Текст книги "Развод в 45. Я не вернусь (СИ)"
Автор книги: Яна Невинная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Глава 16
Больше я ничего слушать не стала, не видела в этом никакого смысла. Развернулась на каблуках и молча пошла по коридору больницы, гордо чеканя шаг. Алина молчала, а вот свекровь звала меня, просила вернуться, даже требовала потом.
Но я уже не слушала.
Бегло спустилась по лестнице вниз, вышла на воздух и села в машину. Какое-то время сидела, пока не смогла настроиться, чтобы поехать вперед. Куда? Я сама не знала. Сначала просто колесила по городу, а потом всё-таки поехала домой. В конце концов, куда еще я могла поехать?
Домой вернулась уже за полночь. В голове не осталось ни одной мысли. Только что-то звенело в ушах, а под ребрами жгло, как будто там догорал костер, оставляя после себя пепелище. Слез не было, ничего не было. Я просто молча ходила по дому, как есть, в платье и туфлях, осматривала любимые вещички, перебирала.
И всё это в темноте, потому что я так и не осмелилась включить свет.
Мне жизненно важно было просто остаться наедине с собой.
Подумать.
В конце концов, я разделась, умылась и добралась до кухни, включила ночное освещение. Огляделась. Порой я любила здесь сидеть, читать книгу, вот даже домик классика лежал на подоконнике, ожидая, что я вернусь к обычному времяпрепровождению.
Я подошла, задумчиво погладила обложку, а потом налила себе воды из графина. Губы будто прилипли к стакану, мне показалось, что вода пахнет хлоркой. “Наверное, нужно заменить фильтр”, – пронеслась мысль в голове, но и в этом не было никакого смысла.
Казалось, что ничего больше не имеет смысла.
Воду я всё-таки допила до дна, поставила стакан на стол, а потом заметила, что на кухне скопилась грязная посуда. Я вымыла ее, убрала всё в шкафчики, просто чтобы занять руки, чтобы не думать.
Пошла в душ, где провела немало времени, потом легла в постель, но мысли не давали уснуть. Навалилась черная тоска. Непонимание. Неверие. Ощущение, что я не здесь, что это всё не со мной.
Что я снова вышла из своего тела и наблюдаю за собой со стороны.
Хотела бы сейчас позвонить сыну или хотя бы написать. Хотела бы услышать его голос, спросить его, как он. Услышать хотя бы звук его голоса и понять, что кто-то в этой семье, хотя бы один человек, не смотрит на меня с упреком, с обвинением, не желает мне зла.
Мне хотелось понять, насколько он вовлечен в тайну отца. Знает ли хоть что-то.
Но написать или позвонить я ему не могла, потому что было поздно, ночь на дворе, он в лагере, у них сейчас отбой.
Я открыла семейный чат, и сердце сжалось. Он писал туда совсем недавно, перед сном, писал как ни в чем не бывало, скидывал фото с речки, с вечернего костра, подписывал их в своем привычном бодром стиле.
“Смотрите, сколько раз я сделал блинчики”. Или же: “Угадайте, кто выиграл мафию”. Я невольно улыбнулась, поставила реакции на его сообщения. Там, в лагере, у сына кипела жизнь, там ярко светило солнце, дети смеялись. И там у моего мальчика всё было как будто бы по-прежнему.
От сердца немного отлегло, я успокоилась, легла с закрытыми глазами, прижала телефон к груди.
Егор ничего не знал ни о папе, ни о бабушке, ни о сестре, и он не знал о том, что его семья рассыпается, как карточный домик. Не знал о том, что я не в силах это остановить.
Как сказать ему? Какие слова подобрать? Как донести до него, что отец – предатель и вор, сестра – обманщица, а маму…
А маму ни во что не ставят, считают лишней и обвиняют во всех грехах.
Я не знала, что делать, не знала, как оградить своего мальчика от бед.
И от боли, которая сейчас полосовала мое сердце. Я лежала и думала обо всем произошедшем. Перед глазами вспышками вставали картины, слышались голоса, обидные слова, злые упреки. Жестокие взгляды жалили меня снова и снова.
А потом мне стало всё равно. Растерянность, злость, усталость – всё это на меня навалилось, слилось в один ком, и я уснула тяжелым сном без сновидений.
Спала я крепко, поэтому не слышала, как открылась дверь, не услышала, как щелкнул замок. Я провалилась в глубокий сон, в котором ничего не болело. Во сне не было тяжести, давящей на грудь.
Во сне не было предательства, лжи, не было разочарования.
Но что-то заставило меня распахнуть глаза. Щелчок выключателя или скрип по паркету, а может быть, тень, которая скользнула по полу. Я села, убрала прилипшие ко лбу волосы и наконец-то поняла.
Алексей вернулся.
За окном уже вовсю светило солнце, а муж стоял в дверях спальни, как ужас, летящий на крыльях ночи, и смотрел на меня. Выглядел он каким-то постаревшим, щеки были бледными, ввалившимися, но взгляд оставался прежним. Колол меня, оценивал, был полным недовольства.
– Спишь? – произнес он раздраженным и усталым голосом.
– А что мне ещё делать? – ответила я грубовато, поднялась с постели, натянула на плечи халат и встала напротив него, не сводя глаз.
– Ну, конечно! Какая нормальная жена будет спать, когда муж в больнице лежит?
Не стала у него спрашивать, почему он вернулся, как себя чувствует и куда делась дочь. Наверняка поехала к бабушке, куда и собиралась.
– Предлагаешь обсудить нормальных мужей и жен и их поведение? – спросила я, приподняв бровь, не желая пускаться с ним в новые споры.
Но знала, что он обязательно продолжит с того места, с которого мы закончили. Как будто не было скорой, не было его госпитализации. Как будто не было его матери, которая, я уверена, пришла к нему в палату и нажаловалась на меня, рассказала о нашем разговоре и выставила меня виновной во всех грехах. А дочка, уверена, стояла и поддакивала.
В общем, они создали против меня коалицию. И мне придется и дальше выдерживать натиск.
– Вообще-то, я думал, что ты останешься со мной в больнице. У меня даже вещей с собой никаких не было, – упрекнул он меня.
– Вот как? Зачем бы мне оставаться с тобой в больнице? – уточнила я. Разве Вера не должна была прийти к тебе?
Он поморщился, в глазах сверкнула досада.
– Опять начинаешь?
– А что я начинаю, Лёша? Или ты будешь отрицать, что между тобой и Верой есть связь?
Он отвернулся, а потом зажал пальцами переносицу, что-то глухо бормотал, как будто сопротивлялся признанию. Я видела, что прижала его к стенке, а так же то, что ему хочется отрицать.
Выкрутиться. Остаться в своих глазах чистеньким.
Но врать он уже не мог.
Потом Лёша вскинул на меня глаза, злые, серьезные.
– Да, Лида, я был с Верой, но сейчас это не имеет значения. Я пришел не для того, чтобы ссориться.
– А зачем же ты пришел? – поинтересовалась я.
– Нас вызывают к ректору, – объявил он.
От волнения внутри трепыхнулось сердце.
– Нас?
– Вообще-то, вызывают меня, но я считаю, что и тебе нужно пойти. Нужно, чтобы ректор услышал нашу версию событий, – с жаром заговорил он, будто хотел взять меня в сообщники и заручиться моей поддержкой.
Будто мы всё еще были одной семьей и командой и действовали сообща.
– Наша версия событий. Как интересно звучит.
Я даже головой покачала, настолько абсурдно звучали его слова.
– Лида! – прикрикнул он. – Давай поговорим как взрослые люди!
– А ты что, считаешь, что я говорю по-ребячески? Может быть, это ты ведешь себя не по-взрослому, когда путаешься с чужой женой? С женой собственного мецената? Ведь речь идет о том, что он отозвал гранты? – спросила я.
Догадаться было нетрудно. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что Фарафонов будет действовать незамедлительно. Он будет наказывать.
– Откуда я знаю? Просто мне позвонили с самого утра. Ректор сказал, что хочет видеть меня.
– Ну и зачем же мне туда идти? Ты же так прекрасно справился без меня. И работу сделал, и гранты выбил, и презентовал всё.
Муж сцепил зубы, вздохнул тяжело, а потом посмотрел на меня исподлобья, и я поняла, что он теряет контроль.
– Послушай, Лида, ты же понимаешь, что мы пострадаем, если ты не встанешь на защиту нашей семьи…
Ого, как пафосно звучит! Я даже присвистнула и поняла, к чему он ведет.
Деньги, грант, его карьера, его место на пьедестале, которое сейчас пошатнулось.
Как он считал – из-за меня.
Глава 17
– Это даже интересно… – нарочито медленно произнесла я.
При этом прекрасно осознавая, как мужа раздражает моя медлительность.
Он ведь рассчитывал, что я тут же подскочу. Начну собираться, поеду с ним к ректору, буду его выгораживать, как всегда, подставлю плечо, спасу, прикрою. Но нет. Если я и поеду, то не ради него.
А ради правды.
Ради того, чтобы наконец понять, что происходит в университете, где я проработала столько лет. Который мне до сих пор небезразличен.
Мне не всё равно.
И конечно же, я хотела выяснить правду. Хотела, чтобы Алексей сам, глядя в глаза, признался в том, что он сделал. Без увиливаний.
Пусть будет больно. Пусть это будет неприятно слышать. Пусть меня даже это раздавит. Но он должен хоть раз поступить по-мужски. А не делать что-то за моей спиной, а потом перекладывать с больной головы на здоровую.
– Что тебе интересно, Лида? – скривился он, явно показывая, что не хочет ничего обсуждать.
Что сейчас не время.
– Мне интересно, как ты быстро назвал нас “мы”. Как быстро ты вспомнил о семье, когда тебя прижало. Оказывается, у тебя есть жена! Лидочка, которая вдруг тебе понадобилась. А ведь совсем недавно ты меня не учитывал в своих планах. Ты начал жить своей жизнью. А меня оставил за бортом.
– Ты сама себя оставила за бортом, – пробормотал он, взглянув на меня тяжелым взглядом исподлобья.
Вот только я не собиралась снова слушать о том, что я себя похоронила.
– Нет, неправда, – мотнула я головой. – Я больше не позволю вам навешивать на меня вину за то, чего я не делала.
– О чем ты? – Он дернулся, сжал челюсти. Насторожился.
– О том, Лёша, о том. Меня уже просветили – и свекровь, и дочка наша. Что вы здесь жили сами по себе, бедные и несчастные. Я вас бросила, не заботилась. Да только это не так. Я не позволю вам говорить о себе неправду. Правда в том, что вы выдумали себе удобную причину, чтобы очистить свою совесть. Когда решили обманывать меня и не учитывать в своих долгоиграющих планах. Это вы исключили меня из жизни, а не я бросила вас.
– Вот как ты думаешь обо мне и о собственной дочери, да? – завелся Алексей, но в его глазах мелькнуло недоумение. Он не ожидал, что я буду говорить вот так – прямо, без обходных маневров.
Ему было непривычно видеть меня такой. Я всегда старалась сглаживать углы, шла на компромиссы. И, как выяснилось, зря. Стоит только начать уступать, как тобой начинают пользоваться. Сначала об тебя вытрут ноги, потом обвинят во всех бедах. А под конец еще и скажут, что ты сама виновата.
Больше я такого не позволю. Я дала слишком много поводов быть удобной. Хватит. Теперь я дам отпор.
– Не надо, Лёша, просто не надо, – покачала я головой. – Я тебе не какая-то наивная молоденькая дурочка, которой можно вешать лапшу на уши. Я взрослая женщина. И я отлично понимаю, где правда, а где удобная тебе версия. И знаешь, в моем поведении не было той вины, которую вы мне так упорно приписываете.
– Что ты несешь? Что тебе кто приписывает? – с раздражением выплюнул он, глядя на меня недовольным взглядом.
Он злился не только на мои слова, которые явно не хотел слушать, но и на то, что я отбираю у него время. Время, которое он планировал потратить на очередную попытку спасти свою репутацию. Но я не сдвинусь с места, пока не выскажу всё. Я это заслужила.
Он должен был понять, что если я и скорбела по матери, так уж, наверное, в своей собственной семье я имела на это право. Без того, чтобы меня обвиняли в невнимании. В конце концов, у Алексея тоже был недуг А у детей – свои детские, а потом подростковые проблемы. В которые я всегда вникала. И никогда не обвиняла никого в том, что они слишком много времени уделяют своим друзьям, увлечениям или работе.
Так почему это право отобрали у меня?
– И дочь, и твоя мама – обе сказали, что я себя похоронила. Что я бросила семью. Что им не хватало внимания. Они меня обвинили в том, что я посмела заниматься научным трудом и горевать по собственной матери.
– Лид, ты утрируешь! Ну что ты опять начинаешь? Зачем меня в эти бабские разборки тащишь?
– Бабские разборки? А ничего, что все эти претензии с твоей подачи? Или ты думаешь, мы не обсуждали тебя? Бедненький, несчастненький Лёшенька, которого Лида обделила вниманием, не заботилась… – Я нарочито смягчила голос, изображая его мать.
Алексей только поморщился, будто я говорила полную чушь.
– А ты, значит, заботилась! Ты же всегда раньше носила в сумочке ингалятор! – огрызнулся он. – Почему в этот раз его не было?
Он пытался дышать глубже – видимо, последствия приступа еще давали о себе знать.
– А тебе не приходило в голову, что ингалятор должен быть у тебя? В кармане. Наготове. Это твоя болезнь, не моя, – отрезала я. – Почему я должна была следить за этим? Почему ты перестал носить его с собой?
Алексей вспыхнул, нервно потер лоб и напрягся всем телом.
– Я… Да потому что! Черт, Лида! Я не астматик!
– А кто ты? – удивилась я, уставившись на него.
Он не астматик! Вот это новости!
Он только глянул на меня зло и отвернулся, потом на выдохе вернул ко мне взгляд.
– Я слежу за здоровьем… – пробормотал он, но тут же осекся.
Глянул на меня с обвинением, которое я четко считала в его злых глазах. Он не хотел, чтобы я напоминала ему о болезни, которую он всю жизнь пытался игнорировать. Как и о том, что это я следила за его здоровьем. Я, а не он.
– Что ты так смотришь? Я спортом занимаюсь… я…
Сложив руки на груди, я кивнула, смерив его неприязненным взглядом:
– На Верочке, ага! И это перед ней ты пытался скакать здоровым козликом! Она вообще знает, что у тебя астма? Или ты благоразумно умолчал о ней, чтобы не испортить картинку идеального самца?
Я угадала. Конечно, угадала.
Он просто не взял ингалятор с собой – не дай бог, юная и здоровая любовница найдет его в кармане и спросит, что это такое. Он предпочел скрыть хроническую болезнь. Болезни в его новой жизни места не было.
До чего же это противно…
– Она мне не любовница! – взорвался Алексей и, надув щеки, сделал ко мне пару шагов. Склонился надо мной.
– Это просто интрижка! А ты… раздула… Черт! Ты хоть поняла, что ты сделала? Оно бы всё само сошло на нет… Работали бы дальше, как работали! Нет, Лидочке надо было всех на место поставить! Прийти и испортить всё, что я строил!
Я только усмехнулась и качнула головой.
– Ты строил… Да, действительно интересно, – проговорила я, понимая, что ничего нового уже не услышу. Он упрямо держался своей версии. Версии, где прав он, а я – просто неудобное препятствие. И с нее он не сойдет, что бы я ни сказала.
Когда люди идут к своей цели, они способны убедить себя в чем угодно. Выгородить себя, обвинить других в том, что мешают. Не понимают. Они верят только в свою правду. И не будут слушать ничьих доводов. Даже если в глубине души понимают, что могут творить что-то нехорошее.
Разве это хорошо – предавать жену? Иметь связь на стороне?
Но Алексей решил, что ему можно. Потому что я отдалилась.
Разве хорошо воровать чужой труд?
Но и здесь он не считал себя виноватым – цель оправдала средства. И гранты для университета могли стать неплохой платой за то, чтобы обмануть жену и выдать ее труд за свой.
И ведь он сам во всё это поверил. Поверил в собственную невиновность.
Так сильно, что уже не отличал, где правда, а где удобная выдумка.
Алексей долго готовил свой триумф, а теперь…
– А что же случилось? – тихо спросила я, чуть наклонив голову. – Почему теперь вы больше не любовники? Что, муж Веры запер ее дома? Или у вас совесть вдруг проснулась?
– Не язви. Тебе не идет, – буркнул Алексей и пошел к окну, где тяжело оперся раскрытыми ладонями в подоконник и какое-то время смотрел в окно.
Долго молчал. А я просто уставилась ему в спину. Когда-то я могла подойти. Обнять его. Прижаться к сильному телу. Когда-то…
Но теперь он больше не мой…
Не мой Лёша! Он был родным, а стал совсем чужим.
Любовь умерла. И уже не воскреснет.
– Вот что, Лида, – сказал он, когда повернулся ко мне. – Я тебя знаю. Ты не простишь. Измену не простишь. Ты слишком правильная. В твою систему ценностей мой… грешок… явно не уложится.
– Интересная характеристика… – протянула я с усмешкой. – То есть не таким правильным женам, как я, изменять можно?
– Лид, ну хватит! – устало выдохнул он и потер лицо рукой. – Имей совесть. Я после больницы. У нас важные дела. Нам надо к ректору.
– Ты меня не понял? – вскинула я бровь. – Я никуда не поеду. По крайней мере, не на твоих условиях. Если я и поеду, то войду в кабинет одна. И буду объясняться с ректором напрямую. Без твоих выкрутасов и нелепых оправданий.
– Вот ты какая, – сощурился Алексей. – Правильная до оскомины. Ледышка. Рыбина. А потом удивляешься, что я искал тепла на стороне.
– Да и пожалуйста, – ответила я спокойно, стараясь всеми силами не показать, как ранят его слова. Не дам ему увидеть, как мне больно. – Только вот твоя “интрижка” слишком глубоко влезла в нашу жизнь. Слишком глубоко, чтобы это можно было назвать легкой шалостью.
– Что? О чем ты? – он уставился на меня с непониманием, будто я заговорила на другом языке.
Я выдержала паузу. Задержала дыхание, а потом спросила:
– А ты что, не в курсе, что твоя Верочка помогла нашей Алине сделать аборт?
Алексей не реагировал. Так долго, что мне даже показалось, что эти слова я произнесла только в своем воображении. Он просто стоял и молча на меня пялился. Открыл рот, закрыл, потом тихо выпустил из себя воздух и, наконец, просвистел сквозь зубы:
– Ты это придумала… Не может быть такого…
– Я придумала? Зачем бы мне это?
– Откуда я знаю? – зашипел он. – Это тебе Алина сказала?
– Да, – скорбно произнесла я, и эта боль продолжала грызть меня изнутри
Боль за нерожденного ребенка, боль из-за отсутствия откровенности, боль и обида из-за всех тех страшных слов, которые сказала мне дочь.
Алексей снова задумался. Он отвернулся, побледнев, а потом вдруг вскинул руку и посмотрел на часы.
– Ладно, Лида, поехали, одевайся.
– Что? – Я не поняла. – Куда одеваться? Куда ехать? Ты хотя бы слышал, что я тебе сказала?
– Да, я слышал. Наша дочь сделала аборт, по твоим словам, и, также по твоим словам, ей помогала Вера. Прежде чем что-то предпринимать, эту информацию нужно проверить.
– Ты мне веришь?..
– Да дело вообще не в этом, Лида! – взорвался он. – Ты хоть понимаешь, что стоит на кону?
– Я тебе рассказываю о том, что наша дочь избавилась от ребенка и даже не сказала нам об этом, а ты говоришь о своей карьере?
– Лид, ну ты же умная женщина, прекрасно понимаешь, как расставлять приоритеты. Что мы сейчас сможем сделать с тобой, стоя в этой спальне и переливая из пустого в порожнее? Приди ты в себя! Алины здесь нет, обсудить мы с ней ничего не можем. Да и аборт уже сделан! Ребенка же обратно не засунуть! Я так понимаю, мать ничего не знает? – уточнил он деловито, нахмурился задумчиво.
Значит, и правда заинтересован в этом вопросе и действительно ничего не знал. Но до чего же циничен. До ужаса хладнокровен. И с этим жестоким человеком я прожила двадцать пять лет?
И как, оказывается, интересно. У любовницы есть от него секреты. Слишком значимые секреты.
– Нет, она ничего не знает, – пролепетала я, плохо осознавая, что говорю.
Настолько сильно ушла в свои мысли. Я не могла поверить, что муж упал еще ниже в моих глазах. Он так спокойно обсуждал то, что должно было его потрясти до глубины души. Но этом фоне всё остальное даже как-то меркло.
И если бы…
Если бы я допустила возможность простить его за измену.
И за воровство работы.
Я ни за что бы не смогла простить отца за такое равнодушие к дочери.
– Но тем более, если мама ничего не знает, как я могу позвонить Алине и разговаривать с ней на этот счет? – рассуждал он пугающе здраво. – Она же обязательно выдаст тебя реакцией. А если мать будет рядом, она точно спросит, что происходит. Ты же знаешь мою мать! Она всё время старается взять всё под контроль! Но сейчас не это важно.
Он пригвоздил меня взглядом к полу и сурово произнес:
– Мы должны поехать и спасти нашу репутацию!
Глава 18
И всё-таки я решила поехать в университет. Ради правды и справедливости. Но едва мы вошли в кабинет ректора, как я поняла, что ситуация разворачивается не в мою пользу.
Мужчины поприветствовали друг друга как хорошие приятели. Алексей опередил меня и первым уселся напротив ректора, с непринужденной уверенностью человека, который ничего не боится. Он был здесь не гостем, а будто бы даже хозяином этого кабинета.
Выходит, Алексей времени не терял и стал своим за время моего отсутствия.
Я же немного замялась в дверях и, что убавило мне очков.
В кресле у окна сидел Михаил Петрович Дятлов, спокойный, суховатый человек, всегда сдержанный, придерживающийся правил.
Он был на короткой ноге с моим отцом, всегда уважал мою мать, так что я надеялась, что он немедленно встанет на мою сторону. Но при виде того, как мужчины начали общение, моя уверенность начала ослабевать.
– Ну что же, начнем, не будем терять времени, – начал ректор, сцепив перед собой пальцы. – Ситуация, сами понимаете, непростая.
Дятлов говорил вежливо, но по тому, как он избегал прямого взгляда, я понимала – дело плохо.
– Мне звонил Вадим Фарафонов, он сказал, что отказывается от финансирования проекта, – продолжил ректор. – Причину, думаю, объяснять не нужно.
– Михаил Петрович, – тут же встрял Алексей. – Это досадное недоразумение. Всё можно уладить, уверяю вас. Я уже... Я поговорю с Вадимом, мы встретимся с ним… Я ему всё объясню…
– Постойте, Алексей, – мягко, но с непреклонной твердостью остановил его ректор. – Я бы хотел услышать Лидию Анатольевну. Только прошу вас, – обратился он ко мне, – давайте всё обсудим спокойно, без лишних эмоций.
– Иначе я и не хотела, – сказала я. Его слова неприятно укололи.
Они ждали от меня женской истерики?
Я выпрямилась на стуле и, сохраняя самообладание, сложила руки на коленях, хотела, чтобы голос звучал уверенно, но сдержанно, как на лекции. Хотела, чтобы ректор понял, я не буду устраивать сцену, я пришла за правдой и справедливостью. И только.
– Суть, Михаил Петрович, до безобразия проста. Методика, которую сейчас преподносят как единоличный триумф Алексея, плод нашего с отцом многолетнего труда. Мы вынашивали ее годами, занимались разработкой. Алексей же подключился к работе совсем недавно, на этапе, когда уже всё было готово. Он просто оформил работу, придал ей законченный вид и презентовал. Но он по факту он ее украл.
Ректор внимательно слушал, не перебивал, зато не выдержал мой муж.
– Я ничего не крал, – резко бросил он, и голос его дрогнул, выдав смятение. – Да, я оформил, доработал, привел в систему, презентовал, а ты…
В общем, он не сказал ничего нового…
– А я осталась за кадром, – закончила я за него. – И не потому, что была против, а потому, что никто не спросил, хочу ли я, чтобы наша работа помогла кому-то потешить свои амбиции. Но давайте по фактам. Вы, Михаил Петрович, знали, что мы с отцом занималась этой темой?
Он ничего не сказал, посмотрел на меня внимательно с долей сочувствия. Но в его глазах притаилась досада.
И вот тут я начала нервничать.
– Да, я знал, что вы с отцом публиковали некоторые статьи, – сказал он осторожно, – но подробностей не знал, нет. А Алексею я доверяю. Понимаете, он представил документы по всем правилам. Оформил как надо. У меня не было никаких сомнений в том, что он автор работы и методики в целом. Он легко оперировал фактами, деталями…
– Да, я прекрасно видела презентацию – только в качестве зрителя, – сухо констатировала я, чувствуя, как щеку печет от яростного взгляда мужа.
– Послушайте, – заговорил ректор, – я вас обоих уважаю, но сейчас, в момент, когда университет на грани серьезных репутационных потерь, я прошу вас как-то договориться ради университета, ради нашей кафедры, ради тех, кто работал под вашим началом. Ради вашей матери… Я прошу вас найти компромисс.
– Компромисс? – эхом отозвалась я. – В каком смысле?
Упомянуть мою мать было низостью. Вот она бы точно ничего подобного не потерпела.
– В прямом, – произнес ректор, и взгляд его, наконец, встретился с моим. Он был твердым как камень. – Я прошу вас, Лидия Анатольевна, отказаться от публичных претензий, не поднимать бурю, позвольте Алексею вести проект до конца. Фарафонов уже не участвует, но у нас есть шанс найти других инвесторов, и возможно, в итоге нам удастся вернуть и Фарафонова в строй. Вообще, дело даже не в этом конкретном проекте. Вы же понимаете, мы не можем позволить, чтобы научное сообщество увидело скандал? Вы представляете, какое позорное клеймо падет на наш университет, если вы начнете поднимать волну?
– Скандал? – переспросила я. – То есть я должна молчать? А если… А если я скажу, что не откажусь? Если я буду бороться за свое авторство?
Ректор тяжело вздохнул, и этот вздох сказал больше, чем любые слова.
– Ну что ж, Лидия Анатольевна, тогда вы получите имя на бумаге. Возможно, вам удастся доказать авторство. Но могу я быть с вами честным?
Это был риторический вопрос – и я кивнула, чтобы он продолжал…
– Буду с вами честным – мы не сможем вас больше поддерживать. Вы вернете имя, но потеряете всё остальное – поддержку научного сообщества, место на кафедре. Всё потеряете, потому что, хотим мы этого или нет, мир устроен жестоко, репутация университета на первом месте, а всё остальное – после. Простите, но так будет лучше для всех.
– Да, – прошептала я, чувствуя, что надежда угасает внутри. – Конечно, всё во имя университета, как же иначе?
Спорить с ректором дальше?
Смысла в этом я не видела. Поэтому медленно поднялась, поблагодарив за этот пустой разговор. Ректор даже не шелохнулся, когда я шла к двери. Алексей – и подавно.
Они остались в креслах друг напротив друга. Двое мужчин, двое союзников, двое людей, которым неинтересно, как женщина теперь будет жить, с чем останется, что она потеряет.
Главное, чтобы всё выглядело прилично.
И уже у самой двери меня словно током ударило.
В голове всплыл голос матери. Столько лет назад она смотрела на Алексея с гордостью, как на самородок. Говорила, что он перспективный, честный человек, который сможет повести за собой.
Гордость факультета, будущее университета.
А я тогда верила ей. А сейчас передо мной сидел тот же мужчина – только он уже не честный, но перспективный. Что ж, этого не отнять. Он умелый приспособленец, который оказался в нужное место в нужное время.
И цинично воспользовался всеми возможными шансами.
А я? А я просто стала проблемой.
Я закрыла за собой дверь и поняла, что здесь мне больше не место.
Всё. Это моя точка невозврата.
Стояла в коридоре и слушала, как за дверью продолжается разговор.
Не знала, что делать, куда идти. А они наверняка имели точный план. И не сомневались, что я сделаю так, как надо им.
Я остановилась у окна в небольшой, скрытой от чужих глаз, нише, чтобы отдышаться. Тишина была давящая, когда-то родные стены давили. Всё было на своем месте. Только теперь это было не мое место. Хотелось сбежать. Я чувствовала себя здесь лишней, чужой.
Но куда бежать? Я не имела понятия.
Внутри зияла дыра, мыслей не было, только мерзкий ком забивал горло.
Шаги за спиной заставили меня вздрогнуть. Я не оборачивалась. Зачем? И без того знала, кто это. Алексей подошел, остановился за моей спиной, и я почувствовала, как его рука коснулась моего плеча.
– Давай всё обсудим, – проговорил сухо, глаза блестели злорадством.
Ведь он победил. Именно так всё и выглядело. Он одержал верх.
– Что ты хочешь обсудить? Мне всё понятно. Всё уже решено за моей спиной. Вы с ректором уже объединились против меня, и мне ничего не остается, как отступить.
Он помрачнел, но ступил ко мне ближе.
– Так что ты решила, Лида? Что ты будешь делать? Давай мы… Давай ты позвонишь Вадиму Фарафонову и всё ему объяснишь? Выбор у тебя невелик: или ты помогаешь нам, или остаешься одна.
– Одна? Ты об университете… или о разводе? Говори точнее, – потребовала я и вскинула подбородок.
– А есть разница? – обдал он меня холодным взглядом. – Ты либо с нами. Защищаешь репутацию семьи и университета. Либо остаешься одна. Я не остановлюсь, учти. Я у тебя всё отниму. Тебе не победить. Подумай, что ты теряешь!
– Это выбор без выбора, – качнула я головой. – Как ты можешь? Угрожаешь мне? Ставишь перед таким выбором? Как тебе не стыдно?
– Хватит, Лида! Прислушайся к словам ректора. Мир жесток! И побеждает тот, кто успеет ухватить свой шанс и бороться за него. Я не отказываюсь от семьи, если ты сделаешь верный выбор. Всё будет как прежде. Подумай, Лида. Ты хочешь остаться одна? Или сохранить то, что у тебя еще осталось? Пойми, твою борьбу никто не поддержит.
Он смотрел и будто бы реально ждал, что я отвечу. Забуду всё, что он сделал, что перестану бороться. Ради семьи и репутации.
Забуду измену. Воровство. Унижение.
Видимо, ему не понравилось, как я вылезла из того склепа, где им с Алиной так удобно было меня видеть и обвинять в невнимании.
Я смотрела на него и понимала – он уже никогда не изменится. Никогда не признает, что был не прав. Он и не ждал прощения. Оно ему было не нужно. Он просто хотел, чтобы я подчинилась.
Но я…
– Лёша! – послышался резкий крик за нами спинами.
Мы не успела обернуться, как поняли, что это Вера буквально влетела в коридор.
Она кинулась к нам. Лицо ее было белее мела, волосы растрепаны, а под глазами расползлись темные кляксы потекшей туши. И она была всё еще во вчерашней одежде, только изрядно помятой.
Она заметила меня, скользнула взглядом, но всё равно бросилась к моему мужу на шею, рыдая навзрыд. Прямо при мне. На моих глазах.
– Я не знаю, что делать… Он… Он меня выгнал! Вадим выгнал меня из дома! Он сказал, что подаст на развод… и… хочет забрать у меня ребенка! Ты понимаешь?! Он хочет забрать у меня сына!
Я застыла, как примороженная к полу. Внутри всё сковало ледяным обручем. Под ребрами, за грудиной, пульсировал мерзкий ком боли. Но я стояла и смотрела. Не моргая. Как любовница, чужая жена повисла на шее моего мужа, вцепившись пальцами в его пиджак.
Слова срывались с ее губ так быстро, что сливались в хриплое бормотание.
– У меня нет больше дома… Ничего нет! Он сказал, что я ему отвратительна… Он узнал про нашего ребенка… Лёша, я умоляю тебя! Пожалуйста… Мне некуда идти. Мне нужно где-то жить! Мне нужен адвокат… Я… я хочу, чтобы Алина помогла. Она же может, да? Она может помочь мне отсудить сына? Скажи ей… Уговори ее…
Ребенка? О каком ребенке она говорит? Вера беременна?
Мой муж готов был ради репутации сохранить семью. По крайней мере, именно это он мне и сказал. А Вера разговаривала с ним так, будто меня не существовало. Не стесняясь законной жены. Прямо в университете, где гулкое эхо далеко разносило ее хриплые крики.
