Текст книги "Инженер Против Ⅳ (СИ)"

Автор книги: Ян Красногоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава 7

Тишина внутри огромного особняка на окраине деревни была густой и даже осязаемой, как пыль на непопулярных картинах в музее, коим не нашлось места среди основных экспонатов. Это была уже не та благодушная тишина довольного, размеренного покоя, что царила здесь месяц назад, когда единственными угрозами были падающие акции или не вовремя поданное шампанское. Нынешняя тишина была выжженной, вымершей, звенящей от отсутствия жизни за толстыми, пуленепробиваемыми стеклами, за которыми теперь бродило лишь иное, искривленное инородным разумом подобие жизни, которому, казалось, было плевать на эту самую жизнь. А внутри, в этом запечатанном саркофаге былого величия, двигался одинокий призрак, поневоле присвоивший себе чужие сокровища, истинную цену которым он никогда не знал и уже не узнает.

Филин бродил по залам, где мраморные полы отражали не свет люстр (электричество капризничало, питаясь от шумящих в подвале генераторов, пожиравших последние бочки драгоценного топлива), а тусклый свет заходящего дня, пробивавшегося сквозь запыленные витражные окна. Его босые ступни мягко тонули в ворсе персидских ковров, стоивших когда-то целых состояний, а теперь просто поглощавших звук его шагов, что для него было совершенно бессмысленным. Тысячи часов тренировок научили его бесшумно ходить по любой поверхности и в любом состоянии.

Солдат не был хозяином этой роскоши, но мог им на время притвориться. Он понятия не имел о том, кем являлся прежний владелец, раз смог нажить такое состояние, да и сейчас это не имело значения. В данный момент Филипп был лишь мародером в храме изобилия, временным арендатором роскоши, построенной на песке прежнего мира, случайным гостем этих стен, которому из-за его происхождения никогда по достоинству не оценить перламутрового блеска в гранях хрустального графина ручной работы, горло которого он небрежно сжимал тремя пальцами.

Каждый предмет здесь – нефритовая ваза, тяжелая серебряная рамка для фотографии с чужими улыбающимися лицами, скульптура абстрактного вида, холодная на ощупь – кричали о временах, когда недостаток был лишь поводом для нового приобретения, а не вопросом выживания.

Пройдя к горящему камину, он сел в огромное кожаное кресло, которое обнимало его тренированное нагрузками и лишениями тело, как давно утраченная материнская любовь, обещавшая ему отдых и покой. Перед ним на низком столе из черного полированного дерева стоял хрустальный бокал, который Филин тут же наполнил на два пальца, влив выдержанный коньяк, цвета темного янтаря. Аромат – теплый, с нотами дуба, ванили и чего-то неуловимо дорогого стал витать в воздухе, смешиваясь с едва уловимым запахом пыли, дыма горящих поленьев березы, табака кубинской сигары и… чего-то еще…

Слабым, глубинным запахом тлена, просачивающимся с улицы сквозь совершенные фильтры, которые он отключил для экономии энергии. Ноты прелых запахов уходящей осени стали для солдата напоминанием о мире за стенами. Слушая треск поленьев, он поднес бокал к губам, сделал медленный глоток и ощутил обжигающую теплоту, растекающуюся по горлу, потом – глубокий, бархатистый шлейф.

– Заебись… – с наслаждением прошептал он, вытянув ноги ближе к огню.

Слово, простое человеческое слово, лишенное высокопарных флюидов царящей вокруг богемной атмосферы, казалось зависло в воздухе, словно нечто инородное, и совершенно отказывалось растворяться в этой густой тишине, ровно как и человек его обронивший.

Однако все великолепие обстановки не мешало наслаждению солдата. Чистому, животному наслаждение от того, что «сейчас», в эту секунду, он не голоден, не жаждет и не бежит. Пускай Филин всегда был нетребователен к жизни и мог радоваться таким мелочам, как крыша над головой, стены без дыр и сквозняков, спокойный сон и вкусу божественного нектара, украденного им из подземной сокровищницы-винотеки, молодой человек стал замечать, как аура роскоши от материальных вещей, которых у него никогда не было, начинала проникать в его душу вместе с теплотой дорогого алкоголя, согревавшее его разбитое сердце и уставшее тело. Он пил не спеша, смакуя каждый глоток, как последний. Потому что он и был последним в этой бутылке. А следующих – не найти. Это знание висело тяжелым шлейфом позади мимолетного удовольствия и вяжущего язык послевкусия.

Отогревшись как следует, солдат поднялся на второй этаж по витой лестнице из красного гранита с резным узором. Стряхнув пепел сигары на медвежью шкуру возле выхода на террасу второго этажа, Филин раздвинул панорамное окно и вышел на улицу.

За окном, за высоким каменным забором с колючей проволокой под напряжением, которое выдавали генераторы в подвале, двигались фигуры. С виду медленные и неуклюжие, но в случае если боец проявит неосторожность и выдаст свое присутствие, они снова начнут стремительно метаться в бесплодных попытках добраться до недосягаемого для них обитателя особняка.

Иногда, прямо как и сейчас, глядя из окон балкона на скрюченные силуэты зараженных, бывших когда-то обычными людьми, Филипп ловил себя на мысли, что он, в точности как и прежний владелец этого роскошного дома, стоит гораздо выше тех, кого и раньше то называли «зомби». В такие минуты его одиночного патрулирования солдат снова и снова задумывался о том, что материальные блага на самом деле умиротворяюще сказываются на его внутреннем самочувствии.

Филин усмехнулся собственным мыслям, увидев сутулые фигуры прежних соседей, садовников, охранников, оставшихся снаружи высоченного забора особняка. Даже конец света не поколебал простую истину – вся прислуга как и прежде мечтает о том, чтобы сожрать даже нового господина этого дома. Их тихое, непрестанное шарканье по брусчатке тротуаров, похожее на скрежет помех в плохо настроенном радио немного бесило. Он был постоянным саундтреком к его уединенному пиршеству последнего человека в этом закрытом коттеджном поселке.

Филипп смотрел на них без страха, прекрасно понимая, что в случае опасности легко сможет сбежать. Он наблюдал за их повадками больше с холодным, даже практическим интересом – не приближаются ли к забору? Не нашли ли слабое место?

Несмотря на неприступность стен, неусыпное шарканье бешеных односельчан иногда действовало на нервы, подобно надоедливому комару и являлось мрачным напоминанием о цене этого временного убежища. Этот дом, эта крепость из стекла и стали, наполненная мрамором и шелком, была всего лишь отражением их умирающего мира, превратившегося для выживших в ловушку замедленного действия.

Ее запасы – консервы в кладовых размером с комнату, вода в системе очистки, топливо для генераторов, дорогие алкогольные реликвии в баре – были конечны. Они таяли с каждым днем, с каждым приемом пищи, с каждым глотком артезианской воды из крана, доставляемый в особняк насосом из скважины, который пока еще работал. Роскошь здесь имела свой срок годности, как и те банки с трюфелями и устрицами на полках. Она была прошлым, законсервированным для временного пользования теми, кто по привычке продолжает цепляться за жизнь, в которой больше никогда не будет подобного достатка. Будущее же мелькало за окном: грязь, голод, бесконечное бегство, неусыпное присутствие «Зеленого Бешенства» и ржавое лезвие ножа под ребра как главный аргумент твоего права на следующий день.

Филипп отошел от края балкона и остановился возле окна-витража прятавшего за своей цветной глянцевой поверхностью витую лестницу из хозяйской спальни. Изображение из цветного стекла представляло какую-то идиллическую сцену и абсолютно чуждую теперь пасторальную жизнь (этот термин солдат узнал недавно, когда от скуки решил почитать одну из книг в рабочем кабинете). Филин положил ладонь к прохладному стеклу, обратив внимание не на труд художника, создавшего резной витраж, а на отражение того, что внизу.

Там, в саду, некогда безупречном, теперь уже жухлый газон покрывал слой опавших бурых листьев. Мертвый фонтан с позеленевшей жижей был завален мелким мусором, принесенным ветром. А за забором – серость и черные провалы окон таких же особняков, как и этот, и одинокие фигуры его прежних обитателей, которым больше не нужна была роскошь их загородных вилл, на которую они потратили всю свою жизнь.

Отражение солдата в стекле – усталое, с легкими порезами на гладко выбритом лице, в теплом махровом халате взятым из чужого гардероба – накладывалось на этот пейзаж упадка. Две реальности, прошлая и нынешняя, сливались в абсурдный коллаж в одном отражении на витраже неизвестного художника. И Филин – профессиональный солдат, участвовавший в уже бессмысленных войнах ради будущего, которого уже не наступит, стал живым призраком в мертвом дворце, наслаждающимся последними крохами с пира, который давно закончился для всех смертельной чумой.

Затушив сигару о мраморные перила, он вернулся в дом и направился на кухню – не ту, маленькую, для прислуги, а огромную, и сейчас сияющую хромом и гранитом, кухню-мечту гурмана. Теперь здесь царил полумрак и хаос его собственного существования. Пустые банки из-под деликатесов, открытые пачки сухарей, разбросанная серебряная утварь. Филипп открыл массивный холодильник – чудо инженерной мысли от ИнтерРоб, все еще работающий, благодаря хитроумной системе энергосбережения. Холодный воздух приятно обдал недавно бритое лицо. Внутри лежало несколько упаковок дорогого сыра, завернутый в бумагу копченый окорок, бутылки минеральной воды с логотипами эксклюзивных источников. Пища богов не примерзшая к стенам морозилки и смиренно ждавшая, когда ее бросят в кипяток.

Солдат отрезал толстый ломоть окорока, положил на кусок хрустящего хлеба из упаковки «Кормильца», найденного в хлебнице (еще не зачерствел!). Простота действия, почти примитивная, на фоне этой кухни, созданной для сложнейших кулинарных перформансов, была горькой иронией. Он ел стоя, у окна, глядя на огромный внутренний двор с грязным бассейном, в котором на днях отказали фильтра. Жир стекал по пальцам. Вкус был насыщенный, соленый, «настоящий». Как солдат, привыкший к тяготам и лишениям, Филипп получал истинное наслаждение от простого насыщения и приятной тяжести в желудке, которое только усиливало эффект от грядущего контраста с неумолимым будущим, где кусок заплесневелого сухаря станет пиршеством.

После еды он снова направился к широкой гранитной лестнице. Шлепая босыми ногами, солдат остановился на площадке перед подъемом на второй этаж. Усовершенствованное зрение позволило ему увидеть собственное, вытянутое и искаженное под разными углами, отражение в хрустальной люстре посередине холла.

Глядя вниз на витиеватый рисунок застывший в мраморе и фреске, Филипп мог только гадать, сколько людей кружилось когда-то внизу на балах и приемах и сколько их отражалось в тех же самых гранях хрустальной люстры.

Он облизал все еще жирные пальцы руки и продолжил подниматься вверх. Сегодня солдат выбрал для себя новую спальню. Эта была больше остальных и выходила балконом на внутренний двор. Огромная кровать, стояла так, чтобы было видно большую часть земли этого особняка. Она была застелена шелковистым бельем и казалась необъятной. Филипп сбросил чужой халат и упал на кровать, уткнувшись лицом в подушки, пахнувшие чужим, дорогим женским парфюмом и осевшей пылью. Мягкость белья обволакивала уставшее тело. Однако Филин нашел в себе силы перевернуться на спину. Солдат лежал, глядя в потолок с лепниной, слушая тиканье дорогих механических часов на полке со всевозможными блестящими безделушками – анахронизм, переживший конец света. Тиканье отсчитывало не время, а остатки его передышки. Каждый тик – шаг к неизбежному концу этой взятой взаймы роскоши. Завтра нужно будет проверять периметр, искать слабые места в ограде, оценивать уровень топлива в генераторах, считать банки в кладовой и продолжать подготовку к дальнейшему походу на юг к Черному морю. Завтра наступит реальность выживания. Но сейчас… Сейчас он мог просто лежать на этой невероятно мягкой постели, в этой тишине, охраняемой стенами и генераторами, и чувствовать лишь тяжелую, почти животную удовлетворенность от сытости, относительной безопасности и неподвижности, которую нарушало лишь тиканье ходиков, неумолимо отмеряющих бег времени.

Времени…

Не в силах вынести их оглушающий, подобный похоронному набату, грохот, Филин встал и вышел на балкон. Воздух был прохладным, с запахом гниющей листвы и далекого пожара. Над забором виднелись верхушки садовых деревьев, декоративных туй и голубых елей, да чьи-то крыши. Его хищный глаз снова выловил из кромешной темноты их – фигуры в сумерках, бродящих по газонам соседних улиц, бесцельные и вездесущие. Он оперся о холодный камень перил. Где-то там, в сердце этого мертвого поселка, возможно, еще теплилась жизнь, прятались другие, как он. Или не прятались, а боролись, грабили, убивали – и за банку тушенки, а не за коньяк.

Филин усмехнулся, ведь его убежище было оазисом, но оазисом в пустыне, которая неумолимо надвигалась. Каждый съеденный кусок, каждый выпитый глоток воды, каждый литр сожженного генераторами топлива приближал момент, когда стены перестанут быть защитой, а станут роскошным склепом без провианта. Филипп на секунду примерил на себя роль фараона, почивающего в величественной пирамиде и отчего-то эта мысль ему приглянулась. Солдат не замечал, как роскошь становилась его проклятием. Она приковала его к этому месту, к этим запасам, делая его уязвимым. Уйти сейчас, пока есть силы? Но куда? В хаос, где каждый день – борьба за глоток грязной воды? Обратно в мир лишений и насилия, в котором Филин итак привык успешно выживать всю свою жизнь⁈

Нет! Он останется. До последней банки. До последней капли топлива. До последнего глотка коньяка. Он сполна отведает вкуса той запретной жизни, какой у него в прежнем мире никогда не было и не могло быть, а лишь потом стронется с места к своим братьям. Конец света уже случился, спешить некуда. «Как говорилось в той умной книге? „Кто понял жизнь, тот больше не спешит“, думаю сейчас подходит больше – » Кто просрал жизнь, тот больше не спешит!'

Солдат сделал глоток из бокала, занюхал его свежим ночным воздухом и лишь после этого вернулся в спальню, в полумрак. Включил старинный ламповый радиоприемник, чудом найденный в кабинете. Из динамика полилось шипение пустых эфиров, под которое он засыпал в детстве, когда его мама начитавшись «популярных» исследований, узнала, что белый шум помогает младенцам спать крепче. И он действительно помогал. Белый – пустой звук. Никаких голосов, никаких сигналов бедствия. Никаких сигналов надежды. Только шум почившего мира.

Филин оставил его включенным, чтобы перед сном в голову не лезли эти «дурацкие» мысли. Несмотря на помехи из динамика, тишина в особняке осталась густой, изредка нарушаемая лишь далеким, ненавязчивым завыванием и хохотом бешеных за забором, да тиканьем неумолимых часов. Филипп лег на кровать, укрывшись чужим, тяжелым пуховым одеялом, накрахмаленный пододеяльник приятно захрустел. Прохлада постели быстро сменялась на обволакивающее тепло. Филипп закрыл тяжелеющие веки. Солдат не думал о завтра. Не думал о вчера. Не думал о тех, кому принадлежало все это великолепие и где они теперь – перекинуты через забор на радость зараженным!

Мысли тянулись, как расплавленный свинец, но Филипп гнал их прочь. Сейчас было тепло, мягко, тихо и относительно безопасно. В желудке переваривалась сытная пища, жилы грел коньяк, приемник шипел помехами белого шума. Сегодня парень мог позволить себе эту роскошь – не думать. Просто существовать. Просто спать в этом чужом, огромном, шикарном гнезде на краю пропасти, наслаждаясь последними лучами тепла перед неминуемым холодом грядущего. Завтра будет завтра. А пока – тиканье часов, шелест крахмального пододеяльника, шипение радиоприемника и глубокая, выстраданная благодать моментального забытья. Это было его. Только его. До тех пор, пока не кончится тепло коньяка.

Глава 8

СТАТУС ПОДТВЕРЖДЕН – «Путецъ» четвертого ранга Садко. ДОСТУП К ОБЩЕДОСТУПНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПРЕДОСТАВЛЕН.

***.

– Привет, народ, с вами я – Николь, – девушка устало улыбнулась в объектив. Камера слегка дрогнула, когда она оперлась об оцинкованный воздуховод. – Веду свой репортаж отсюда, с этой самой крыши ангара… какого? Ну, судя по остаткам вывесок, информационных стендов и огромным станкам внутри, здесь занимались изготовлением каких-то очень сложных штук для других сложных штук. Мне кажется делали какие-то станки или двигатели для кораблей или чего-то космического, – мулатка виновато пожала плечами, оглядываясь на панораму, открывавшуюся с высоты. – Я пока не особо разбираюсь во всей этой богадельне, а вам, полагаю, хватит и такого объяснения. Главное – это теперь «наш» кусок богадельни.

Свободной рукой Ника попыталась пригладить пышную, вечно непокорную шевелюру, сбитую ветром, густо пахнущим гарью, машинным маслом и речной сыростью:

– У нас сейчас происходит исторический момент, вся наша Цитадель переехала на новое место, а точнее, отвоевала и зачистила этот клочок завода построенного у самой реки. Видите? – она чуть развернула камеру, показывая захваченную территорию. – Два огромных ангара, расположенных близко к друг другу, ребята, если честно, то вид у них конечно же внушительный, но увы камера не может передать всей их монументальности. А вот между ними, – тонкий палец девушки появился в кадре и плавно опустился вниз, – здесь асфальтированная площадка, которую сейчас наши люди очищают от мусора и трупов зомби. А вон там, за высоким забором с колючкой, – она указала на мрачные силуэты отдаленных высоток, – там находится центр города и как вы можете сейчас понять, мы находимся на достаточном расстоянии от них и при этом на с одной стороны защищает река, что в будущем будет облегчать нашу оборону. Мы только-только отбили все волны зараженных и теперь быстро завершаем установку баррикад.

Я подумала о том, что было бы здорово запечатлеть этот момент и так как самый главный блогер в данный момент отсутствует, то я решила снова записать в форме репортажа наши первые шаги на новом месте, – девушка отошла в сторону, к самому краю крыши, дабы показать, что происходит вокруг. В кадр попала бурлящая внизу деятельность. – Отсюда, с высоты передвижения всех этих людей могут показаться хаотичными, но все они действуют согласно плану!

Картинка приблизилась к земле. У подножия ангара, на котором стояла Николь, люди в разношерстной, но узнаваемой по нашивкам одежде с эмблемой Цитадели (антенна испускающая радиоволны в форме шестерней) возводили баррикады из всего, что выгружалось из поезда: сваренных между собой листов ворот от гаражей, крыш и капотов машин. Работа шла слаженно, под негромкие, но уверенные команды бригадиров. В кадре были видны следы недавнего боя: черные подпалины на бетоне и металле от коктейля Молотова, дыры от пуль, отрубленные конечности зомби, рваная одежда и темные пятна крови, которые некому было замыть. Струйки дыма все еще поднимались кое-где из-под тлеющих паллетов возле угла ангара и одежды зараженных, навсегда застывших в скрючившихся «башнях» из тел.

– Вот тут у нас находятся основные баррикады от зараженных, во-о-н, – она еще сильнее приблизила изображение, фокусируясь на группе людей с нашивками «III РУБЕЖ» на плечах. – Там вы сейчас можете увидеть ребят из третьего рубежа, которые трудятся над надежностью, укрепляют стены, ставят колья и натягивают колючую проволоку в несколько рядов, чтобы вся эта история не грохнулась при первом же серьезном напоре тварей, которые пока отступили. Ребята трудятся как муравьи, – в ее голосе прозвучало уважение. Она перевела объектив дальше, за линию забора, на полыхающее ярким оранжевым пламенем пятно огня, которое бросало длинные, дрожащие блики на темную, зеркальную поверхность реки. – А там, за периметром, пару часов назад было гнездо бешеных. Они обосновались возле небольших зарослей ивы, что сыграло с ними злую шутку, так как дерево послужило отличным топливом.

– Что вам еще показать? – тонкий, изящный палец Николь появился в кадре, указывая направление. – А вот здесь, сердце нашей обороны, непосредственно сам наш паровозик, который смог нас сюда доставить! – Камера показала мощный, покрытый свежими вмятинами и царапинами бронепоезд с огневыми точками наверху. Застывший как скала, он находился со стороны реки перед ангарами, перекрыв асфальтовую площадку подобно стене. – Как видите, мы решили использовать его не только как транспорт, но и как живую, дышащую сталью баррикаду. И знаете? Это решение принесло свои плоды! Нам удалось создать надежные стены гораздо быстрее, чем это планировалось! Паровозик стал отличной стеной и я уже выслушала с десяток предложений о том, что в будущем нам следует пригнать больше железнодорожных составов и сделать из них целую гряду стен! Эта прекрасная мысль, думаю передаем ее председателю и он доработает ее уже до четкого плана. – Николь плавно спустилась по внешней металлической лестнице ангара, продолжая снимать. Она прошла к поезду, ловко обходя кучи стройматериалов и ящиков с припасами, и засняла момент, когда из «штабного» вагона, шатаясь от перенапряжения и усталости, словно пьяная, вышла Эльвира. Лицо блондинки было бледным, под глазами – синяки от перенапряжения, звалось девушка разом постарела на пару лет, но ее глаза горели холодной, стальной решимостью.

Блондинка, едва ступив на землю, тут же сорвала с пояса рацию и продолжила выкрикивать команды тем, кто сейчас находился внутри возле мониторов внутри вагона, а также кричала в рацию на тех, кто сейчас занимался установкой камер видеонаблюдения по периметру ангаров и баррикадах. Ее голос, хриплый от напряжения, все же резал воздух, как нож.

– Четвертый сектор! Иван, ты меня слышишь? Камеры на юго-восточной части должны видеть не менее ста метров вдоль забора! Проверь угол! И быстрее! Штаб доложи статус!

– «Обзор периметра – 75%».

– Плохо! – рявкнула блондинка перекинув косу через плечо. – Не филонить! Мы должны опередить план!

Следом Николь, стараясь не привлекать внимания Эльвиры, перевела камеру влево, на собравшихся в плотный, мрачный круг ребят из первого рубежа. Разведчики, узнаваемые по легкой, маневренной экипировке мотоциклистов и наплечники с римской цифрой «один», обнявшись за плечи, стояли вокруг тела, накрытого плащ-палаткой. Из-под края ткани виднелась рука в рваном рукаве кожанки. Рядом лежал окровавленный топорик, явно принадлежавший погибшему.

В это время Аз, глава первого рубежа, с суровым, словно высеченным из камня, лицом, толкал тихую, но страстную речь для своих разведчиков, держа в руках шлем павшего брата – окровавленный, с глубокими царапинами. Николь тихо пискнула, когда поняла, что в открытом защитном стекле увидела широко открытые, остекленевшие глаза головы парня, которому не повезло быть укушенным одним из зараженных. Бывший студент, а ныне – павший разведчик равнодушно смотрел на происходящее вокруг своим застывшим взглядом.

– Гамлет, блин, – еле слышно, с недоумением и горечью прошипела Николь в сторону главы первого, быстро вспомнив, что микрофон камеры может уловить ее недовольство этим мрачным театром или прощальным ритуалом разведчиков.

Она резко, почти дернув камеру, перевела объектив в другую сторону, где сейчас мужики из «гаражного кооператива» – инженеры и механики четвертого рубежа – продолжали возиться с рядами гудящих бензогенераторов. Они были расставлены под навесом у стены ангара, соединенные паутиной толстенных кабелей. Мужики в промасленных комбинезонах, с инструментами за поясом, что-то подкручивали, замеряли вольтметром, отлаживая их бесперебойную работу. От генераторов тянулись кабели к временным прожекторам, уже освещавшим ключевые точки, и к открытым дверям ангара, где виднелся тусклый внутренний свет.

Николь посмотрела на свой наруч и как глава четвертого рубежа увидела, что задачи ее механиков выполнены на девяносто три процента. Мужики, имевшее четкую задачу последовательно занимались работой подключая к внутренней сети «объекты по их приоритетности»:

Баррикады – освещение – медпункт – внутренний штаб – кабинет председателя – жилые помещения.

Однако Николь отвлеклась от этой картины мирного труда, так сильно контрастирующей на фоне того, что здесь творилось всего каких-то сорок минут назад, когда в воздухе, поверх грохота генераторов и голосов, раздался нарастающий, низкий гул вертолета. Знакомый, долгожданный звук. Николь инстинктивно вскинула камеру выше, быстро повернув ее в направлении звука. На фоне темного, затянутого дымкой неба четко выделялась черная точка, стремительно увеличивающаяся. На хвосте вертушки мигал настойчивый красный огонек, как маяк в наступающих сумерках.

– Наконец-то!.. – вырвалось у нее, смесь облегчения и восторга, мулатка сорвала с пояса рацию и зажав кнопку произнесла. – Это вы к нам летите⁈

– Так точно! – отозвался голос подполковника.

* * *

(Изображение с камеры видеонаблюдения, установленной на углу ангара, позже показало, как глава четвертого рубежа резко вытерла ладонью лицо, смахивая предательские слезы, выключила свою камеру и почти сбежала вниз по стальной лестнице, торопясь навстречу прибывающим.)

* * *

Камера снова начала свою съемку, пока вертолет продолжал свой полет над городом:

– А вот тут, – голос Николь снова зазвучал в микрофон, на экране появились широко распахнутые ворота ангара с мрачной темнотой своих необъятных недр, столь глубоких, что луча фонарика на камере не хватало чтобы достать до дальней стены.

Николь поморщилась от отвращения, увы видео не могло передать насколько там был тяжелый, затхлый воздух, смешанный с запахом гнили, испражнений и человеческого отчаяния. – … вот тут наши девчата из медотряда четвертого рубежа сейчас проводят первичный осмотр бедолаг из захваченного нами ангара. Представьте, – руки Николь, державшие камеру, заметно задрожали, отчего вся картинка поплыла, – они были тут заперты несколько недель, с того момента как оборона завода пала под натиском орды! Больше месяца в этой железной могиле, с трупами, с крысами, с вечным страхом! – Она сделала усилие, чтобы успокоить дрожь. – Мне трудно представить, сколько лишений, голода, ужаса пришлось им претерпеть за это время, но сегодня… сегодня Цитадель взяла их под свое крыло. Теперь им больше нечего бояться. Мы накормим, обогреем, вылечим, – девушка говорила это с горячей убежденностью, но с мастерством оператора отвела камеру так, чтобы в кадр не попали тени у дальних стен ангара – стрелки из второго рубежа, замершие со вскинутыми автоматами, их оружие было наготове, прицелы отслеживали каждое движение выживших из ангара, что сейчас проходили освидетельствование. Предосторожность. Всегда предосторожность. Никто не знал, чем чревато долгое время заточения в кромешном аду.

Камера скользнула внутрь. Несколько крепких мужиков из третьего рубежа, в противогазах из-за царящего смрада, с мощными фонарями в руках, осторожно, как саперы, обследовали глубины ангара. Лучи света выхватывали из полумрака жуткие картины: горы мусора, импровизированные перегородки из тряпья и досок, темные пятна на полу, человеческие останки в дальних углах, еще не убранные. Они методично и с дотошностью прочесывали пространство, отмечая на своих смартфонах опасные зоны, завалы, потенциальные угрозы, собирая данные для создания будущих квестов по освоению завода.

Николь задержала камеру на ближнем плане: у стола, сложенного из ящиков, при свете лампы из портативной LED-панели, сидела медсестра Оля. Девушка в медицинской маске корявым, торопливым почерком вносила данные в толстый медицинский журнал. Перед ней на ящике сидела пожилая женщина, дрожащими руками державшая кружку с горячей водой, которую ей только что дали.

Однако сама мулатка смотрела не на Олю, а на очередь, выстроившуюся вдоль стены. Подавленные, изможденные до крайности лица устало улыбались. В кадре появилась группа молодых парней и девушек – студентов из местного аграрного университета, если судить по обрывкам грязной униформы. Следом шли старики в затертой синей форме работников этого завода, морщины на их лицах казались еще глубже от въевшейся копоти, будто врезанными в кожу пережитыми страданиями и безнадегой; один слепо жмурился на свет лампы, словно она была солнцем, лучи которого он так давно не видел, другой беззвучно шевелил губами, продолжая благодарить каждого гражданина Цитадели за спасение. Последними была – кучка мужчин в грязной, порванной, но все еще узнаваемой военной форме, человек десять, не больше. Они стояли чуть отдельно, пряча руки за спины или в карманы, их взгляды были не подавленными, а острыми, настороженными, изучающими – оценивающими не только медсестру, но и вооруженных людей из второго рубежа, тени у стен, возводимые баррикады на площадке между ангарами. В их позах читалась усталость, но и остатки дисциплины, привычка к опасности. Отведя пристальны взгляд от солдат, Николь заметила, как они из стрелков кивнул ей, словно давай ей понять, что они осознают, что за ними нужен глаз да глаз и они ни на миг не ослабят бдительности.

Разминувшись с парой работяг из четвертого рубежа, тащивших тяжеленную бухту бронированного электрокабеля, девушка на мгновение перевела камеру на их согнутые под тяжестью спины. Мужики, кряхтя, но без стонов, тянули провод от шумящей генераторной, расположенной рядом с первым ангаром, ко входу во второй. Их цель – обеспечить светом и энергией временный медпункт и будущие жилые сектора. А затем создать силовой узел.

– Почти дотянули, братва! – крикнул им кто-то. – Подключаемся к «Шторму»! Даешь свет в бараки!

Грохот приближающегося вертолета внезапно обрушился на пространство между ангарами, быстро заглушая все остальные звуки. Он завис над площадкой прицеливаясь к месту для посадки. Николь, забыв на время про спасенных, решила запечатлеть момент приземления. Граждане Цитадели, без лишних команд, четко и организованно освободили центр площадки для опускавшейся «вертушки». Военная машина, сверкая красными габаритными диодами плавно опустилась на землю. В воздух поднялись вихри из остатков опавших и перегнивших листьев, бумажного мусора и едкой, серой пыли завода, въевшейся даже в стены ангаров. Пыль ударила в глаза, забивала нос, но Николь, прищурившись, продолжила стоически снимать, прикрывая объектив ладонью от самых сильных порывов.

Когда гул вращающихся лопастей стал быстро стихать, превращаясь в тяжелое завывание, а потом и в хриплое урчание, послышались и восторженные, облегченные людские голоса, приветствовавшие прибывшего председателя.