Текст книги "Развод в 45. Я не вернусь (СИ)"

Автор книги: Яна Невинная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Яна Невинная. Развод в 45. Я не вернусь

Глава 1

– Здравствуй, мама…

Я тихо села на скамью перед черной гранитной плитой на могиле матери.

Прошел ровно год со дня ее смерти, и навестить ее пришла я одна.

Дети были заняты: старшая дочь Алина проходила стажировку в крупной компании, а младший сын еще не приехал из летнего спортивного лагеря.

Алексей, мой муж, был занят в университете, став и.о. декана вместо мамы.

Хотя на эту роль всегда прочили меня.

Сколько я себя помню, всегда говорили:

– Лидия пойдет по стопам матери, возглавит факультет, продолжит семейную традицию.

Но я не смогла – слишком сильно выпала из жизни после безвременной кончины мамы. Словно застыла, не в силах поверить, что мамы больше нет.

Не заметила, как быстро пролетел этот год.

В скорби, хлопотах, попытках принять неизбежное.

Он пролетел вроде бы быстро, но одновременно показался бесконечно длинным.

Она сгорела тоже за год.

От диагноза до самого финала целых триста шестьдесят пять дней борьбы.

Анализы. Операция. Химиотерапия. Надежды на ремиссию.

И окончательный вердикт врачей – она уйдет…

Отец не выдержал, уехал в деревню восстанавливать дом родителей.

Я держалась как могла, а что мне оставалось?

На мне был муж, двое детей, недвижимость и работа.

На кафедре было сложно, всё напоминало о маме: столько ярких воспоминаний, столько вопросов о ней и о том, как и что будет после ее смерти.

Алексей предложил помочь, заменить меня на кафедре, взять на себя обязанности декана.

– Родная, ты слишком много на себя взвалила, позволь хотя бы кому-то помочь тебе.

Я не стала спорить, была ему даже благодарна. Моя опора, моя стена, мой тыл.

Двадцать пять лет вместе, душа в душу, дом – полная чаша, спокойная, тихая гавань, куда я всегда могла вернуться и найти понимание и любовь.

– Мама, твое дело живет, – шепнула я ей и убрала желтый листок с колен, прилетевший с рядом стоящей березы.

Воспоминания нахлынули… Сердце сжало от тоски.

Скорбеть было на самом деле некогда. Отец бросил слишком много научных трудов, я не могла лишить научное сообщество его наработок, стала продолжать его дело.

Работала ночами, чтобы уделять время семье, заботиться о них – мама умерла, но они не должны были почувствовать, что с ней ушла и я…

Алексей поддерживал, говорил, что всё наладится, пропадал на работе, взялся за дело с немалым рвением. Он был словно создан для этой должности.

Харизматичный, яркий, с лидерскими качествами, быстро завоевал уважение на кафедре. Очаровал всех преподавателей, заимел авторитет у студентов и их родителей.

Я помогала ему, оставаясь в тени, по сути, руководила факультетом, удаленно, уж слишком сильно я держала руку на пульсе тогда, когда мама заболела и не могла уже справляться со своими обязанностями.

А Алексей…

Был немного поверхностным, так что без моей твердой руки мог наделать ошибок, а я не могла этого допустить.

Он был глянцевым фасадом, а я – твердой бетонной стеной.

Но лучше так, чем бросить университет или бродить тенью там, где мамы уже нет.

Не простила бы себе, если бы предала мамино доверие и потеряла ее наследие.

– Мама, мы справляемся, – проговорила тихо.

Легкая тень набежала откуда-то слева, подул легкий ветерок, в котором послышался шепот… И будто бы вопрос, сомнение…

Если бы мама была рядом, она бы обязательно спросила:

– Долго ты будешь прятаться? Долго будешь избегать стен университета? Там твой дом, Лида, а Алексей твой там лишь временный гость. Он хороший лектор, но декан? Точно нет…

Не хотела я сомневаться в муже. Зачем?

Жизнь стала налаживаться, и мне казалось, что всё устроилось наилучшим образом.

Правда, заметила, что в последнее время Алексей стал отдаляться, домой приходить позднее, забывать о важных делах, стал рассеянным, порой резким.

Но я не давила. Наверняка он уставал, нагрузка была неслабая.

Надеялась, что это что-то временное, да и возраст мог давать о себе знать.

У моего мужа с детства была астма, и иногда она обострялась.

– Я приняла верное решение, – надавила голосом, зная, что мама теперь не может со мной поспорить.

Хотя она обычно и не спорила.

Умела одним только взглядом создать нужное впечатление.

Алексей, да и дети, говорили, что я это унаследовала.

Я сидела у могилы и рассказывала маме обо всем, что происходит дома.

Так, будто она живая. Будто она может меня слышать. Что-то ответить.

Мама молчала, только ее фотография, строгая, как и сама мама при жизни, смотрела на меня с тихим пониманием. Я сама выбирала это фото, папа был не в состоянии. Пересматривала сотни: где она улыбается, а где серьезная, где стоит на кафедре, где собирает яблоки в саду у бабушки…

В итоге выбрала ту, где она сидела за столом, в любимом синем жакете, и смотрела строго, но как-то по-доброму.

Как умела только она.

Все похороны были на мне. Отец тогда словно застыл, ушел в себя, внутренний огонь в нем погас. Мужчины не плачут, и он не плакал, и врачей не упрекал, и смертельный недуг не клял. Он просто молча перенес похороны, а когда всё закончилось – уехал в Брянскую область в дом родителей, сказав на прощание:

– Дом родителей пустует. Поеду туда. Приведу в порядок, да и за садом ухаживать надо.

Я не возражала, да и толку спорить? Он никогда не проявлял особого рвения к деревенской жизни, но после смерти жены, наоборот, захотел быть ближе к корням.

Что я могла сделать? Попрощалась и отпустила…

Но внутри осталось глухое, тяжелое чувство – обида.

Не то чтобы он бросил меня, нет, я же, в конце концов, не маленькая, просто…

В итоге оказалось, что я потеряла обоих родителей.

Я-то думала, хоть сегодня приедет, поедем на могилу вместе.

Думала, что он захочет остаться с нами, работать в университете, общаться с внуками.

А он уехал в глухую деревню, в старый дом, куда мы ездили, когда мне было лет восемь-десять. В памяти пронесся старый деревянный дом с облупившейся краской, участок с покосившимся забором.

Заброшенный сад, гнилая беседка, баня со сломанной проводкой. Отец привел всё в порядок, живет там себе, копается в грядках, выращивает помидоры, укладывает дорожки, даже варит варенье.

Немыслимо. И неожиданно. Но такова жизнь.

Она меняется враз, а тебе просто остается подстраиваться и жить дальше.

Недавно звонил, приглашал в гости.

– Приезжай в августе, Лид. Антоновка пошла, вкусная, хрустящая.

Август как раз настал, но желания поехать к отцу так и не появилось.

Я огляделась вокруг. Никого. И вдруг остро ощутила свое одиночество.

Никого нет. Я одна. Никто не держит за руку. Никто не утешает.

И вдруг стало страшно – и тут же я себя одернула.

Всё в порядке. Жизнь продолжается. Я не одна.

Вот я приеду домой. Алексей вернется из университета.

Дети радостно забегут в дом, мы сядем ужинать, всё будет хорошо.

Всё будет как всегда.

Было тихо. Среди сухой желтой листвы проглядывала зеленая трава. Я убрала сорняки, протерла рамку, поправила вазу, поставила в нее красивые белые астры.

Уверена, мама была бы довольна.

Я не сломалась, а продолжала держать факультет на плаву. Алексей стал и.о., но все знали, что работу продолжаю делать я. Он стал лицом, а я осталась в тени. Никто не возражал. Мне и не нужно было другого.

Я просто не могла позволить, чтобы всё развалилось.

Это было и ее дело. И мое. И нашей семьи.

В университете меня уважали. На самом деле, за мои заслуги. А не потому, что я дочь бывшего декана, а потому, что я делала свое дело хорошо. Отдавалась по полной. Конечно, я скучала по университету.

По его атмосфере, по студентам, по посиделкам с коллегами.

Особенно по Маше скучала.

Вспоминала, как часто мы с ней оставались допоздна на кафедре, пили чай, обсуждали студентов, ну и, конечно, преподавателей. Наши семьи. Делились чем-то личным. Маша знала про мою научную работу, про бессонные ночи.

Она всегда говорила:

– Ты должна быть деканом. Только ты. Это даже не обсуждается.

Я тогда думала: еще немного, и я вернусь.

Ведь научную работу я завершила. Могу вернуться к активной жизни.

Алексей вернется на прежнюю должность, а я – на свое место.

Всё должно было встать на прежние рельсы.

Телефон в сумочке завибрировал, нарушая сонную тишину кладбища.

Я посмотрела на экран – Мария Плотникова. Маша. Верная подруга и коллега, единственная, кому, кажется, важна эта памятная дата.

Та, кто знает о моих переживаниях больше, чем родные.

– Лид, ты где? – голос дрогнул.

Она всегда сразу говорила, зачем звонит. Но сейчас она вела себя странно.

– У мамы. Сегодня год. Я же говорила.

– Прости, Лидочка, что я отвлекаю. Но не могла бы ты приехать на кафедру?

– Что-то случилось?

– Лучше приезжай. Я не хочу говорить по телефону.

– Что-то с Алексеем?

– Не могу говорить, – она понизила голос и прошептала: – Давай, пока не поздно. И сразу иди в конференц-зал.

Она отключилась. А я сидела на скамейке и вдруг почувствовала, как мне стало холодно, несмотря на теплый август.

Интуиция. Мама бы сказала:

– Женщина всегда чувствует, когда что-то идет не так…

И я почувствовала.

Только не представляла, что могло случиться.

Глава 2

До города доехала быстро, как будто машину вела не я, а она сама неслась по дороге.

Спешила на всех парах, как на пожар. Еще бы!

Голос подруги был жутко взволнованным, таким напряженным, что внутри у меня всё сжалось.

Ехала и всё гадала.

Что же случилось? Почему она не сказала прямо?

Боялась расстроить? Хотела, чтобы я всё увидела своими глазами?

Но что?

Какая-то проверка? Или ошибка в важных документах?

А может, особо ретивые родители студентов пришли на разборки к декану и не хватило моей мягкой деликатности, чтобы утрясти конфликт?

И почему сам Алексей не позвонил, если так нужна моя помощь?

Может, не хотел показать, что дал слабину и нуждается в моей поддержке?

Гордый! Да, он всегда был гордый, не хотел признавать, что за его успехами стою я.

Ну так это вообще не в мужской натуре – признавать чужую помощь

И я не старалась возвыситься или подавлять его.

Ладно! Приеду и всё узнаю на месте!

Глянула в зеркало заднего вида и осталась довольной: строгое светлое каре, сдержанный макияж, четкие скулы, кожа, правда, бледноватая, но выглядела я хорошо, не позволяя себя запускать ни из-за горя, ни из-за подкрадывающегося увядания.

В свои сорок пять я не чувствовала себя старой.

Следила за собой, занималась дома йогой, ни лишнего веса, ни седых волос.

Черный костюм сидел на мне безукоризненно, и я не стала переодеваться – не видела смысла. Упрекнуть мне себя не в чем.

Если решу вернуться в университет, мне не придется судорожно приводить себя в порядок и превращаться из домашней клуши в элегантную даму.

Мама с детства привила мне привычку выглядеть на все сто и держать дом в порядке.

– Женщина должна успевать всё и не показывать слабостей, – авторитарно заявляла мама.

Ох, мама, кажется, что-то я да упустила…

Когда поднялась по университетской лестнице, меня накрыло волной знакомых звуков, голосов, запахов. Здесь ничего не поменялось, стены университета словно бы ждали меня.

И мне тут по-прежнему было комфортно, ведь в этом месте прошла почти половина моей жизни.

Но я не тормозила нигде, спешила в зал.

Пока бодро шла по коридору, буднично смотрела по сторонам, кивая знакомым, но не задерживаясь. Возле методического кабинета стояли две сотрудницы, молоденькие, я помнила имя только одной из них.

Вроде бы ее звали Катя, что-то такое всплыло в памяти.

Я завернула за поворот и уже было хотела пройти дальше, но, услышав свое имя, остановилась невольно, будто ногами вросла в паркетный пол. Прислушалась.

– А чего это она тут забыла? Вспомнила про университет? Алексей Дмитриевич, как по мне, прекрасно справляется и сам, – сказала одна с довольством в голосе. – Ему идет быть деканом. Он и преподом был классным, а красавчик какой. Жаль, что женат.

– Женат? Ха! – ответила вторая. – Жена у него есть, то есть… Была! Но слишком замкнулась в себе. Мать похоронила, а потом и себя. А Вера… Ой, не хочу сплетничать… Это их дело…

Я знала это имя. Вера. Бывшая студентка, которая после университета и зарубежной стажировки пришла работать на факультет.

Ценный кадр. Умная, хваткая, прогрессивная.

Но Вера замужем!

Ее муж – спонсор нашего университета, бизнесмен.

У Веры даже ребенок есть, мальчик, ему восемь лет.

Так что я никак не могла взять в толк, почему имя Веры прозвучало рядом с именем моего мужа!

Почему? Какая тут связь?

Засосало под ложечкой, я побледнела, сжала руки, слушать дальше было страшно, это напоминало мазохизм, когда ты берешь и по своей воле заталкиваешь под ногти иголки.

Но я должна была знать!

– Да ладно, Насть… Ну все всё понимают… Но правда, давай тут не будем это обсуждать. У стен есть уши! Да и личная жизнь декана точно не наше дело! Главное, что он хороший руководитель, – продолжила Катя, – пока Лидочка у нас в больнице и на кладбище, факультет в надежных руках.

Они хихикнули и куда-то пошли, зацокали каблуки, звуки стихли.

А я просто стояла. Прислонилась ладонью к холодной стене.

Просто сделала вдох. Глубокий и медленный. Чтобы не задохнуться от стыда – не за себя, за них.

Пока Лидочка на кладбище…

Пока Лидочка в больнице…

Как низко они говорили обо мне, как возвышали Алексея.

Обсуждали как красивого мужчину и харизматичного лидера.

Давая понять, что он лучше, чем я, что с ним факультет в надежных руках.

Так вот что думают обо мне, когда я руковожу факультетом вне его стен и мечтаю вернуться!

Пока я сижу в тени, Алексей сияет, я работаю, а он снимает сливки.

Что я натворила? Сама дала ему в руки бразды правления!

Сама всё потеряла…

Карьеру и, может быть, и мужа?

Нет. Не может быть. Я не верю.

Алексей не мог связаться с Верой.

Просто не мог!

Глава 3

Я постояла, дала себе время прийти в себя и пошла дальше. Волочила ноги, не поднимая головы. Страшно было ускориться и увидеть то, ради чего меня позвала Маша. Но рано или поздно я дошла до зала. Остановилась.

Только обратила внимание на информационный баннер около входа:

“Будущее кафедры: новые исследования, новые имена”.

Новые имена.

Эта фраза зацепила.

Новые имена в почете, приоритете, но постойте…

А что же со старыми, опытными, уважаемыми?

Зал гудел, будто там собралось большое количество народа.

Маша не сказала, что будет какое-то официальное мероприятие, поэтому я удивилась. Я всё еще думала, что, может, речь идет о собрании. Или обсуждении. Или о какой-то встрече, где я могу высказаться и мое мнение будет иметь вес.

Но по факту, открыв дверь, я вошла в зал как гостья, как будто меня туда пригласили, и я не имею право быть там.

В конференц-зале были заняты все места, царил полумрак для того, чтобы сосредоточить внимание зрителей на сцене.

А там были слайды. Заголовки. Таблицы. Фамилии.

На сцене держал речь Алексей.

Его высокая фигура сосредоточила на себе всё внимание. В сердце кольнуло…

Он был одет в строгий серый костюм и голубую рубашку. Безукоризненный, как всегда. Я заботилась об его внешнем виде, собственноручно гладя его рубашки, отдавая костюмы в химчистку. Записывая его в барбер-шоп.

Стильная бородка, дорогие очки, эксклюзивная марка часов.

Весь с иголочки. Тот, кем можно гордиться.

Человек, к созданию которого приложила руку я.

Я медленно прошла по боковому ряду и села с края. Никто не обернулся, не обратил на меня внимания. Всё еще не понимая, что происходит, я прислушалась, Алексей говорил уверенно, четко, выверяя паузы паузами, сопровождая речь уместной улыбкой. Студенты смотрели на него снизу вверх, слушали без единого звука. Преподаватели, находящиеся в зале, кивали, кто-то конспектировал.

Муж был хорош. Ровная спина, чуть поднятый подбородок, уверенный взгляд.

Он был весь в своем привычном амплуа – яркий, харизматичный оратор…

Как в тот день, когда я впервые увидела его в этом же зале. Щуплого, высокого студента, который читал доклад, а я сидела в последнем ряду и думала: “Вот бы хоть раз с ним поговорить, вот бы он на меня посмотрел…”

Потом мы пошли вместе гулять на набережной.

Первое свидание, поцелуй, признание в любви.

Он откровенничал, что я казалась ему слишком строгой, но он всегда засматривался на меня.

– Ты – самая умная студентка из всех, кого я встречал!

А теперь он стоял на сцене – и я не считала себя умной.

Я думала, что я дура! Дура, у которой украли работу!

Муж говорил о развитии направления, о цифровой трансформации социальных моделей. Но это…

Это было мое направление. И мои формулы. Даже таблицы и те мои!

– ...мы начали этот проект три года назад. Тогда еще это была всего лишь гипотеза. Но благодаря коллегам, кафедре и, конечно, нашему вдохновению мы сделали почти невозможное. Построили методологию, которую уже цитируют в трех странах.

Мы? Кто это мы?

Я сглотнула и перевела взгляд на его спутницу, которой он мягко улыбнулся.

И вмиг замерзла изнутри. От шеи до кончиков пальцев. До того стало холодно.

Верочка Селиверстова. То есть сейчас, по мужу, Фарафонова.

Та самая Вера, которую я когда-то брала к себе на курсы, поправляла ей статьи, редактировала диссертацию, подсказывала, как лучше формулировать идеи, которую я во многом поддерживала.

Вера нарядилась в светлое строгое платье и стояла на сцене с микрофоном в руках. Она что-то комментировала, включала слайды, кивала Алексею.

Он бросал на нее покровительственные взгляды, она украдкой улыбалась.

Ловила взгляды зрителей и вела себя так, как будто это ее праздник.

А может, он и был ее.

То есть, можно сказать, это был их праздник!

Праздник жизни, на котором я была лишняя.

Да я и сидела у самого выхода, незамеченная никем.

Даже не дышала почти, совсем не шевелилась. И даже не моргала.

Как статуя каменная застыла, и кажется, кровь по жилам не текла.

И только сердце пульсировало внутри от боли, обиды и гнева.

Доказывая, что я живая…

Живая и не понимающая, что происходит.

Наконец я поймала взгляд Маши, которая пристально на меня смотрела. Она сидела в третьем ряду, и ее глаза выражали сочувствие и будто бы капельку вины. Вины за то, что она знала о том, что творится, скрывала, но потом не выдержала и позвонила. Потому что не могла не предупредить.

Она встала с места, пробралась ко мне и села рядом.

– Ты знала? – спросила я одними губами.

Она кивнула. Ее рука скользнула по моей ладони и легла поверх.

– Прости… – прошептала она, а я…

Я лишь глотнула воздуха, но ничего не поймала, будто у меня украли и его.

– Маша, как же так… – просипела я.

– Я пыталась что-то сделать, но что я могла? Меня никто не слушал…

Слайды сменялись. Алексей бодро рапортовал:

– Эта модель была создана нами в период с сентября по декабрь.

Сентябрь. Это время, когда мама умирала.

Декабрь – когда я не спала ночами и писала в стол.

Чтобы не сойти с ума. Чтобы спасти саму себя. Чтобы не потерять труд всей жизни отца! Его наработки! Чтобы отдать дань уважения моей маме.

Я больше не слушала. В ушах стоял гул.

Я словно попала в воронку смерча и только смотрела, смотрела на него. На мужа, которого я любила. Люблю. До сих пор люблю.

Даже сейчас я ловила себя на том, как слежу за его руками, за голосом, за движениями Как горжусь им. Он хорош, просто идеален.

Идеальный лжец.

Моя душа не успела перестроиться. Она всё еще считала его родным.

И только оглушительные аплодисменты заставили стряхнуть с себя морок.

И наконец я поняла – мой муж украл мою научную работу и представил ее на сцене как свою. Нет. Не только свою. Свою и своей коллеги.

И что страшнее всего – вероятно, своей любовницы.

Глава 4

Аплодисменты не смолкали. Маша сжала мою ладонь сильнее. Ее растерянный взгляд нашел мой. Она сникла, вжала голову в плечи.

Во мне поднялась неправильная, иррациональная злость на подругу.

Отвернулась от нее, чтобы не показывать, как я злюсь.

Зачем позвала? Зачем заставила пройти это унижение?

Хотела бы я узнать эту правду… вот так?

Если бы мне предложили выбор.

Не знаю. Но уже ничего было не переменить.

Я сидела в этом зале, смотрела на мужа, на его триумф…

И поневоле впитывала каждую деталь его лживого, гадкого, лоснящегося лица.

Чтобы намертво отпечаталось в памяти, чтобы вовек не забыть.

Хотя усилий для этого прилагать не пришлось.

Память такая стерва – она не щадит и сохраняет навсегда самые жуткие моменты. Да и как забудешь такое?

И будто этого было мало, судьба припасла для меня новый удар.

После очередной вспышки камеры телефона на сцену начал кто-то подниматься.

Алина…

Нет. Не может быть. Она же сказала…

Я позвала дочь поехать со мной на кладбище, но она пообещала, что съездит туда в другой раз. И я приняла это, не стала настаивать, моя девочка уже взрослая, и ей важно построить карьеру, к тому же я не хотела быть навязчивой.

И сердце будто пережало, сдавило, дышать стало больно, почти невозможно.

Моя девочка, моя Алина, которая должна была находиться на стажировке и бодро чирикала мне в трубку, как важно не пропустить ни единого дня.

Эта девочка легко поднялась на сцену, а затем полетела к отцу, нарядная, красивая, с большим букетом гладиолусов и гербер, чтобы поздравить с фальшивой победой.

Почтить его, а не меня, чтобы чествовать его, а не свою мать, о присутствии которой в зале она не подозревала.

Алексей улыбнулся, раскрыл объятия, она кинулась к нему.

Никто из них не знал, что я здесь, поэтому у меня была возможность увидеть всё без прикрас.

Своими глазами лицезреть то, что они хотели от меня скрыть.

Интересно…

Мысль мелькнула.

А на что они вообще рассчитывали?

Как они планировали вести себя дальше? Думали, я не узнаю? Надеялись, что информация до меня не дойдет? Странная самонадеянность. Или наглость? Может, им всё равно, что я узнаю? Но как же так? Я же не старый хлам, который можно засунуть в кладовку, а то и выкинуть.

Все смотрели на сцену, умилялись, восторгались, а меня проедала горечь.

Разве со мной так можно? За что? За что, родные?

Алина радостно вручила букет отцу, он важно ухмыльнулся, а она чуть приподнялась и чмокнула его в щеку. С гордостью, как победителя.

Такая взрослая, сияющая, красивая, но сейчас такая чужая, будто незнакомка.

У меня закололо в груди, желудок подпрыгивал, пальцы онемели.

А потом…

А потом она повернулась к Вере.

И тоже поцеловала ее в щеку, сказала ей что-то, они вместе засмеялась, разделяя общий радостный момент.

За новым взрывом аплодисментов своего стука сердца я уже не слышала.

Но знала, что оно стучит, как отбойный молоток.

Боже, что творится?

Я сидела и не понимала, как так вышло. И это моя дочь? Моя девочка, которая плакала у меня на плече, плохо сдав очередной экзамен, приговаривая:

– Мама, я вас позорю, надо мной все будут смеяться, но я пересдам, обещаю, пересдам! Хочу быть идеальной, как ты, самой умной! Ты же мне поможешь? Пожалуйста!

И я помогала. Мягко убеждала, что надо больше стараться. Что высшее образование – это очень важно. Алина получила красный диплом, устроилась в хорошую компанию, я очень гордилась своей девочкой.

Да я им всем помогала. Всех тащила. Со всем справлялась. Всё успевала.

А они? Не оценили.

Просто пользовались, как им удобно, потому что я позволяла.

Значит, Алина знала, что делает отец, знала, что он готовит.

Знала, и молчала. В лицо мне врала. Надеялась, что я не узнаю.

Лидочка на кладбище. Конечно! Лидочки нет, и ее можно использовать.

Можно ее забыть, не учитывать, похоронить можно.

Сердце билось уже где-то под горлом, сидеть на месте было невыносимо, хотелось подскочить и дернуться на сцену, чтобы заявить во всеуслышание:

– Это моя работа! Они не имеют права! Вас всех обманывают!

Но даже сейчас, даже в этот момент, я не представляла себе, что смогу повести себя так недостойно и опозорить нашу семью.

Тем более на сцену поднялся еще один человек.

Высокий, в дорогом костюме. Широкие плечи, уверенная походка, взгляд с прищуром. Я видела его раньше, мельком, и кажется, он присутствовал на паре семинаров. Супруг Веры и по совместительству – меценат, спонсор кафедры. Он финансировал программу научных стажировок, выделял гранты на исследовательские проекты. То есть... частично оплачивал и то, что я годами писала по ночам.

То, что Алексей и Вера сейчас выдавали за свой труд.

Вадим Фарофонов уверенно пожал руку Алексею, приобнял Веру за талию, подтянул за руку мальчика, тот вручил букет маме, она наклонилась и поцеловала сына в щеку.

Мой муж снова сжал микрофон.

– И, конечно, мы не можем не поблагодарить Вадима Романовича, – сказал он, повернувшись к мужу Веры. – Без его поддержки ни один из этих проектов не был бы реализован. Он финансировал исследования, открыл для наших студентов путь к зарубежным стажировкам, помог расширить наши границы. Благодарим за веру в науку. Зал снова зааплодировал. Кто-то даже поднялся.

А я сидела как прибитая, всё еще надеясь услышать хоть что-то о себе.

Но ни слова не было сказано обо мне. Ни намека.

Как будто меня не было.

Словно я тень или пустое место.

Выйти на сцену я так и не решилась. Скандал устраивать не стала.

Тихо поднялась, протиснулась к выходу, шагнула в сторону двери.

Маша тоже встала и пошла за мной. В пустом коридоре громко цокали ее каблуки, когда она спешила за мной, пытаясь заговорить.

– Лид... – только и выдохнула Маша, догоняя, но я ответила, глядя перед собой и не оборачиваясь:

– Не здесь, пойдем на кафедру.

Маша молча кивнула. Мы повернули в коридор, и я зашагала туда, где раньше проводила так много времени, но где после смерти мамы просто не могла находиться.

На кафедре было всё по-прежнему. Старые стеллажи, потертые шкафы, мой угол – чуть в тени, где всегда стоял ноутбук и лежала кипа бумаг, на которую я постоянно клала очки. Всё до боли знакомое, родное.

В кабинете было тихо, только за окном чуть накрапывал дождь. Маша прошла в кухонный закуток, достала из шкафчика чай, поставила воду. Всё делала молча, механически. Я же уселась на свое прежнее место – рядом с ее рабочим столом. Странно, но здесь ничего не изменилось, как будто я никуда не уходила.

– Я не знала, – заговорила Маша наконец, присаживаясь рядом со мной. – Лида, клянусь тебе, я не знала. До сегодняшнего дня. Я… я знала, что они общаются, что работают вместе… так тесно…

Я пыталась понять, что она говорит, в ее бессвязной речи не было смысла. Или же я просто не хотела верить, что помимо воровства моей работы существовала еще и измена мужа…

– Лида, я не знала, что делать… Может быть, я всё не так поняла, она же замужем…

– Маша…

– Что?

Я покачала головой, глядя на нее строго и серьезно.

Казалось, это я ее успокаиваю, а не она меня.

– Не надо. Я всё слышала. Когда шла в зал. Весь университет в курсе, что мой муж путается с этой Верой.

– Но как… Это же… – Маша от ужаса округлила глаза и прикрыла рот рукой. – Но ее муж… Он ей не простит этого, если они… Да нет, нет! Лид, он не мог, ничего же еще не подтверждено…

Чайник закипел, и Маша бросилась к нему, залила кипяток в заварку. Достала кружки, поставила одну передо мной. Вытащила какое-то печенье, конфеты. Я взяла кружку, но чай не пила, просто сидела, слепо глядя перед собой. Думая, что делать, как быть.

– Лид, ты не должна была уходить с кафедры. Не надо было. Понимаю, что тебе нужно было время оправиться, но посмотри, к чему всё это привело. Ты же всё равно тянула на себе управление. Я же знаю. Ты написала эту работу! А он…

Я продолжала молчать, не зная, как всё это переварить, а Машин трагический голос ничуть не помогал, но всё же я была рада, что она рядом. Что этот кошмар я проживаю не в одиночку.

– А Вера… – Маша откинулась на спинку стула, провела ладонью по лицу. – Я вообще в шоке. Замужняя женщина. Ребенок маленький. Муж богатый, на руках носит. Что ей еще надо? Она же всё потеряет! Ради простой интрижки…

Она внезапно замолчала, опустила глаза, на минуту воцарилась тишина.

– Ты… – она осеклась, услышав шум в коридоре.

Я тоже напрягла слух. Мое место было у окна, в углу, Рядом со мной стоял высокий стеллаж с методичками, закрывавший обзор от входа.

Почему меня и не заметили.

Сначала послышались шаги. Веселые, торопливые шаги. Послышался смех. Женский, звонкий вторил мужскому, басистому, такому родному и знакомому.

Вера ворвалась в кабинет первой. Раскрасневшаяся, с растрепанными волосами и, конечно же, с тем самым букетом, от моей дочери.

– Машенька, – весело воскликнула она. – У вас нет вазы? Цветы просто роскошные! А мы сейчас с Алексеем Дмитриевичем, Вадимом и Алишей едем в ресторан – будем отмечать! Ну как прошло выступление? Ты же видела? Это же фурор! Сумасшедший успех!

Сумасшедший – и правда.

Феноменальный просто.

Феерия лжи и предательства.