Текст книги "Грабители"

Автор книги: Йен Лоуренс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

14
УЖАСНОЕ РЕШЕНИЕ

Прогноз погоды Саймона Могана сбылся полностью. Стрелка барометра стремительно падала, и в течение часа небо покрылось тучами, черными и рваными, как платье ведьмы. Мэри делала для Эли все, что могла. Она поставила в его постель сосуды с горячей водой, она протирала его лоб и смачивала ему губы. Я развел огонь в маленьком камине. Но Эли все еще оставался слабым и бездвижным.

Через час вернулся Моган и остановился в дверях. Попыхивая своей трубкой, он указал на меня пальцем:

– Пакетбот завтра будет в Полруане. Мы отправляемся на восходе.

– На восходе? – опешил я.

– Совершенно верно. Пакетбот проходит раз в месяц. И если ты снова сбежишь, я с тобой разделаюсь. Понятно? – Потом он обратился к Мэри:

– Кровотечение остановилось?

– Не совсем.

– Ты ему вымыла ноги?

– Конечно, вымыла.

– Да. Извини. – Моган вышел в холл. – Как только он придет в себя, надо будет вернуть его в лачугу.

Когда мы услышали шаги Могана в кухне, Мэри встала и повесила котелок над огнем. Она озабоченно повернулась ко мне:

– Ты, конечно, понимаешь, что тот, кто это сделал, искал не Эли, а тебя?

– Да. – Мои мысли текли тем же руслом.

– Что ты собираешься делать?

– Не знаю. Думаешь, мне надо уехать?

– Ты этого хочешь?

Я этого хотел, хотя признаться было стыдно. Я хотел попасть на пакетбот и удалиться от этого места как можно скорее. Я был испуган до смерти и страстно желал, чтобы Мэри мне велела уезжать.

Но она только сказала:

– Последи за ним минуту, – и вышла. Мне было страшно даже подумать о возвращении в Пенденнис, в этот сточный колодец, полный крыс. Кто-нибудь может меня там поджидать. Стук его каблуков погонит меня по булыжным мостовым деревни, а потом из-за угла, из какой-нибудь двери он выпрыгнет из темноты... Нет, не могу. Не в силах. Я дождусь утра и отправлюсь с Саймоном Моганом через пустошь...

Но этого я тоже не мог сделать. Я подумал о Могане с окровавленными руками, готовом выкопать яму и зарыть в ней брата, не испытывая больших эмоций, чем при посадке картофеля. Что угодно может случиться на пустоши. Например, он бросит меня в шахту, вернется и скажет Мэри: «Ну вот, парень уехал». А я буду вопить в колодце шахты, плавая в луже дождя и грязи, пока не выбьюсь из сил.

Я содрогнулся. Нас с отцом ожидала одна и та же участь, как будто так было кем-то задумано. Мы должны были умереть в один момент, взывая друг к другу, разделенные расстоянием в мили.

Мэри вернулась с несколькими ярдами ткани и миской овсяной муки. Она подошла к огню и сняла крышку с котелка.

Я обратился к ней:

– Мэри, что мне делать?

– Почему ты спрашиваешь меня об этом? Это несправедливо. – Она зачерпывала воду из котелка и наливала ее в миску, из которой поднимался пахнущий овсом пар. – Делай то, что считаешь наилучшим.

– Вот этого-то я и не знаю.

Мэри размешала кашицу. Она делала это пальцами, на которые налипла густая масса.

– Что бы сказал тебе отец?

Я представил себе отца, замерзшего и измученного, лежащего в сточном колодце, умоляющего о помощи. Но у меня не было сомнений в том, что бы он мне сказал.

– Он велел бы мне уезжать.

– Ну и ты этого хочешь? Ты хочешь назад, домой, в Лондон?

Я закрыл глаза и подумал о городе, о чудесных улицах, полных карет и людей, зданиях и пристанях. Я видел себя на берегу Темзы, вдыхающим запахи, я слышал шум города.

– Ты не должен упрекать себя за то, что случилось с отцом, – сказала Мэри. – Конечно же, он не хочет, чтобы ты потерял жизнь из-за него. – Она подошла с миской к кровати. Я откинул одеяло, обнажил грудь Эли, и Мэри начала наносить горячую массу на измученное тело. Она разговаривала со мной, опустив голову, продолжая работу.– Он может счастливо умереть, зная, что ты дома, в Лондоне, продолжаешь его дело.

Его дело. При мысли о конторе я чуть не заплакал. Торчать у конторки, разбирая гроссбухи на протяжении долгих лет! И представляя себе отца, гниющего во тьме, зовущего на помощь.

Мэри прижимала к припарке ткань. Выглядела она печально и торжественно.

– Ох, Джон, – вздохнула она. – Боюсь я за тебя. Если ты пойдешь туда снова, тебе придется идти одному.

– Одному?

– Я не могу оставить Эли в таком состоянии. – Она вытерла пальцы и накрыла Эли полотенцем. – Калеб может тебя подкарауливать. Другие тоже. К тому же время прилива, к тому же проклятие кромлеха...

– Я не верю в него. Эту сказку твой дядя выдумал, чтобы отпугнуть тебя оттуда.

– Не уверена.

– А я уверен. Все это время он лгал тебе. Он губил людей...

– Прекрати! – И она прошептала: – Он слышит.

Мы замолчали, слушая, как Саймон Моган ходит по дому. Его тяжелые шаги приближались и удалялись. Я тоже перешел на шепот:

– Я пойду. Я должен идти. Мэри вздохнула:

– И я так думаю. – Она укрыла Эли по подбородок и подоткнула одеяло по бокам.– Ты очень храбрый.

По правде говоря, меня сковывал ужас. Но я принял решение и должен был его выполнять.

– Слушай. – Мэри сжала мое запястье.– В конюшне есть напильник. Он лежит на полке возле двери. Там же молоток и еще куча инструментов.– Она говорила быстро и решительно. —

Возьмешь моего пони. Он быстрее и выдержит вас обоих. Но не попадайся никому на глаза. Чтобы ни одна душа не заметила!

– Никто не увидит. Есть прямая дорога в Пенденнис?

– Есть, но не для тебя. Ты поскачешь прямо через пустошь. Ночь будет темная, без звезд. Лови ветер щекой и скачи что есть силы.

– Хорошо,– сказал я и шагнул к двери. Ноги тряслись, но не подгибались. – Всего доброго, Мэри.

Мэри чуть не засмеялась.

– Ну, не сейчас же! Ты ведь не поскачешь через Пенденнис при дневном свете. И дядя не даст тебе никуда отлучиться. Надо подождать, пока стемнеет. Когда он заснет, ты сможешь ускользнуть.

Это ожидание – а до темноты оставалось еще несколько часов – было самым трудным. Я думал о Калебе Страттоне и ухмыляющемся мужчине. Я вспоминал отца, прикованного к стене туннеля, о крысах, которые глодали его ноги. Саймон Моган появлялся в моих мыслях, то дружелюбный, то зловещий. «А с этим проклятым пацаном я сам разберусь», – сказал он Калебу. «Ты такой же мужчина, как крабы, ползающие по пляжу »– его мнение обо мне.

Облака сгустились, по окнам застучал дождь, страх перед наступающей ночью все крепче сжимал мне сердце.

Мэри ухаживала за Эли заботливо и увлеченно. Она охлаждала его лоб влажной губкой, а если его знобило, аккуратно заворачивала в одеяла. Все время что-то делала, все время прикасалась к его увядшей коже своими юными пальцами. Но проходили часы, а изменений в состоянии Эли не замечалось. Все так же лежал он, не спал и не бодрствовал, слюна пузырилась на губах.

Я сидел у окна, мысленно подгоняя солнце на запад. Но оно еле ползло, спрятавшись за облаками. Дождь усилился. Он струился по окну и барабанил по крыше. С карнизов сливались сплошные полотнища воды. В какой-то момент донеслись до моего слуха печальные стоны.

– Это ветер в кромлехе. Когда он так поет, происходят кораблекрушения.

Саймона Могана мы не видели, пока не начало вечереть. Тогда послышалось буханье шагов на лестнице, и он появился в дверях.

– Как он?

– Так же,– ответила Мэри.

Моган обеими руками оперся о косяки двери.

– Сможет он обойтись какое-то время без тебя, чтобы ты приготовила мне ужин?

Меня оставили следить за Эли. Глаза его были полуприкрыты. Пальцы иногда вздрагивали, мышцы шеи судорожно напрягались.

Ветер то выл, то шептал. Дом потрескивал, дождь царапался в окна. Я сидел рядом с умирающим, и ветер издевался надо мной. «Погиииииииб! – заунывно выводил он. Сгиииииинешь!»

Голова Эли взметнулась на подушке. Глаза открылись и с ужасом уставились во что-то отсутствующее – и опять закрылись, голова опустилась, его снова охватил жуткий сон.

Когда Мэри возвратилась в комнату с подносом, уставленным тарелками и чашками, уже стемнело. Она принесла лампу, и тени отпрянули при ее появлении, а потом поползли за ней. За тучами солнце наконец садилось.

– Слышишь? – спросила Мэри.

– Что?

– Прибой.

Я не слышал, но знал, что прибой нарастает, усиливается, становится все яростнее. И на мгновение мне показалось, что я слышу приглушенный гул, как будто целые эскадры военных кораблей обмениваются бортовыми залпами в Ла-Манше.

Мэри поставила поднос.

– Дядя Саймон сидит в кресле у огня. Я думаю, он собирается просидеть в кресле всю ночь.

– Как я выберусь?

– Придется подождать. – Она присела на край кровати и передала мне сосиску. – Но спит он крепко.

Когда солнце село, тьма быстро заполнила комнату, как вода заполняет пробитый трюм.

Но надо было еще подождать. Эли беспокойно шевелился в кровати. Один раз он закричал, как от кошмарного сна.

– Мэри, почему твой дядя не пускает Эли в дом?

– Это не дядя. Эли сам не хочет входить в дом.

– Почему?

– Я толком не понимаю. – Она протерла губкой его лоб и шею и занялась припаркой. – Эли никогда не был женат, и у него нет детей. Мне кажется, он хотел воспитывать меня после несчастья с «Розой Шарона». Но он беден как церковная крыса, а дядя Саймон так богат... Бедный Эли плакал целый день, когда дядя Саймон забрал меня. И я думаю, что Эли не простил ему этого.

– Но почему твой дядя его ударил? Мэри посмотрела на меня, потом на Эли.

– В дяде Саймоне ужасно много зла. Его гнев выплескивается на Эли чаще, чем на кого-нибудь другого. Но я думаю, что больше всего он зол на самого себя. Не знаю, почему я так думаю.

На этом она закончила рассказ о своих дядях. Лампа мигала в темноте, я думал о пустоши. Мне было страшно. Мэри предложила мне заснуть, но сон никак не приходил ко мне.

– Расскажи о Лондоне, – попросила она, но я не мог вспомнить ничего нового, о чем бы я еще не рассказывал. Так мы сидели рядом с Эли, которого то и дело трясло, пока Саймон Моган не заснул. Храп разнесся по дому.

Мэри встала. Пришло время отправляться.

Со стола она взяла свечу и коробку с кремнем и трутом.

– Тебе понадобится свет, чтобы работать.

Я принял у нее свечу и трут трясущимися руками.

– Запомни хорошенько, – сказала она.– Держись подальше от дорог. Береги себя, Джон.

Я взял ее за руки:

– Мы никогда больше не увидимся.

– Кто знает, ничего нельзя предсказать точно.

– Спасибо тебе, – сказал я. – За все. Она порывисто обняла меня.

– Наверное, Питер был бы похож на тебя. – Она отступила и вытерла глаза. – Довольно разговоров. Если дядя проснется – все пропало.

Мэри шла впереди, держа лампу низко. Она не зажигала огней в доме, и мы двигались в пятне света через столовую в гостиную.

Саймон Моган развалился в громадном кресле: ноги скрещены, голова склонилась на левое плечо, жирные щеки подрагивали от храпа. Мы прокрались мимо него, сопровождаемые скрипом половиц.

У двери Мэри сняла с крюка куртку и дала мне. Моган продолжал храпеть. Я положил

в карман свечу и коробку с трутом. Мэри отдала мне лампу и глазами указала мне, чтобы я берег пламя от ветра. Стекло лампы, казалось, содрогалось от храпа ее дяди.

– Осторожно! – в последний раз предупредила она и, отодвинув засов, распахнула дверь.

Внутрь ворвался холодный воздух с дождем. Моган шевельнулся в своем кресле. Храп замолк, но сразу же возобновился.

– Удачи! – сказала Мэри и выпроводила меня.

15
ЧЕРЕЗ ПУСТОШЬ

Я накинул куртку на плечи и нырнул во тьму. Еще не добравшись до конюшни, я уже промок насквозь. В конюшне я нашел полку с инструментами. Напильник был хороший, новый и острый. Я взял также зубило, увесистый молоток и засунул все это в кожаный мешочек.

Пони испугались света, а черный конь Могана заржал и затопал. Он, очевидно, привык к свету лампы. Он рвался к ночным приключениям, к которым приучил его хозяин. Но я взял пони Мэри, задул лампу и направился к деревне.

Миновав живую изгородь, я пустился по пустоши. Ветер свирепствовал на открытой местности, швыряя дождь в лицо колючими горстями. Наклонив голову, я гнал пони вперед.

Дом исчез позади, под ногами проносилась темная, едва различимая почва. Я скакал, прижав щеку к шее пони.

Быстрее. Еще быстрее. Копыта едва касались земли. Единый удар, все четыре сразу вздымают грязь и воду, и мы взмываем над травой и мелкими кустами.

И тут я упал.

Пони как будто нырнул, а я полетел через его голову, кувыркаясь по мокрой земле. Пони не смог подняться. Он скользил назад. Цепляясь передними копытами, животное тщетно пыталось удержаться. Шахта. Мы оказались как раз на прогнивших досках закрывавшего ее перекрытия. Доски продолжали подламываться под пони, как речной лед.

Я схватил повод и обмотал его вокруг руки, уперся ногами в землю и потянул. Пони колотил копытами, разбивая доски в труху. Брюхо его провалилось сквозь дерево, и я упал ничком. Повод, обмотанный вокруг руки, поволок меня к яме по скользкой поверхности. Платформа окончательно раскрошилась, и пони с почти человеческим криком рухнул вниз.

Меня протащило до самого края. На мгновение я почувствовал на своей руке полный вес животного, и уздечка сорвалась с его головы.

Мешок с моими драгоценными инструментами болтался над дырой, зацепившись за обломанную доску. Я пытался его достать, но дотянуться до него не было возможности, и он все сильнее раскачивался над шахтой. Сначала молоток, затем напильник выскользнули вниз, исчезли в колодце. Мешок болтался, его хлестал дождь. Я понял, что потеряю все, если подожду еще немного, и осторожно потянулся вперед. Мешочек сорвался, и я чуть не упал вместе с ним, однако схватил его. Молоток и напильник были потеряны. Осталось зубило, которое я взял и зашагал к Пенденнису.

Вскоре ветер донес запах моря. Ориентируясь по ветру, я шел, считая шаги. Пройдя шестьсот десять, вышел на дорогу. Она была взрыта колесами тяжелых телег. Несмотря на предостережение Мэри, далее я последовал по дороге на юго-запад. Внимательно вслушиваясь, я зашлепал по наполненным водою колеям.

На перекрестке я увидел Томми Колвина.

Труп был черен. Он свисал вниз в петлях тяжелых цепей, звякающих и свистящих на ветру. Руки болтались, вздымаясь и падая, волосы струились тонкими слипшимися прядями. Он раскачивался в мою сторону с приветливой улыбкой – так казалось, пока я не заметил, что его губы болтаются бахромой.

Я прошел мимо не останавливаясь и свернул на развилке влево. Дождь хлынул яростным порывом, заставившим цепи загреметь и взвыть каждым звеном в замогильном призыве.

Затылком я увидел, как Томми Колвин под эту страшную какофонию следует за мной, протягивая ко мне костлявые руки. Я ускорил ход и перешел на бег. Вскоре, на очередном подъеме, впереди показались редкие желтые огни Пенденниса. Они отражались в воде гавани. Тусклые, как звезды на рассвете, крошечные из-за отдаленности изображения святых на окнах церкви следили за моим приближением.

Я сошел с дороги и направился к мосту, к берегам маленькой речки. Грохотал прибой. Я остановился под громадной аркой моста, чтобы передохнуть от непогоды. Под мостом торчал ялик. Присев на его борт, я заплакал.

Начался отлив, распухшая река откатывалась с завихрениями и всплесками. За мостом течение встречалось с прибоем, вода круто вздымалась, сталкиваясь с набегавшими волнами. Перед моими глазами все текло: и берег, и мост, и камни под ногами. Я опустился на колени и проверил валяющиеся вокруг камни, пока не подобрал один по руке, чтобы заменить утраченный молоток.

Прогремел пушечный выстрел, затем второй. Они отозвались под мостом и в долине.

Судно в бухте.

Через несколько мгновений послышался стук копыт. Казалось, всадники пустились вскачь, как участники гонки. Сначала один, затем сразу много проскакало через мост. За ними потянулись телеги, тарахтя железными ободьями колес по гравию. Потом пошли люди с топорами и баграми, с собаками, которые могли меня вынюхать, как водяную крысу.

Я оказался в ловушке на берегу, не в состоянии переправиться. Здесь было слишком глубокое и бурное течение для перехода вброд. Идти вверх по одному берегу, затем возвращаться вниз по другому – нужно много времени. Единственная надежда – ялик.

Я рванул брезент. Ялик был старым, гвозди проржавели. Ласточки устроили гнезда на носу. Весло было только одно, а веревка, обвязанная вокруг большого камня, настолько прогнила, что ее оказалось легче разорвать, чем отвязать. Я сунул брезент внутрь и качнул лодку.

Ялик соскользнул легко, грохот дна по камням не был слышен с моста. Перевалившись через транец кормы, я плюхнулся в лужу на дне. Протекал ялик, как ржавый таз. Вода поступала из всех швов, но я накрылся брезентом и вцепился в весло, когда меня вынесло из-под моста.

Если кто меня и заметил, то никому не было дела до вертящегося в потоке воды ялика. Его скоро развернуло кормой вперед. Воду захлестывало через борт. Не ослабевал и дождь. Я отбросил брезент.

Мост остался далеко позади – черная масса, омываемая дождем. Наверху торчал кто-то с фонарем. Весло мне ничего не давало, лодку вертело на месте, от волны старое дерево громко хрустело.

Поток преобладал над ветром. Меня уже пронесло мимо первых рядов деревенских построек. Пригоршнями я выбрасывал из лодки воду. Со стороны моря слышался рев бурунов и грохот громадных волн.

В деревне гасли огни. Меня пронесло мимо свечной лавки, вдоль зданий, по крышам которых я бегал от Обрубка. Лодку швырнуло, и я схватился за транец, обнаружив в нем вырез для кормового весла. Я обругал себя: другой на моем месте увидел бы его сразу.

Вставив весло, я налег на него, и ялик пополз вперед. Дождь свирепел все больше, приглаживая волны и заливая лодку. Наполненная водой, лодка еле двигалась, но вот она все же ткнулась в волнолом как раз у пивоварни и развернулась, скребясь бортом о камни.

Я хватался за камни, за пучки травы – все оставалось у меня в руках. Лодка подошла к сточному туннелю, из которого извергалась вода, густая от слизи. Я ухватился и влез в туннель навстречу потоку, держа в руке буксирный конец ялика.

Отца не было видно, я с ужасом подумал, что его уже здесь нет. Но тут я услышал его дыхание и сказал:

– Отец, я вернулся. И он ответил:

– Это ты? О Боже, это ты!

Вода проносилась через туннель. Она достала до полки, на которой лежал отец. Я привязал буксирный конец к звену цепи и в темноте выгрузил содержимое карманов на кирпичи.

– Прилив, – сказал отец. Он закашлялся. Ему было трудно даже говорить.– Прилив...

– Я знаю, – сказал я. – Он уже спадает.

Я открыл коробку и вынул кремень, обращаясь с ним так, будто он сделан из золота. Страшно было бы уронить его здесь и потерять в воде. Я ударил кремень. Икры полетели, как светлячки, затлел трут. Загорелась свеча и заполнила пространство желтым светом.

Отец лежал, как я его оставил. Он был страшно бледен, глаза опухли и даже слабый свет был невыносим для него. Штормовой прилив достал до плеч, сухими оставались лишь отдельные пятна ткани на груди и на коленях. Его нога...

Я не мог смотреть. Крысы возвращались.

Обернув зубило курткой, чтобы приглушить звук, я принялся за работу, колотя камнем по зубилу, пытаясь разрубить железные наручники. Он натянул их так, что кожа на руках начала отслаиваться, и каждый удар причинял ему боль. Я колотил, пока руки мои не онемели, потом поднял зубило и увидел жалкую маленькую царапину в металле. Я почти не продвинулся за слой ржавчины, покрывающий поверхность.

– Ну как? – спросил отец.

– Ну так, ничего себе, – соврал я.

Звуки ударов глухо отражались от стен камеры. Свеча мигала. Черный дым с запахом свечного сала клубился вокруг. От камня отлетел осколок и отскочил от стены. Каждый удар отдавался уколом в руке.

– Дай мне посмотреть, – сказал отец.

В металле была канавка, не глубже ширины полупенсовой монетки. Отец простонал:

– Бесполезно. Ничего не выйдет.

Я не ответил. Сжав зубы, я снова поднял камень. Отец вздрагивал, как будто при каждом ударе зубило проходило сквозь него. От камня отскочил еще один осколок, через мгновение – еще один. Каменная пыль покрыла мои руки и забивала ноздри. Она превращалась в красную грязь на запястье отца. И это был лишь один наручник. Один из четырех.

Я сел к стене. Отец прав: ничего не выйдет.

Он повернул лицо ко мне, и я увидел в его глазах слезы.

– Ты пытался, – пробормотал он. – Ты сделал все, что мог. – Мне приходилось напрягать слух, чтобы услышать его. – Оставь меня.

– Нет! – Я снова схватил камень и яростно набросился на наручник. Осколки от камня полетели, как хлопья снега. Наконец камень раскололся надвое, и мой кулак грохнулся о зубило. Звук, казалось, отозвался эхом в здании над нами.

Но это не было эхо. Кто-то наверху шел к нам.

16
МЕРТВЕЦ ВСТАЕТ

Люк скрипнул и открылся. Пламя свечи вспыхнуло ярче, осветив уголки помещения. Затем люк откинулся полностью и свеча погасла.

Сверху послышалось:

– Джон, Джон, это я!

– Мэри, – сказал я с облегчением, почувствовав радость.

Я шарил в темноте, ища коробку. Слышно было, как она спускается в люк, шурша платьем.

– Зажги свечу, – сказала она. Я знал, что она рядом, но ее голос звучал как будто издалека.

– Пытаюсь.

Я ударил кремень, затлел трут. И когда свеча загорелась и я поднял глаза, я встретился взглядом с пастором Твидом.

Он был в своей черной сутане, но без шляпы, и голова его, похожая на выбеленный череп, как будто парила в воздухе.

Руки мои тряслись так, что пастору пришлось взять у меня свечу. И только теперь я увидел Мэри, появившуюся в отверстии люка. Придерживая промокшие волосы, она смотрела на нас.

– Мы принесли еще один напильник. И ломик.

– А дядя?

– Не знаю. – Она положила ломик на край люка. – Мы услышали выстрелы, и он сразу ускакал. Эли хорошо заснул, поэтому я...

– Она решила обратиться ко мне, – сказал пастор. Ломик не был ни длинным, ни тяжелым, но видно было, что ему трудно с ним управляться. Он даже запыхался. – Было бы лучше, если бы вы сделали это раньше. – Он упер ломик острым концом в пол и наклонил его ко мне. Я перехватил его. – «Глупый сын – несчастье для отца». Книга Притчей Соломоновых, глава девятнадцать. Похоже, что мы появились довольно поздно.

Он стоял в потоке воды. Прикоснувшись к лицу отца, он спросил:

– Вы здесь с самого крушения?

– Да, – ответил отец.

– Вы сможете идти, как вы думаете?

– Немного... – простонал отец. – Нога...

– Боже милостивый! – Он еще больше побледнел при виде объеденной крысами ноги отца и презрительно посмотрел на меня. Он пожал руку отцу. – Ладно, сейчас мы посмотрим, что можем сделать.

Я попробовал вскрыть ломиком замок наручника, просунув его в дужку и используя в качестве рычага.

– Сильнее,– сказал пастор.

Ломик согнулся, выскочил, а я отлетел и упал в холодный поток.

– Еще, – сказал пастор Твид. – Мэри, помоги ему, дитя мое.

Мэри спустилась и ступила в воду. Пастор прошлепал по туннелю к ногам отца.

– Хороший, дружный рывок, – сказал он. Я выудил ломик из воды и вставил его в дужку. Мэри ухватилась за него двумя руками, я взялся между ее рук.

– Давай! – сказал я.

Мэри навалилась всем своим весом на рычаг. Ломик изогнулся, затем замок с треском открылся, мы свалились на пол.

– Прекрасно! – сказал пастор. – Теперь следующий.

Второй и третий открылись так же, как и первый. Мы уже не падали, успевали отскочить и удержаться на ногах. Отец сел, привалившись к кирпичной стене, как тряпичная кукла. Около трех дней он лежал здесь, и теперь почти смеялся, дрожащими руками собирая дождевую воду со стены.

– Последний, – сказал пастор Твид. – Давайте, всему свое время.

Я подошел к замку с ломиком. Последний замок держал лодыжку ноги, объеденной крысами. Пастор наклонился и вставил ломик в замок.

– Тяните, – сказал он и засунул руки в карманы своей сутаны. – Тяните оба.

Мы налегли. Отец наблюдал, подбадривая нас едва заметными кивками. Замок щелкнул, мы опять упали на пол. Ломик отскочил, больно стукнув меня по ноге.

– Молодцы,– сказал отец.– Вы сделали это. Вы... – Внезапно он замолчал.

– Да, – сказал пастор Твид. – Вы сделали это. – Он смотрел прямо на меня. В каждой руке он держал по пистолету.

– Что вы делаете? – закричала Мэри.

– Бог помогает тем, кто сам себе помогает. Он вас сюда послал, чтобы взломать замки, потому что я не смог бы этого сделать один. – Пастор держал меня на мушке. – Я искал тебя в Галилее, мой мальчик. К несчастью, мне подвернулся Эли в темноте конюшни, жаль, жаль... Но неисповедимы пути Господни. Он тебя пощадил, чтобы ты помог мне здесь.

– Так вот вы какой...– сказала Мэри.– Значит, это вы – кукловод.

Пастор Твид нахмурился, но потом медленно улыбнулся.

– Пожалуй, – сказал он. – Действительно, они совсем как куклы, этот Калеб Страттон и его команда. Дубовые головы, глиняные ноги.

– Но я вам верила.

– О дитя, я забочусь не о себе, а о церкви. Обо всем Пенденнисе.

– А дядя Саймон? Он тоже один из ваших...

– Хватит, Мэри. – Его глаза сузились.– Мне нужно это золото. Я хочу знать, где оно. – Не отводя от меня стволов, он посмотрел на отца. – Кажется мне, что вы его спрятали. И думаю я, что даже парень не знает, где оно. Но вы спрятали его где-то на берегу, зарыли где-то возле Надгробных Камней.

Отец ничего не говорил. Он озадаченно смотрел на пастора Твида.

– Я убью парня! – Большими пальцами пастор взвел оба пистолета. – Господь свидетель, я продырявлю ему сердце.

– Нет! – крикнул отец, подняв обе руки.

– Я не хочу этого делать, – сказал пастор Твид. – Мне не нравятся такие вещи. Если вы скажете мне, где спрятано золото, мы втроем пойдем и выкопаем его. И вы свободны. Даю вам слово.

– Нет! – снова вскрикнул отец.

– Мальчишка за золото, – сказал пастор Твид. Он посмотрел на отца. – Ну? Мальчишка за золото.

– Скажи ему! – закричал я.

На мгновение пистолеты вздрогнули, и я схватил ломик. Я вскочил на ноги – и туннель взорвался. Я видел вспышку огня в правой руке пастора, видел пламя и дым, видел даже пулю – или думал, что видел, – которая неслась ко мне. Кричала Мэри, кричал отец, звук выстрела оглушил меня. Я упал назад, уверенный, что ранен, свалился через отверстие туннеля в темную, холодную воду гавани.

Погрузившись глубоко, я всплыл на поверхность, дико молотя руками. Чернота ночи слилась с чернотой воды. Я вдохнул воздух, а потом и воду, хватаясь за камни стены. Мои ноги наткнулись на что-то мягкое, и я оттолкнулся, пытаясь за что-нибудь ухватиться, и наконец нащупал ялик. Он болтался у самых ступеней, полный почти до краев. Я уцепился за борт и повис на руках, подставив плечи дождю.

Рядом плавал, освобожденный из глубины моими ногами, труп Обрубка. Он лежал на спине и был похож на огромную, ужасную медузу, бледную и распухшую. Прибой подогнал его, и мертвая рука коснулась меня. Я оттолкнул труп бандита, но он тут же вернулся. Вода плескалась по его лицу, хлюпая во рту. Глаза были круглыми и белели во тьме. Надо мной распахнулась дверь пивоварни, и выскочила Мэри. Прошли считанные мгновения, но я чувствовал себя постаревшим на годы.

– Джон! – кричала Мэри. – Джон!

Я хотел ответить, но не смог. Пастор Твид высунулся из двери, держа один из пистолетов наготове, наши глаза встретились. Он сделал еще шаг и схватил Мэри за платье. Она боролась с ним, вырвалась, но он снова схватил ее, навернув волосы на руку и вынудив опуститься на колени.

Потом он поднял пистолет и выстрелил.

Это был выстрел вслепую. Пуля ударилась о воду рядом со мной, подняв фонтан брызг. Пастор занес пистолет, как дубинку... и тут же сжался. Согнувшись, он рухнул на камни.

В двери за ним появился отец, опираясь на стену. Он выронил ломик.

Я подтянулся по длине ялика, перебрался к носу, где он терся о ступени. Мэри спустилась мне помочь. Она потянула меня за локоть, я оперся коленом на нос лодки, которая при этом полностью погрузилась в воду, и Обрубок вплыл в нее. Когда лодка вынырнула, покойник уже в ней устроился. Мы подняли пастора Твида и сбросили его со ступеней. Всплеск – и пастор уже рядом с Обрубком, его сутана накрыла обоих.

Я оттолкнул ялик в поток. Буксирный конец натянулся, старая веревка не выдержала и лопнула. В отливном потоке лодка унеслась от берега и вскоре скрылась из виду.

Отец был слаб, но мог стоять. Он оперся на меня, и мы заковыляли вверх по ступеням.

– Скажи мне, что за золото он хотел? – спросил он.

– Из бочек,– процедил я сквозь зубы. Меня злило, что отец до сих пор скрывает от меня правду о своей контрабанде, предпочитая мне свое золото.

– Бочки? – Его ноги застыли, мне пришлось остановиться на предпоследней ступеньке, под навесом верхнего этажа.

– Я знаю все, – сказал я. – Бочки, которые мы грузили ночью, наполовину заполняли опилки. Там было контрабандное золото или бриллианты. Опилки выдали тебя. Но именно из-за них Обрубок сохранил тебе жизнь.

Отец ничего не говорил. Я чувствовал, как он затрясся, как изменилось его дыхание. Я думал, что он плачет, но он смеялся.

– Опилки! – воскликнул он и засмеялся еще сильней. – Он спас меня из-за опилок! Джон, посади меня на минуту...

Я опустил его на ступени. Он сидел там наклонившись вперед, вытирая глаза и смеясь.

– Не было никакого золота, – сказал он. – С чего у них возникла эта мысль? – Он снова засмеялся, слезы катились по его лицу. – Мы купили второсортное вино у третьесортного торговца. И они надули нас, Джон. Эти испанцы заставили нас грузиться ночью и подсунули бочки с двойным дном. Я понял это, когда опилки забили помпы.

Мэри тоже засмеялась:

– Они продали вам опилки?

– За милую душу! – сказал отец. – А мародеры подумали, что там были горы золота?

– Да. – Мне было не смешно.

– Видишь, это показывает, – отец потянулся вверх, и я подставил ему плечо, – что люди судят о других по себе. Дурные люди всегда видят дурное в других.

Его слова не открыли мне новых истин. Мне было стыдно. Мы вышли на улицу, где Мэри привязала пони, у седла которого болтался мешок. – Здесь еда, – сказала она. Мы возьмем другого пони и... – Она увидела мое лицо и остановилась. – С ним что-то случилось?

– Шахта, – пробормотал я. – Мы провалились в колодец. – Моган предупреждал меня, но я думал, что он просто пугает.

Мэри закусила губу.

– Тогда вы возьмете этого. Вы доберетесь до Полруана. Пони оставьте в конюшне на пристани, дядя заберет его позже.

– Сегодня твой дядя занят, – холодно заметил я. – Ему надо загубить судно.

– Джон, прекрати!

– Но пастор... Ты сама сказала, что они были вместе в ночь, когда погиб «Небесный».

Мэри молча смотрела на меня.

– Он мародер, – утверждал я.

– Нет.– Она медленно покачала головой.– Ты ошибаешься. Ты не можешь не ошибаться.

– Когда ты придешь домой... Она опустила голову.

– Я не думаю, что сегодня пойду домой. Поезжайте, Джон. Поторапливайтесь.

Отец с усилием выпрямился.

– Сударыня, – ласково произнес он, – я в неоплатном долгу перед вами. Если я что-то для вас могу сделать...

– Нет,– сказала Мэри.– Я ни в чем не нуждаюсь.

Отец улыбнулся. Несмотря на то что он промок и дрожал от холода, одежда его была оборвана и воняла сточными водами, он выглядел гордо и элегантно. Джентльмен! Он хлопнул меня по плечу: