Текст книги "Искатель. 1967. Выпуск №6"

Автор книги: Ярослав Гашек

Соавторы: Игорь Росоховатский,Лев Скрягин,Владимир Гаевский,Виталий Меньшиков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Стронг взглянул на часы.

– Сомневаюсь, мистер Райт.

– Если успеете – прекрасно. Если нет – в нашем распоряжении еще целый завтрашний день. Пожалуй, не стоит испытывать судьбу, мистер Стронг.

Первое пятидесятифутовое «бревно», спикировав, ударилось о черную землю площади и, секунду постояв вертикально, завалилось набок. За ним последовало второе…

Потом третье, четвертое…

Ну не забавно ли, подумал Стронг, насколько физический труд ставит все на свои места и излечивает рассудок. Сейчас ему трудно было поверить, что каких-нибудь полчаса назад он искал дриаду. Что не прошло и суток с того времени, когда он с ней разговаривал…

Пятое, шестое…

После седьмого работа пошла медленнее. Стронг приближался к отметке, сделанной им раньше на середине ствола, и диаметр его уже достиг почти тридцати футов. Ему теперь приходилось вбивать в ствол древоколья и протягивать через отверстия на их концах импровизированные спасательные пояса. Но зато благодаря замедлившемуся темпу работы Сухр и Блюскиз успевали теперь резать «бревна» на части, подходящие по размеру для погрузки на транспортировщики. Вначале они отставали, а сейчас начали его догонять. Как сообщил Райт, колонисты окончательно распростились с надеждой спасти древесину и складывали ее штабелями на открытой местности, подальше от лесопилки, чтобы потом сжечь всю сразу.

Стронг искоса поглядывал на солнце. Он пробыл на дереве почти три дня, и ему совсем не улыбалось провести еще одну ночь на его ветвях. Или, вернее, на их обрубках. Однако, разделавшись с последними пятидесятифутовиками, он вынужден был признать, что ему этого не миновать. Солнце уже почти скрылось за Великим Пшеничным Морем, и он знал, что ему вряд ли удастся до наступления темноты сбросить вниз хотя бы одно стофутовое «бревно».

На обрубке, где он сейчас стоял, уместилось бы двадцать древопалаток. Райт перебросил через этот обрубок шнур (лифт был спущен еще днем, и трос лебедки смотан) и отправил наверх кое-какие припасы и ужин. Оказалось, что на ужин мэр снова посылал специально для него приготовленное блюдо. Установив палатку, Стронг без особой охоты принялся за еду; от его вчерашнего аппетита не осталось и следа.

Он был настолько измучен, что даже не умылся – хотя Райт прислал ему, помимо еды, воду и мыло – и, поужинав, растянулся на грубой коре и принялся наблюдать за серебристым восходом лун и робким пробуждением бледных звезд.

На этот раз она приблизилась к нему на цыпочках и, сев рядом, устремила на него печальный взгляд своих голубых глаз. Его потрясла бледность ее лица, и он чуть не зарыдал, увидев, как впали ее щеки.

– Сегодня утром я искал тебя, – сказал он. – Но так и не нашел. Где ты скрываешься, когда исчезаешь?

– Нигде, – ответила она.

– Но должна же ты где-нибудь находиться?

– Ты ничего не понимаешь. – сказала она.

– Правда, – согласился он. – Пожалуй, я действительно не понимаю. Пожалуй, я не пойму никогда.

– Нет, ты поймешь. – сказала она. – Ты поймешь завтра.

– Завтра будет слишком поздно.

– Сегодня уже слишком поздно. Слишком поздно было вчера. Слишком поздно было еще до того, как ты поднялся на дерево.

– Скажи, – произнес он, – ты из тех, кто построил деревню?

– В некотором смысле, – ответила она.

– Сколько тебе лет?

– Не знаю.

– Ты помогала строить деревню?

– Я выстроила ее одна.

– А вот сейчас ты лжешь, – сказал он.

– Я никогда не лгу, – возразила она.

– Что произошло с коренными жителями этой планеты?

– Они возмужали. Утратили ясность взгляда. Они начали осмеивать обычаи своих предков, обвинив их в невежестве и суеверии, и создали новые обычаи. Они начали изготовлять предметы из железа и бронзы и менее чем за сто лет полностью нарушили экологический баланс, который не только поддерживал их существование, но и стимулировал его в такой степени, что стимул этот был чуть ли не главной движущей силой их бытия. Поняв, что они наделали, они пришли в ужас; но было уже слишком поздно.

– И поэтому они погибли?

– Ты видел их деревни.

– Да, я видел их деревни, – проговорил он. – И я читал в отчете Разведывательного Отряда о пещерах смерти в северных пустынях, куда они притащились со своими детьми умирать. А эта деревня? Ведь они могли бы спасти ее, срубив дерево, как это делаем мы.

Она покачала головой.

– Ты все еще ничего не понимаешь, – сказала она. – Для того чтобы получать, нужно и давать: это закон, который они нарушили. Некоторые из них нарушили его раньше, другие позже, но со временем его нарушили все и должны были за это поплатиться.

– Ты права, – согласился он. – Я этого не понимаю.

– Ты поймешь завтра. Завтра все станет ясным.

– Прошлой ночью ты пыталась убить меня, – сказал он. – Зачем?

– Ты ошибаешься. Прошлой ночью ты хотел убить себя сам. Я пыталась убить тебя сегодня.

– Ветвью?

– Да.

– Но как?

– Неважно. Важно то, что я этого не сделала. Не смогла.

– Куда ты уйдешь завтра?

– Почему тебя беспокоит, куда я уйду?

– Просто так.

– Вряд ли ты полюбил меня…

– Почему ты думаешь, что я не могу тебя полюбить?

– Потому что… Потому что…

– Потому что я не верю, что ты существуешь?

– А разве не так? – спросила она.

– Не знаю, – сказал он. – Порой мне кажется, что ты реальна, порой я в это не верю.

– Я так же реальна, как и ты, – сказала она. – Только по-иному.

Внезапно он протянул руку и коснулся ее лица. Кожа ее была нежной и холодной. Холодной, как лунный свет, нежной, как лепесток цветка. Лицо ее заколебалось, заколебалось все ее тело. Он сел и повернулся к ней. Она была светом и тенью, листьями и цветами; она была ароматом лета, дыханием ночи. Он услышал ее голос. Голос этот был настолько тих, что ему с трудом удалось разобрать слова:

– Тебе не следовало этого делать. Ты должен был принять меня такой, какой я тебе казалась. Теперь ты погубил все. Теперь нам придется провести нашу последнюю ночь друг без друга, в одиночестве.

– Значит, ты все-таки не существуешь, – сказал он. – Тебя не было никогда.

Никакого ответа.

– Но если тебя никогда не было, значит, ты мне пригрезилась. А если ты мне пригрезилась, как могла ты рассказать мне о том, чего я не знал раньше?

Никакого ответа.

– Из-за тебя моя работа выглядит преступлением. Но ведь это не преступление. Когда дерево начинает угрожать обществу, его следует срубить.

Никакого ответа.

– Но тем не менее я отдал бы все на свете, чтобы этого не было, – добавил он.

Молчание.

– Все на свете…

Около него по-прежнему было пусто. Наконец он повернулся, вполз в палатку и втащил в нее костер. Он отупел от усталости. Онемевшими пальцами он кое-как разворошил одеяла, обернул ими свое онемевшее тело. Согнул онемевшие колени и обхватил их онемевшими руками.

– Все на свете, – пробормотал он. – Все на свете…

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ

Его разбудил солнечный свет, просочившийся сквозь стенку палатки. Он отшвырнул одеяла и выбрался наружу, навстречу утру.

Он не увидел алого порхания птиц-хохотушек; не услышал их утреннего щебетания. Дерево, залитое солнцем, безмолвствовало. Мертвое дерево.

Нет, не совсем мертвое. У входа в палатку переплелись прелестные зеленые ветки, усыпанные цветами. Ему было невыносимо больно от одного их вида.

Он выпрямился во весь рост на обрубке ветви, полной грудью вдыхая утренний воздух. Стояло тихое утро. Над Великим Пшеничным Морем поднимался туман, и в ярко-голубом небе, словно только что выстиранное белье, висели обрывки перистых облаков. Он подошел к краю обрубка и посмотрел вниз. Райт смазывал лебедку. Сухр резал на части последнее пятидесятифутовое «бревно». Блюскиза нигде не было видно.

– Почему вы не разбудили меня, мистер Райт?

Райт поднял голову, нашел глазами его лицо.

– Я подумал, что вам не вредно придавить пару-тройку лишних минут, мистер Стронг.

– Это была неплохая мысль… Где наш индеец?

– На него снова напали буйволы. Топит их в баре отеля.

На площадь въехал двухколесный жирокар, и из него вылез плотный мужчина с корзинкой в руке. Мэр, подумал Стронг. Завтрак. Он помахал рукой, и мэр помахал ему в ответ.

Как вскоре выяснилось, в корзинке были ветчина, яйца и кофе. Стронг наскоро позавтракал, разобрал и сложил палатку и вместе с одеялами и костром отправил ее в лифте вниз. И приготовился отрезать первое «бревно».

«Бревно» отделилось безо всяких осложнений. Он «слетел» в седле вниз, чтобы приняться за следующее.

Сделав надрез с той стороны, куда, как распорядился Райт, должно было упасть «бревно», он перебрался на противоположную сторону ствола. Благодаря буграм и трещинам коры это оказалось делом несложным, и он даже время от времени останавливался, чтобы бросить взгляд на площадь. Площадь была ближе, чем во все предыдущие дни, и с его новой позиции она выглядела как-то непривычно; такими же странными казались ему отсюда дома, улицы и толпы наблюдавших за ним колонистов, которые собрались за пределами огороженной и опустевшей части деревни.

Райт остановил его, когда он, перебравшись на другую сторону ствола, оказался как раз напротив первого надреза и забил древокол. Он откинулся в седле, оперся ногами о выпуклость коры и взялся за резак.

Начал он очень осторожно. Ведь просчитайся он хоть на самую малость, на него могли обрушиться тысячи тонн древесины. Трудность состояла в том, что ему приходилось делать надрез над колом: он был вынужден, подняв руки, держать резак, над головой и следить за тем, чтобы луч шел к стволу под нужным углом.

Для этой сложной операции требовались прекрасное зрение и безошибочный глазомер. Стронг обладал и тем и другим, но сегодня его сковывала усталость. Насколько он устал, он понял лишь тогда, когда до него донесся отчаянный крик Райта.

Тут только он осознал, как подвели его выпуклости коры. Вместо того чтобы рассчитать угол луча, исходя из всей видимой ему поверхности ствола, он учел лишь его ограниченный участок – выпуклости сбили его с толку. Но было поздно что-либо изменить: на него уже валилось стодвадцатифутовое «бревно», и он ничем не мог этому помешать.

Он находился в положении человека, который, прильнув к скале, видит, как на него начинает падать глыба, отделившаяся от каменного массива, и вот-вот на его теле неизбежно сомкнутся каменные челюсти. И хотя в этом случае челюсти были из древесины, аналогия не становилась от этого менее точной: судьба комара, раздавленного между двумя камнями, мало чем отличается от судьбы комара, раздавленного между двумя кусками дерева.

Он не почувствовал страха, он просто не успел осознать ужас происходящего. С недоумением наблюдал он за тем, как падающая глыба закрыла от него солнце, превратив трещины между буграми коры в темные пещеры. Он с удивлением прислушивался к голосу, который явственно звучал в его мозгу и вместе с тем никак не мог быть порожден его собственным сознанием – слишком уж много было в этом голосе нежности и муки.

– Прячься в трещину. Быстрее.

Он не видел ее: он даже не был уверен, что голос принадлежал ей. Но тело его мгновенно откликнулось на эти слова, и он судорожно начал втискиваться в ближайшую трещину, стараясь забиться туда как можно глубже. Еще секунда, и его усилия пропали бы даром, – едва плечо его коснулось внутренней стенки, надрезанный кусок ствола с грохотом обломился и ринулся вниз. Оглушительный рев, треск, летящие во все стороны щепки – и, наконец, кусок ствола исчез, проскользнув мимо.

Трещину залил солнечный свет. Вскоре он услышал тяжелый удар – «бревно» упало на землю. За ним последовал еще удар, и он понял: оно приземлилось вертикально, а потом завалилось набок. Стронг почти с надеждой ждал, что за этим последует треск ломающегося дерева, звон разбитого стекла и прочие звуки, которые раздаются, когда на дома обрушивается что-то невероятно тяжелое, но ничего не услышал.

В трещине не было пола, и он держался в ней, прижав колени к одной ее стенке, а спину – к другой. Теперь, когда все кончилось, он медленно пододвинулся к отверстию и взглянул вниз, на площадь.

«Бревно» упало под углом, пропахав в земле глубокую борозду и выбросив на поверхность предметы древних погребальных обрядов и обломки человеческих костей. Потом оно вытянулось во всю длину на площади, по счастливой случайности не задев ближайших домиков. Райт и Сухр бегали вдоль «бревна» в поисках его изувеченного тела… Внезапно он услышал хохот. Он понял, что это смеялся он сам; но не потому, что узнал свой голос, а просто в трещине, кроме него, больше никого не было. Он хохотал до боли в груди, пока не стал задыхаться, пока не выплеснул из себя всю истерию. Отдышавшись, он включил передатчик и сказал:

– Уж не меня ли вы ищете, мистер Райт?

Райт напрягся и, круто повернувшись, взглянул вверх. Вслед за ним повернулся и Сухр. Некоторое время они молчали. Наконец Райт поднял руку и вытер рукавом лицо.

– Я только могу сказать, мистер Стронг, – произнес он, – что здесь не обошлось без вашей доброй дриады. – И добавил: – Спускайтесь же, дружище. Спускайтесь поскорее.

Стронг, наконец, понял, что теперь он может спуститься на землю: его работа, если не считать рубки основания ствола, закончена.

Сев в седло, он «полетел» вниз, через каждые пятьдесят футов заново укрепляя седельную веревку. В нескольких футах от земли он остановился, выскользнул из седла и прыгнул на площадь.

Солнце стояло в зените. Он провел на дереве три с половиной дня.

Подошел Райт и пожал ему руку. Его примеру последовал Сухр. Стронг не сразу сообразил, что обменивается рукопожатием еще с кем то третьим. Это был мэр, который сейчас привез особые яства уже для всех, не забыв прихватить складной стол и стулья.

– Мы никогда не забудем вас, мой мальчик, – говорил мэр, подрагивая висевшими под подбородком дряблыми складками кожи. – Мы никогда вас не забудем! В вашу честь я созвал вчера вечером внеочередное совещание Правления, и мы единодушно проголосовали за то, чтобы, как только будет сожжен пень, воздвигнуть на площади вашу статую. На ее основании мы вырежем слова: «Человек, Который Спас Нашу Обожаемую Деревню». Не правда ли, это звучит весьма героически? Однако такая надпись отнюдь не преувеличивает ваши заслуги. А сегодня, сегодня вечером, я желал бы выразить свою благодарность в более осязаемой форме: мне хотелось бы видеть вас – вместе с вашими друзьями, конечно, – у себя в отеле. Все угощение за счет заведения.

– Я ждал, когда вы это скажете, – брякнул Сухр.

– Мы придем, – сказал Райт.

Стронг промолчал. Наконец мэр выпустил его руку, и все четверо сели обедать. Бифштексы, привезенные с Южного Полушария; грибы, доставленные с Омикрона Сети-14; наскоро приготовленный салат; зеленый горошек; свежий хлеб; абрикосовый пирог; кофе.

Стронг насильно запихивал в себя пищу. Ему совершенно не хотелось есть. Ему хотелось только выпить. Напиться до бесчувствия. Но для этого еще не пришло время. Ведь ему предстояло сейчас свалить основание ствола. Потом он уже сможет пить. Потом-то он поможет Блюскизу утопить буйвола… За счет заведения. «Человек, Который Спас Нашу Обожаемую Деревню». Налей-ка, бармен. Налей еще. Он больше не был в ярко-красном, бармен, но он обрызган был вином багряным, кровью алой в тот час, когда убил, – ту женщину убил в постели, которую любил…[20]20
  О. Уайльд, Баллада Редингской тюрьмы. Перевод В. Брюсова. (Прим. перев.).


[Закрыть]

У мэра был прекрасный аппетит. Теперь его обожаемая деревня спасена. Теперь он мог, расположившись у камина, спокойно пересчитывать свои кредитки. Ему больше не придется портить себе нервы из-за дерева. Стронг чувствовал себя тем самым маленьким голландцем, который, заткнув рукой дыру в плотине, спас от моря дома бюргеров.

Он обрадовался, когда, наконец, кончился обед, обрадовался, когда, откинувшись на спинку стула, Райт произнес:

– Что вы теперь нам скажете, мистер Стронг?

– Скажу, что пора с ним кончать, мистер Райт.

Все встали. Мэр забрал свой стол и стулья, сел в жирокар и присоединился к остальным колонистам, толпившимся за пределами опасной зоны. Деревня сверкала в лучах солнца. Улицы словно были только что выметены. Домики с их искусно выполненными украшениями напоминали свежие, только что из печи, пряники. Стронг чувствовал себя уже не маленьким голландцем, а Джеком – Убийцей Великанов. Настало время для последнего удара.

Он занял позицию у подножия ствола и начал делать надрез. Райт и Сухр стояли за его спиной. Работал он очень внимательно – ведь нужно было, чтобы ствол упал именно в том направлении, которое наметил Райт. Он резал глубоко и добросовестно и, кончив, уже знал точно: на этот раз ствол покорится ему.

В последний раз стал он в нужную позицию и поднял резак. Нажал курок. «Возлюбленных все убивают, так повелось в веках… – подумал он. – Кто трус – с коварным поцелуем, кто смел – с клинком в руках.[21]21
  О. Уайльд, Баллада Редингской тюрьмы. Перевод В. Брюсова. (Прим. перев.).


[Закрыть] – На стволе образовалась щель. По краям ее выступила красная жидкость. – Самые современные клинки, изготовленные в Нью-Америке, Венера. Стопроцентная гарантия, что они никогда не затупятся…

И всегда беспощадны».

«Кровь» текла по стволу, окрашивая траву. Невидимое лезвие резака неумолимо двигалось из стороны в сторону, из стороны в сторону. Двухсотфутовый обрубок, некогда бывший высоким и гордым деревом, задрожал и начал медленно клониться к земле.

Был долгий свистящий звук падения; глухой, подобный грому, завершающий удар; содрогнулась земля.

Поверхность гигантского пня стала ярко-красной под лучами солнца. Стронг уронил резак на землю. То и дело спотыкаясь, он побрел вокруг пня, пока не уперся в высокий, как многоэтажный дом, бок только что сваленного обрубка. Он упал так, как это было рассчитано – верхняя часть его аккуратно улеглась между двумя рядами домиков. Но Стронга домики больше не трогали. Честно говоря, они никогда не трогали его по-настоящему. Он пошел вдоль обрубка, не отрывая глаз от земли. Он нашел ее на краю площади. Он знал, что найдет ее, если будет смотреть повнимательнее. Она была солнечным светом и полевым цветком, переменчивым рисунком травы. Он видел ее не всю – только ее талию, груди, руки и прекрасное умирающее лицо.

– Прости меня, – сказал он и увидел, как она улыбнулась и кивнула головой, увидел, как она умерла; и снова была трава, и полевой цветок, и солнце.

ЭПИЛОГ

Человек, спасший обожаемую деревню, положил локти на стойку бара, который когда-то был алтарем, в отеле, который когда-то был церковью.

– Мы пришли топить буйвола, мэр, – произнес он.

Мэр, который в честь такого события взял на себя обязанности бармена, нахмурился.

– Он хочет сказать, – пояснил Райт, – что мы не прочь выпить.

Мэр просиял.

– Позвольте предложить вам лучшее марсианское виски, приготовленное из отборнейших сортов кукурузы, которые произрастают в Эритрейском Море.

– Тащите его сюда из вашего паутинного склепа, и мы посмотрим, что это такое, – ответил Стронг.

– Это шикарное виски, – сказал Блюскиз, – но оно не топит буйвола. Я уже полдня глотаю его.

– Провались со своим проклятым буйволом! – рявкнул Сухр.

Мэр поставил перед Райтом, Стронгом и Сухром стаканы и наполнил их из золотой бутылки.

– Мой стакан пуст, – сказал Блюскиз, и мэр налил ему тоже.

Из уважения к древорубам местные жители предоставили в их распоряжение весь бар. Однако все столики были заняты, и время от времени кто-нибудь из колонистов поднимался и произносил тост – за Стронга или за древорубов вообще, – и все остальные, как мужчины, так и женщины, вставали тоже и с радостными возгласами осушали свои стаканы.

– Как бы я хотел, чтобы они убрались отсюда, – сказал Стронг. – Чтобы они оставили меня в покое.

– Они не могут оставить вас в покое, – возразил Райт. – Ведь вы теперь стали их новым богом.

– Еще виски, мистер Стронг? – спросил мэр.

– Мне нужно еще много виски, – ответил Стронг. – Чтобы заглушить воспоминания об этой гнусности…

– Какой это гнусности, мистер Стронг?

– Хотя бы вашей, маленький землянин, вашей. Вы, презренный жирный маленький землянин!..

– Было видно, как буйволы возникали на горизонте, под облаком пыли, поднимавшейся из-под копыт, – сказал Блюскиз, – и они были прекрасны в своем косматом величии, и мрачны, и грандиозны, как смерть.

– Так сорвите же нас, земляне, – сказал Стронг, – маленькие жирные земляне, которые губят виноградники; ведь наши виноградники в цвету…

– Том! – воскликнул Райт.

– Вы разрешите мне воспользоваться случаем и подать в отставку, мистер Райт? Я никогда больше не убью ни одного дерева. Я сыт по горло вашей вонючей профессией.

– В чем дело, Том?

Стронг не ответил. Он посмотрел на свои руки. Часть виски из его стакана пролилась на стойку, и пальцы его стали влажными и липкими. Потом он поднял глаза на заднюю стенку бара. Некогда она была стеной местной церкви, которую колонисты превратили в отель, и в этой стене сохранилось несколько украшенных изысканной резьбой ниш, в которых раньше выставлялись предметы религиозных обрядов. Сейчас ниши были заполнены бутылками вина и виски – все, кроме одной. В этой единственной, не занятой бутылками нише стояла маленькая кукла.

У Стронга застучало в висках. Он указал на нишу.

– Что… что это за кукла, мэр?

Мэр повернулся к задней стенке бара.

– О, эта? Это одна из тех резных статуэток, которые в ранний период своей истории местные жители ставили над очагами – по поверию, эти фигурки охраняли их дома.

Он взял статуэтку из ниши и, подойдя к Стронгу, поставил ее перед ним на стойку.

– Дивная работа, мистер Стронг, не правда ли?..

Стронг впился глазами в фигурку: он не мог оторвать взгляда от ее изящных рук и длинных стройных ног; от ее маленьких грудей и тонкой шеи; от ее волшебного лица и золотистых волос; от тончайшей резьбы листьев ее зеленой одежды.

– Если я не ошибаюсь, эта фигурка называется «фетишем», – продолжал мэр. – Она была сделана по образу их главной богини. Из того немногого, что мы знаем о них, можно заключить, что в древности местные жители верили в нее настолько фанатично, что кое-кто из них даже утверждал, что видел ее.

– На дереве?

– Иногда и на дереве.

Стронг протянул руку и коснулся статуэтки. Он с нежностью поднял ее. Основание фигурки было влажным от пролитого им на стойку виски.

– Тогда… тогда она должна была быть Богиней Дерева.

– О нет, мистер Стронг. Она была Богиней Очага. Домашнего Очага. Разведывательный Отряд ошибся, считая, что деревья были религиозными символами, Мы прожили здесь достаточно долго, чтобы понять чувства местных жителей. Они поклонялись своим домам, а не деревьям.

– Богиня Очага? – повторил Стронг. – Домашнего Очага? А что же она в таком случае делала на дереве?

– Что вы сказали, мистер Стронг?

– На дереве. Я видел ее на дереве.

– Вы шутите, мистер Стронг!

– Провались я на этом месте, если я шучу! Она была на дереве! – Стронг изо всех сил стукнул кулаком по стойке. – Она была на дереве, и я убил ее!

– Возьмите себя в руки, Том, – сказал Райт. – На вас все смотрят.

– Я уничтожал ее дюйм за дюймом, фут за футом. Расчленял, отрезая ей руки и ноги. Я убил ее!

Внезапно Стронг остановился. Что-то было неладно. Что-то должно было произойти и не произошло. Тут он увидел, что мэр пристально смотрит на его руку, и понял, в чем дело.

Ударив кулаком по стойке, он должен был почувствовать боль. Но боли не было. И теперь он понял, почему: его кулак не отскочил от стойки, а вошел в дерево. Как будто оно сгнило.

Он медленно поднял руку. Из вмятины, оставшейся после удара, потянуло разложением. Дерево действительно сгнило.

Богиня Очага. Домашнего Очага. Деревни.

Круто повернувшись, он быстрыми шагами направился между столиками к выходившей на улицу стене и с размаху ударил кулаком по тщательно отделанной, полированной поверхности дерева.

Его кулак прошел сквозь стену.

Он схватился за край пробитой им дыры и потянул. Кусок стены отвалился и упал на пол. Помещение наполнилось смрадом гниения.

В глазах наблюдавших за ним колонистов застыл ужас.

Стронг повернулся к ним лицом.

– Весь ваш отель прогнил до основания, – произнес он. – Вся ваша проклятая деревня!

Он захохотал. К нему подошел Райт и ударил его по лицу.

– Придите в себя, Том!

Смех его замер. Он набрал полные легкие воздуха, выдохнул.

– Неужели вы не понимаете, Райт? Дерево! Деревня! В чем нуждается дерево этого вида, чтобы вырасти до такого колоссального размера и существовать дальше, когда приостановится его рост? В питании. Во многих тоннах питания. И в какой почве? В почве, удобренной отбросами и трупами умерших, орошаемой с помощью искусственных озер и водохранилищ, то есть оно нуждается в условиях, которые могут быть созданы лишь большими поселениями человеческих существ.

Что же происходит с подобным деревом? Веками, а может и тысячелетиями, оно постепенно познает, чем можно заманить к себе людей. Чем? Выстроив дома. Правильно. Выстроив, вернее вырастив дома из своих собственных корней; домики настолько очаровательны, что человеческие существа не могли стоять перед соблазном поселиться в них. Теперь-то вы понимаете, Райт? Теперь вам ясно, почему в соке, еще не прошедшем фотосинтеза, питательных веществ содержалось больше, чем нужно дереву, и почему после фотосинтеза в нем было так много кислорода и углеводов. Дерево старалось поддержать не только себя, оно также пыталось поддержать существование деревни. Но ему это уже не удавалось – из-за неизменной человеческой глупости и эгоизма.

Райт был потрясен. Стронг взял его за руку, и они вместе вернулись к бару. Лица колонистов казались вылепленными из серой глины. Мэр по-прежнему тупо смотрел на вмятину в стойке.

– Может, вы поднесете еще один стаканчик человеку, который спас вашу обожаемую деревню? – спросил Стронг.

Мэр не шелохнулся.

– Должно быть, древние знали об экологическом балансе и облекли свои знания в форму суеверия, – сказал Райт. – И именно суеверие, а не знание переходило из поколения в поколение. Возмужав, они поступили точно так же, как все слишком быстро развивающиеся человеческие общества: они полностью пренебрегли суевериями. Научившись со временем обрабатывать металлы, они выстроили заводы по обеззараживанию сточных вод, мусоросжигательные печи и крематории. Они отвергли все системы ликвидации отходов, которыми их когда-то обеспечили деревья, и превратили древние кладбища у подножия деревьев в деревенские площади. Они нарушили экологический баланс.

– Они не ведали, что творят, – сказал Стронг. – А когда они поняли, к чему все это привело, было слишком поздно восстановить его. Деревья уже начали умирать, и, когда окончательно погибло первое дерево и начала гнить первая деревня, их обуял ужас. Быть может, привязанность к своим домам настолько вошла в их плоть и кровь, что они просто не смогли вынести, как дома умирали у них на глазах. Поэтому они ушли в северные пустыни. Поэтому они умерли от голода или замерзли в пещерах смерти, а может быть, все вместе покончили жизнь самоубийством…

– Их было пятьдесят миллионов, пятьдесят миллионов косматых величественных животных, обитавших в тех плодородных долинах, где ныне простирается Великая Северо-Американская пустыня, – сказал Блюскиз. – Трава, которой они питались, была зеленой – они возвращали ее земле в своем помете, и трава зеленела вновь. Пятьдесят миллионов! А к концу бойни, устроенной белыми людьми, их осталось пятьсот.

– Видимо, из всех деревень эта «модернизировалась» последней, – сказал Райт. – И все же дерево начало умирать за много лет до прихода колонистов. Поэтому-то деревня теперь гниет с такой быстротой.

– Гибель дерева ускорила процесс разложения, – сказал Стронг. – Вряд ли хоть один домик простоит больше месяца… Но дерево могло бы прожить еще лет сто, если бы они не так торопились сохранить свою проклятую недвижимую собственность. Дерево такого размера умирает очень долго… А цвет сока – думаю, что я теперь понял и это. Его окрасила наша совесть… Однако, мне кажется, что в каком-то смысле она… оно хотело умереть.

– И, несмотря ни на что, колонисты будут возделывать землю, – сказал Райт. – Но пока они будут этим заниматься, им придется жить в землянках.

– Кто знает, может быть, я совершил акт милосердия… – сказал Стронг.

– О чем это вы оба толкуете? – спросил Сухр.

– Их было пятьдесят миллионов, – сказал Блюскиз. – Пятьдесят миллионов!

Перевела с английского С. ВАСИЛЬЕВА

ОТ РЕДАКЦИИ

«Срубить дерево» – это рассказ о человеке, который хищнически относится к богатствам природы.

Советскому читателю может показаться непонятной слепота героев рассказа, «рубящих сук, на котором они сидят». Однако такова логика капиталистического общества, его отношение к природе. Сорвать куш и не заботиться о том, что будет после. История знает немало подобных примеров, и автор приводит два из них: уничтожение плодородия почвы в Великой Северо-Американской пустыне и почти полное истребление бизонов, как вида. Дело, однако, не только в нарушении экологического баланса, как пишет Р. Янг, а в том, что человек-хищник, человек капиталистического общества не может относиться к природе иначе. А это уже не биологическая, а социальная проблема. Именно этого и не осознает автор; для него цивилизация – только капиталистическая, и иной он не представляет себе. Он видит, как представители этой цивилизации оставляют после себя пустыню, но не находит действительного решения проблемы: человек и природа. Для капиталистического общества она неразрешима. Боль за уничтожаемую природу побуждает автора на совсем фантастические домыслы: он наделяет дерево сознанием, и притом большим, чем у многих людей, персонажей рассказа.

Острое беспокойство писателя за судьбу природных богатств мира и придает особенную ценность его произведению.