. Но Вдова не вышла, я видела ее только в окно.

– А ее возница?

– Это Том-простачок, слабоумный паренек. Он бродил по деревне, пока Вдова его не подобрала. Он не разговаривает ни с кем, кроме нее.

Еще раз судно проследовало мимо, стараясь удерживаться подальше от берега, снова развернулось. Мысленно я был на борту. Хотя отсюда оно казалось безмолвной игрушкой стихии, я ощущал ужасный треск его деревянных конструкций, напряженную вибрацию снастей; я чувствовал удары ледяных волн и брызг. И я чувствовал опасность, ужасную близость гибели.

Выжидающие добычи следовали за кораблем, но наконец устали. Сгруппировавшись вокруг телеги Вдовы, они притащили с собой хворост и брезент, соорудили костер, который наполнил ветер искрами и дымом, плывшим прямо на нас.

– Здесь вся деревня,– сказал я.

– Я думаю, да, – подтвердила Мэри.

– Значит, Пенденнис пуст?

– Да.

Я скосил глаза в сторону.

– Я пойду туда. Мне надо найти отца.

Мне хотелось, чтобы она попыталась остановить меня, я надеялся на это. Но вместо этого Мэри сказала:

– Мы отправимся туда вместе.

– А если меня поймают?

– Они не смогут. – Мэри наклонилась и начала срывать цветы. – Я знаю там каждый проход, каждую подворотню.

Я не спорил и не хотел спорить. Мэри сжала букетик в руке, и мы вернулись к пони и поскакали к деревне.

К мосту мы подъехали одновременно. Оставив оба мыса позади, мы видели перед собой поднимающиеся по склону дома Пенденниса на другом берегу гавани. Лишь в нескольких окнах светились огни ламп. Деревня была пустой и темной. И внушала мне страх.