Текст книги "Между строк"

Автор книги: Януш Леон Вишневский

Соавторы: Малгожата Домагалик
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Если эта книга попадет в руки «тех» мужчин, она многому их научит, и они по-другому взглянут на мозг и на тело своих женщин. А то и вообще всех женщин. Уверен. Если же в руки «не тех», что, впрочем, маловероятно, то они начнут мастурбировать во время чтения, как за просмотром порнофильма. Шарлотта Роше, как следует из ее интервью для немецких газет, считается и с этим: она просто игнорирует таких мужчин и отгоняет от себя, как корова назойливых мух. Такие мужчины – примитивные потребители порнографии. Их взгляд на женщин, я считаю, унижает женщин. Порнография для многих закомплексованных мужчин – безопасное место. Мужчина знает, что там произойдет именно то, чего он хочет. Он позвонит, войдет в комнату, женщина тут же разденется, и все будет точно так, как он это представил себе. У него будет наконец поражающая весь мир (или хотя бы его жену) эрекция, а она ему с закрытыми глазами и раскрытым в истоме покусанным ртом выдохнет, какой великолепный и неповторимый подарил он ей оргазм. Заметьте, Шарлотта Роше поддерживает недавно начавшуюся в Германии кампанию PorNo, цель которой – противостоять всем формам порнографизации страны. Эта, по-моему, обреченная на неудачу кампания, к сожалению, лишь еще раз обратит внимание мужчин на порнографию, отправит их по секс-шопам. Но с кампаниями так часто бывает. Они зачастую снова ворошат то, что и так постепенно само по себе отходило в небытие.

Я очень рад, что решил заняться зубами именно сегодня. Не забуду юбку той девушки, которая перед приемом у врача читала книгу. С сегодняшнего дня я по-другому буду думать о том, что было скрыто под той юбкой…

Приветствую,

ЯЛ, Франкфурт-на-Майне

Варшава, вечер

Януш,

книга Роше вот-вот выйдет в Польше, это для справки. Несмотря на то что ты часто бываешь в моей любимой стране, некоторые изменения нравов, скорее всего, ускользают от твоего внимания. Я знаю, что тебя это заденет. Да, я уже немного знаю тебя. Если честно, я не очень хорошо или даже вовсе не знаю, что творится в музыкально-артистической среде, но о том, что происходит за моим окном, в обычной жизни, я имею представление. Когда пять лет назад я делала на телевидении цикл передач «Смешанные чувства», одну из программ я посвятила парам, в которых возрастная разница была не в пользу женщин. Мне, как и тебе, казалось, что такие отношения встречаются с остракизмом окружения. Так вот, в студии сидели люди, которые говорили о том, как счастливы, что встретились, и уверяли, что никто из близких их не осуждал. Если кто и задумывался о том, вмещается ли их любовь в границы нормы, то это они сами. Мы не проводили специального отбора. При этом, насколько я помню, ни одна из любовниц «в летах» не была похожа на секс-бомбу, но, несмотря на это, их партнеры не могли отвести от них глаз. Хотя на них не было неприлично коротких юбок. Собравшиеся в студии заметили, что, когда в паре старше мужчина, достаточно того, что у него есть деньги. Женщине в подобной ситуации нужно иметь индивидуальность. Й еще кое-что. Ты пишешь, что нужно иметь здоровые зубы, для того чтобы есть одно пирожное за другим. В этой связи мне вспомнилась кошмарная история из жизни моей бабушки. В возрасте 82 лет ей едва не сломали челюсть во время операции, поскольку доктор никак не мог удалить протезы. Каково же было его удивление, когда выяснилось, что у моей бабули нет искусственной челюсти и все зубы у нее свои. Она всегда ела пирожные.

Вчера в одной газете я прочитала, что мы, женщины, не должны расстраиваться по поводу уходящего времени, потому что морщины выглядят очень сексуально. Не будем преувеличивать… Морщины не выглядят сексуально, более того – не нужно, чтобы так было. Разве только речь шла о том, что уже столько женщин, молодых и не очень, подсели на ботокс, в результате чего выглядят одинаково, и единственный способ от них отличаться – достойно постареть. Только не надо бояться неизбежного, лучше потратить время, которое нам отпущено, на саму жизнь.

С уважением,

М.

P. S. Утром я узнала, что у дамы, которая уже много лет занимается моим счетом в банке, рак груди. Думаешь, ее заботят какие-то морщины? Вне зависимости от того, есть они или скоро появятся. Не заботят, и именно так надо жить. А морщинки и так появятся. Пани Й., пожалуйста, не бойтесь и не волнуйтесь, все будет хорошо. Так должно быть. Вы в хороших руках. Это такое заклятие.

Женева, среда, вечер

Малгожата,

мне нравится этот город. Если бы я мог сюда переехать и поселиться, то сделал бы это без малейших колебаний. Женева обладает очарованием швейцарских часов, мало того что она прекрасна, на нее можно положиться. Музеи будут открыты точно по расписанию, суда на озере будут приходить и отчаливать с пунктуальностью швейцарских поездов (точно так же вошедшей в поговорку, как и точность швейцарских часов), в ресторанах будет французская кухня, а официанты будут говорить не только по-французски (как во французских городах недалеко отсюда), но и по-немецки, и по-английски. Если не считать ужина, то сегодня у меня было мало возможностей насладиться очарованием Женевы. Примерно в десять я был уже в аэропорту, из Франкфурта вылетел около полудня, потом – уже на месте, в Женеве, – был интенсивный, четко прописанный в протоколе brain storming[51]51
  Мозговая атака (англ.).


[Закрыть] на тему проекта, который я готовлю для одной из швейцарских фармакологических фирм, а завтра возвращаюсь во Франкфурт неприлично ранним утренним самолетом, чтобы к десяти утра снова оказаться у себя на работе. Служебные командировки могут рассматриваться удивительным и дармовым (за счет фирмы) туристическим развлечением только теми, кто не ездит в них. В последнее время я бегу от служебных поездок, как черт от святой воды или Качиньский от Туска[52]52
  Лех Качиньский (р. 1949) – президент Польши с 2005 года, Дональд Туск (р. 1957) – премьер-министр Польши с октября 2007 года.


[Закрыть] (или наоборот). Кстати, пресловутый черт в своем отношении к святой воде демонстрирует ум и прозорливость. Святая вода в кропильницах, стоящих при входе в костел, – самое настоящее скопище заразы и бактерий. Вода в большинстве писсуаров общественных туалетов гораздо чище, а значит, с точки зрения гигиены значительно безопаснее святой воды кропильниц. Пишу тебе об этом исключительно для того, чтобы объяснить, почему я в Женеве. Ну да бог с ней, с Женевой! О ней, может быть, в другой раз. Сегодня я хочу написать об одном художнике, гении и исключительном электрике (не о Валенсе[53]53
  Лех Валенса (р. 1943) – председатель независимого профсоюза «Солидарность», в бытность свою рабочим на Гданьской судоверфи работал электриком, президент Польши в 1990–1995 годы.


[Закрыть], если вдруг у тебя возникла такая ассоциация).

В самолете рядом со мной сидел пожилой седовласый господин с изборожденным морщинами лицом. Оно мне почему-то показалось знакомым. Но вот беда: я легче запоминаю номера телефонов, чем лица или имена людей. Как ни старался, никак не мог вспомнить. А очень хотелось. И только потом, когда я украдкой глянул в то, что он читал (Ты тоже так делаешь? Тебе интересно, что читают сидящие с тобой рядом пассажиры? Мне очень.), я зацепился взглядом за имя: Фолькер Штурм. То, что я читал украдкой вместе с ним, была история болезни одной женщины, болезни ее мозга. Черно-белые, мало что говорящие мне ксерокопии томограмм ее мозга, ряды каких-то чисел, записанных красной ручкой, много латинских терминов и еще больше медицинских терминов на английском. Я повнимательнее вгляделся в профиль склонившегося над записками мужчины. Он повернулся ко мне и любезно улыбнулся. Этого хватило, чтобы память вернулась ко мне. Это был сам профессор Фолькер Штурм!

Многие считают его шарлатаном, другие – последней надеждой. А для третьих он в высшей степени квалифицированный электрик, протягивающий провода через голову. Вспоминаю прошедший несколько месяцев назад на государственном телеканале ZDF репортаж. Передача шла сильно за полночь, поскольку то, что было на экране, было не для слабонервных. А было вот что… На операционном столе лежала женщина. Ее бритая голова охвачена и обездвижена широким стальным кольцом, к кольцу прикреплены инструменты. Женщина в сознании. И это важно. Она должна разговаривать с врачом, постоянно находиться с ним в контакте во время операции. Штурм берет у ассистента шприц с обезболивающим. Помню его слова: «Сейчас я сделаю вам укол, местная анестезия, будет больно, но совсем немного, даже меньше, чем в зубоврачебном кабинете…» Затем он надрезает кожу на голове, оголяет череп, промокает кровь, достает маленькую дрель и приставляет сверло к голове. Слышен ровный звук работающей дрели. Когда сверло проходит насквозь, слышится тихое «хлюп». Камера ближе показывает инструментарий: сверла, щипцы, маленькие тиски, скальпели, тампоны, что-то, что своим видом напоминает отвертки. Потом Штурм смотрит на экран монитора и вводит в отверстие в черепе два проводка. На восемь сантиметров вглубь мозга. После этого он подробно объясняет шокированному журналисту, что проводки дошли до маленького – величиной с горошину – ядра. Именно в нем произошло нарушение работы мозга пациентки, и именно туда пойдут сигналы из сенсора, которые помогут ликвидировать нарушения. Когда провода проходят через что-то такое, что напоминает спагетти в томатном соусе, пациентка обращается к Штурму: «А я и не боюсь, господин Штурм, вы ведь артист, художник». Никогда не забуду этой картины, не забуду и полных надежды слов этой женщины.

После операции, все еще в стерильном чепце на голове и с пятнами крови на халате, Штурм возражает: «Да никакой я не артист, не художник. И не волшебник. Я самый обыкновенный электрик, который должен протянуть провода через восьмимиллиметровое отверстие в черепе пациента в нужное место в его мозгу. Вот и все». Место, куда должны попасть провода, очень точно (до долей миллиметра) определили до него другие люди благодаря сложным исследованиям и точному сканированию мозга. Без них и их сложной аппаратуры его работа не имела бы никакого смысла. Так говорит Штурм и энергично возражает, когда журналист замечает, что его считают лучшим нейрохирургом в мире (профессор Фолькер Штурм работает в университетской клинике в Кёльне). Из всех талантов он признает за собой лишь спокойствие и твердость своих рук. В силу какой-то непонятной – также и ему самому – причины его руки спокойнее, чем у других. А так называемое признание? Пустое. Это всего лишь вопрос договоренности нескольких человек, экспертов и специалистов в данной отрасли, которых и так никто не слушает, и мало кто читает их статьи в специализированных медицинских журналах. Даже у него нет времени на это. Так что пресловутое «признание» – медийная чепуха. СМИ обожают публиковать рейтинги, пресмыкаясь перед своим читателем. Лучший врач по гландам, лучшая клиника по сердцу, лучший хирург по мениску левой коленки, лучший хирург по мениску правой коленки. Существуют только или хорошие врачи, или плохие врачи. Точно так же как хорошие журналисты или плохие журналисты. Признание чувствуется только тогда, когда из Гамбурга, находящегося от Кёльна в семистах километрах, на каждый Рождественский сочельник к нему вот уже пять лет приезжает его бывшая пациентка. Приезжает, поздравляет, благодарит, оставляет подарки. До операции она страдала хроническим навязчивым неврозом. Ее, например, преследовала навязчивая идея чистоты. Она могла часами стоять под душем. Через два года таких мучений ее кожа представляла одну большую рану. Когда звонил телефон, а она была в это время под душем, ей казалось, что наступает конец света и что вот-вот она умрет в отвратительной грязи. Она не могла смотреть в зеркало на себя и на свои раны. Она испытывала отвращение к себе. Ей хотелось покончить с собой. Она не видела другого выхода. Штурм проделал ей в черепе дырку, подключил к ее мозгу два тоненьких проводка, соединил их со стимулятором и отмыл ее раз и навсегда от болезненной страсти. Она ему за это очень благодарна. И ее благодарность, которую она выражает ему раз в год на Рождество, самое важное для него признание. А не какие-то там идиотские рейтинги…

А еще профессор Фолькер Штурм говорит с улыбкой, что он «не смеет исправлять Бога». Самое большее, что он делает, – приводит в порядок то, что изначально было самим совершенством, а со временем по каким-то причинам «испортилось, повредилось или загрязнилось». Электростимуляторы или стартеры, которые он подключает к мозгу своих пациентов, вовсе не являются, считает он, вмешательством в их душу. Они не изменяют идентичности пациента. Совсем напротив – они приводят его идентичность в нормальное состояние. Он считает, что операция на мозге имеет несколько другое измерение, в том числе в этическом отношении, чем восстановление сломанной ноги. Но если приглядеться повнимательнее, то можно заметить, что и в одном и в другом случае речь идет об уменьшении страданий и о помощи. Тот факт, что в мозгу возникают наши страхи, наши радости, наши печали, наше отчаяние, наша любовь и наше мышление, вовсе не означает для Штурма, что из-за этого мозг надо оставить в покое и не вмешиваться в его работу. Он бесконечно восхищен мозгом как органом. Он не верит, что в ближайшие сто тысяч лет удастся до конца понять законы его функционирования. Он не считает, что мозг – это всего лишь большой суперкомпьютер с бесконечно большой памятью и бесконечно быстрым процессором или что в мозге находится наша душа. Он полагает (а Штурм признался в разговоре, что он верит в Бога и думает, что Его существование когда-либо можно будет доказать), что душа локализирована ни в мозге, ни тем более в сердце. Она в человеке везде. Она что-то вроде «софта», который управляет нашим «хардом», то есть нашим телом. У каждого человека свой «софт» и свой «хард». Иногда в программном обеспечении появляются ошибки: Паркинсон, эпилепсия, опухоли мозга, депрессии, навязчивые неврозы. Тогда надо попытаться устранить их, эти ошибки.

Сегодня в полдень я сидел возле электрика, профессора, шарлатана Фолькера Штурма в самолете, летевшем в Женеву. Мне очень хотелось поговорить с ним. У меня были десятки вопросов к нему. Сама знаешь, как меня занимают проблемы человеческого мозга. Но… Взглянув на записи, которые он читал, я подумал: жаль времени. Его времени. Пусть он лучше спокойно подготовится к склейке очередной разбитой души…

Привет,

ЯЛ, Женева

Варшава, вечер

Януш,

мой отчим – врач, ему восемьдесят шесть лет. Когда я была юной, дома постоянно говорили о несчастных случаях и тяжелых операциях. О них рассказывал человек, который беззаветно любил свою профессию, и эта любовь была взаимной. Я ни разу не слышала, чтобы кто-то или что-то могло отвлечь его от вечернего обхода отделения, ординатором которого он был более сорока лет. «Иметь» в доме хорошего врача, о котором говорили, что он продвинул офтальмологию в Дольном Шленске, своего рода привилегия. Начиная с того, что я не боялась больничного запаха, потому что отчим (я называла его «папа») каждый день приносил его с собой домой, и заканчивая тем, что понятие профессиональной этики для меня не просто фраза. Мне нравилось, когда к нам в гости приходили другие врачи, потому что с их появлением возникало уникальное ощущение безопасности. Можешь болеть без страха, потому что вот они, люди, которые тебе помогут. А если серьезно, то я прекрасно понимаю тех, кто всегда хотел, чтобы в их семье был врач, священник или учитель. Отношение к смерти – еще один аспект, за который я благодарна родителям. Она неизбежна и обязательно придет – слышала я дома. Поэтому так важно то, что ты сделаешь со своей жизнью, прежде чем наступит конец. Ты уже слышал об акции, пропагандирующей достойную смерть, которую начала «Газета Выборча»? Смерть, вернее, как пережить уход близких людей – для многих из нас это по-прежнему табу. Граница, которую мы не можем переступить. Мы убегаем от того, что некрасиво выглядит, плохо пахнет и с чем, безусловно, трудно смириться. Согласись, это своего рода парадокс – мы не можем сдать экзамен по предмету, избежать которого не сумеем. «Выборча» публикует поразительные истории тех, кто в последние мгновения не держал руку умирающей матери. Тех, кто о смерти близких узнал слишком поздно. Тех, кто не может себе простить, что, когда настал момент, тот самый момент, они не произнесли слов, которые теперь их не покидают: «Я тебя люблю, ты был для меня кем-то особенным, ты не один». Вчера я разговаривала об этом с мамой. Она принадлежит к счастливчикам. Когда умирала ее любимая бабушка, она и ее мама держали ее за руку. Она умирала не одна. Можно ли в этот момент сделать для человека что-то большее?

С уважением,

М.

P. S. У меня нет детей, и, должно быть, поэтому на меня произвели огромное впечатление слова одной женщины, которая написала, что если ты бездетная, то умираешь полностью.

Франкфурт-на-Майне, вторник, ночь

Малгожата,

мне кажется, что каждый умирает в одиночестве. В полном одиночестве. Я пишу об этом окончательном уходе в моих книгах. С какой-то чуть ли не маниакальной привязанностью к этой теме. В каждой из них я ставлю себя и читателей лицом к лицу со смертью. Многие критики упрекают меня в этом в своих рецензиях. Для меня эта тема присутствует во всем, она универсальна; она потому так беспокоит меня, что я не могу осмыслить момент смерти до конца. А когда меня что-то беспокоит, мне хочется это проговорить, высказаться. И я проговариваю это, высказываюсь. В книгах, статьях, интервью. Я много писал о смерти и в наших «188 днях и ночах». Самое невообразимое для меня – представить, понять свое окончательное отсутствие, образующееся после моей смерти. Признаюсь, меня мало будет интересовать мир людей, для которых мое отсутствие станет болезненным. В отношении своей смерти я – абсолютный эгоист. Они остались. Может быть, со страданиями, может быть, с горем, вероятнее всего – с чем-то вроде грусти по мне. Но и это пройдет. Они привыкнут, что меня нет. Так же как и я привык к отсутствию моей матери, а потом и отца. Ну и к отсутствию многих других. Сначала было очень тяжело, потом я постепенно свыкался с их отсутствием и в конце концов приходил в некое равновесие. Но в момент собственной смерти я в любом случае буду один.

Мне кажется, нет такого рукопожатия, которое помогло бы мне спокойно, плавно перейти на другую сторону. Для меня смерть – квантовый скачок. До последнего момента мы в нее не верим, а сразу после этого момента нас уже нет. Поэтому и умирающая мать без детей рядом, и умирающая женщина, у которой не было детей, умирают одинаково. Обе не знают об этом. Так же как и электрон, который не имеет понятия, что в момент t он будет перенесен на другую орбиту или исчезнет во Вселенной в виде порции энергии (фотон). Нет последнего прощания с жизнью, потому что желание жить столь огромно, что никто в свою смерть в момент t не в состоянии поверить. Такой вот комментарий к твоим размышлениям. Заметь, что очень ко времени, потому что приближается момент, когда умы и сердца людей особенно заняты мыслью о смерти одного человека. Необыкновенного Человека. Приближается Пасха.

С тех пор как я живу в Германии (а это уже больше двадцати лет), я заметил некую календарную закономерность. Перед пасхальными праздниками немцы устраивают национальную исповедь. Не какую-то там покрытую тайной исповеди индивидуальную на коленях в церковной исповедальне. Традиционной (как в Польше) пасхальной исповеди здесь нет. Большинство верующих немцев не чувствует потребности рассказать о своих грехах другому верующему. Не обязательно немцу. Во Франкфурте во многих известных мне костелах осуществляют свое пастырское призвание (интересно, можно ли сказать, что они работают?) священники-иностранцы. Не редкость в таком космополитичном городе, что проповедь читает чернокожий священник, без акцента говорящий по-немецки, или белокожий священник (часто из Польши), говорящий с сильным славянским акцентом. Во Франкфурте-на-Майне людей оценивают не по акценту. И слава богу, потому что у меня ощутимый и характерный акцент; я заговорил по-немецки слишком поздно, когда мои голосовые связки были уже, к сожалению, полностью сформированы. Что интересно, по-английски я говорю без малейшего акцента.

Эта коллективная немецкая пасхальная исповедь всегда касается периода национал-социализма в Германии. С ним здесь не примирились и поэтому постоянно возвращаются к этой теме. Германия – вот уже более шестидесяти лет после окончания войны – все еще кается. А я (с немецким паспортом) внимательно присматриваюсь к этому покаянию на месте. Вот уже двадцать лет. Как правило, у этого покаяния есть какой-то лейтмотив. В прошлом году им были традиционные немецкие промышленные корпорации (тогда их так не называли, но речь именно о них), которые в период национал-социализма служили Гитлеру и его военной машине. В этом году в главных немецких СМИ («Der Spiegeb», «Die Zeit», «Frankfurter Allgemeine Zeitung») радикальная смена темы: секс у нацистов.

Нацисты хотели прежде всего расовой «чистоты» арийского народа, плодящего исключительно арийскую расу, в своем поведении приличную и скромную. Когда Гитлер пришел к власти в 1933 году, он сформулировал это без малейших недомолвок. «Сексуальную жизнь немцев определяем мы, скромность и приличие граждан должны служить народу, и мы будем примером в этом», – провозгласил он на одном из пропагандистских собраний в Берлине в 1934 году. Нацисты с первыми партийными билетами таким примером ни в коем случае не были. Исторические материалы, только теперь всплывшие на страницах газет, полностью подтверждают это. Разберем хотя бы тех, чьи фамилии сегодняшняя европейская молодежь должна знать по школьной программе, может знать из энциклопедий, а то и из Интернета. Хотя я мог бы рассказать здесь и о многих других. Но ты ведь любишь длинные фильмы, шпинат и короткие письма…

Например, доктор Геббельс, изобретатель и глава изощренной нацистской пропаганды, был, по мнению психиатров, извращенным сексоголиком (а к тому же и кокаинистом). Будучи неофициальным шефом немецкой киноиндустрии и официальным директором киностудии UFA в Потсдаме, он «попользовался» всеми (sic!) актрисами, претендовавшими на роли в фильмах. Те же, кто не прошел через его постель, никогда не получали ролей. Но напоказ, для народа, его представляли как набожного отца шестерых детей, рожденных от законной жены Магды. (Всех их она собственноручно отравила цианистым калием в бункере Гитлера в Берлине перед капитуляцией.) С какого-то момента внебрачные приключения Геббельса стали политически опасными. Для рейха. Когда к Гитлеру поступила информация (от Магды Геббельс) о жарком и очень опасном романе Геббельса с чешской актрисой Лидой Бааровой (отцу пятерых детей Геббельсу было 36 лет, когда он познакомился с 20-летней Бааровой), ему пришлось вмешаться лично. Ради точности и в качестве исторического пикантного курьеза добавлю, что о романе Геббельса с Бааровой Гитлер знал задолго до того, как ему сообщила об этом Магда Геббельс. В телефон Бааровой уже давно по приказу Германа Геринга, создателя и шефа гестапо – тайной политической полиции нацистов, – был вмонтирован жучок. А потом во время приемов с участием германской элиты Геринг распускал пикантные истории о Геббельсе и его «нынешней пассии».

Ничуть не лучше был в этом отношении известный своей исключительной жестокостью предводитель СС, шеф полиции, начальник всех концлагерей Генрих Гиммлер. Этому подонку пришло в голову организовать первый концлагерь, в Дахау, 20 марта 1933 года. В своих речах к эсэсовцам он до небес превозносил свою жену (которая была старше его на семь лет) как женщину, «которой ноги надо целовать, которая дает силу и освящает мужчину, солдата и слугу рейха», а в свободное от речей время занимался своей любовницей Хедвиг Поттхаст. Он встретил ее в одном из концлагерей и сделал своей секретаршей. Их связь была настолько серьезной, а Гиммлер чувствовал себя так уверенно, что чуть ли не официально вел двойную жизнь. Маргарет Гиммлер, законная жена шефа СС, которой он готов был «ноги целовать», была силой обстоятельств вынуждена смириться с наличием другой, «квазижены» Генриха Гиммлера. Пришлось ей смириться и с наличием Нанетты, дочери Гиммлера от его молодой любовницы. Частым гостем в устроенном Гиммлером «гнездышке» (шикарном доме в баварском Оберзальцберге) для своего «зайчонка», как называл свою любовницу Гиммлер, был, в частности, Мартин Борман (шеф канцелярии НСДАП). Салон резиденции в Оберзальцберге освещали лампы с абажурами, сделанными из человеческой кожи; почетные гости получали в подарок экземпляры «Майн Кампф», тоже оправленные в человеческую кожу. Может, поэтому, а может, из-за исключительно удачного сосуществования двух семей Гиммлеру удалось заинтересовать Адольфа Гитлера идеей о снятии запрета на двоеженство в Германии (это не шутка, а исторический факт). Ведь количество арийцев, рожденных в двух семьях, должно быть, по крайней мере в теории, в два раза больше (это мнение официально и публично высказывал сам Гиммлер). Правда, не добавил, что существенное значение имеет возраст второй жены.

Думаю, на сегодня достаточно. Немцы исповедуются перед Пасхой в грехах. Со всеми самыми интимными подробностями. В этом году была какая-то исключительно отвратительная исповедь…

Привет,

ЯЛ, Франкфурт-на-Майне

Варшава, утро

Януш,

помнишь, несколько дней назад я писала о пани Й., которая узнала о том, что у нее рак груди. Сегодня она позвонила и сообщила, что благодаря счастливой случайности завтра ее прооперируют. Счастливой, потому что сначала говорили, что ей придется ждать операции (которая в ее случае сохранит жизнь) от трех до четырех месяцев. Такова наша жизнь. Но как видишь, всегда есть место счастью в несчастье.

С некоторых пор мне не дает покоя жаргон, который становится все более употребительным в СМИ. Он, должно быть, свидетельствует о шике, раскрепощенности, принадлежности к модной тусовке. Лидируют в этом тележурналистки. Если говорить без обиняков, звучит это так: они могут «дать кому-нибудь в рыло», «вмазать», «навернуться». И еще кое-что, не дающее мне покоя: вместо груди у них – «сиськи». В фривольном настроении они говорят о «сиськах», а когда не время для нежностей – не моргнув глазом заявляют о «буферах». Ну какое мне, казалось бы, до этого дело, если бы не… пани Й., моя подруга К., моя мама, М., которая работает в нашей редакции, и еще сотни, тысячи неизвестных мне женщин, для которых в одно мгновение рухнул мир. У вас рак – услышала каждая из них. У вас рак груди. Поэтому когда я слышу о том, как кто-то гордится своими сиськами, мне хочется спросить: а вы слышали когда-нибудь о раке сисек? Нет? Ну разумеется, вы не слышали, и я даже знаю почему. Потому что это звучит как святотатство. Тогда заканчиваются шик, раскрепощенность и модная тусовка. Шутки заканчиваются, и возникает панический страх. И как написала когда-то моя подруга К., начинается другая, новая жизнь, в которой «левая становится воспоминанием о правой»[54]54
  «Левая становится воспоминанием о правой» – название книги польской писательницы и фельетонистки Кристины Кофты.


[Закрыть]. Груди. Мы виделись с ней вчера, она в прекрасной форме. С того момента прошло уже шесть лет. Сидя в саду, мы проговорили с ней почти четыре часа. А до этого был восхитительный обед, как всегда у К. Суп из свежих помидоров и телятина с рисом. Торт тоже был, тот, у которого двойное название, – слоеный или наполеон.

С уважением,

М.

P. S. Ты пишешь о нацистах. Все это было, но не прошло. Из статьи в газете «The Times» стало известно, что один из самых влиятельных людей в мировом спорте, крестный отец «Формулы-1» Макс Мосли, участвовал в устроенной им многочасовой садомазохистской оргии с проститутками. Это было действо в стиле нацистского концентрационного лагеря. Откуда такие пристрастия у шестидесятисемилетнего мужчины, бывшего адвоката с оксфордским дипломом? Девиации девиациями, однако яблоко от яблони недалеко падает. Отец Мосли, сэр Освальд, был предводителем британского Союза фашистов. Апологетом и другом… Адольфа Гитлера. Он женился на матери будущей принцессы Уэльской Дианы, торжество по случаю бракосочетания было устроено в доме Йозефа Геббельса, и его своим присутствием почтил сам Гитлер[55]55
  Информация не соответствует действительности. Освальд Мосли (1896–1980) в 1936 году женился на Диане Гиннес (1910–2003), урожденной Митфорд, на их свадьбе в доме Геббельса действительно присутствовал Гитлер. К матери принцессы Дианы Уэльской – Фрэнсис Шенд-Кидд, урожденной Берк Рош (1936–2004), этот факт не имеет никакого отношения.


[Закрыть]. Когда началась Вторая мировая война, родители Мосли за свои нацистские связи были арестованы. Настоящая политическая порнография. «Нацистская оргия Макса Мосли из МФА[56]56
  МФА – Международная федерация автоспорта.


[Закрыть]» – с таким заголовком вышла «The Times». От всего этого делается дурно. Хотя сам господин Мосли чувствует себя неплохо. Товарищеской экзекуции, скорее всего, не будет.

На сон грядущий замечу: ты упустил, что еще я очень люблю длинные книги и долгие разговоры. Спокойной но-о-о-чи…

Франкфурт-на-Майне, суббота, ранний вечер

Малгожата,

по теме упадка языковой культуры в польских СМИ могу лишь в плане комментария добавить, что, по-моему, это не имеет ничего общего с жизнью en vogue. А если с чем и имеет связь, то скорее с развинченностью. У журналисток, о которых ты говоришь, должно быть, развинтились те участки мозга, которые отвечают за речь. Отдельные участки мозга – так я себе представляю – развинчиваются тогда, когда в мозгу по какой-то причине образуется пустое место, то есть каким-то образом должно было исчезнуть или скукожиться серое вещество мозга. По утрам я слушаю – впрочем, нерегулярно – программы немецкого так называемого «телевидения под завтрак». Там тоже часто затрагивается тематика, которая интересует бульварную – скажем так, чтобы не употребить слово «панельную», – прессу. Но даже там (за исключением интервью, когда самое большее, что можно сделать, так это «запикать» нецензурную речь) стараются выдерживать общепринятый языковой стандарт. Лично мне известны случаи расторжения контрактов с журналистами (или, говоря точнее, с ведущими), которые грешили нарушением этих стандартов. Сказанное относится как к государственному, так и к частному, чисто коммерческому телевидению. Немецкий зритель, даже из очень молодых, прибегающих в жизни к такой расхлябанной, развинченной речи, не приемлет ее от СМИ и простым переключением на другой канал выражает свою позицию. И это заставляет задуматься шефов телевизионных редакций. Потому что их судьба зависит от зрительского рейтинга. Таким простым образом круг замыкается, а телевизионная жизнь оказавшихся не на высоте ведущих завершается.

Загрязненный язык практически всегда тяготеет к вульгаризмам и тем самым всегда может кого-нибудь оскорбить. И не только оскорбить. Он может ранить. Приведенный тобой пример превращения женской груди в «сиськи» лучшее тому доказательство. Этот пример очень меня задел. Потому что тема для меня все еще свежа. В последнем своем фельетоне для твоего журнала «Пани» я описывал страдания молодой женщины, у которой из-за злокачественного новообразования ампутировали грудь. Никогда не забуду разговора с ней. Не хотелось бы мне оказаться с ней в одной комнате, где из радио или из телевизора вылетело бы это фривольное «сиськи». Меня бы в этот момент пронизали огромный стыд и понимание, как унижена она этим словом.