Текст книги "Адам и Ева"

Автор книги: Ян Козак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Разошлась, расшумелась…

Конечно, доля правды в ее словах была (нужно сказать, изрядная), но только лишь доля. Увы, коли самому нельзя выбирать себе окружение – и в жизни, и на работе, что тут поделаешь? Приходится довольствоваться на худой конец теми, кто хоть не вредит, а кое-где даже и помогает. А главное – не мог я забыть той неоценимой службы, которую сослужил Олда нашему саду своей нерадивостью. За это благодарствую поболее всего.

– Не понимаю, почему именно к Олдржиху я должен относиться плохо? – возразил я. – Временами он бывал мне полезен.

Мое замечание рассердило Еву пуще прежнего.

– Молчал бы уж! – прикрикнула она. – Ты сам такой же, как и он! (Тут она явно преувеличивала.) Что тот, что другой – оба вы политиканы! Никогда у вас не разберешь, где правда, а где вранье! Он-то небось и впрямь считает, что ты к нему невесть как расположен.

– И прав, совершенно прав, – подзадориваю я ее. – Расположен. На свой манер, разумеется, да и выбора нет. Иногда, Ева, нужно уметь довольствоваться малым. Ты и сама это прекрасно знаешь. И потом… У каждого из нас свои слабости и пристрастия. А другие зачастую этого даже уразуметь не могут.

– Нет, ты и впрямь блаженный! – Ева не собиралась так просто отступать.

– Давай, валяй дальше! – подначивал я ее. – Уж не думаешь ли ты, что лучше сидеть сложа руки да сетовать: что, мол, тут поделаешь, люди кругом – не те, подходящих бы… Чем так вот ныть, лучше я и таких работать заставлю. Или я не прав?

– Много Олдржих тебе наработал! Ты еще пойди ему поклонись! – возмутилась Ева. – А я не стану за клок шерсти благодарить, коли знаю, что вся овца – моя. Не так уж я глупа. А ты чуть что – и уже «чего изволите?». Удальцы вроде него как ночные бабочки на свет слетаются, но крыльев никогда не обжигают. И я не удивлюсь, если они его когда-нибудь заслонят собой и вконец потушат.

Глаза ее полыхали.

– Случайно не ты ли как-то мне припомнил и дал прочесть такое изречение Толстого: если у самого нет сил гореть и распространять свет, не засти его по крайней мере?

– Вот именно так я и поступаю. Помогаю Олде не застить свет.

– Отговариваться ты умеешь, всегда найдешь способ вывернуться… А я бы таким, как он, спуску не давала!

– Не сомневаюсь, – плачу я ей той же монетой. – У тебя одна радость – веником махать. Когда ты наводишь порядок – лучше тебе под руку не попадаться, – рассмеялся я и хотел было ее поцеловать, но она отпрянула.

– Оставь, пожалуйста. Нечего руки распускать! Ненавижу! Вот как получишь тряпкой! (Пока мы разговаривали, она старательно терла и расставляла посуду.)

Я расхохотался. И хохотал до слез. Ведь впервые за много дней она вскипела и разозлилась, как в былые времена.

Да и пора бы уже!

8
Когда в раю не было дождя

Не всякий день – божье благословенье. А нас погода не баловала уже третий год подряд. Одну весну солнце чуть ли не с середины апреля жарило как в июне. Деревья зацвели разом, но в конце месяца ночами мороз опускался до восьми градусов – и все спалил. Следующий год выдался холодный, дождливый, солнышко почти совсем не проглядывало. Зато нынче, вплоть до последней недели мая, природа, казалось, решила вознаградить нас за предыдущие невысокие урожаи. Буйно цвели вишни, яблони, персики, завязи набухали прямо на глазах, так стремительно и в таком изобилии, что сердце радовалось. Только абрикосовые деревья в этот раз отдыхали. А вскоре наступили засушливые дни.

Неделями на светло-голубом небе не появлялось ни облачка, оно раскалилось добела. Земля томилась от жажды. В дрожащем летнем мареве чахли зеленые всходы, листья дерев и кусты. Листва посерела от пыли; изнуренные зноем плоды засыхали. Молоденькие яблоньки, только-только высаженные на вновь заложенных участках, гибли.

С раннего утра мы исходили потом, в нос и рот лезла горячая пыль. Менее выносливые стволы, ослабленные засухой, мы, невзирая на изнурительный зной, спасали от вредителей опрыскиванием. Вокруг деревьев и кустов, суливших неплохой урожай, широкими кругами настилали сечку – толстый слой кормовой смеси, клевера и травы, все это должно было сохранить подземную влагу от испарения. Однако зелени было прискорбно мало – кормов в госхозе не хватало, скот едва не падал. Мы скосили травы, не дав им засохнуть на корню, обжали серпом межи, всю крапиву, росшую вдоль заборов.

Из вечера в вечер привозили в сад по нескольку бочек воды и с помощью насосов нагнетали воду к корням. А сверх того таскали ее ведрами. Ах, какой это изнурительный труд! У нас уже руки отваливались, а сад по-прежнему чах от жажды. Чем дальше, тем больше трескалась земля.

Каждый день мы ждали дождя и попеременно то чертыхались, то взывали ко всем святым или проклинали руководство госхоза. Еще в прошлом году нам была обещана оросительная система, но никто вовремя не озаботился ее доставить. Вот и в нынешнем году, уже с февраля месяца, мы каждую неделю настойчиво напоминали об этом, и все впустую. Не помогло даже вмешательство района. День ото дня таяли надежды на хороший урожай. Ко всему прочему наша новая, только что высаженная яблоневая шпалера (нам удалось-таки отвести под нее бывшие приусадебные участки) просто погибала без воды.

Был полдень. Истомленный жарой, я приплелся на обед. Разомлевшие Луцка с Томеком нежились в сенях – здесь, на облитых водой прохладных плитках пола, только и можно было спастись от непереносимого зноя.

– Неужто явился? – приветствовала меня Ева. – А я уже давно дома. Марш в ванну. Скоро обедать.

Сидя в лифчике и трусиках у затененного распахнутого окна, она дышала с трудом, а в кухне на плите кипела и шипела, выплескиваясь из кастрюли, вода.

– Я только что из-под душа. Господи, да когда же конец этой жаре?

– Никаких новостей нет? – спросил я просто так, по привычке.

– В этакую-то жарищу? – Она подняла брови. – Дышать и то нет мочи. Какие уж тут новости?

– О погоде ничего не сообщали?

– Как всегда, – вздохнула Ева. – Над всей Центральной Европой область высокого давления, 1028 миллибаров ртутного столба, +31° в тени. Теперь у них прогнозы верные. А я потом изошла.

– Черт подери! От такой жарищи свихнуться недолго, – подавленно вздыхаю я. – Из района не звонили?

Ева нахмурила брови, глаза блеснули гневно и насмешливо.

– Ты от них чего-то еще ждешь? Ко мне с такими вопросами лучше не суйся. У них заботы поважнее, чем наш сад!

Она со вздохом поднялась, пошла на кухню и, не переставая возмущаться, загромыхала крышками. Я особо не вслушивался. Вскоре она снова появилась в дверях, оперлась о косяк и, отирая со лба пот, напустилась на меня:

– Ты только погляди, на кого похож! Высох, как вобла. А все твоя работа. Штаны чуть не падают, а толку никакого. Никто, даже твой район, нам не поможет. А теперь давай-ка я намылю тебе холку.

Она ухватила меня за слипшиеся от пота волосы, пихнула в бок локтем, и не успел я опомниться, как оказался в ванне, до краев наполненной прохладной водой, и вот уже полощусь, фыркаю, захлебываюсь от наслаждения, а Ева наклоняется надо мною. Вот ведь – бранить бранила, а ванну приготовить успела.

Стоило повозиться с водой, и она вновь ожила.

И как тут упустить случай и не вывалить мне все, что на сердце. Она тут же и вывалила:

– Глянь-ка, Адам, волосы у тебя мало-помалу седеют, редеют, а голова никак мудрее не становится, нет, не становится! Эх, открутить бы ее да вычистить.

Схватив меня за чуб, она наклонила мою голову и решительно, чуть не с яростью начала втирать шампунь.

– Одержимый, сумасброд! Смотреть уже на это невмоготу. Замучился совсем! Изводишь себя работой, когда другие одними посулами отделываются. А какой толк? Всякий раз надеешься, что тебе помогут… Да спустись ты на землю-то. Очнись!

Она сердилась не на шутку. Снова на мою голову сыплются упреки – сами, дескать, должны были загодя все обдумать, прежде чем до упаду вкалывать на этой новой яблоневой плантации, которая теперь все равно погибнет от засухи.

Она права, хоть и не совсем. Перебарщивает, как всякая женщина, когда ей неймется доказать (еще бы!), что она умнее всех. Про себя я ей возражаю, однако только про себя, не вслух. Собственно, вслух мне и слова не вымолвить. Только отфыркиваюсь да брызжу пеной, которая лезет и в глаза, и в уши, и в рот. Чертовка Ева! Запустила мне пальцы в волосы и знай себе скребет да скребет!.. Да языком без остановки молотит. Пощады от нее ждать нечего. По счастью, мне залило уши. А приятно все-таки в воде поплескаться. Ухмыляюсь про себя. Пускай выговорится! Я ведь ее знаю. Время от времени ей требуется выпустить пар. Так почему бы ей этого не позволить?

Слушаю вполуха обрывки того-сего. А Ева все бранится, режет правду-матку, раздает всем сестрам по серьгам.

В потоке слов, которые я кое-как улавливаю и принимаю к сведению, различаю, что она снова клянет Олдржиха, а заодно с ним, разумеется, и меня. Припоминает сперва, как я позабыл заскочить в родительский комитет, где у нее было совещание с дирекцией, а потом – как я уже дважды обещал за ней заехать, когда она в городе делала покупки, и не заехал, и ей пришлось больше часа (со злости она чуток перехватила), как ослице, плестись с двумя набитыми сумками.

– Ты кончила? – пытаюсь я прервать поток ее красноречия.

– Молчи у меня! – Для пущей надежности она прикрыла мне рот мыльной ладонью. – Не думай, что с тобой сладко живется, баран ты этакий! Что себе в голову заберешь, то и долбишь, а остальное – гори синим пламенем. Ни о ком не думаешь, ни обо мне, ни о детях. Мы для тебя пустое место. Или не так? Ну, признавайся. Когда и где мы были в последний раз? Даже на речку и то не ходили. – Она перевела дух. – И тебе не стыдно? Ну, что молчишь?

Вот ведьма! Знает, как меня уесть.

– Каюсь, голубушка. – Я пробую задобрить и успокоить жену. Изогнувшись, обхватываю ее, притягиваю к себе; с меня течет, она вся вымокла, но ей хоть бы что.

– И не надейся, так просто ты от меня не отделаешься. Придется дать обещание!

Неожиданно она выливает мне на голову целый ушат воды.

Я снова пытаюсь изловить Еву. Подымаю обе руки и вслепую хватаю ее за плечи, но она ускользает, закрывает кран и, отхлестав меня полотенцем, набрасывает его мне на голову. Довольна. Торжествует.

И вдруг спохватывается:

– Ну вот! Из-за тебя про картошку забыла. Разварилась поди.

Сказала – и нет ее!

Я вылезаю из воды и сразу чувствую себя человеком. Через открытые двери слышу, как Ева бренчит тарелками и зовет Луцию и Томека обедать.

Садимся за стол. Молодая картошка и салат из огурцов, перед каждым – стакан холодной простокваши. Только такую еду еще и можно есть в эти невыносимо жаркие дни. Томек отхлебывает простоквашу. Луция вилочкой разминает картофелины и обмакивает в топленое масло, где плавают лодочки тмина. От картошки поднимается пар…

Пар этот невольно напоминает мне дрожащий, переливающийся на солнце душный воздух, который сейчас за стенами дома иссушает наш сад, терзает землю. Я не могу отделаться от этих мучительных видений; заботы вновь одолевают меня…

– Дети, мы с папой договорились, что сегодня вечером пойдем купаться, – раздается Евин голос. – Что вы на это скажете?

Ах, уж эта моя плутовка жена! Коли точно знает, чего ей хочется, – ничего не оставит на волю случая! Я в дураках, а ее прямо-таки подмывает порадоваться победе, добытой хитростью, но она сдерживается.

– Мама совершенно права. Давно пора прогуляться на речку, – давясь горячей картошкой, соглашаюсь я. А что еще остается? – На какое место пойдем, дети?

– К купальне! – кричит Луцка и хлопает в ладоши, хотя только что едва не засыпала над тарелкой.

– Там сейчас не искупаешься. Лучше пойти под Липу, а потом можно и порыбачить.

– Мне бы не хотелось идти туда с Луцкой, там глубоко, – возражает Ева.

– Да теперь воды везде по колено, – со знанием дела настаивает Томек.

– Ладно. – Я кладу конец переговорам. – Все успеем. И выкупаться, и рыбку поудить. А где ловить будем? Под запрудой или у омута? – Я взглянул на Еву. Она тоже любила посидеть с удочкой.

Пока Луцка в восторге верещала что-то насчет купальни, Томек, опередив Еву, воскликнул:

– У омута! В Лабе не клюет…

Как только речь заходит о рыбалке, Томек не знает никакого удержу. Он непоколебимо уверен, что стоит ему забросить лесу, как тут же на крючке забьется жирный карп.

– Разве что вонючая малявка попадется случайно, – продолжал Томек.

– Что верно, то верно, – согласилась Ева. – Когда в последний раз, в дождь, ты двух подлещиков принес, мне пришлось их выбросить.

– Видели бы вы усачей под плотиной, когда вода в реке была еще чистой, – вспомнил я. – А теперь что! Как-то смотрел я рыбацкие состязания. Набралось там человек сто, стояли чуть не впритык один к другому, весь берег заполонили. Разыгрывались три премии. Одна – за самую крупную рыбину, вторая – за самый большой улов, а третья, наоборот, – за самую маленькую рыбку.

– А ты что-нибудь выиграл? – влезла в разговор Луцка, слушавшая меня лишь краем уха. Все внимание ее было поглощено мороженым, которое Ева только что принесла из холодильника, и Луцка с помощью печенья заправляла его в рот.

– Вот глупая, – заметил Томек. – Ты что, ничего не слыхала?

– Все три премии получил один пенсионер.

– Так ему одному все три и отдали? – удивилась Луцка.

– Заслужил, – ответил я. – Сперва попался ему на крючок карп. Похоже, последний в тех местах и довольно крупный. Больше никто ничего не вытянул – так, парочку голавликов да несколько язей. Этой сорной рыбке ни грязь, ни смрад нипочем, лишь бы нажраться. Так вот и получилось, что все награды одному и достались.

– Но мы все равно пойдем к омуту, – повторил Томек. Он тоже за обе щеки уплетал мороженое.

– Луция! – окликнула дочку Ева. – Посмотри, сколько после тебя крошек. Как в хлеву.

Там, где сидела Луция, и впрямь все было усыпано крошками от печенья.

– Это все Томек, – отмахнулась Луция. – Он мне под руку глупости всякие болтал. – И вдруг, сверкнув на Еву блестящими глазками, добавила: – Вот стану большой и не буду крошки оставлять. У меня на груди такой же, как у тебя, балкончик вырастет, и там все будет застревать.

Мы расхохотались.

Пока Ева готовила кофе, я устроился в кресле и на минутку прикрыл глаза. Переваривал в уме все то, что Ева успела наговорить, пока мыла мне голову.

Земли, отведенные под яблоневые посадки, – это начало нашего нового обширного сада… Сколько хлопот, изнурительного труда вложено в него! Хотя район принял решение передать нам приусадебные участки, но на деле все оказалось иначе.

Кооперативщики взбунтовались. И не только они. Кто-то из соседей вдруг вспомнил, что здесь испокон веку пролегала самая короткая пешая дорога – через поля на Гостераз и в лес, куда по утрам наведывались грибники, а по вечерам удалялись влюбленные. Дескать, для пенсионеров там самое место дышать свежим воздухом или заниматься случкой собак, а пионерам больше негде выполнять обязательные школьные поставки лекарственных трав, кроме как обирая кусты шиповника, растущие по межам.

Все объединились против нас.

Даже безногим калекам, которые по этой пешей тропе и шагу не ступили, вдруг стало жаль ее. Общественный совет, во главе которого стоял брат одного из владельцев усадеб, заявил протест и разослал жалобы повсюду, куда только мог. Меня вызывали на заседания кооператива, я объяснял суть дела, но все напрасно. На собрании общественного совета, где разбирался наш спор с частниками, меня и Олдржиха (на сей раз он мне помогал, чем только мог) прямо-таки освистали.

Им сыграло на руку и то обстоятельство, что именно в этот момент район наш упразднили и все его органы и учреждения были переведены в Литомержице. Должностные лица сменились, на нас ни у кого не оставалось времени.

Первый секретарь, Ситарж, работал теперь в областном центре. Единственной радостью для меня был уход Паточки. Он дослуживал свой срок где-то в районном совете профсоюзов, в должности куда менее значительной, чем прежде.

Разумеется, мы не сидели без дела. Поскольку кооперативщики получили участки в другом месте и земля теперь принадлежала нам, мы тут же обнесли ее оградой и высадили первые саженцы.

Но противники не сдавались. Не проходило дня, чтоб где-нибудь не повалили забор. Один раз какие-то варвары за одну ночь вырвали из земли и сломали около восьми сотен яблонек сорта «Золотой Делиций», которые мы только-только высадили в землю. Эта выходка взбудоражила и возмутила общественное мнение настолько, что многие одумались.

Однако вражда не исчезла.

Наблюдая, как мы с раннего утра до глубокой ночи не разгибая спины таскаем ведрами воду, а едва укоренившиеся деревца все равно гибнут в пересохшей земле, кое-кто с нескрываемым злорадством потирал руки.

Отошли в прошлое дни тихого довольства и покойных умствований за чашечкой кофе. Вновь и вновь являлся моему воспаленному воображению огненный призрак сожженного засухой урожая. Проклятье! Когда же наконец соберется дождь! Сад, деревья, почва изнывают без влаги. Воды! И Еве это хорошо известно. Еще бы. Ей ли не знать, что такое хорошая почва, вода и солнце для новых посадок. Статистические данные и сведения об урожайности каждой плантации и отдельных сортов теперь составляет она. Ева рассчитывает и определяет, каких удобрений и сколько дать на тот или иной участок, под тот или иной сорт – смотря по качеству почвы. Она знает, каких примесей требует земля. Ей слишком хорошо известно, что такое вода для тех химических процессов, что обеспечивают правильное питание деревьев. Оттого-то год назад она особенно настаивала, чтобы некоторые сорта персиков подкармливать поливкой, и мы действительно научились подводить воду к корневой системе с помощью нагнетательных насосов. Результат превзошел все ожидания. Урожай с этих деревьев сняли в три раза больше, чем с остальных, а отдельные плоды весили около семисот граммов. Хоть сейчас на выставку!

Все это Еве известно. Ее расстраивает, что для оросительной системы ничего не делается, вот она и злится и со злости допекает меня. Это она умеет. Уж я ее знаю. Да оно и понятно – накопившемуся раздражению нужен выход. Хоть какая-то разрядка, лишь бы вырваться из заколдованного круга. Отсюда и внезапное предложение – хоть разок поплескаться в воде, хватит таскать ее для деревьев.

Я открываю глаза, мимо меня неслышно, как дух, проходит Ева; ложится на диван и кладет на лоб и глаза прохладное мокрое полотенце. Она теперь часто глотает болеутоляющие лекарства. Уже три года страдает от мигреней – с тех пор как вернулась из больницы.

– Сколько опять таблеток проглотила? – спрашиваю.

– На всякий случай две. Мне тоже еще работать. А лучше бы вырвало. После рвоты всегда легче. К вечеру оправлюсь.

Но вышло так, что купанье не состоялось и в этот день.

Мы уже собрались было уходить, как вдруг под окнами остановилась знакомая светлая «Волга». Из нее вылез директор нашего госхоза, а с ним какой-то незнакомый человек.

– Эй, Адам! Ты дома?

Я вышел.

Они ждали меня в тени под раскидистым кустом сирени. Голубое небо все еще полыхало зноем.

– Видать, купаться собрались, – заметил директор. – Не бойся, я тебя ненадолго задержу… Ну и жара… – Он вытер со лба пот. – Это инженер Штадлер. Земляк. Мы из одного села. Случайно встретились в Литомержицах. Работает референтом торготдела «Сигмы». Слыхал, а?.. – Он рассмеялся. – «Готовь насосы у Сигмы…», – переиначил он старое присловье. – Чего-нибудь прохладительного не найдется?

– Сейчас. – На меня словно дохнуло радостным предчувствием.

– По-моему, оросительная система уже на подходе, – вне себя от волнения бросил я Еве, доставая из холодильника две тотчас запотевшие бутылки пива.

– Да уж догадываюсь, – кивнула Ева. – Возьми другие стаканы.

– Вот чего просила моя душа! – воскликнул директор, потянувшись к бутылке. Он отхлебнул прямо из горлышка. – Представляешь, инженер Штадлер ни разу не бывал на Ржипе. Ну, поставили его машину на прикол ко мне в гараж, а на моей приехали. Сегодня у нас переночует. Есть о чем потолковать.

– Тащиться в гору нам не захотелось, остановились у подножья, – сказал инженер, протянув мне руку.

Это был мужчина лет сорока, стройный, высокий, спортивного вида. На нем была бежевая рубашка с короткими рукавами, светлые холщовые брюки и мокасины на белесоватой «манке». Худощавое, резко очерченное лицо с выраженьем, свойственным человеку, который не имеет обыкновения навязываться, зная, что при такой профессии он везде нужен.

– Значит, вы – специалист из той самой нужной нам конторы, – заметил я. – И сюда прямо как с неба свалились. А ведь мы уже с прошлого года ждем вас по поводу нашей заявки – и все впустую. Черт возьми! Надеюсь, теперь-то вы наконец договорились? – спросил я, обратившись к директору.

– Да нет, – ответил вместо него инженер и отхлебнул пивка. – Ничего пока не получается. В нынешнем году ничего не выйдет. – Он чеканил фразы, как диктор на радио.

– Хорошо тут гостей приветствуют, а? – усмехнулся директор.

– Да я уже привык. Что поделаешь? – Инженер взглянул на меня. – Сочувствую, конечно. Я уже объяснил Карелу…

– Объяснили, что нам сочувствуете? Вот спасибо так спасибо! Вот это помощь! А ведь оросительной системе давно пора здесь быть! – вскипел я.

– Знаешь, я уже нашего гостя как следует обработал. Но даже знакомство ничего не дает, – вздохнул директор, вытирая ладонью лоб, на котором после выпитого пива выступили крупные капли пота. – Если в ближайшие дни не пойдет дождь – сгорит весь урожай.

– Да будь это возможно, систему доставили бы вам уже завтра, – лениво процедил инженер.

– Проклятье! В чем же помеха? – Меня прямо-таки в жар бросило.

– У нас с вами все уже налаживалось, – невозмутимо пояснил инженер, – но случился прокол в загранотделе. Дырка в экспорте, а затыкать ее приходится нам. Вот и продаем системы только за твердую валюту.

– Это что еще за бессмыслица такая? – выругался я. – Хвост вытащишь – голова увязнет. Да ведь у нас все сгорит! Черт возьми… Ведь требуется всего-навсего одна поливальная установка.

– Всем нужна только одна установка. Но в такую погоду распродано все, что можно. – Инженер допил пиво. – А для внутреннего рынка не осталось ничегошеньки. Возможно, получите в третьем квартале. И ни днем раньше.

– В третьем квартале! А на кой черт она нам в третьем квартале, позвольте узнать? – возмутился я. – Мертвому припарки! Она и загранице тогда уже ни к чему.

– Полагаю, именно поэтому вы и получите, – вздохнул инженер. – В числе первых, это я вам могу обещать. Сам прослежу.

В этот момент по утрамбованной дороге, вздымая облака пыли, прогрохотал трактор с прицепом, груженным на удивление зеленой, все еще сочной травяной сечкой.

Ошеломленный, я взглянул на Шамала, который молча соскочил с трактора, подошел к водопроводному крану, набрал полное ведро и, наклонившись, припал к нему. Потом окатил себя водой и как был, в грязной мокрой рубахе, подошел к нам с широкой улыбкой.

– Где косил? – подозрительно спросил директор. – У нас скот кормить нечем…

– Это не наше. Да на корм скоту и не годится. Они этого и жрать не станут, – медленно проговорил довольный Шамал.

– Слушай, Шамал… где ты это взял? – Я машинально повторил вопрос директора.

– Теперь наше. А где взял – неважно. – Взгляд Шамала сиял самодовольством. – На болоте у Добржиньской рощи. Случайно наткнулся.

– А там еще что-нибудь осталось?

– Может, копешка наберется. Но за той лучше утречком пораньше съездить.

– Вряд ли она уже пригодится, – вздохнул директор. – Земля сухая, как трут.

Шамал, не говоря ни слова, окинул его презрительным взглядом.

– Мы землю водой поим, а потом сечкой прикрываем, – объяснил я.

– Накидаю еще ту копешку, а потом уже за водой прикачу. – Шамал повернулся к амбару, куда вразвалочку направлялись и Гонзик с Гоудеком.

– Готовьте водовозную бочку! – прогудел Шамал.

– В полдень наполнили обе, – с тоской ответил Гонзик.

Они с Гоудеком двинулись к водопроводному крану.

– Под какие кусты раскидать? – спросил Шамал.

– Я покажу, – вызвалась Ева, внезапно появившись среди нас. Она была в легкой, спортивного покроя блузке песочного цвета и в шортах – переоделась, собираясь на реку. – Поезжай наверх, к абрикосовым деревьям. – Голос у нее был расстроенный, сердитый.

– Насколько я понимаю, от пана инженера (она сказала «пан», а не «товарищ») зависит, будет ли у нас поливальная установка, а пока придется выдумывать разные хитрости. Просто тошнит от всего этого.

Рука инженера, зажигавшего сигарету, словно онемела. Неподвижное, бесстрастное лицо заиграло. Внешность и поведение Евы явно ему импонировали.

– Черт возьми! Да неужто вы и впрямь оттуда? – На какое-то мгновенье Шамал оторопел от мысли, что Штадлер приехал по поводу долгожданной установки. Ничем другим его присутствие здесь он не мог себе объяснить. – Где она? Давно бы пора ей на месте быть! – Он сплюнул. – Забастовка у вас, что ли?

– Пока лишь на валюту поставляем, – почти не раскрывая рта, процедил инженер. – Трудности у нас.

– Нет, держите меня, а то упаду! Вы слышали? – побагровев, вскричал Шамал. – Хотелось бы мне знать, сколько мы с них за наши поливалки получили и сколько сами отвалим валюты, когда придется у них те самые фрукты покупать, что они с помощью наших установок вырастят? Нет, где-нибудь еще вы такой сумасшедший дом видели? – Шамал посмотрел на меня. – Черт возьми, мы его отсюда просто так, подобру-поздорову, не выпустим.

– Ничем тут делу не поможешь, – сухо отозвался директор, – никакими коврижками. – Он чувствовал себя задетым и обиженным за гостя.

Инженер затянулся сигаретой и прищурился. Отвечать Шамалу он считал необязательным. «Пан» инженер не сводил глаз с Евы, и взгляд его словно бы вопрошал: «Ради всех святых, кто она?»

Директор, во всяком случае, оценил этот взгляд именно так, потому что вдруг спохватился:

– Позвольте представить – жена Адама. Инженера, как мне кажется, представлять уже нет надобности.

– Да, я все слышала, – ответила Ева.

Подойдя к Еве, инженер пожал ей руку. Потом вдруг, повернувшись к машине с травой, набрал горсть зеленой, слегка пожухлой сечки и вдохнул ее аромат.

– Так вы говорите, никакими коврижками? – ядовито рассмеялся Шамал. – Любопытствую поглядеть. Спорю: эти коврижки можно так расписать, что они им дорого встанут. – Шамал поскреб свою голую грудь – пуговиц у ворота не было.

Инженер не обращал на него никакого внимания. С горстью травы в руке подошел к Еве.

– Это называется мульчированием, да? – как-то придушенно спросил он. – Верхний слой высохнет, а нижний заплесневеет. Каторжная работа. И притом мало что дает, лишь несколько задерживает высыхание.

– Порой и это очень важно. А иногда решает все, – ответила Ева.

– Хотелось бы взглянуть. Не захватите меня с собою?

Она смерила его холодным взглядом немигающих глаз. Без улыбки кивнула:

– Отчего же не взять? По-моему, вам совсем не повредило бы хоть разок хлебнуть такой работенки. – Прозвучало это как «черт бы вас побрал совсем» или вроде того.

Ева оглянулась. В дверях веранды стояли насупившиеся Луцка и Томек. Луцка готова была зареветь. Томек, с удочками в руках, неприязненно хмурился.

– Подождите меня! – крикнула им Ева. – Я мигом. Только покажу дядям, где траву настилать… Ну, пошли.

Она двинулась вперед, а Шамал, вне себя от ярости, полез на трактор.

– Идиоты! И кто там только работает? – сплюнул он в сердцах.

– Но ведь и в самом деле… безвыходное положение, – расслышал я голос инженера. Пояснение это он адресовал не Шамалу.

Фыркнув, взревел мотор.

Ева со Штадлером поднимались по склону – в залитый солнцем, пышущий жаром сад.

Вернулись они спустя полчаса. Штадлер был сконфужен. На обратном пути он споткнулся о ящик, брошенный у склада, и ободрал о стену правую ладонь. Поскольку он себя очень ценил, неприятность эта, происшедшая к тому же на глазах у Евы, сильно его обескуражила. Ссадину он обмотал носовым платком.

Ева обработала рану перекисью водорода.

– Ну вот, готово, все в порядке.

Инженер с легким стоном замахал рукой, а Ева, едва заметно усмехнувшись, светло поглядела на детей, которые то с неприязнью, то с надеждой посматривали на гостей.

– Ну а теперь, детишки, в путь, – проговорила она. – Надо думать, не вся еще из Лабы вода утекла.

– Позволю себе внести другое предложение, – внезапно вмешался директор. – Что вы скажете, если я приглашу вас в наш погребок? Мы с инженером намеревались заглянуть туда. Все уже подготовлено, Боуша нас ждет.

Мы с Евой растерялись от неожиданности.

– Там приятно и прохладно, – продолжал директор, отирая пот со лба. – Лучше ничего не придумаешь.

Он был прав. «Погребок» – уютный ресторан, устроенный в каменном подвале бывшего лобковицкого замка; вино роудницких виноградников в огромных деревянных бочках выдерживается там уже восемь столетий. Летом в таком подвальчике особенно приятно посидеть.

– Просто не знаю, как и быть, – сказала Ева. – Заманчиво, ничего не скажешь.

– Всего на часок-другой. Кутнем немножко. Я велел приготовить чего-нибудь повкуснее. И отведаем, каков наш «Вавржинец» и «Мюллер-Тюргау». Решено – едем с нами в погребок. А обратно вас мой шофер доставит.

Директор подмигнул мне из-за инженеровой спины, давая понять, что за бокалом вина снова можно попытать счастья насчет этой проклятущей поливальной установки.

– Голова у тебя уже не болит? – спросил я Еву.

– Нет, прошла. – Глаза ее вдруг блеснули. – Но мы ведь обещали детям…

Одной рукой она погладила коротко остриженную головку Луции, а другой сжала плечо Томека.

– Послушайте, – неожиданно проговорил инженер. – Я вот все думаю об этом вашем деле. И надумал попробовать одну штуку, хоть это чертовски трудно, но может и получиться. Наперед я вам ничего, разумеется, не обещаю. Многое зависит не только от меня.

– Наконец-то речь не мальчика, но мужа! – воскликнул директор и приятельски шлепнул инженера по спине. – Это нужно отметить!

Было заметно, что предложение директора произвело на Еву должное впечатление.

– Ну как? Поедем? – спросил я.

Поколебавшись, она повернулась к детям и решительно заявила:

– Дети, купанье откладывается на завтра.

Луция, не пропускавшая ни одного слова из разговора, плаксиво затянула:

– А я хочу купаться…

– Что за манеры, Луция? В девять часов, не позже, мы будем дома. Томек останется с тобой.

Войдя в дом, она увлекла за собой Луцию и Томека, но в дверях еще раз оглянулась:

– Сейчас улажу отношения и вернусь. Заодно и сама марафет наведу.

Какое-то время из окна еще доносились жалобы и хныканье, потом все стихло.

– Ну вот, уговорила, – произнесла Ева, объявившись минут через двадцать. – Все, можем ехать.

Штадлер смотрел на нее в полном изумлении.