Текст книги "Белая гвардия Михаила Булгакова"

Автор книги: Ярослав Тинченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)

1 февраля 1931 года за Петром Александровичем Бржезицким приехал "черный воронок" на улицу Короленко, 14, кв. 1, где он жил с женой. После обыска Бржезицкий был арестован. В тот же день он рассказал все, что добровольно вспомнил о своей предыдущей жизни. На второй день ему пришлось вспомнить то, что он не хотел вспоминать в ГПУ. На третий день его заставили "вспомнить" то, чего он никогда не делал и не знал. А 4 февраля 1930 года в деле появилась стандартная и тысячи раз выверенная в ГПУ, а затем в НКВД запись: "Признаю себя виновным в принадлежности к контрреволюционной организации, которая ставила себе целью свержение Советской власти и оказания содействия интервенции. Прошу при рассмотрении моего дела принять во внимание мое чистосердечное признание и раскаяние".

Советское правосудие того времени было достаточно скорым на расправу, поскольку "участники заговора" были арестованы и обработаны всего за несколько месяцев. 6 марта 1931 года по делу "Весна" части "киевской организации заговорщиков" было вынесено заключение: "Следственное дело № 135 по обв. Петра Александровича Бржезицкого… в преступлении, предусмотренном ст. 54 п. 11 и 2 УК УССР направить в Судебную Тройку ГПУ УССР с ходатайством о применении к Бржезицкому П.А. ВЫСШЕЙ МЕРЫ СОЦИАЛЬНОЙ ЗАЩИТЫ – РАССТРЕЛА".

Судебная Тройка при Коллегии ГПУ УССР, рассмотрев 20 апреля 1931 года дело Бржезицкого, нашла возможным заменить высшую меру всего пятью годами исправительно-трудовых работ. Уже в мае 1931 года Бржезицкий оказался в Темниковском исправительно-трудовом лагере в Мордовии. В феврале 1932 года Петра Александровича перевели в СЕВЛАГ, куда он, правда, так и не доехал…

Нина Константиновна Коссобудзская пять раз отправляла в прокуратуру прошения о пересмотре дела мужа. Однако, они были оставлены без внимания. А вскоре арестовали и всю семью Коссобудзских, и Нину Константиновну постигла горькая участь мужа.

Так оборвалась жизнь Петра Александровича Бржезицкого и Нины Константиновны Коссобудзской, принадлежавших к близкому окружению Михаила Афанасьевича Булгакова, что дает право считать из возможными прототипами героев романа "Белая гвардия" Мышлаевского и Анюты.

Федор Николаевич Степанов

Многие современники событий «Белой гвардии» из круга семьи Булгаковых вспоминали, что в доме на Андреевском спуске, 13 бывал молодой человек низкого роста, слегка полноватый и несколько напоминающий карася. Но вспомнить имя этого человека, к сожалению, так никто и не смог, – он исчез в вихре гражданской войны, а память о нем почти стерлась. Татьяна Николаевна Лаппа, первая супруга М. Булгакова, утверждала, что знала сотого человека и видела его не один раз в кругу булгаковских знакомых. По воспоминаниям, он действительно учился вместе с братьями Булгаковыми и их друзьями в 1-й киевской Александровской гимназии, был офицером. Загадочное его исчезновение и несколько штрихов из воспоминаний о нем сопоставимы разве что с судьбой Петра Ивановича Богданова, хоть утверждать этого мы не можем.

Старший брат Петра Ивановича Богданова Борис был лучшим другом детства Михаила Афанасьевича. Он частенько бывал у Булгаковых и участвовал во всех детских праздниках и шалостях. Борса мы видим на ряде фотографий Булгаковых 1910–1914 годов. Был он свидетелем на свадьбе у Михаила Булгакова и Татьяны Лаппа в 1913 году. Петр Богданов появлялся в семье Булгаковых намного реже, а после трагического случая с братом вообще на долгое время прекратил общение с ними. В 1915 году Борис Богданов застрелился. По бытующей версии он был безответно влюблен в Варвару Булгакову, сестру Михаила Афанасьевича. К тому времени Борису нужно было идти на фронт, а он оставался в Киеве, чтобы вновь и вновь убеждаться в тщетности своих попыток преодолеть женское самолюбие и самомнение. Бориса стали обвинять в уклонении от воинского долга. Возможно, это его и добило.

Петр Иванович Богданов по понятным причинам старался обходить стороной дом на Андреевском спуске. Во время войны он окончил гимназию, некоторое время проучился в Киевском университете Святого Владимира, а в ноябре f917 года прошел ускоренный курс киевского Николаевского артиллерийского училища. Правда, на фронт Петру Ивановичу попасть так и не удалось, и новоиспеченный прапорщик остался в Киеве. Где он был и чем занимался во время боев в Киеве в ноябре 1917 и январе-феврале 1918 годов, – сказать сложно. Скорее всего, в ноябрьских боях участвовал, от январских, как и множество российских офицеров, уклонился. С вступлением в Киев немецких войск и возобновлением занятий в университете Петр Богданов восстановился на своем курсе, и вернулся к гражданским проблемам. К этому времени, по прошествии почти трех лет, он вновь появился в доме Булгаковых, где периодически бывал на протяжении 1918 года. Подробностей посещения им дома по Андреевскому спуску, 13, мы, к сожалению, не знаем.

Литературный герой «Белой гвардии» Федор Николаевич Степанов, подпоручик артиллерии, выпускник 1-й киевской Александровской гимназии, где он носил кличку «Карась» был «маленький, укладистый и действительно чрезвычайно похожий на карася…» Конечно же, между Степановым и Богдановым установить тождество достаточно сложно. Тем не менее, оба они носят типичные русские фамилии, что для польско-балтийской компании Булгаковых (естественно, не считая последних) уже являлось необычным. И Степанов, и Богданов были артиллеристами, правда, в несколько разных званиях. Но, в данном случае воинские звания не являются аргументом, поскольку в случаях с литературными героями Мышлаевским и Шервинским и их прототипами Бржезицким и Гладыревским также не сохраняются. Степанов является другом детства Турбиных, что вполне можно отнести к Петру Богданову и его отношениям с Булгаковыми. К тому же, и Степанов и Богданов продолжают учебу в университете. Кроме того, в романе отсутствуют какие– либо упоминания об участии Степанова в боевых действиях, что вполне соответствует биографии Петра Богданова, почти не участвовавшего в боях.

Литературный Степанов-Карась был немногословным, умным и рассудительным человеком. Он скептически и без особого оптимизма смотрел на жизнь. Именно этим мы можем объяснить его объективные сомнения и некоторую иронию, когда в кампании Турбиных речь заходила о монархии, помощи союзников, чудесном спасении царской семьи. Степанов вполне мог уловить тенденции в обществе и вовремя приноровиться к событиям. Именно так он поступил при роспуске мортирного дивизиона полковником Малышевым, почувствовав, что он имеет на то веские аргументы. Так же мы можем оценить и поступление Карася на службу в продовольственную управу УНР, после того, как части Петлюры окончательно оставили Киев. Как повествует писатель в своем мало известном варианте 19-й главы, Степанов надежно спрятал свои офицерские документы, достал студенческие, по которым и был принят на украинскую службу. В доме Турбиных, как видно из романа, Степанов-Карась появляется не часто. Еще более редкими стали его посещения Турбиных после зачисления в продовольственную управу. По большому счету, на протяжении всего романа Федор Николаевич Степанов играет небольшую роль, находится все время на заднем плане, является пассивным и второстепенным участником событий, что весьма похоже на амплуа Петра Богданова в 1918 году, который наверняка не часто посещал Булгаковых.

Упоминания о некоем Петре Богданове (без отчества и других данных) мы действительно можем найти в списках интендантского управления армии Украинской Народной Республики еще во время нахождения ее в Киеве. В последующем представитель интендантства П. Богданов всплывает в украинской армии еще один раз в апреле 1919 года на фронте Северной группы войск УНР. Наш ли это Петр Иванович Богданов? Скорее всего – наш. Да и должность его – представитель интендантского управления – вполне соответствует должности Карася из "Белой гвардии".

Как мог попасть Петр Богданов в украинскую армию? Все достаточно просто. Когда украинские войска вступили в Киев, они не имели налаженного военного административного аппарата и создавали его с помощью старых гетманских кадров и на базе Военного министерства Скоропадского. Требовались специалисты, и они принимались на службу независимо от национальности, происхождения, владения языка и даже политических взглядов. Так, в оперативный штаб на ответственную должность был принят один из руководителей защитников Киева от войск Директории генерал Синклер. После него в Военное ведомство стали принимать всех подряд. В газетах появилось множество объявлений о принятии на службу в различные украинские инстанции специалистов. По одному из таких объявлений попал в интендантское управление войск УНР и Петр Иванович Богданов. Ему, как и всем людям, нужно было на что-то существовать, вот он и стал украинским чиновником. Скрывал ли он свою принадлежность к офицерству, сказать сложно, скорей всего, нет. Поскольку уже в январе 1919 года для многих украинских социалистических деятелей это не играло никакой роли, а воинский чин, пусть самый маленький, влиял на должность и оклад.

В начале февраля 1919 года кадры Военного министерства УНР в связи с наступлением Красной армии срочно эвакуировались из Киева. Большинство чинов управлений министерства получили назначение в действующие части. Петр Иванович Богданов был назначен в интендантское управление Северной группы войск армии УНР, которое располагалось в Ровно. Группа, небольшая по своему составу, вела борьбу с красными и польскими частями на Волыни, защищая Житомирское, Коростеньское, Ровненское и Луцкое направления. О функциях, выполняемых Богдановым в этом управлении, нам, к сожалению, ничего не известно.

Во главе Северной группы стоял молодой, амбициозный человек из бывших народных учителей, произведенный во время войны в офицеры, Владимир Оскилко. Не соглашаясь с официальным курсом военных руководителей Украинской Народной Республики, 29 апреля 1919 года в Ровно он поднял восстание против Петлюры. Это восстание, вошедшее в историю, как Оскилковский переворот, было достаточно быстро пресечено сечевиками Коновальца, – булгаковского полковника Торопца. Оскилко со своими приближенными вынужден был бежать в Польшу. Поляки и красные воспользовались неурядицами в Северной группе, перешли в наступление и к началу мая овладели Луцком и Ровно. Большинство военнослужащих группы, оказавшихся в Луцком мешке, попало в плен к полякам. Был среди них и Петр Богданов, из петлюровца превратившийся в обычного военнопленного.

Все пленные через Ковель были перевезены поляками в лагерь Вадовицы, где оказался и Петр Богданов. Многие офицеры, находящиеся в лагере, в основном из бывших гетманцев, попавших в армию УНР случайно или по найму, как Богданов, обратились за помощью к Российскому комитету, существовавшему в Варшаве. Последний предложил достаточно оригинальную помощь для того, чтобы выбраться из лагеря, – записаться добровольцем в белогвардейскую Северную армию генерала Родзянко. Добровольцами стали около 200 военных и чиновников, в основном – офицеров. Записался добровольцем и прапорщик Богданов.

Уже через несколько дней эшелон увозил вчерашних гетманцев и петлюровцев из лагеря Вадовицы в Варшаву, где должно было состояться окончательное решение участи польских пленников. Но для этого понадобился всего день: белые под Петроградом нуждались в людях, которых с помощью Антанты они получали из Польши. Уже в июне 1919 года добровольцы попали в Митаву, где формировались белогвардейские части Западного корпуса Северной армии. Прапорщик Богданов получил назначение на должность добровольца-рядового в Либавский имени Светлейшего князя Ливена отряд, где к тому времени формировался 3-й Ливенский стрелковый полк. Богданов вновь оказался в действующей армии. 3-й Ливенский полк, переименованный вскоре в 19-й Полтавский стрелковый, полностью состоял из офицеров и добровольцев с Украины – участников борьбы между Директорией и Скоропадским на стороне последнего. Это были именно те офицеры, которые в декабре 1918 года оказались узниками в Педагогическом музее в Киеве, и среди которых чуть не оказался Николай Булгаков. Большая часть чинов отряда

служила в Киевской добровольческой дружине генерала Кирпичева, либо в Полтавском добровольческом отряде, почему 3-й Ливенский полк и получил вскоре наименование "Полтавского". Либавский отряд для похода на большевистский Петроград формировал Светлейший князь Ливен, в честь которого именовались все части отряда. Так прапорщик Петр Богданов стал ливенцем и белогвардейцем-северозападником. В то время командный и офицерский состав армии на треть был украинским – это были бывшие гетманцы.

Уже в августе отряд Ливена, переименованный в 5-ю Ливенскую дивизию, был переброшен в Нарву для участия в наступлении на Петроград Северо-Западной армии генерала Юденича. По воспоминаниям современников, дивизия была великолепно вооружена и одета немцами, представляла собой грозную силу. В ночь с 10 на 11 октября 1919 года Ливенская дивизия форсировала речку Нарев у Луги и перешла в решительное наступление на Петроград. Части дивизии за несколько дней овладели рядом стратегических пунктов, а 16 октября ливенцы заняли Красное Село. Передовые отряды армии Юденича вышли к окраинам Петрограда, откуда были видны купола Исаакиевского Собора. Командованием белых овладела общая эйфория. Генералы считали, что Петроград падет в ближайшие дни, а потому спорили о том, кто первый войдет в бывшую столицу Российской империи. Но этому не суждено было сбыться. Командир одной из дивизий генерал Ветренко (бывший, между прочим, в 1918 году полковником у Центральной Рады и Скоропадского) преследуя свои цели, не выполнил боевой приказ, что повлекло за собой крушение наступления. Уже 7 ноября белые были отброшены на исходные позиции.

Специально приехавший на Северный фронт Лев Троцкий лично возглавил оборону Петрограда и контрнаступление против армии Юденича. 14 ноября белогвардейские части были прижаты к эстонской границе. Доблестная Ливенская дивизия более двух суток сдерживала противника на последнем клочке фронта, но и ей пришлось перейти на эстонскую территорию. Вот что вспоминал по этому поводу князь Ливен: "Ливенская дивизия вела бой в болотах против Нарвы. Холода стояли по времени года необыкновенные. Мороз доходил до 20 градусов. Хлеба не было. Готовить горячую пищу было негде. Эстонские начальники, даже командир 1-й дивизии генерал Теннисон, издевались бесчеловечным образом над русскими. Ко всем бедствиям армии присоединилось еще большее бедствие беженцев, число коих было больше 10.000. Перейти границу эстонцы не разрешали. При трескучем морозе они должны были ночевать в лесах и на шпалах железной дороги. Все переболели сыпным тифом. Средств дезинфекции не было. Врачи и сестры при таких условиях так же заражались и умирали".

Это был разгром белых под Петроградом. Во время тяжелого отступления и боев на границе был убит и прапорщик 19-го Полтавского стрелкового полка Петр Богданов. Подробностей его гибели мы, к сожалению, не знаем, и не узнаем их уже никогда.

Лариосик

Илларион Илларионович Суржанский, а если проще – Лариосик, благодаря своим нелепым, смешным, но в то же время весьма грустным выходкам завоевал сердца многих читателей. Некоторые булгаковеды уже окрестили его «Бледным Пьеро», сопоставляя литературного героя с известным театральным персонажем. Сходство Лариосика с реальным историческим прототипом Николаем Судзиловским, племянником Карума, некоторое время жившем в семье Булгаковых, подметили многие из окружения Михаила Афанасьевича. Татьяна Николаевна Лаппа, первая супруга Михаила Булгакова, отмечала, что Судзиловский «неприятный тип. Странноватый какой-то, даже что– то ненормальное в нем было. Неуклюжий. Что-то у него падало, что-то билось. Так, мямля какая-то». А вот что вспоминал о Николае Судзиловском Леонид Сергеевич Карум: «В октябре месяце появился у нас Коля Судзиловский. Он решил продолжать обучение в университете, но был уже не на медицинском, а юридическом факультете. Дядя Коля просил Вареньку и меня позаботиться о нем. Мы, обсудив эту проблему с нашими студентами, Костей, Колей и Ваней, предложили ему жить у нас в одной комнате со студентами. Но это был очень шумливый и восторженный человек. Поэтому Коля и Ваня переехали скоро к матери на Андреевский спуск, 36, где она жила с Лелей на квартире у Ивана Павловича Воскресенского. А у нас в квартире остались невозмутимый Костя и Коля Судзиловский.» (Цитируется по статье И. Воробьевой «Бледный Пьеро – кузен из Житомира»).

Сразу отметим, что в приведенной цитате Карума имеется как минимум три фактических ошибки, а потому доверять ему особо не стоит. Вместе с тем Леонид Карум передает нам собственное мнение о Николае Судзиловском, что и является для нас наиболее интересным. Почему мы считаем многие факты из воспоминаний Карума ошибочными? Начнем с того, что совершенно невнятно истолковывается цель приезда Судзиловского в Киев. В октябре, когда занятия в университете уже давно начались, он приезжает, чтобы продолжить обучение не на медицинском, а на юридическом факультете. По логике, такое просто невозможно, тем более, что медицина и право совершенно разные дисциплины, которые для начала требуют сдачи определенных вступительных экзаменов в установленное время. Вызывает ряд вопросов и время приезда Николая Судзиловского, указанное у Карума – октябрь 1918 года. В Киеве Судзиловский вполне мог появиться еще в октябре, но в дом Булгаковых он попал лишь вечером 14 ноября 1918 года, о чем мы еще расскажем. Кстати говоря, в 1916 году Н. Судзиловский действительно несколько месяцев учился на юридическом факультете Московского университета. Откуда взял Карум данные о медицинском факультете – сказать весьма сложно. Достаточно самоуверенно Леонид Карум повествует и о своем праве голоса в доме Булгаковых, где он жил несколько месяцев: "мы обсудили и предложили". Наконец, данные о родственниках Карума Судзиловских, приводимые им в своих воспоминаниях, весьма расходятся с действительностью. Судзиловский был Николаем Васильевичем, а не Николаем Николаевичем, как о нем пишет Карум. Конечно, возможно, что Леонид Карум

имеет в виду какого-нибудь постороннего дядю Колю, или же сознательно, в силу неизвестных нам причин, путает родословную своих близких. Последнее вполне вероятно, поскольку во время ряда арестов в 1925, 1929, 1934 годах Леонид Сергеевич сознательно не вспоминал родственников, а если таковые всплывали в ходе следствия, то пытался увести следователя от подробностей их биографий. Так или иначе, но многое в воспоминаниях Карума не отвечает действительности. Кем же на самом деле был Николай Судзиловский? Именно на этот вопрос мы и постараемся ответить, благо, в нашем распоряжении оказалось его личное дело 1917 года. Михаил Афанасьевич Булгаков

действительно весьма удачно отметил в образе Лариосика основные черты Николая Судзиловского: изнеженный и сентиментальный барчук, весьма обеспеченный, привыкший к тому, что за него все сделают родители.

Богатство играло очень большую роль в семье Судзиловских. Отец Николая Василий Судзиловский, имея гражданский чин статского советника, соответствовавший по табели о рангах воинскому званию генерал-майора, был мелкопоместным дворянином польского происхождения, перешедшего в православие, в Белоруссии. Судзиловские имели владения в деревне Павловка Чаусского уезда Могилевской губернии, где и родился 7 августа 1896 года Николай. Здесь, а так же в Житомире и Могилеве, где Судзиловские так же имели место жительства, под присмотром родителей Николай Васильевич провел годы детства и отрочества. С учебой у Николая Судзиловского не сложилось, – родители считали, что способны сами дать сыну нужное образование коммерческого характера. Все остальные предметы были успешно запущены и на долгое время забыты.

У Судзиловских не культивировалось знание языков, весьма модное в то время. Коля Судзиловский имел большие проблемы даже с русским и польским языками, которые, по логике, были родными. Вероятно, после того, как Судзиловские приняли православие, католическая польская культура в семье начисто отвергалась.

Довольно большие землевладения семьи давали стабильный доход, что позволяло Судзиловским достаточно ветрено относиться к жизни. Тем более,

что прибыль с урожая в Белоруссии того времени была весьма высокой по сравнению с прочими регионами Российской империи. В обществе положение отца, Василия Судзиловского, статского советника, уездного предводителя дворянства и влиятельного губернского помещика, было весьма весомым, а потому сыну опасаться за свое будущее не приходилось.

С началом войны родители решили перебраться подальше от фронта, – в глубь России. И хоть до Могилевской губернии было достаточно далеко, Василий Судзиловский трезво рассудил, что она все равно окажется прифронтовой полосой, а это значило, что земельные владения и сама семья будут вынуждены работать на нужды фронта. Так оно и вышло.

В 1915 году Николай Судзиловский был отправлен отцом в Нижний Новгород, где и должен был переждать войну. К тому времени Коля уже на год отставал от своих сверстников, которые заканчивали гимназии к 18 годам. Чтобы получить аттестат зрелости, ему пришлось поступить в 8-й класс Плоцкой мужской гимназии, при вступлении в которую, вероятно, не обошлось без взятки. Впрочем, из этого мало что получилось, поскольку Коля Судзиловский решительно не хотел учиться. Будучи весьма законопослушным мальчиком, он, тем не менее, весьма презрительно относился к читаемым в гимназии дисциплинам. Результат был весьма плачевным. В аттестате, полученном Судзиловским 23 мая 1916 года, имелось на 12 оценок 9 (девять) троек. Учитывая тот факт, что во время войны преподаватели были менее требовательными, можно себе предположить, что же на самом деле представляли собой знания Коли. Скорее всего, тройки были поставлены исключительно из уважения к обеспеченности и возможностям молодого человека. Впрочем, в аттестате имелись и положительные стороны, Судзиловские имел отличное поведение, а так же пятерки по закону Божьему, законоведению и истории.

Хоть аттестат был и троечный, Судзиловский успешно сдал выпускные экзамены, по результатам которых мог быть зачислен в вуз и в случае мобилизации получить права вольноопределяющегося (солдата на особых правах с будущей перспективой производства в первый офицерский чин). Впрочем, идти в армию Коле Судзиловскому очень не хотелось, в чем его весьма поддерживал отец. И, приехавшему из российской провинции Николаю Судзиловскому в том же 1916 году удалось с ужаснейшим аттестатом поступить на привилегированный юридический факультет Московского университета, что избавляло его от службы в армии. Вероятно, и в этом случае не обошлось без влияния и возможностей отца.

Хоть Судзиловский и умудрился поступить на юридический факультет, он продолжал вести себя так, как и в Плоцкой гимназии. Столичные профессора решили не церемониться с новоявленным барчонком, и выставили его из университета в два счета, прямиком отправив в руки Московского городского присутствия по воинской повинности. Последнее особо не разбиралось в нюансах взяточничества, но зато четко знало, что отправлять просто так в армию потомственных дворян, к тому же весьма обеспеченных, не полагается. Происхождение спасло Колю от строевых частей, а кастовое положение сулило ему возможность если и попасть на фронт, то в Императорскую гвардию. 23 декабря 1916 года Судзиловский был зачислен в 1-ю Петергофскую школу прапорщиков, которая комплектовала офицерами гвардейские пехотные полки.

Но безалаберность даже в военной школе подвела Николая Судзиловского! Если в гимназии он отделался троечным аттестатом, из университета был выгнан без особого скандала, то в школе прапорщиков в послужной список за свое отношение к учебе он получил "волчью" запись в послужной список и с позором 21 февраля 1917 года откомандирован солдатом в запасной полк. Вот что гласила эта пресловутая запись: "Отчислен от школы, как неуспевающий по всем отделам строевой и учебной подготовки, выказавший халатное отношение к делу и не проникший сознанием долга перед отечеством". Такую запись можно было получить после Февральской революции, но до нее быть обвиненным чуть ли не в предательстве нужно было умудриться. Подобные случаи отчисления из школ прапорщиков во время войны были единичными. Но именно такой записи никто из военных историков никогда более не встречал.

Пробыв неизвестно где две недели, Николай Судзиловский лишь 7-го марта 1917 года попал в 5-ю роту 180-го запасного пехотного полка, располагавшегося в Петрограде в часе езды от 1-й Петергофской школы прапорщиков. Но в стране уже произошла революция, а потому под заслуженный военно-полевой суд Судзиловский так и не попал. Ему сразу же удалось столковаться с командиром полка, который "милостиво" разрешил солдату Судзиловскому бить баклуши. Поскольку же долго засиживаться в запасных частях не полагалась, командир полка дал Судзиловскому распрекрасную характеристику в самое престижное Владимирское военное училище. Менее восторженный командир 5-й роты мягко говоря не поверил тому, что Судзиловский доедет до училища. Именно поэтому в конце апреля

1917 года, когда Николай должен был явиться в училище, командир роты не дал ему личные документы на руки, а отправил их через доверенного. К документам была прикреплена фотокарточка Судзиловского с такой надписью: "Сим удостоверяется, что это фотография есть вольноопределяющегося 5 роты 180 зап. пех. полка, командир 5-й роты прапорщик (подпись), председатель комитета (подпись)". Эта фотокарточка присутствовала в документах вероятно потому, что Судзиловский, имея обширные финансовые возможности, мог послать учиться по своим документам кого угодно. История с фотокарточкой, так же, как и история с записью из школы прапорщиков, является исключительной и уникальной. Такие случаи вряд ли известны еще кому-нибудь из военных историков.

Владимирское военное училище, так же располагавшееся в Петрограде, не долго терпело Николая Судзиловского, который умудрился каким-то образом "отличиться" и там. Уже в конце мая Коля вернулся в свой 180-й запасной полк. Возможность оказаться на фронте, да еще и в качестве рядового, для Николая Судзиловского теперь становилась криво улыбающейся реальностью. Но не таков был Коля, чтобы просто так сдаваться! Он… женился. Военные могли только развести руками, – отсрочка от армии на несколько месяцев "для решения семейных дел" была получена. Октябрьский переворот вообще аннулировал обязанность Николая Судзиловского идти в армию.

Где был и чем занимался Николай Судзиловский в конце 1917 – начале

1918 годов, – сказать весьма сложно. Но то, что в 1918 году, при гетмане

Скоропадском он "всплыл" вместе с женой в Житомире – это факт. Там же оказались и родители Судзиловского. В том, что они приехали на Украину из Белоруссии, нет ничего удивительного. В Белоруссии в то время была оккупационная немецкая власть, а на Украине существовала власть Скоропадского, которая по взглядам была намного ближе Судзиловским. Возможно, что летом 1918 года Николай Судзиловский даже пытался поступать в Киевский университет, что мог подразумевать в воспоминаниях Леонид Карум, однако утверждать это мы не можем за неимением фактов.

Вечером 14 ноября 1918 года, в день окончательного падения гетманской власти, Николай Судзиловский появился в доме Булгаковых на Андреевском спуске, 13. Было ли это появление таким, как появление Суржанского в романе "Белая гвардия", сказать весьма сложно. Во всяком случае, Михаил Афанасьевич специфически описал первое впечатление, сложившееся от Лариосика: "Видение было в коричневом френче, коричневых же штанах галифе и сапогах с желтыми, жокейскими отворотами. Глаза, мутные и скорбные, глядели из глубочайших орбит невероятно огромной головы, коротко остриженной. Несомненно, оно было молодо, видение-то, но кожа у него была на лице старческая, серенькая, и зубы глядели кривые и желтые". К этому писатель добавил, что Лариосик был в необыкновенно грязной рубашке, поскольку добирался из Житомира в Киев целых одиннадцать дней: петлюровцы не пускали поезда в Киев.

Попробуем разобраться в том, мог ли в то время Ларион Суржанский, а вместе с ним и Николай Судзиловский, действительно совершить подобное путешествие? С началом Антигетманского восстания на Украине 14 ноября 1918 года транспортное сообщение между городами было полностью нарушено. После 21 ноября пассажирские поезда в центральном регионе Украины вообще перестали ходить. Из Житомира в то время не было прямого пути в Киев: приходилось ехать либо через Бердичев-Казатин, где шли все пассажирские поезда, либо через Коростень. Бердичев был занят восставшими украинскими частями 14 ноября, Казатин – 20 ноября, Коростень – 22 ноября (взяли его, кстати, партизанские отряды атамана Козыря-Зирки). Естественно, что движение по этим железнодорожным веткам было почти полностью прекращено, а поезда, находящиеся в пути, все вернулись в изначальные пункты. Немцы вытребовали у Директории право пользоваться этими ветками для вывоза своих войск. Кроме того, по железной дороге перевозились украинские части. Сам Житомир оказался на полу осадном положении: в нем еще держался гетманский губернский комиссар Андро с горсткой офицеров и добровольцев.

Выскочить из Житомира на поезде в эти дни Лариосик никак не мог: состав все равно бы вернули в город. Таким образом, путешествия, описанного Суржанским, быть не могло. Впрочем, у Николая Судзиловского вполне могло иметь место более увлекательное и опасное приключение. После нескольких дней безрезультатного сидения в осаде губернский комиссар Андро сообразил, что помощи ждать неоткуда. Тогда, собрав всех офицеров, добровольцев и беженцев в один поезд, под видом петлюровского эшелона он решил прорваться в Киев. Через Коростень этот поезд прошел без помех, но под Киевом его пытались перехватить: станция Ирпень была занята украинскими частями уже через 15–20 минут после того, как липовый петлюровский эшелон в сопровождении специально присланного из Киева бронепоезда благополучно проследовал к городу. Гетман Скоропадский приказал встретить житомирский поезд со всеми почестями: это был первый случай прорыва состава по железной дороге с Правобережной Украины после начала Антигетманского восстания. В Киеве поезд очутился поздно вечером 28 ноября. Это был единственный поезд, на котором Николай Судзиловский, а так же литературный персонаж Ларион Суржанский могли добраться из Житомира в Киев.