Текст книги "Пыль и пепел. Или рассказ из мира Между (ЛП)"

Автор книги: Ярослав Гжендович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

"Что-то" ушло само, но я чувствовал, что оно было настолько сильным, что могло бы нас обоих разодрать в клочья. Это оно сделало так, что солнце стало светить слабее?!

Мой племянник плакал сквозь сон.

Мне же пришлось ожидать темноты.

Сидя в салоне и глядя за окна, я решил, что заберу Павла с собой. Он получит слабую дозу, и ничего с ним случиться не должно. Рядом со мной он и так был в большей безопасности, чем если бы остался здесь, в доме, который не обеспечивал ему защиту. И я чувствовал, что его присутствие может мне помочь.

У него не было желания выпить ту рюмку. Отказывался, крутил носом. Пришлось прибегнуть к: "Что, с дядькой выпить не желаешь?". Тогда ему вспомнилось, что он в гостях у психа. Глотнул, храбро преодолел дрожь отвращения, после чего бахнулся головой о стол. Такого номера я не видел даже среди азиатов, которые физиологически плохо способны противостоять спиртному.

В мире Между племянник стоял, охваченный шоком, и глядел на свое тело с головой, лежащей на столе. А потом на свои руки.

– Ты убил меня, – прошептал он. – Зачем?

– Только лишь на время, – пояснил я ему. – Ты вышел из своего тела, я тоже. Нам нужно ижти кое-что выяснить. Ты хочешь освободиться или нет?

– Раз я знаю, что сплю, то и так очень скоро проснусь, – с сомнением сказал Павел.

– Не так уж стразу, – заверил я его. – А теперь слушай внимательно.

И я рассказал ему о мире Полусна. Заверил, что со мной с ним ничего не случится. Пояснил, что мы разыскиваем Магду, чтоб они оба могли познать спокойствие.

Все это он приял храбро. Уверенность в том, что он спит, очень помогало.

– Мотоцикл? – спросил он с брезгливостью. Мотоцикл иному миру никак не соответствовал.

– У всего имеется какая-то душа. У животных, даже у предметов. В данном случае, это некая разновидность призрака мотоцикла, я называю его "Ка". Все эти предметы: моя одежда, ружье, этот шлем существуют в реальном мире. В них имеется свое привидение, если ты предпочитаешь такое определение. Я забираю с собой их Ка, поскольку позволяют мне действовать на другой стороне. Они защищают меня, как этот шлем, который когда-то спас жизнь одному солдату и стал его талисманом. Благодаря нему, он возвратился из Вьетнама. Думаю, я мог бы делать это, даже не имея их, но так легче. Это так же, когда у тебя имеется пистолет. Само осознание того, что он у тебя есть, вызывает, что ты чувствуешь себя увереннее. Это психология. Садись, поедешь в коляске.

Мы выехали в туманный, мрачный город призраков и упырей. Такая уж у меня работа.

– Это что... те самые гули? Которые похожи на котов?

– Нет. Это коты.

– Обычные коты?

– Коты необычны. Ты не задумывался над тем, почему они столько спят? Больую часть жизни они проводят в мире Между. Это наш мир кажется им сном.

– А почему небо красное?

– Заткнись и гляди на буссоль. Скажешь мне, когда эти кольца начнут двигаться.

Пепел клубился на пустых улицах, небо висело над нами в кровавом багрянце, был слышен только ровный стук двигателя Марлены. Жаль, что я не могу дать об этом знать заводу. "На мотоцикле BMW заедешь даже в ад!" – от такого лозунга они были бы в экстазе.

– Чего мы ищем?

– Не знаю. Прежде всего, каких-нибудь следов.

Я нажал на рукоятки тормозов. Шины запищали. Павел дернулся в коляске и схватился за хомут для монтажа пулемета.

На перекрестке стояли скексы. Один пристроился на столбе уличного освещения. Четверо.

Нехорошо.

Я потянулся к кобуре и медленно вытащил обрез, положил его поперек бака. На них это действует слабо, но лучше уж это, чем вообще ничего.

Павел, бледный словно стена, молчал и судорожно держался за рукоять коляски.

– Что это такое?

– Я называю их скексами. Это демоны насильственной смерти.

– Я такого видел...

– Знаю.

Скексы начали перешептываться и шелестеть. Огромные клювы цвета полированной кости начали двигаться в стороны. А потом они начали отступать. Один за другим скексы впитались в темноту и исчезли.

Мы же двинулись. Мотоцикл неспешно перекатился через перекресток.

А ограде фонтана на площади сидел Альдерон, опираясь на вытащенной из ножен рапире. Шляпу он положил рядом с собой. Выглядел он обессиленным. Одну руку он обернул платком, который уже успел пропитаться кровью. Капли, упавшие на мостовую, отсвечивали фосфорическим сиянием. Увидев нас, он слабо усмехнулся и поднял ладонь. Открытую, без оружия.

Я сошел с мотоцикла.

– Я ее видел, – сообщил он.

– Ты видел Магду?!

– Нет. Я видел мать демонов.

– Что?

– Еженощно она порождает очередных демонов. Это женщина из нашего мира, которая стала вратами. Она впустила в себя нечто очень могущественное. Мы не справимся, Харон.

Внезапно он заметил сидящего в коляске Павла и замер.

– А это что? Покойник? Ты его переправляешь?

– Нет. Он живой. Это мой племянник.

Альдерон поднял голову.

– У тебя мозги завернулись. Он же сойдет с ума!

– Нет. Он убалтывает себя, что спит. Мы должны найти его девушку. И тогда все закончится. Мы обязаны найти ее и переправить.

– Это она стала вратами?

– Нет. Но имеет значение. Что-то пришло в мой дом, Альдерон. Сегодня. Среди бела дня. И это нечто идет за ним, – указал я на коляску.

– Ты желаешь использовать своего родственника в качестве приманки?

– Только что, увидев его, убежало четверо скексов. Мы ехали через пустой город. Знаешь, почему?

– Боятся. Он не принадлежит к их числу. Это Она его желает.

– Идешь с нами?

Он поднялся, подпираясь рапирой, словно тростью.

– Тебе придется ехать медленно.

– Сядешь за мной.

Остановились мы перед домом. Ничем не примечательным, с балконами, выходящими на сквер.

– Я здесь жил, – заявил Павел.

– Знаю.

Мы уселись на лавке детской площадки, словно три выпивохи. Не хватало только бутылки.

– Я расскажу тебе про Лилит, – сказал я. Павел изумленно глянул на меня. – Я расскажу тебе о твоей жене.

Это совершенно сбило его с толку.

– Она нормальная женщина. Никакой не демон.

– Когда-то – так. Но когда человек поддается самым худшим чувствам: ненависти, зависти, злости, это влияет на этот мир. Тем более, когда эти чувства направляются на иного человека. Ты видел те странные создания, что бегают здесь по стенам: маленьких, уродливых, они прячутся, словно крысы, когда проходишь мимо? Тех самых, на которых охотятся коты? Это мыслеформы. Я уже говорил тебе, что даже у предметов имеется душа. Чувства тоже. Эти создания появляются как раз благодаря нехорошим мыслям. Они порождаются ненавистью. Но иногда человек делает это всепоглощающе, в любую минуту, сжигая на это всю энергию. Тогда он открывается злу. Он желает помощи, чтобы уничтожать. Физически уничтожить не может, так что пытается ментально. И иногда случается, что приходит нечто, чтобы им воспользоваться. Как правило, это просто демон. Они желают перейти в наш мир, и как только получают какую-либо возможность, втискиваются в тело человека, который дает на это свое разрешение, и они перехватывают над таким человеком контроль. Это и есть наваждение. Так случилось и с твоей бывшей. Вот только, она приняла в себя саму мать демонов.

Существует множество легенд про Лилит. Говорят, что она была просто несчастной, и что к ней несправедливо отнеслись. А по мнению других людей, она была бешеной сукой, предпочитавшей трахаться с дьяволами, и которая с самого начала ненавидела своего супруга, считая его нудным неудачником. Лилит – покровительница супружеских конфликтов, интриг, враждебности и неверности, уверенная в том, что она всегда права. Вроде как, Лилит была проклята и теперь родит очередных демонов, чтобы мстить роду Адама. Вечная мстительница, карающая за мужское непостоянство, за всяческие пороки, за любовь к приключениям, за то, что мужчина не слушает, не обеспечивает, за то, что он цепляется, курит, воняет, смотрит футбол, за то, что он является мужчиной. Знакомо звучит? Твоя Дорота была готова свалить тебе на голову всю преисподнюю, лишь бы отомстить, и так оно и случилось.

И теперь Магда у нее.

– Дорота овладела душой Магды?

– Нет. До нее даже не доходит, что она творит. Это Лилит действует через нее.

– Что ты хочешь сделать?

– Заходим, забираем Магду, я ее переправляю, сматываемся домой. Теоретически.

Альдерон горько рассмеялся.

– Если не хочешь, можешь не идти, – обратился я к нему.

– Это, скорее, моя работа. Это я здесь рыцарь без страха и упрека, ты же всего лишь психопомп – наемник. Понятное дело, что я иду.

Над городом поднялся шум. Миллионы перешептываний, смешков, плач – все это слилось в один общий гомон. На стенах домов вдруг тысячами полезли мыслеформы, по улицам пробежали группки гулей, скексы, лайщиков и других созданий, для которых я просто еще не придумал названий. Все это выглядело так, будто бы лесные звери убегали от пожара своего дома. Альдерон поднялся с лавки.

– Что происходит?

– Она его почувствовала, – пояснил я. – И вот близится. У нас нет времени.

Мы шли один рядом с другим: Альдерон с обнаженной рапирой и снятым плащом в другой руке, я с абордажной саблей и стволом обреза, опирающимся на бедро, а Павел безоружный сзади, тревожно оглядываясь.

Дом выглядел нормально и тихо.

Я нажал на рукоятку и приоткрыл дверь на лестничную клетку.

– Когда-то я тут жил, – шепнул мой племянник.

На лестничной клетке пахло цвелью, повсюду вздымался пепел. Было тихо.

Я открыл вторую, распашную дверь, и мы наткнулись на трех скексов.

В одно мгновение все спокойствие лопнуло, и воцарился хаос. Альдерон махал издающей шум пелериной, блеснула рапира, я выстрелил из обоих стволов одновременно. И над всем этим к потолку поднялось громкое шипение взбешенных скексов и вопль моего племянника.

Мы победили. Альдерон кровоточил светящимися каплями и, кашляя, опирался на лестничные поручни, я уселся на ступени, сабля вылетела у меня из пальцев. На штанине, над коленом, у меня расползалось светящееся что твоя неоновая лампа пятно.

Снаружи шум нарастал. Они шли сюда.

– Времени нет, – простонал я, выбрасывая из стволов заполненные гильзы и вставляя две пустые. Мы шли наверх. Ступенька за ступенькой.

На лестничной площадке нас ожидали похожие на скульптуры из ртути богомолы. Безглазые башки поворачивались к нам, одна за другой, раздался сухой грохот, словно бы тут находилась разозленная гремучая змея.

Выстрелы, бешеный треск, свист лезвий.

Мы с Альдероном были к этому привычны. Рутина. И даже хороши в бою.

Павел остановился.

– Здесь не было таких помещений, – прошептал он. – Не было таких спиральных лестниц, колонн тоже. Мы спутали дома.

– Это всего лишь Ка, – успокоил я его. – Лилит меняет дом под собственный вкус.

По стенкам начали пробегать первые мыслеформы, похожие на вылепленных из смолы осьминогов. Время подгоняло.

Очередная лестничная площадка, еще одна драка, все больше нашей светящейся крови на стенах и на полу.

И вот мы прибыли на место.

Стена обросла спиральными колоннами и горгульями, но двери остались теми же самыми. Самыми банальными, покрытыми деревянным шпоном, с табличкой и звонком.

Павел стоял перед ними и не мог двинуться.

– Нажми на дверную ручку! – рявкнул я. – Это легко.

Внизу было слышно шарканье множества ног. А вот квартира за дверью выглядела самой обычной. Нечеткие, тусклые Ка показывали обычную мебель, стулья и столы.

– Почему здесь нормально? – спросил Павел.

– Этому причиной ты. Это же были твои вещи. Они тебя знают.

Дорота спала в соседней комнате. Она лежала на краю кровати, туманная и невыразительная. Филигранная блондиночка. Волосы цвета грязной соломы были рассыпаны по подушке. Рядом, словно мягкие игрушки, лежали глиняные фигурки. Вот они были четкими и резкими. Они принадлежалимиру Между, на той стороне от них не было следа.

– Забирай это! – крикнул я.

Павел послушно расстегнул рубашку и начал запихивать фигурки за пазуху.

– Что это?

– Потом!

Силуэт лежащей на кровати молодой женщины внезапно сделался более выразительным. Сонным движением она перевернулась на спину и внезапно широко разбросала ноги. Ее живот вдруг выдулся будто большой мяч и начал ритмично волноваться. Мы, будто очарованные, молча глядели на все это. Филигранная, незаметная блондиночка.

Тело ее вдруг выгнулось дугой, под кожей напряглись все мышцы, ноги пятками уперлись в матрас. Между ее бедер хлестнула струя мутной плазмы, затем выскользнуло что-то запутанное, окутанное в пузырь из тонкой пленки. Легко.

Словно у кошки.

Пузырь внезапно лопнул, рассеченный маленькими, зато острыми будто бритвы коготками, из клубка поделенных на члены конечностей выглянула округлая, зеркальная головка.

Богомол.

Обрез неожиданно грохнул, создание превратилось в полосу серебряного дыма, который тут же всосало в ствол. Я выбросил заполненную гильзу.

Дорота вдруг открыла глаза: грязно-желтые с кровавыми радужками. Глаза чудовища. А потом издала оглушающий, взбешенный визг.

И начала расти. На кровати все так же остался туманный силуэт ничем не примечательной блондиночки, а вот перед нами вытягивала члены огромная, стройная женщина с клубящимися, медными волосами и горящими багрянцем глазами. Лилит.

Мать демонов.

Головой она доставала до потолка. Наполовину изумительная, рыжая дива, наполовину чудище. Сбившись в кучку, мы отступали, я держал непонятно зачем поднятый, смешной маленький обрез.

Вдруг Альдерон сделал шаг вперед и заслонил ей дорогу.

– Вход! – рявкнул он через плечо.

– Альдерон, нет! – заорал я. – Ты же погибнешь!

– Забирай его и беги, – крикнул тот в ответ. – Я и так уже не живу пять лет, и ты прекрасно об этом знаешь.

Он сунул руку себе под кафтан и вынул нечто, что носил на шее. Не знаю, как это выглядело, но знаю, что это было. Может, фигурка из киндерсюрприза, а может – магический амулет, который получил от отца. Что-то такое, которое вызвало, что девятилетний пацан, который попал под грузовик, катаясь на велосипеде, держался за жизнь. Надежда. Он сорвал это с шеи, и внезапно весь заполнился ослепительным сиянием.

– Бегите!

Мы отступили на лестницу. Прямо к плотной толпе шипящих и скалящих зубы демонов.

– Вынимай фигурки! – крикнул я.

Племянник послушался. Он сунул руку за пазуху и вытащил терракотовую кружечку. Толпа заволновалась и внезапно лопнула. Стоящие ближе начали отступать, напирать на стоящих сзади, а перед Павлом образовалась пустота. Демоны расступились.

Они боялись приблизиться к тому, что принадлежало ей. Матери.

Мы спустились, потом вышли из подъезда. Толпа редела, отступая от нас. Мы подошли к мотоциклу. На баке сидел небольшой кот, который, увидев нас, мяукнул и вытянул голову, чтобы его погладили, после чего поострил коготки о седло Марлены и соскочил в темноту.

Неожиданно Павел остановился словно вкопанный.

– Магда!

– Разбей фигурки! –приказал я.

– Зачем?

– Делай, что тебе говорят.

Тот с размаху бросил первую об асфальт. Глиняные обломки разлетелись в облаке желтого дыма.

– Что это было?

– Не знаю. Быть может, это твое здоровье, а может – удача. Разбивай, говорю. А я должен туда вернуться.

Лестница была самой пустой и выглядела нормально, как лестница в довоенном доме. Я вошел наверх и нашел бывшую квартиру своего племянника.

Альдерон полулежал, опираясь о стенку, он весь буквально светился от крови. В руке он держал рукоять рапиры с обломком лезвия.

Он раскашлялся, на подбородок потекла светящаяся струйка.

– Найди... мою шляпу...

Шляпа осталась в спальне, я вошел туда и нашел ее на полу. На кровати спокойно спала маленькая, незаметная блондиночка. Обнимая подушку, она видела сон о мести.

И сосала большой палец.

Я отнес шляпу и нахлобучил Альдерону на голову, потом помог ему встать, хотя он и проливался сквозь руки.

– Меня зовут Блажей...

– Тебя зовут Альдерон, – решительно перебил я его. – И ты победил мать демонов.

Он вновь раскашлялся.

– Нет... Та только ушла на время... Она же вечная. Вернется, когда какая-то разозленная женщина вновь призовет ее.

– Все это неважно. Ты победил.

– Ты переправишь меня?

– Да, – ответил я ему.

– Я обязан дать тебе... обол...

Я отрицательно покачал головой.

– Это я должен тебе. Альдерон?...

– Да?

– Если... Когда уже будешь там, если найдешь какой-то способ, если это возможно... Вернись и скажи мне, что там находится. Куда мы уходим...

– Хорошо. Попробую...

Я обнял его.

– Лети, – сказал. – Лети к свету.

Внизу, у мотоцикла, мой племянник стоял среди битых черепков и прижимал свою девушку. Оба они плакали. Я медленно подошел, шаркая сапогами по пеплу. Пепел и пыль. Коснулся плеча.

– Уже пора.

– Нет! –вскрикнул Павел. – Позволь ей остаться!

– Это от него не зависит, – сказала Магда. – Я обязана. Отпусти меня.

Девушка поцеловала Павла и подошла ко мне. Я обнял ее худенькое тело и в очередной уже раз этой ночью столб белого света вонзился в пурпурное небо мира Между.

Возвращаясь пустыми улицами, мы оба молчали. Только колеса вздымали пепел. Пепел и пыль...

Утром я застал Павла сидящим в кровати. Он недоверчиво качал головой.

– Если бы... ты знал, что мне снилось... – выдавил он из себя. – Это было... Наверное, я с ума сошел. И ты, дядя, тоже мне снился.

– Да, после таблеток случаются кошмары, – мягко сказал я ему.

– Странно, – сообщил племянник. – Я чувствую себя гораздо более спокойным. Как будто бы вновь мог жить. Не понимая. Как-то со всем этим согласился.

Я лишь кивнул.

Ушел он после завтрака. Оделся, побрился, собрал сумку и вызвал такси. Поблагодарил мне. Сказал, что теперь уже справится.

Я уселся на террасе и поглядел на сливы. Подумал, что теперь какое-то время не буду работать.

Потом я очень долго ничего не слышал о своем племяннике и даже не пытался узнать, как у него дела.

Где-то через месяц я получил посылку без обратного адреса. Обычный, пузырьковый конверт. В средине не было письма, всего лишь две квадратные коробочки из прозрачного пластика. В каждой из них лежал кружок отполированного чистого золота, на котором была отпечатана неправильная окружность с упрощенным резным изображением прыгающего дельфина и нечеткими греческими буквами.

Обол.

Мне подумалось, что следует как-нибудь позвонить племяннику и спросить, как там его бывшая, но знал, что этого не сделаю.

Я извлек монеты из коробочек и закрутил их на столешнице. Вращались они с пронзительным звуком, захватывая свет офисной настольной лампы.

Обол для Магды.

И обол для Лилит.

Пепел и пыль... – подумал я.

ГЛАВА 1

– Осторожнее с шипами, – сказал мой умерший приятель. Над его головой по серо-грязному небу клубились и неестественно быстро плыли облака. Все тонуло в желтом, предгрозовом свете, словно вирированная фотография цвета сепии. – Будь осторожен с шипами.

Я хотел что-то сказать, только у меня сложилось впечатление, будто кто-то склеил мне губы пластырем. Мой мертвый приятель свисал с креста, тяжело, словно на готическом распятии. Пальцы у него были искривлены, словно когти, полосы ржавой, практически черной крови скатывались вдоль плеч, но ни в запястья, ни в верх скрещенных ступней плотницких гвоздей не вбивал. На деревяшке он висел благодаря шипам, что полностью покрывали и столб, и поперечину. Мой праведный приятель. Пригвожденный десятками твердых, словно железо, и длиной с ладонь шипов, словно бы крест был африканской акацией.

Я не мог ничего сказать, не мог кричать. Схватился за лицо, но между носом и подбородком нащупал лишь гладкую кожу. Мои уста исчезли. Собственных уст я не обнаружил!

Мой приятель задыхался, свисая с перекладины, его легкие были размозжены собственным весом. Он поднимался на руках и пробитых ступнях, раздирая плоть колючками и выпуская очередные потоки крови. Приподнялся к обезумевшему небу, пытаясь вдохнуть.

– Поосторожнее с...

И вот тут зазвонил телефон.

В мир живых я выпал словно всплывающая подводная лодка. Мне казалось, что действительность взрывается вокруг меня, будто вода, что она распадается в фонтане серебристых капель.

Я же сидел среди смятой постели, хватая воздух, будто рыба.

Телефон продолжал звонить. И нет ничего хуже, чем звонок проклятого аппарата посреди ночи. Никогда он не обещает ничего хорошего. Понятия не имею, почему, но обитателей этой планеты телефонные звонки никогда не будят для того, чтобы сообщить, что они выиграли миллион баксов, что они унаследовали крупное состояние, что их взяли на работу или номинируют на награду. Врач не позвонит тебе в три часа ночи. Чтобы сообщить, что ты, все же, здоров. Такие вещи могут и подождать. А вот чтобы информировать тебя о том, что кто-то из твоих близких умер, что ты разорен, что тебя депортируют в Монголию, что нечто сгорело, или что началась эпидемия – тебе сообщат незамедлительно, будут стучаться в твою дверь, вытащат из ванны или выволокут из постели. Совершенно как будто бы они не могли вынести мысли, что еще несколько часов ты будешь жить нормально, и теперь тебе желают без малейшего промедления завалить небо на голову. Единственное, что не может подождать до утра, это как раз те вещи, с которыми ты ну ничего сделать не сможешь.

Раздался очередной сигнал, безжалостный электрический сверчок. Потом две секунды тишины, которые мне требовались, чтобы сориентироваться: кто я такой, где проживаю, и что это за штука – телефон. Когда он раззвонился снова, я еще раздумывал, снимать ли трубку.

И. конечно же, ее поднял.

На фоне мне были слышны неоновые, электрические трески, словно бы сигнал продирался сквозь магнитную бурю на Солнце, какие-то шипения и шелесты. А потом страшный, очень четкий шепот сообщил:

– Peccator… peccator…

И соединение было прервано.

Я сидел на кровати и трясся, из лежащей на постели трубки доносился прерывистый сигнал, звучащий словно плач.

Я же ожидал, когда снова проснусь.

Кошмарные сны – это часть моей жизни. Так что я привычный. Наяву или в полусне подобные вещи вижу довольно часто. Но вырванный из сна кошмаром под самое утро, в темную грозовую ночь, я боюсь заснуть и боюсь не спать, точно так же, как и любой другой.

Я осторожно положил голову на подушку, чувствуя, как сошедшее с ума небо, переполненное бешено клубящимися тучами, и черный, покрытый шипами крест, прокалывающий это небо, уже ожидают под веками. Я боялся снова заснуть.

Михала не было в живых уже две недели. Мне не хотелось видеть его снова, на кресте, пронзенного колючками, умирающего под кошмарным небом.

Я опасался того, что вижу нечто такое, что и вправду имеет место.

Если человек, который в обязательном порядке должен быть спасен, на самом деле висит где-то там, в загробном мире, то всем нам хана.

В такие моменты нужно встать. Хотя бы на пять минут. Выйти в кухню, попить воды или молока, закурить сигарету. Сходить в туалет. А потом вернуться в постель и лечь в совершенно другой позе. Взбить подушку, лечь на другой бок.

Тогда кошмар не вернется.

Бредя сквозь мрачный дом, свет я не зажигал; мне казалось, будто бы в темноте что-то клубится, вьется в углах, протягивает ко мне хищные лапы.

У психа это нормально.

Гормон сна разлагается под воздействием света. Если зажигаешь лампу хотя бы на миг. Вероятнее всего, уже не заснешь.

Дождь барабанил в окно ванной, в темноте сада что-то двигалось, ветер колыхал ветками. Гроза.

Я спустил воду, и вот тут на меня с грохотом свалился раскат грома, ванная наполнилась пульсирующим светом, в котором я увидел освещенный синий силуэт за окном, овальное пятно с черными ямами глаз и рта, будто с картины Мюнха.

Я не заорал. Всего лишь захлебнулся воздухом, чувствуя себя так, словно разряд молнии прошил мое тело. Волосы встали дыбом.

А в самый последний момент понял, что это я.

Это мой собственный силуэт, отразившийся в стекле. По спине поползли ледяные мурашки; я чувствовал, что у меня трясутся руки.

Тогда я несколько раз сделал глубокий вздох. Глядя на залитое дождем окно, на колышущиеся по ветру ветви. Мне же требовалась женщина, мне была нужна таблетка секонала, возможно, чашка чаю.

Видал я и призраков, и трупы. Переправлял души на другую сторону света, путешествовал между мирами. В моем подвале лежали деньги, полученные мною от мертвецов. Тем не менее, мне удалось довести себя до состояния, в котором я дрожал словно осина в собственной ванной, увидев отражение в стекле. По причине кошмарного сна и грозы. И четвертого часа перед утром.

Паршивого волчьего часа, когда человеческий разум беззащитен, словно у пятилетнего ребенка. Четыре утра. Время, когда бьют прикладами в двери. Время наемных убийц, тайной полиции и упырей.

Я успокоился и отправился назад в спальню.

И тут, в проблеске очередной молнии, я увидел ладонь.

Отпечаток ладони на оконном стекле.

Постепенно исчезающее пятно инея в форме ладони с растопыренными пальцами, отпечатавшееся на стекле снаружи.

Отпечаток полностью исчез в течение пяти секунд, тех секунд, которые я посчитал.

Остались лишь темнота, дождь и гроза.

И человек, стоящий в темной собственной ванной, с ногами, превращенными в бетонную отливку.

Телефон зазвонил снова, лишь только я закрыл глаза.

Бывают такие дни.

Я раскрыл веки, которые показались мне частично парализованными и присыпанными песком. Оказалось, что за окном уже серо, гроза превратилась в безнадежную морось. Я глянул на часы. Четверть седьмого.

– День добрый, надеюсь, я вас не разбудил? – Человек со скрипучим голосом старца говорил тоном, дающим понять, что пробуждение кого-либо приличного в подобную пору просто невозможно. – Это отец Лисецкий. Я звоню по делу брата Михала.

У Михала брата не было. Он сам был братом. Мой покойный приятель был членом ордена. Иезуитом. Вот только, что вот уже пару недель никаких дел у него уже не было.

– А разве святому отцу не нужно быть на заутрене? – спросил я, пытаясь, чтобы мой голос не звучал излишне едко.

– Заутреня в четыре утра, – пояснил тот, слегка удивленный.

– В четыре… Позабыл.

Я уже начал припоминать его. Худой старичок в сером свитере, с улыбчивыми глазами, торчащим адамовым яблоком и слегка ястребиными чертами лица. Приор, словно с картинки.

– Не могли бы вы сегодня приехать к нам?

– В монастырь?

Глупый вопрос, иезуиты не располагали сеть пивных или же ночных клубов.

– Брат Михал оставил кое-что для вас.

– Что?

Михал умер неожиданно. Весьма внезапно. Так что, скорее всего, ожидать этого не мог.

– Я прошу вас приехать. В семь?

– В восемь, – решительно ответил я.

Я не начинаю дня с молитв и постов. И не бичую себя на завтрак. Я совершенно светский тип. И мне нужна зубная щетка, бутерброды, горячая вода, сигарета и чашечка кофе.

Едучи в Брушницу, где стоял монастырь, в котором проживал мой покойный приятель, страха я уже не испытывал. Ночной кошмар развеялся. Остались только лишь сонливость и печаль. Переходные времена года не действуют на меня наилучшим образом. И вообще, ни на кого, такого как я. Безумие любит возвращаться осенью или в преддверии весны. Оно любит пониженное давление, туман, свинцовое, закрытое тучами небо. Просыпаешься утром и имеешь в распоряжении или неопределенный страх, или печаль. И иногда, и то, и другое. Мне хотелось бы проснуться в прекрасном настрое, улыбающимся или, по крайней мере, безразличным, но единственное, на что я могу рассчитывать, это выбор между тревогой и отчаянием, а еще надеждой на то, что не сойду с ума окончательно.

Городишко лежало тихое и не имеющее надежд, окутанное туманом и моросью, словно траурным крепом. Оно никак не могло решить: город оно или деревня, и, явно, умирало. Оно вызывало впечатление, что его построили уже в состоянии клинической смерти. Улицы были полны дыр, в тротуарах не было ни одной целой или, хотя бы, ровно уложенной плиты. Все металлическое было проржавевшим и кривым; что деревянное – сломанным; с покрашенного облезала краска.

Лишь только я въехал, тут же встретился с похоронной процессией. Со всей провинциальной пышностью смерти, среди уважения и дешевки, которую дают пластиковые белые каллы и бумажные хризантемы. Черный цвет, серебро, кованые венки из металлопластика, конный катафалк, выглядящий, словно экипаж Дракулы; мужчина в черной треуголке и в пелерине, несущий погребальную хоругвь со Смертью; ксёндз с Библией в руке и непромокаемом плаще; похожее на черную змею небольшое шествие, тянущееся по обочине, покрытое чешуей раскрытых зонтиков.

Я стиснул пальцы на руле и пропустил процессию, стараясь не глядеть ее участникам в лица. Потому что знал, что это вернется. Просто, стояло такое время года, и с этим я ничего не мог поделать. В подобном состоянии я все воспринимаю будто некий датчик. Чувствую запах затхлости и плесени из жилищ, в которых они теснились; где среди блестящей растрескавшимся лаком старой мебели единственным живым объектом является мигающий телевизор, из которого безустанно выливаются сериалы; я чувствую, что меня окружают загроможденные дворишки, запавшие крыши, покрытые лишаем стены. Чувствую запах дешевого вина, слышу пустые разговоры. Скука, безнадега, уродливость и монотонность. Жизнь, ходящая по кругу, словно мышь в колесе. На меня они глядели без тени мысли, и мне казалось, что у всех у них одинаковые, безразличные лица. Хоровод манекенов.

И это не совсем иллюзия. Когда я в подобном состоянии, то чувствую жизнь чужих людей. И я чувствую их так, словно бы это были мои собственные воспоминания. Знаю, где они хранят деньги, где спи бабушка, чувствую запах их жизни, вонь безнадежной будничности и обманутых надежд.

И это совершенно не забавно.

Он стоял на тротуаре. Стоял и глядел на траурное шествие в безбрежном остолбенении. Выглядел будто нерезкая, сбитая фотография. Черное пятно костюма, контрастирующее со смазанной белизной лица, дыры глаз; словно бы он был фигурой, нарисованной размытой акварелью. Никто его не видел. Никто, кроме меня. Он просто стоял и глядел.

Я видел его лишь краем глаза. Если у тебя имеется хоть немного опыта, то можно даже приглядеться к чему-то, находящемуся на краю поля зрения, продолжая глядеть прямо перед собой. Я глядел на процессию и на танец дворников, и у меня не было желания видеть его, но все равно видел.

Он глядел на собственные похороны.

Я остановился на обочине и подождал, пока все не уйдут, пока успокоится мое взволновавшееся сердце. Мужчина с тротуара тоже исчез.

Возможно, он отправился поглядеть, что с ни сделают на кладбище.

А потом я отправился дальше. Давно уже следовало привыкнуть, только это не так легко. Вот как раз к этому привыкнуть невозможно.

Парочка промокших обитателей печально сновала перед продовольственным магазином, по маленькому ренессансному рынку топталось несколько голубей. Автомобиль я остановил на пустой площади перед ратушей, где белой краской было криво нарисовано несколько стояночных мест.

Подобный городок мог бы быть жемчужиной и туристической приманкой, тем временем, на рынке нельзя было даже выпить кофе. Он же гордился кошмарной ресторацией под названием «Ратушная», меню, интерьер и персонал помнили времена Гомулки[4]4
  Влади́слав Гому́лка – польский партийный и государственный деятель, генеральный секретарь ЦК Польской рабочей партии в 1943—1948, первый секретарь ЦК Польской объединённой рабочей партии в 1956—1970 годах.


[Закрыть]. Здесь не было ни зонтиков, ни пабов, ни продажи мороженого. Ничего не было. Только грязь, безработица и печаль.