Текст книги "Искатель. 1967. Выпуск №6"

Автор книги: Ярослав Гашек

Соавторы: Игорь Росоховатский,Лев Скрягин,Владимир Гаевский,Виталий Меньшиков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

ГЛАВА VI. ТАЙНИК

В Пенемюнде Кройцера встретил постоянный представитель главной имперской службы безопасности лейтенант СС фон Борзиг, прибывший сюда на другой же день после ночного налета британских «Ланкастеров».

По дороге в специальный отель для высокопоставленных гостей секретного полигона, где для Кройцера был отведен один из самых комфортабельных номеров (Шелленберг предупредил Кройцера, что отель постоянно находится под негласным наблюдением гестапо, и порекомендовал не вступать там в слишком откровенные беседы с его посетителями и теми учеными и инженерами, которые, несомненно, захотят встретиться с берлинским гостем), представитель РСХА проинформировал хауптштурмфюрера о наиболее важных результатах проведенного им расследования обстоятельств исчезновения во время бомбардировки двух нижних чинов СС.

– Установлено, господин хауптштурмфюрер, что оба они сопровождали автомашину, выехавшую за кацетниками в лагерь Трассенхейде в самый разгар налета…

– Машина, конечно, не вернулась на полигон, – не скрывая усмешки, проронил Кройцер.

– Грузовик перевернулся в нескольких сотнях метров от внешней ограды полигона…

– И оба парня с перепугу прямо поднялись на небо? – иронически спросил Кройцер.

– Когда я прибыл к месту катастрофы, оставленный там фельдфебель доложил: их колонну грузовиков остановил вооруженный автоматом эсэсовец, которого командир фельдфебеля – обер-лейтенант взял в свою машину. Фельдфебелю приказали караулить у разбитого грузовика, где оставались трупы погибших при катастрофе эсэсовцев и несколько тяжело раненных кацетников.

– Почему в донесениях к нам, в РСХА, ничего не было сказано об этом случае? – резко спросил Кройцер.

– К сожалению, господин хауптштурмфюрер, на месте аварии я обнаружил одни только трупы…

– Я вас не понимаю! – Кройцер повернулся всем корпусом к фон Борзигу.

– Видите ли, фельдфебель признался мне, что он пристрелил раненых кацетников, чтобы они не попытались сбежать…

– Но ведь тяжело раненные кацетники были не способны даже двигаться?

– Господин хауптштурмфюрер, приходится учитывать состояние наших солдат той ночью: нервы у них были на взводе, к тому же вид погибших товарищей и уцелевших, хотя и раненых, врагов рейха извиняет излишнюю горячность фельдфебеля, по-своему расквитавшегося с кацетниками за смерть солдат фюрера!

– Глупее поступить было нельзя. Хотя в ваших объяснениях есть своя логика. Фельдфебель мог опасаться, что английской очередной бомбой его так стукнет по тупоумной башке, что тяжело раненные кацетники и впрямь уползут в кусты. И тогда бы наш бравый фельдфебель оказался нерадивым лопоухим олухом, подлежащим немедленнному преданию военно-полевому суду и смертной казни через повешение, пусть даже посмертно! А вместо бравого Железного креста на грудь его мундира сослуживцы водрузили бы березовый на могиле…

– Заметил ли фельдфебель хотя бы какие-нибудь приметы у того эсэсовца, что остановил их автоколонну? – оставив насмешливый тон, спросил Кройцер.

– Была ночь…

– Ну, а вам хотя бы известно, что один из «пропавших без вести» эсэсовцев пытался бежать на вельботе с группой кацетников? – Кройцер чуть скосил глаза в сторону фон Борзига.

Лейтенант чувствовал, как тяжелые тучи все больше сгущались над его до того безоблачным служебным горизонтом. Ему уже начинала мерещиться роковая отправка на восточный фронт, от которого его до сих пор ограждала высокая протекция там, в Берлине, в РСХА… Но теперь столько промахов! И вдобавок еще этот дотошный «ясновидец» в чине майора СС, вооруженный до зубов полномочиями самого Шелленберга.

«Черт бы его побрал вместе с его полномочиями!» – со страхом и злобой подумал фон Борзиг. Ответил же Кройцеру с понимающей, льстивой улыбкой:

– Господин хауптштурмфюрер изволит шутить… Того мерзавца кацетника мы похоронили, разумеется, не в украденной негодяем форме войск СС, а в чем сукина мать родила!

– Почему вы решили, что он кацетник?

– На правой руке отсутствовала татуировка арийской крови,[16]16
  Эсэсовцы в знак принадлежности их к «чистокровной арийской расе» в гитлеровской Германии делали специальную татуировку.


[Закрыть] зато на запястье правой руки была лагерная метка!

– Надеюсь, хоть номер-то вы записали?

– Не только номер кацетника, герр хауптштурмфюрер. У меня есть фотографии этой грязной скотины. Не хотите ли взглянуть? – И, не дожидаясь ответа, эсэсовец торопливо извлек из кармана мундира целую пачку снимков.

Схваченного фашистской пограничной охраной тяжело раненного узника – это был Франц Штайнер – фон Борзиг сфотографировал в фас и профиль, даже с затылка. В эсэсовской форме, в которой Штайнер дал свой предсмертный бой преследовавшим вельбот гитлеровцам, и раздетым догола, перед тем как умерший под зверскими пытками Штайнер был закопан гитлеровцами в вырытой тут же на берегу глубокой яме.

– Недурно сработано, – процедил сквозь зубы Кройцер, спрятав всю пачку снимков в свой саквояж.

Фон Борзиг не мог понять, относится неожиданная похвала хауптштурмфюрера к фотографиям, или Кройцер попросту издевается над его неудачей с допросом вытащенного из воды кацетника. Но предпочел промолчать.

– Немедленно отыщите в лагерном архиве все данные, относящиеся к этому кацетнику, – приказал Кройцер. – Там же подберите все и о раненом люксембуржце. А теперь быстрее в госпиталь! – неожиданно приказал Кройцер, когда их машина притормозила у подъезда подземного бункера, где размещался отель.

…Набросив белый халат, Кройцер в сопровождении дежурного врача и охранника-эсэсовца быстро прошел к палате, где лежал тяжело раненный люксембуржец.

Кройцер, оставаясь невидимым для лежавшего на койке заключенного, внимательно рассматривал его в специальное зеркало, установленное над матовой половиной стеклянной стены, отделявшей палату от коридора.

– Каков характер ранения? – спросил Кройцер врача.

– Осколочное. В голову, грудь, ноги…

– Очень хорошо, – медленно произнес Кройцер.

– Но малейшее сотрясение или психическая нагрузка могут повести за собой быстрый и непоправимый фатальный исход, герр хауптштурмфюрер, – недоуменно пожал плечами врач, как и другие его коллеги по госпиталю получивший строжайшую инструкцию «поднять на ноги раненого в кратчайший срок».

– Когда я смогу приступить к его допросу, разумеется, без риска вызвать смертельный исход? – быстро спросил Кройцер.

– Не раньше чем через неделю.

– Но и не позже, герр доктор, – тоном приказа, не подлежащего дискуссии, ответил Кройцер.

Перед тем как покинуть госпиталь, хауптштурмфюрер провел четверть часа с глазу на глаз с главным врачом, поставив у двери его кабинета часового и приказав никого не впускать.

Фон Борзиг нетерпеливо поглядывал на циферблат настенных часов старинной кузнечной чеканки, выполненных в форме огромной медной сковороды. Это была точная копия кухонной утвари, на которой жарили свиные котлеты – швайнцбратен еще тевтонские псы-рыцари.

В соседней с холлом шпейзехалле официанты в белых фраках сервировали стол на шесть персон. Судя по целой батарее коньячных и ликерных бутылок, пестревших этикетками знаменитых подвалов Франции, изысканной закуске – черной икре, семге, салатам из креветок и другой снеди, с большим вкусом и мастерством украшенной зеленью, ягодами и всевозможными сладкими и солеными кремами, на ужин ожидались высокопоставленные господа.

Фон Борзига все больше раздражал тихий перезвон серебра и хрустальных бокалов. Лейтенанту не терпелось выложить перед Кройцером результаты его поиска в лагерном архиве и как-то сгладить то неприглядное впечатление, которое вынес берлинский эмиссар Шелленберга, ознакомившись с более чем жалкими итогами предварительного расследования, проведенного фон Борзигом. Он не знал, что Кройцер прямо из госпиталя отправился в главное конструкторское бюро, где встретился с Вернером фон Брауном и другими ведущими специалистами германского ракетостроения. Не знал фон Борзиг и того, что командир полигона и высшие офицеры СС пригласили хауптштурмфюрера «поужинать по-солдатски» в отеле, где они принимали не раз самого фюрера, Гиммлера и Шелленберга…

Когда, наконец, Кройцер появился – в холле отеля, одновременно служившего и бомбоубежищем, защищенным многометровой железобетонной толщей от самых тяжелых и разрушительных бомб, фон Борзиг чуть не бегом устремился к нему навстречу.

– Вы чем-то взволнованы, лейтенант? – сразу же осадил фон Борзига хауптштурмфюрер. – На нас обращают внимание…

– Я разыскал все, что вам нужно, господин хауптштурмфюрер…

– И даже «пропавшего без вести» однополчанина? – Кройцер не смог отказать себе в удовольствии поддеть этого отпрыска кичливой юнкерской семьи.

Еще со студенческой скамьи Кройцер в глубине души мучился непоборимой завистью к студентам, не скрывавшим своего сословного превосходства над ним – сыном бюргера, мещанина. И, как ни стремился выработать в себе Кройцер философски-стоическое, презрительное отношение к архаичному, как он был глубоко убежден, в XX веке чванливому дворянству, все же недосягаемая для нациста «из мещан» Кройцера частица «фон» оставалась предметом его тайных мечтаний…

– Сейчас, господин хауптштурмфюрер, для РСХА важны не эти остолопы, позволившие себя так бездарно ухлопать, а кацетники, поднявшие руку на СС!

– Ого! Вы уже даете мне советы, – иронически заметил Кройцер.

– Я заинтересован в нашем успехе не меньше, чем вы, герр хауптштурмфюрер! – чувствуя, что он взял верную ноту по отношению к эмиссару Шелленберга, продолжал фон Борзиг.

– Докладывайте, – сухо, подчеркнуто официальным тоном приказал Кройцер фон Борзигу, когда они прошли в номер, отведенный хауптштурмфюреру.

Лейтенант раскрыл блокнот и, помечая карандашом пункт за пунктом в своих записях, быстро прочел:

«Франц Штайнер, заключенный КЦ-А4 Трассенхейде, персональный номер 18037. Год рождения – 1912. Национальность – австриец… Уроженец Вены. Член Австрийской компартии с 1937 года. Воевал в Испании в составе интернациональной бригады. В 1939 году был интернирован и помещен в лагерь под Марселем. Бежал и нелегально вернулся в Остмарк. До ареста в марте 1942 года работал по своей профессии механиком по электроприборам на заводе в Винер-Нойштадте, Возглавлял подпольную группу, занимавшуюся саботажем и пораженческой пропагандой. Холост. Приговорен к 20 годам каторжных работ. С мая 1942 по январь 1943 года находился в КД Маутхаузен. Оттуда переброшен в КЦ-А4 Трассенхейде…»

– Особые пометки? – спросил Кройцер штурмфюрера.

«…Дисциплинирован, исполнителен, включен во вспомогательную «брандкоммандо».

– Кто рекомендовал?

– В архивных документах об этом нет данных.

– Хорошо. Продолжайте…

– «Люсьен Бенуа, лагерный номер 14596, 1920 года рождения. Холост. Партийная принадлежность не установлена. Подданный Люксембурга. Уроженец местечка Мату. Профессия – радиотехник. По мобилизации был направлен летом 1941 года в рейх. Арестован гестапо осенью 1942 года за участие в саботаже на заводе «Телефункен» в Берлине. В КЦ-А4 Трассенхейде поступил в декабре 1942 года».

– Что сказано в доносе агента-осведомителя на Бенуа?

– «…После отбоя я слышал, как Бенуа шепнул своему земляку: «Томми очень довольны последним письмом. Обещали скоро прислать рождественские подарки…»

– И это все?

– К сожалению, да, герр хауптштурмфюрер.

Негромко, но явственно прострекотал зуммер телефона.

– Хауптштурмфюрер Кройцер у аппарата…

Фон Борзиг с напряжением ждал, чем закончится этот внезапный телефонный разговор.

– Благодарю, зиг хайль! – явно с удовлетворением громко произнес в трубку телефона хауптштурмфюрер, многозначительно посмотрев в сторону фон Борзига.

– «Пропавшие без вести» солдаты объявились!

– Что? Живые? – от неожиданности фон Борзиг даже вскочил с кресла.

– Мертвые не воскресают, господин лейтенант. Неподалеку от места автокатастрофы, в дюнах найдены трупы обоих эсэсовских солдат. К счастью, кацетники вынуждены были захоронить их в песке, а это, как вам должно быть известно, отличный материал для бальзамирования. Оба трупа сличены с прижизненными фотографиями и опознаны сослуживцами. Врачебная экспертиза установила причину смерти: в обоих случаях они были убиты кацетниками…

– Кто обнаружил могилы?

– Не могилы, а закопанные трупы. Нам приходится адресовать комплименты гестапо, герр фон Борзиг. Мой же шеф любит сам получать комплименты!

Кройцер сел за изящный секретер лимонного дерева, достал блокнот и, вырвав лист, набросал шифровку в главное управление имперской безопасности:

«Срочно, на месте, в местечке Мату (Люксембург) уточните семейные обстоятельства Люсьена Бенуа. Результаты немедленно сообщите лично мне, в Пенемюнде:

– Направьте в Берлин немедленно! – приказал Кройцер фон Борзигу, протянув шифровку.

В тот день фон Борзигу пришлось вторично посетить отель. Портье, стоявший за стойкой в холле, сообщил ему, что хауптштурмфюрер вместе с господами ужинает в шпейзехалле.

Лейтенант предпочел бы встретиться с Кройцером у него в номере. Но шифрованная телеграмма, только что принятая из Берлина, вынуждала его незамедлительно доложить об этом хауптштурмфюреру.

Обер[17]17
  Обер (нем.) – старший официант.


[Закрыть] провел лейтенанта к тому самому столу, который фон Борзиг заприметил еще днем.

Пиршество было в самом разгаре. Покрасневшие физиономии генерала и нескольких офицеров СС свидетельствовали об изрядном количестве выпитых ими спиртных напитков.

Заметив появившегося вслед за обером фон Борзига, несколько охмелевший Кройцер удивленно поднял брови. Лейтенант щелкнул каблуками и, извинившись перед господами, попросил Кройцера на пару слов.

Кройцер сдернул салфетку, прикрывавшую его парадный мундир, и прошел в холл.

Лейтенант достал записную книжку и вынул из нее вчетверо сложенный небольшой листок. Кройцер подошел к торшеру, мягко освещавшему холл оранжевым полусветом, и осторожно развернул записку.

«Ставлю вас в известность, что Луи Бенуа связан с «Интеллидженс сервис». Из достоверных источников сообщили, что он и еще один люксембуржец – заключенные лагеря Трассенхейде систематически информировали британскую разведку об объекте Пенемюнде.

Шелленберг».

– Знаете, лейтенант, – изобразив нечто подобное улыбке, обратился к фон Борзигу Кройцер, – у вас есть большие шансы заработать Железный крест!

Лейтенант вздрогнул. Он никак не мог привыкнуть к неожиданным и язвительным репликам хауптштурмфюрера. Он не мог понять, что же имел в виду Кройцер: восточный фронт или ту операцию, к которой он был подключен.

– Да, Железный крест и, быть может, первой степени, – продолжал тихо Кройцер.. – Вы принесли добрую весть. Спокойной ночи.

Полученная Кройцером из Берлина депеша была не та, которую ожидал хауптштурмфюрер в ответ на свою шифровку. Внимательно изучив донос тайного лагерного агента на люксембуржца Луи Бенуа, Кройцер еще до этого пришел к выводу, что Бенуа должен был работать на англичан.

Берлинская шифровка уточнила его предположение и облегчила ему в известной степени выполнение плана операции, которую он задумал провести в отношении раненого кацетника-люксембуржца.

Примерно на третий день после прибытия Кройцера в Пенемюнде Берлин, наконец, ответил на его запрос: Луи Бенуа действительно проживал до своего ареста в маленьком местечке Мату, приблизительно в четырех-пяти километрах от столицы княжества. У Бенуа были еще живы мать и сестра шестнадцати лет. Опрошенные соседи рассказали, что Луи был единственным сыном вдовы старого почтового служащего, которая души не чаяла в своем сыне. Об их взаимной нежности и исключительном отношении друг к другу говорили во всей округе как о примере образцовой и добродетельной семьи. Через подставных лиц, говорилось далее в шифровке, направленной Кройцеру из Берлина, СД вошла в контакт с матерью Луи. Безмерно тосковавшей по пропавшему без вести сыну женщине сообщили, что Луи Бенуа «жив, здоров, но его возвращение задержалось по непредвиденным служебным обстоятельствам».

Матери Луи намекнули, что она во многом могла бы ускорить возвращение сына на родину, если бы повлияла на Луи в том смысле, чтобы он проявил больше рвения в той работе, которая была его профессией, – в радиотехнике.

Старушке подсказали, что она могла бы повлиять на прилежание сына в пользу рейха, сообщив о слабости своего здоровья, о трудностях в доме и о том, что нужно помочь его младшей сестренке.

Наконец, берлинская депеша информировала Кройцера – в ближайшее время он получит, возможно, письмо, адресованное матерью Луи ее сыну по адресу, проставленному на конверте в Берлине.

Сделав несколько пометок в своем блокноте, Кройцер перечеркнул почти все вопросительные знаки, поставленные им против выписок из досье «Пенемюнде». Невыясненным оставалось лишь одно обстоятельство, а именно – исчезновение второго кацетника, переодевшегося в форму убитого солдата СС. Никакие самые тщательные и энергичные меры, предпринятые Кройцером на полигоне, не дали пока ощутимых результатов. Казалось, что второй кацетник растворился в песках прибрежных дюн.

Поручив фон Борзигу продолжать поиск, Кройцер стал проводить большую часть суток, запершись в своем номере. На все вопросы посетителей отеля, желавших видеть «господина хаупт-штурмфюрера», портье отвечал невразумительным поднятием широких плеч, с которых, казалось, только вчера был сброшен кожаный гестаповский плащ.

Подходил к концу жесткий срок, отведенный Кройцером врачам на «приведение в годное для допросов состояние» раненого люксембуржца. Луи Бенуа уже мог сидеть на койке, облокотившись на заботливо подложенные медсестрой подушки. Он чувствовал, как силы возвращаются в его молодой организм. Сознательно отгоняя от себя тревожный вопрос, чем вызвано столь необычно гуманное отношение к нему, кацетнику, со стороны гитлеровцев, аккуратно глотал таблетки, терпеливо сносил чередовавшиеся друг за другом уколы и усердно налегал на еду, которая сейчас казалась по сравнению с лагерным рационом пищей богов. Не заглядывая в завтрашний день, знал: предстоят тяжелые, быть может, смертельные испытания. Гитлеровцы ничего не делают зря. Быть может, послезавтра он увидит оборотную сторону медали их подозрительного «добросердечного» отношения к нему, раненному осколками британской бомбы кацетнику. А для этой встречи ему нужно встать на ноги! Он, как боксер, брошенный нокаутом на пол ринга, хотел встретить новую атаку во весь рост. И потому целеустремленно помогал врагам «ремонтировать свою коробку», как про себя он шутливо называл свое искромсанное осколками тело.

На шестой день после посещения Кройцером госпиталя в палату, где лежал Луи Бенуа, поместили только что доставленного в госпиталь обгоревшего летчика, извлеченного из обломков английского самолета-разведчика, сбитого над Пенемюнде огнем зенитной артиллерии. Об этом Бенуа узнал из коротких реплик, которыми полушепотом обменялись санитары-эсэсовцы, укладывавшие летчика на койку рядом с постелью Бенуа.

Сердце люксембуржца взволнованно забилось. Рядом с ним оказался неизвестный боевой товарищ, соратник по общей борьбе с ненавистными фашистами! Узник уже не чувствовал щемящего душу одиночества. Кольцо психической блокады, замкнутое вокруг его койки гитлеровцами, оказалось прорванным вот этим забинтованным, как египетская мумия (был виден лишь кончик носа да закрытые глаза), парнем. Пусть хрипло дышавшим, что-то бессвязно бормотавшим в горячечном бреду, но с живым сердцем бойца, только что державшего штурвал фронтового оружия, нацеленного и на его, Луи Бенуа, врага! Теперь их было двое в этой нацистской тюрьме под красным крестом. А значит, и силы их сопротивления удвоятся!

В первые сутки летчик так и не очнулся от бреда. Не помогли и уколы, которые ему делали дежурные врачи. Бенуа взволнованно вслушивался в тяжелые стоны, проклятья, слова каких-то приказов, целые монологи с неизвестными лондонскими генералами, торопливо, скороговоркой произнесенные реплики, вырывавшиеся из потрескавшихся от жара, пересохших губ летчика. Сперва Бенуа поразило, а потом несказанно обрадовало, что этот английский летчик говорит на его родном французском языке. «Должно быть, он из тех парней, кто не капитулировал перед бошами и улетел за Ла-Манш – под знамена сражающейся Франции…» – подумал Бенуа, мучаясь, что ничем не может облегчить страдания обгоревшего парня…

Под вечер раненого летчика увезли в операционную. Бенуа до утра не смыкал глаз. И когда в палату вкатили высокие, на колесах носилки, на которых, как на катафалке, безжизненным трупом лежал перебинтованный «француз» (так летчика про себя окрестил Бенуа), Луи в изнеможении закрыл глаза и тотчас провалился в пучину долгого, без сновидений сна.

Очнулся Бенуа от какого-то неосознанного, но крайне неприятного ощущения, точно что-то холодное и скользкое прикасалось к его лицу. Он открыл глаза, повернулся на бок.

В упор, не моргая, враждебно и подозрительно, его буравили шрапнельными черными зрачками два серовато-стальных глаза летчика.

– Wer bist Du?[18]18
  Wer bist Du? (нем.) – Кто ты?


[Закрыть] – с трудом шевеля губами, спросил он Бенуа по-немецки.

– Бенуа, Луи. Из Люксембурга. Заключенный КЦ Трассенхейде, – стараясь придать голосу как можно больше приветливой выразительности, дружелюбно ответил Бенуа по-французски.

– Коллаборационистская свинья, вот кто ты! – с неожиданной силой и ненавистью выдохнул летчик и отвернулся к белоснежной стене.

Бенуа опешил. «Вот тебе и союзник!» – с горечью и обидой пронеслось в его голове. Но вскоре он овладел собой, «Только так он и должен был подумать, – рассуждал Бенуа. – Кацетников-антифашистов гитлеровцы не балуют образцовым госпитальным уходом. Газовые камеры, петля, пули в затылок, в лучшем случае – подземный, ледниковый карцер-одиночка – вот и весь набор их «лекарств» для таких, как я. Здесь же я «привилегированный больной», за которым ухаживают, как за самим фюрером! Чертовщина какая-то! Но как ему все объяснить? Чем доказать, что я свой?»

Бенуа искал и не находил выхода. А летчик не очень его и расспрашивал, лежал, все так же отвернувшись к стене.

– Послушай, друг, – наконец собрался с духом Бенуа, – нас, наверное, по ошибке разбомбили в лагере. Мне стукнуло в голову в карцере, куда швырнули по доносу какого-нибудь капо.[19]19
  Капо – кличка «доверенных лиц» в гитлеровских концентрационных лагерях.


[Закрыть]

Летчик повернул голову, и вновь Бенуа почувствовал на себе его цепкий, все еще враждебный и подозрительный взгляд.

– Там я и потерял сознание… Как сюда попал и почему со мной так носятся боши – сам никак не пойму.

– Врешь ты все, провокатор! – судорога боли скривила рот летчика. И он снова отвернулся к стене.

Бенуа был в отчаянии. Он понимал, что чем больше он будет пытаться добиться доверия у «француза», тем больше будет навлекать на себя его подозрение, болезненно обостренное его физическими страданиями. «С бедняги, наверное, огонь содрал всю кожу», – с жалостью представил себе Бенуа, как должно выглядеть сейчас лицо пилота.

Прошло еще несколько дней, и началось то, о чем старался не думать заключенный КЦ-А4 люксембуржец Луи Бенуа, Рано утром, вскоре после того, как летчика увезли на перевязку, в палату вошли два эсэсовца.

– Одевайся, пойдешь с нами, – прозвучал холодный, бесстрастный приказ.

Бенуа накинул халат и, опираясь на костыли, заковылял к выходу. Эсэсовцы провели его длинным и совершенно пустым коридором к лестнице, спускавшейся в подвал, служивший одновременно госпитальным бомбоубежищем. Пройдя сквозь несколько толстых бронированных дверей, они вошли в комнату, напоминавшую тесный трюмный отсек. В лицо Бенуа ударил сноп яркого света от мощной лампы, установленной на столе, за которым в глубокой полутьме чернела фигура незнакомого эсэсовца. Это был хауптштурмфюрер Кройцер…

С допроса, длившегося несколько часов, Бенуа вернулся потрясенным. Он буквально рухнул на койку, испытывая неимоверную усталость.

Направляясь на допрос, Бенуа готовился к побоям, пыткам, издевательствам – это было для него уже знакомо и испытано в гестаповских застенках, там, в Берлине, на Принц-Альберт-штрассе. Но этот эсэсовец нанес Бенуа совершенно неожиданный удар. Уготованная им словесная пытка была в стократ мучительней физической, ибо она буквально разорвала душу и сердце люксембуржца воспоминаниями и тоской по родине, дому, любимой матери…

«…Ваша бедная мать все еще надеется и ждет возвращения своего сына, – вспомнились ему слова, услышанные там, в отсеке бомбоубежища. – Вы так нужны матери и вашей сестре… Подумайте и взвесьте, что важнее в их и вашей жизни, бессмысленная агония уже проигранной вами лично борьбы против нас или возвращение в родной дом, к матери, к сестре…»

Кройцер с первых же слов дал понять Бенуа, что гестапо и СД известно о его связях с английской разведкой, что за одну только его работу на «Интеллидженс сервис» его могут расстрелять в двадцать четыре часа.

– Знаете, Бенуа, как англичане отплатили и вам, и вашему напарнику Дюбуа, и сотням ваших товарищей по КЦ? – язвительно спросил хауптштурмфюрер. – 240 «ланкастеров» проложили «бомбовый ковер», или, как английские пилоты любят говорить, «отутюжили» всю территорию Трассенхейде…

– Не может быть! – помимо желания вырвалось из уст Бенуа.

– Вы в этом убедитесь сегодня же… А пока припомните, незнакома ли вам вот эта личность? – хауптштурмфюрер протянул фотографию размером восемнадцать на двадцать четыре сантиметра.

На снимке улыбался, видимо, подвыпивший эсэсовец в обнимку с двумя гитлеровцами в морской форме, поддерживавшими под руки позировавшего перед объективом эсэсмана.

«Да ведь это же Франц Штайнер!» – обожгла страшная догадка мозг Бенуа. И хотя он не произнес ни звука, наметанный глаз Кройцера зафиксировал нервную судорогу, исказившую на мгновение лицо узника.

«Я буду с вами вполне откровенен, Бенуа, – вновь всплыла в памяти люксембуржца финальная сцена этого мучительного допроса. – Ваша работа на англичан интересует меня лишь как сыгранная шахматная партия, где вы выполняли роль проходной пешки. К ее разбору мы вернемся позже, перед вашим отъездом к любимой матушке. Разумеется, – тут хауптштурмфюрер сделал паузу, – если вы поможете нам разобраться кое в каких деталях подпольной лагерной организации, общая картина которой нам хорошо известна. Не в последнюю очередь благодаря господину, портрет которого у вас в руках…»

– Что, здорово встряхнули? – впервые за эти дни обратился к Бенуа лежавший напротив него летчик-«француз» без всякой неприязни и нескрываемого презрения.

– Я им ничего не сказал, – устало ответил Бенуа.

– И правильно сделал! – сочувственно и вместе с тем одобряющие, как показалось Бенуа, произнес летчик.

Долго неподвижно лежал на своей койке люксембуржец, устремив взгляд в белый квадрат потолка. На нем, словно на экране немого кино, ему виделись сменявшие друг друга кадры лагерной жизни, их каторжного труда на полигоне, лица товарищей по подпольной организации. А в ушах звучал монотонно, настойчиво, неотвязно голос хауптштурмфюрера;

«Собственно говоря, вам, Бенуа, не придется испытывать свою совесть: весь состав вашей лагерной подпольной организации во главе с русским капитаном Загорным уничтожен… английскими бомбами! Наш общий друг Штайнер сообщил почти все, что представляло для нас интерес. Увы, немного поздновато. Но смертный приговор, который вы столь доблестно заслужили, великолепно привели в исполнение английские пилоты! Помиловали же вас не ваши хозяева – надменные британцы, а мы – немцы, вылечившие ваши раны и даже сообщившие о блудном сыне вашей матери…»

– Ты знаешь, чего добиваются гестаповцы от меня? – неожиданно спросил летчика Бенуа.

– Предательства…

– Не совсем. Они просят, чтобы я уточнил, какая цель была поставлена перед вспомогательной лагерной «брандкоммандо».

И тут вместе с «французом» Бенуа вновь проанализировал все перипетии допроса, от первой до последней фразы.

– Провокатор, как его, Штайнер, должен был раскрыть эту цель, ведь он же состоял в команде? – предположил летчик.

– Он мог и не знать. Дюбуа как-то мне сказал, что русский капитан Загорный – мастер конспирации. Не думаю, чтобы Штайнер мог его обмануть…

– Почему же боши так заинтересовались именно этой командой?

– В ее составе было легче проникнуть в закрытые для кацетников зоны секретного объекта.

– Молодцы, здорово придумали! Видимо, головастый был этот русский капитан, – восхищенным шепотом подхватил летчик.

– Представляешь, Жан, как бы это было здорово, если бы нашим парням удалось во время бомбежки проникнуть в главный конструкторский корпус… – воодушевляясь вместе с летчиком, мечтательно сказал Бенуа.

– Наши парни, вернувшиеся той ночью с бомбежки, рассказывали: фугаски и зажигалки кучно легли точно по цели…

– …И по нашему лагерю! – посуровел люксембуржец.

– Бывает и такое. На то и война, – с сочувствием произнес «француз», – Вот и я вместо своей базы попал сюда, прямо в их лапы…

– А все-таки напрасно вы посылали этих ребят из вспомогательной команды на верную смерть, – с сожалением добавил летчик.

– Почему же напрасно? – удивился Бенуа, – И почему на верную погибель?

– Наши контрразведчики там, на островах, рассказывали: боши ликвидируют всех кацетников из таких лагерных команд после наших налетов. Чтобы кацетники не сообщили нам точных данных о результатах бомбежек.

– И все же у них остается несколько шансов из ста успеть передать раздобытую на объекте информацию за колючую проволоку.

– Гестапо и хочет, чтобы ты навел их на след этой «тайной почты», – убежденно сказал летчик.

– Но ведь они не требуют от меня никаких имен подпольщиков. Говорят, все они погибли при бомбежке, – возразил Бенуа.

– Смотря в какое время и от чего все они погибли, от бомбы или от пули… – сердито прошептал летчик. – Эта сволочь Штайнер ведь не погиб. А он тоже был в «брандкоммандо»!

– Но я не знаю, где у русского капитана был «почтовый ящик», – так же шепотом признался Бенуа.

– А твой разве был раскрыт?

– Дюбуа мне сказал, что он предлагал русскому переправлять информацию через нас. Но я не знаю, передавали ли они все, или только частично.

– Разумеется, не все, – твердо сказал пилот.

– ???

– Это же элементарное правило конспирации.

– Пожалуй, ты прав.

– Эх! Вырваться бы отсюда да прихватить с собой все, что раздобыли этой ночью ваши славные парни, тогда бы мы с тобой, Бенуа, здорово отплатили бы проклятым бошам, – мечтательно сказал летчик, повернувшись на спину.

– Вспомнил, – настороженно прислушиваясь к шагам эсэсовского часового в коридоре перед палатой, зашептал Бенуа, прильнув к самому уху Жана. – Дюбуа как-то сказал мне, что русский просил его поинтересоваться фальшивыми бараками на окраине полигона. Но не сказал, для чего они ему нужны. А Дюбуа там монтировал электропроводку: боши этими бараками имитировали сборочные цехи для маскировки…

– Ну, знаешь ли, – разочарованно сказал летчик, – рыться в подвалах шести бараков боши, сдается мне, нам не позволят. Самим бы впору выкарабкаться. Ведь твоя голова – это уже целый набитый интересными штуками тайник! Верно говорю, Бенуа?