Текст книги "Муха с капризами (с илл.)"

Автор книги: Ян Грабовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Европа вернулась запыхавшись. Подбежала к собачьей миске и принялась лакать похлёбку.

«Такая маленькая и такая отчаянная!» – удивлялся Тупи, наблюдая за кошкой. И хотя он не мог спокойно видеть, когда другой ест, – только высунул язык и облизнулся. А к миске подойти не посмел.

…Европа росла. Она перестала быть котёнком, превратилась в красивую кошку.

С собаками она совсем сжилась. И многому от них научилась. Даже ласкалась она так, как не ласкается ни одна кошка. Она не только тёрлась о людей, мурлыкала, танцевала кошачьи танцы, переступая с ноги на ногу, выгибаясь, извиваясь. Ведь это делает каждая кошка, правда?

Но Европа делала то, чего ни одна кошка не делает. Она лизала нам своим розовым язычком руки, щеки! Видали вы таких кошек?

От собак научилась она и бежать к воротам, как только там показывался кто-нибудь чужой. Мало того: ходила у ноги хозяина, как собака, и прыгала на грудь, когда кто-нибудь из нас возвращался домой.

Словом, кошка была не совсем обыкновенная. Неудивительно, что собаки наши её полюбили.

А как она жила с другими собаками? Всяко бывало. С теми, которые приходили в гости к нам во двор, она была в хороших отношениях. Ведь все они были народ весьма приличный. Например, Амур. Это был пёс, состоявший в родстве с самыми лучшими собачьими фамилиями. Морда у него была как у его дяди – гончака, мастью он был в другого дядю – волкодава, туловище необычайной длины явно напоминало о том, что в числе его близких родственников есть и таксы. А поскольку люди отрубили ему хвост, он походил и на фокса.

Помимо Амура, посещал нас рыжий барбос, которого, неведомо почему, звали Малиной. Шерсть у него была жёсткая, как щетина, а хвост изящно завит в двойную баранку. Но душой общества был Куцый, тоже родственник фокса, волкодава, гончей и вдобавок ищейки. Был это умнейший пёс, хитрец, каких мало. Он всегда умел так организовать игру, что все собаки с лаем носились по двору, а он один всегда был у цели, то есть у миски с едой. Его всюду любили, потому что он был весел, добродушен и большой мастер на выдумки.

Никогда игры на дворе не удавались так, как тогда, когда ими руководил Куцый.

Европа в это время обычно сидела на крыше сарая. Она не играла с собаками, а лишь наблюдала за игрой. И ни одной собаке не приходило в голову обидеть её или хотя бы сказать ей что-нибудь неприятное.

Обижали ли её другие собаки? Ну, среди собак, как и среди людей, попадаются разные личности. В непосредственном соседстве с нами обитал один пёс. Звали его Рекс, что, как вы знаете, по-латыни означает «король». Надо признаться, что кому-кому, а нашему Рексу имя это было весьма к лицу. Был это огромный, красивый, могучий волкодав. У него имелись какие-то дипломы, медали с выставок. Словом, король.

Но… Зазнался он, что ли? Пожалуй. Он всегда портил игру. Все гоняются друг за другом, а он стоит посреди улицы и брешет неизвестно на кого. Идёт шуточная драка, а он всерьёз оскалит зубы – и давай бог ноги! Трус был отчаянный.

Раз-другой он, незваный, появился у нас. Европа не показывалась. В третий раз он явился неожиданно, когда наши собаки и их гости играли в прятки. Ни о чём не спросив, он прямо стал прыгать на сарай, где, как обычно, лежала Европа.

«Кошка! Кошка! – лает. – Лови, держи!»

Амур бросил играть, приковылял на своих кривых лапах к сараю и говорит:

«Рекс, оставь её в покое! Это их кошка!»

«А мне какое дело! Кот! Кот! Хватай кота!» – лает Рекс и старается вскочить на крышу.

Европа насторожилась, взъерошила шерсть и зашипела:

«Прочь, прочь! Что это такое?»

Тупи бочком подходит к Рексу.

«Рекс, отойди от нашей кошки!» – советует он волкодаву.

Куцый, который за словом в карман не лез и ругался, как торговка, тоже налетает на Рекса:

«Ах ты, такой-сякой! Как ты себя ведёшь в гостях?»

Всякая другая собака сразу бы образумилась и отстала. Но Рексу это и в голову не пришло. Он разинул пасть, подскочил и чуть не ухватил зубищами Европу.

Ну, это было уж слишком! Тупи вцепился ему в горло, Амур – в бок, а Куцый, который был небольшого роста и при этом весьма осторожен, занялся – и всерьёз! – королевским брюхом.

Бой закипел. Набежали другие собаки. Подробностей сражения пересказывать вам не буду. Во всяком случае, факт, что Рекс с тех пор уже не мог демонстрировать свою красоту ни на каких выставках. Он вернулся домой без большого куска уха!

«Ай, ай, ай!» – визжал он, перебегая улицу.

«Будешь трогать нашу Европу?» – кричали вслед ему наши собаки.

«Хам, хам! – лаял Куцый, разрывая лапами землю. – Нельзя тебя пускать в приличное общество! Вести себя не умеешь!»

Любила ли Европа собак? Думаю, что да. Хотя должен заметить, что собачья дружба была ей довольно тягостна. Почему? Потому, что благодаря собакам она была лишена более подходящего общества. Она скучала. Целыми днями дремала, позёвывала. Вы хотите знать, страдала ли она от одиночества? Да, и очень. Представьте себе, что вы находитесь в обществе существ, которые не понимают ни вас, ни ваших забот и интересов. Вы им говорите про мышей в амбаре, а они вам отвечают: «Идём охотиться на кроликов!» Сами понимаете, что это не очень-то весело. С крыши Европа иногда видела и других кошек. По соседству с нами жил один белый кот. Иногда они беседовали, но издалека. Европа, которая почти нигде не бывала, узнавала от него новости о помойках, сплетни о соседях. Она была бы рада побеседовать с ним с глазу на глаз, потолковать о том о сём. Но об этом не могло быть и речи.

Пусть бы показался на дворе какой-нибудь кот!

«Кот! Кот! – голосит пёс, который первым его заметил. – Чужой кот! Чужой кот!»

И начинался содом! Всё живое набрасывалось на пришельца. Миски, ведра взлетали в воздух. Преследователи вламывались в огород. Клумбы, грядки – всё гибло.

«Обходи его! Забегай слева!» – кричал Тупи на Чапу, который пулей летел за котом.

«Вот, вот, вот!» – лаял в ответ фокс и уже готов был схватить чужого кота, а тот – скок! – и сидит уже на дереве.

И тут начиналась руготня:

«Ах ты, такой-сякой! Зачем явился? Что у нас своих кошек нет? Кто тебя звал? Слезай, сию минуту слезай, понял?»

Кот, естественно, и не думал слезать с дерева. Он сидел полчаса, сидел час. Собаки хрипли от лая. Тупи прибегал ко мне, тянул в сад, показывал перепуганного котофея.

«Достань его! Достань! – просил Тупи, прыгая вокруг меня и облизывая мне руки. – Ещё будет ходить тут к нашей Европе! Нужен он ей! Достань его! Мы уж ему покажем, где раки зимуют!»

Я отзывал собак к другому дереву. Делал вид, что заметил там на ветке другого кота. Обманутые собаки прыгали на дерево, стараясь найти несуществующего кота. Тем временем несчастный узник исчезал.

Оттого-то Европа была одинока. У меня было предчувствие, что это плохо кончится. Так и случилось.

Однажды утром Европа пропала. Как в воду канула. Молоко осталось невыпитым. На обед она не пришла. Не появилась и к ужину. Плохо дело!

Крися плачет. Катерина ходит злая, гремит кастрюлями:

– Это Рекс задушил Милочка! Ирод, а не пёс!

С этой минуты между тёткой Катериной и волкодавом началась война. Он не смел показаться ей на глаза. Доставалось ему щёткой и даже лопатой. Новая выбивалка была изломана о его спину в куски.

Прошло несколько недель. О Европе ни слуху ни духу. Крися безутешна. На нашем дворе произошли некоторые перемены: Куцый переехал к нам навсегда. Его хозяева уехали и не могли взять его с собой.

Наступили именины Криси. Праздновались они всегда торжественно, а тут Катерина решила особенно блеснуть.

– Сделаю шоколадный крем и пироги с вишнями – Крися их очень любит. Только ты, Ян, не позволяй Крисе ходить на кухню, а то сюрприза не выйдет, – предупредила она меня накануне.

Собрались гости. Веселье идёт вовсю. Уже пора ужинать, всё готово. Через минуту появится именинный крем.

– Боже праведный! Вон отсюда! Вон отсюда, проклятый! – несётся из кухни.

Мы все бежим туда. Крема как не бывало! Куцый!

Куцый получил своё, конечно. Но крем пропал. Пришлось пить чай без крема. Но и так было очень весело. Только поздним вечером гости разошлись.

Куцый не показывался весь день. Но так как он любил спать в кухне под печкой, в конце концов не утерпел и, когда всё стихло, забрался в уголок. Исподлобья поглядывал оттуда на Катерину, и морда у него была явно обиженная.

«Столько шуму – и из-за чего? Из-за такой малости. Да мне эта сладкая слизь и не понравилась! Ещё и сейчас меня от неё тошнит».

Тётка Катерина заметила собаку, когда зажигала лампу.

– Ах, ты сюда залез! – грозно сказала она и направилась к Куцему, держа в руке порядочную лучинку.

Куцый вскочил. Но, вместо того чтобы убежать во двор, потянул носом и побежал по лестнице вверх. Уселся на верхней ступеньке и лает. А сам всё время поглядывает на Катерину:

«Прошу мне не мешать! Я знаю, что делаю! Откройте дверь чердака. Отоприте, говорю!»

Катерина бегом за мной:

– Воры! Конечно, воры! Куцый так и надрывается!

– Где?

– На чердаке. Залезли туда, куда никто не ходит, чтобы нас ночью обокрасть, ограбить, зарезать…

– Да не говори ты, Катерина, таких глупостей! – пытаюсь её успокоить.

– Глупости? – обиделась она. – Не снились мне разве сливы? А когда мне сливы снятся, обязательно беда будет.

– Как они туда могли пробраться, когда там только и есть что слуховое окно, в которое и кошке не пролезть!

– А сливы? Я же говорю, мне сливы снились! – отвечает мне на это тётка Катерина.

Вот и толкуй с ней! Беру свечку, иду. Куцый лает, из себя выходит. Отворяю дверь чердака. Собака кинулась туда и сразу пропала где-то в соломе. Я пошёл за ней.

– Катерина, Катерина, позови Крисю и сама иди сюда!

– Буду я ещё ребёнка звать!

– Крися, Крися, скорей иди сюда!..

Котят было трое. Один белый, а два рыженьких. Кто их видел – сразу согласился бы, что самым подходящим именем для кошки было Европа Милочка! Такая она была милая мамаша.

– Какие прелестные! – восхищалась Крися.

– Уже видят! А глазки-то у них голубенькие, словно бусинки! Ропка, чудные у тебя дети! Как на картинке! – вторила Катерина.

Как видите, и Катерина примирилась с именем кошки, только сократила его по-своему.

– Ян, Ян, ты что же не хвалишь котят! Кошка бросит малышей, если их не похвалят! – напомнила мне она.

Я хвалил, восхищался. Но больше всех радовался Куцый. Он скулил от радости, лизал кошку, обнюхивал котят.

«Правда, они милые?» – мурлыкала Европа, поглядывая то на нас, то на Куцего.

– А где же твои жулики? – спрашиваю у тётки Катерины.

– Снились мне сливы, наверно, к тому, что Куцый у меня крем сожрёт…

– Зато он Европу нашёл! – вступилась за собаку Крися.

– Ну ладно уж, Куцый, иди сюда, – согласилась Катерина и погладила пса.

«Ура, Европа нашлась, Европа нашлась!» – отвечал ей Куцый виляя хвостом и бегая то к кошке, то к Катерине и обратно.

Европа с детьми осталась на чердаке. И, видимо, тётка Катерина хорошо знала кошек, а может быть наша Европа была исключительно самолюбивой мамашей: стоило мне один день не побывать на чердаке, Европа появлялась у меня. Она клала передо мной на стол котёнка.

«Видишь, какой красавец?» – мурлыкала она.

– Кися, кисонька! Чудесный котёночек! – отвечал я.

Европа с гордостью смотрела мне в глаза, забирала пищащего детёныша и возвращалась на чердак.

Наконец, однажды поутру, когда мы все сидели в кухне, вошла Европа. Мурлычит, кричит, оглядывается.

– Дядя, дядя, смотри! – кричит Крися.

– Она детей в кухню ведёт! – сказала Катерина и развела руками от удивления.

Первым показался беленький. За ним двое остальных. Европа тёрлась о ноги тётки Катерины, подлизывалась.

«Дайте молока моим детям, пожалуйста! Они уже такие большие, что я их сама не могу прокормить!»

Так дети Европы вышли в свет.

Собаки наши приняли котят ласково. Заботливый Чапа даже старательно вымыл их. Правда, однажды вышло у него с ними небольшое недоразумение. Два рыжих котёнка заняли корзину для картофельной шелухи – любимое место послеполуденного отдыха Чапы.

Сперва Чапа попробовал объяснить котятам, что они залезли в чужие владения.

«Простите, но это моя корзинка!» – убеждает он их, виляя хвостом.

Уговоры не помогают: котята носятся по корзинке и превесело играют в прятки.

«Тогда простите», – повторяет Чапа и пробует, несмотря ни на что, забраться в корзинку.

Он сел с краешку. Котята ничего. Залез поглубже. Ещё глубже, ещё… Занял всю корзинку. Котята фыркнули и скок на ящик.

У Чапы вовсе не было охоты лежать в корзинке. Он проворчал:

«Буду я ещё валяться, когда на свете столько интересного!»

А тут Куцый как раз выгреб откуда-то старую, побелевшую кость и со скуки грыз её.

«Куцый, Куцый, дай косточку!» – просит Чапа. Глаза у него на лоб лезут, так ему эта кость полюбилась. И вдруг что-то защекотало ему лоб. Он отряхнулся. Нет, опять что-то щекочет.

«Наверно, муха надоедная!» – думает Чапа и снова отряхивается, а глаз с кости не сводит, тем более что Куцый начал её катать по двору и подбрасывать, явно приглашая его принять участие в игре.

И тут Чапу больно царапнуло. Он подскочил. Ящик закачался. Что-то ужасно острое впилось Чапе в голову. Пёсик взвыл от боли.

«Ой, ой! Как больно! Колет! Щиплет!» – завизжал он, улепётывая во всю прыть.

«Не приставай к Европкиным детям!» – поддразнил его Куцый.

С тех пор котятки полностью завладели Чапиной корзинкой.

Однажды всё европейское семейство играло на дворе. Мама лежала, как обычно, на крыше сарая. Было тепло. Она дремала и лишь время от времени открывала один глаз и посматривала по сторонам. Собаки спали. Чапа, вытянув все четыре ноги, дёргался и глухо взлаивал во сне.

Ему снилось, что он ловит кролика. Вдруг возле калитки появился какой-то пёс. Совершенно незнакомый. Заглянул во двор, потом спрятался за забором. Потом высунул морду из-за угла, снова нерешительно шагнул вперёд.

Порядочная собака, которая приходит в гости, никогда так себя не ведёт.

Незнакомец, крадучись как вор, наконец вошёл. Шёл он волчьей походкой – на самых кончиках когтей. Хвост у него был поджат. Он осмотрелся, увидел ведро с утиным кормом. Хлебнул оттуда раз, оглянулся, хлебнул ещё раз. Потянул носом, долго принюхивался.

И, крадучись, оглядываясь исподлобья, начал подбираться к собачьей миске, к самой маленькой. Надо же было случиться, чтобы оттуда пил молоко беленький котёнок.

Чужой пёс оскалил зубы. Ещё секунда – и он бросится на малыша!

Одним прыжком Европа очутилась у него на загривке. Но пёс был большой, сильный, голодный и потому готовый на всё.

Почувствовав когти Европы, ослеплённый жестокими ударами по глазам, он подскочил и упал на спину. Притиснул кошку к земле. Перевернулся. Ухватил её страшными зубами.

Европа жалобно вскрикнула.

Все собаки бросились ей на помощь. Чужак должен был отпустить кошку и защищаться, потому что Тупи уже сидел у него на голове, Куцый рвал ему брюхо, Чапа впился в бок, а Амур схватил за горло.

Европа с трудом поднялась с земли. Душераздирающим голосом позвала детей.

– Иисусе! Что там делается?! – кричала Катерина.

Мы вбежали во двор.

– Киска, кисонька, Ропонька! Что с тобой? – плакала тётка Катерина над Европой.

Я принёс котят. Европа укрыла их своим телом. Подняла голову тяжело, с трудом. Облизала детей. И голова её упала…

Но не думайте, что она заплатила жизнью за свою отвагу. Болела она очень долго. Но теперь снова, как прежде, спит на крыше сарая.

Пипуш

1

История Пипуша начинается весьма загадочно.

Однажды утром – было это в самом разгаре лета – возле наших ворот появился никому неизвестный мужчина. Он непременно желал повидаться со мной. Катерина сказала ему, что я ушёл и вернусь никак не раньше чем через час.

– Гм, гм, – пробормотал себе под нос таинственный незнакомец и покачал головой.

Обратите внимание: только пробормотал что-то себе под нос и не произнёс ни единого разумного слова. Не менее упорно молчал он, когда Катерина попыталась выведать, какое у него ко мне дело. Он делал вид, что не слышит её вопросов. Сел на ступеньки, которые вели к террасе, поставил возле себя корзинку, самую обыкновенную плетёную корзину с крышкой, и стал ждать.

Катерина потом рассказывала, что этот таинственный незнакомец ждал «нахально». Почему? Потому что не только не обращал на неё внимания, но якобы даже слегка насвистывал.

Мне так и не удалось установить, правда ли всё было так, как рассказывала Катерина. В известной мере сомневаюсь я также, можно ли вообще «нахально ждать». Впрочем, в нашей истории речь пойдёт не о том. Самое важное то, что, когда я вернулся домой, неведомый гость с корзинкой не сказал и мне ни одного слова. Он только подал мне конверт. В нём было письмо. Значилось там следующее:

«Вы как-то говорили мне, что хотели бы достать ворона. Прошу принять его от меня».

Под этим было изображено несколько замысловатых завитков. И всё.

Повертел я этот листок и так и сяк… Ничего не понимаю. Понятия не имею, кто бы это мог прислать мне в подарок ворона. Да, а где же посланный? Его и след простыл. Исчез, растворился, улетучился! Осталась только корзинка, а в ней, в этой корзинке, – Пипуш.

Ну, как по-вашему, разве это не таинственная история?

Я, конечно, сразу же открыл корзинку. Из неё немедленно выскочил клюв и разинулся во всю ширь, до крайних пределов. Казалось, что, заглянув в эту алую пропасть, можно просмотреть всю птицу насквозь, от лба до конца хвоста. Клюв глухо орал:

«Ррррааа!»

Вот вам и весь Пипуш!

С этой минуты и за всё долгое детство Пипуша мы только и видели что этот разинутый клюв. И слышали неустанное, сдавленное, хриплое «рррааа, рррааа!», что в переводе на человеческий язык означало «жрать!»

Вы знакомы со щенятами, правда? Вы знаете, что бывает у них порой аппетит, который действительно невозможно утолить. Я сам знал такого пёсика – вы, вероятно, догадываетесь, что речь идёт о Душеке, – который единым махом съедал целый коврик, а закусывал его половой щёткой. Так-то оно так, но этот щенок в свободные от обжорства минуты всё-таки жил: спал, играл, бегал, безобразничал. Наш Пипуш существовал только для того, чтобы жрать. Ни на один миг не закрывал он клюва, ни на секунду не переставал орать душераздирающим своим голосом:

«Рррааа! Рррааа! Жрать! Жрать!»

Кроме еды его ничто не интересовало. Он старался проглотить всё, что только можно было захватить вечно разинутым клювом. Кто-то, например, сидел на скамейке в саду и на минуту свесил руку.

Пипуш уже хватал его за палец и делал всё, что мог, чтобы этот палец проглотить. Свисал со стола угол скатерти – Пипуш глотал скатерть. Кто-то держал в руке тросточку так, что её конец не касался земли. Пипуш запихивал себе в горло кончик тросточки и глотал!

Целый день, с утра до вечера, бегал за мной, за Катериной, за Крисей и орал без передышки:

«Рррааа! Рррааа!» – и клюв его был разинут и поднят кверху.

Выглядел он как какой-то диковинный, бегающий, орущий, озверевший цветок. Ибо, надо отметить, горло Пипуша было превосходного, чистого ярко-алого цвета. Как коралл! И человеку делалось как-то не по себе, когда из такой прелести вырывался этот ужасный крик: «Рррааа! Рррааа!», которым Пипуш раздирал наши уши с утра до ночи.

Ворон приставал не только к нам, людям. Он бегал за Тупи, за Чапой, за кошкой, за курами, за утками, за гусями. Никто из наших солидных, благоразумных животных не мог избавиться от приставаний назойливого крикуна. Пипуш заглатывал хвост Тупи, уши Чапы, лапы Имки, кошки, добирался даже и до клюва Малгоси. И не переставал вопить.

С того времени, когда на нашем дворе появился Пипуш, и речи быть не могло о том, чтобы после обеда сладко подремать на солнышке. Все наши мохнатые и пернатые друзья, привыкшие считать себя полными хозяевами на дворе, теперь всячески старались убежать от этого прожорливого надоеды.

Это и развратило Пипуша. Когда попытались умерить наглость воронёнка, было уже поздно. Ибо Пипуш рос и мужал не по дням, а по часам. Вскоре он уже умел в случае необходимости вскочить на высокий забор или на крышу сарая. И ищи ветра в поле!..

Однажды Имка, кошка, попробовала разделаться с вороном всерьёз. Она прыгнула вслед за ним на забор и двинулась к Пипушу с таким выражением, что я подумал: конец нашему ворону! Куда там! Пипуш вскочил кошке на спину и так отколотил её своим клювом, что бедняжка с плачем убежала от него.

Да, Пипуш, потеряв красивые жёлтые усы и научившись есть с земли, почувствовал свою силу и уже никого не боялся. Что я говорю – не боялся! После битвы с Имкой началось самодержавное правление Пипуша на нашем дворе.

До того как в нашем доме появился ворон, животные строго соблюдали кодекс дворового права и жили между собой в примерном согласии. Куры не таскали корм из собачьих мисок, утки не обижали кур, собаки тоже уважали чужую собственность; Имка жила с собаками в ладу и спала с ними в одной конуре, а гусыня Малгося ухаживала за котятами, как родная мать. Никто никого не угнетал, и все жили в дружбе и согласии.

Конечно, и в дворовом мире бывали иногда мелкие недоразумения, а порой даже и довольно крупные разговоры. Не раз приходилось прибегать к помощи шланга с водой или даже выбивалки, чтобы привести в себя распетушившихся жителей. Однако я должен подчеркнуть, что виновником всех недоразумений почти всегда была мелкота: какие-нибудь сопливые щенята или котята, у которых в голове ветер и которые ещё не успели изучить законов нашего двора.

2

Неприятности с Пипушем начались, наоборот, как только он вырос. Он, повзрослев, пришёл к убеждению, что на дворе творятся одни безобразия и дальше так продолжаться не может. Решил навести на дворе настоящий порядок. И не мешкая принялся за работу.

Должен вам сказать, что я в жизни знал многих животных. Были среди них умные, очень умные, но такой мудрой бестии, как Пипуш, я никогда не встречал.

Пипуш умел целыми часами просиживать где-нибудь на возвышении и размышлять. Жмурил то один, то другой глаз, кивал головой. Смотрел на всё вокруг так равнодушно, словно его ничто не интересует. Лишь всесторонне обдумав свой замысел, он начинал действовать. И выполнял он свои планы с таким упорством, что сопротивление было невозможно. Что решено – то решено!

Удивляться ли тому, что Пипуш зажал в кулак весь двор? Ведь он и в доме делал всё, что хотел. На меня, на Катерину, на Крисю смотрел свысока и ни капельки с нами не считался.

Впрочем, меня он никогда не наказывал. Не клевал. А почему? Да потому, что он – единственный из всех животных! – догадался, что главное лицо в доме не Катерина, а всё-таки я, и решил со мной не ссориться. Но Крисе и даже Катерине от него доставалось на орехи, если они осмеливались противоречить. Причём возмездие наступало не сразу. Пипуш брал провинность на заметку и ожидал подходящего случая. Решив, что время настало, клевал преступницу в ногу или в руку. И смотрел ей в глаза: «Говорил я тебе, чтобы ты со мной не спорила?» А потом старался побыстрее удрать, чтобы не получить по голове скалкой или тряпкой.

Ну конечно, и ему попадало за такие выходки. Но это не действовало. Он удирал на забор или на крышу, чистил перья, вытирал клюв, и по глазам было видно, что он презирает людскую злобу…

«Ну и что ж, попало так попало, – бормотал он. – Но уж я тебе дал так дал! Долго, дорогая, будешь помнить, как со мной связываться!»

И меня Пипуш, конечно, тоже воспитывал. Ещё как!

Я курил трубку. Такую, знаете, короткую английскую трубку. Покурив, клал её всегда в пепельницу. Пипуш пришёл к убеждению, что это никуда не годится. Моя трубка должна лежать на печке в гостиной – кончено!

Стоило только мне оставить трубку в пепельнице, Пипуш мгновенно хватал её клювом и тащил на печку. Он клал трубку всегда в одно и то же место, на карниз. Возвращался. Усаживался передо мной и смотрел на меня с укором:

«Когда я только приучу тебя к порядку? Неужели не будешь класть свою трубку, куда следует? Ай-ай-ай!»

Как-то Пипуш сидел на столе, дожидаясь того счастливого момента, когда можно будет стащить у меня трубку. Смотрю я на него и думаю, что неплохо бы над ним подшутить. Беру трубку в руку, встаю. Пипуш следит за мной одним глазом. Я иду к печке. Пипуш уже там. Я положил трубку туда, куда её клал ворон, и вернулся.

Пипуш ошалел от радости! Он пищал, махал крыльями, переступал с ноги на ногу, что у него было признаком величайшего ликования. Потом спорхнул с печки, уселся мне на плечо и своим твёрдым носиком начал осторожно рыться в моих волосах. Это была у него самая большая ласка.

«Умница! Наконец-то ты понял! Молодец! Всегда меня слушайся!» – ворковал он мне на ухо.

Ну, и с тех пор я всегда клал трубку на печь. Что же мне было делать?

Или вспомнить, как Пипуш добился возможности попадать в прачечную, в которой он соизволил поселиться, непременно через окно! Он бил стекла. Одно за другим. Пока я наконец не устроил там форточку. Так и на этот раз он настоял на своём!

Словом, в нашем доме Пипуш делал всё, что хотел. Недаром, недаром его прозвали «ангелом-хранителем»!

А на дворе он был поистине неограниченным властелином. Собаки, кошка, домашняя птица – все боялись его как огня. Пипуш всегда, бывало, сидел где-нибудь на вышке и видел всё, что происходит вокруг. Пусть бы только кто-нибудь вышел из его воли! Ворон молнией обрушивался на непослушного и клевал его куда попало. И прежде чем избитый успевал прийти в себя, Пипуш уже снова сидел где-то под небесами и кричал во всю глотку:

«Так! Так! Так, как я велю! Да!»

3

Некогда, в доброе старое время, когда «ангел-хранитель» ещё не царствовал, Имка, кошка, знала всё, что происходит на свете. Ей для этого не нужно было даже выходить за ворота. По нескольку раз в день посещал её некий рыжий кот. Это была солидная, серьёзная личность. Наши собаки уважали Рыжего и никогда не позволяли себе его задевать. Имкин гость – это Имкин гость. Никому до него нет дела!

Порой Рыжий приводил с собой ещё нескольких приятелей. Имка принимала тогда своих гостей на крыше сарая, где было достаточно места, чтобы спокойно побеседовать и повеселиться в дружеском кругу.

Пипуш решил, что так не годится. И постановил: кошачьих вечеринок на нашем дворе не будет!

Как раз на крыше сарая происходило какое-то оживлённое кошачье собрание. Имка пела грустное танго, Рыжий ей вторил. Остальные коты развлекались как умели. Было весело, уютно и мило. И вдруг на развеселившееся общество с небес падает что-то чёрное. И начинает долбить клювом по головам.

«Караул!» – завопили коты и шарахнулись с сарая, словно их кипятком ошпарили.

Пипуш прошёлся по полю битвы взад и вперёд, крикнул:

«Рррааа! Рррааа!»

Это прозвучало, как победная фанфара.

Так началась война с кошками.

Прочие коты больше уже не появлялись на крыше, Рыжий был, однако, упорен. Пипуш прогонял его без всякого милосердия. Но кот был тёртый калач. Он приходил только тогда, когда Пипуша не было. Пел Имке своё танго и исчезал, прежде чем ворон успевал на него наброситься. Наконец Пипушу эта игра в кошки-мышки надоела. Он решил показать Рыжему, что хитрости не помогут. Чужие коты не будут ходить к Имке – и кончено!

Одна стена сарая вся заросла густым виноградом. Пипуш несколько дней подряд просидел в чаще. И даже носа на свет божий не показывал. На дворе могло происходить всё что угодно – Пипуш не обращал на это ни малейшего внимания.

Он караулил. Он позволял Рыжему даже входить на крышу и начинать свои вокализы. Только тогда, когда кот, чувствуя себя в полной безопасности, брал высокую ноту, Пипуш молнией налетал на него. Клевал его, лупил клювом, вырывал шерсть целыми клоками. И прежде чем Рыжий успевал понять, что происходит, Пипуш уже сидел, укрывшись в глубине виноградной чащи.

Так-то Пипуш одолел и Рыжего. И добился-таки своего. Ни один чужой кот больше уже никогда не показывался на нашем дворе. Бедной Имке пришлось с тех пор ежедневно ходить на крышу некоего дома, где собиралось светское кошачье общество. Там она отводила душу в жалобах на Пипуша.

«Ах, как я несчастна! – говорила она своим плаксивым голосом. – Это чёрное чудовище погубило мою жизнь… Нет у меня никого близкого!»

Рыжий поддакивал ей. Вносили свою лепту и другие коты, бывавшие прежде на приёмах у Имки. Каждый мог кое-что рассказать о Пипуше. И, таким образом, Пипуш стал пугалом кошачьего народа во всем местечке. Надо ли удивляться, что даже самые отважные коты обходили наш дом и двор на почтительном расстоянии.

Ворон был весьма систематичен. Он никогда не брался за два дела сразу. А потому лишь тогда, когда покончил с котами, принялся за собак.

Надо вам знать, что наш двор был популярным собачьим салоном. Нас часто посещали псы, и не только те, что жили по соседству. Я уже не говорю, понятно, о Лорде-добермане, который жил напротив, на другой стороне улицы, и был у нас постоянным гостем. Часто гостил у нас другой Лорд – бульдог, личность в высшей степени надутая, сопящая и слюнявая, но премированная на многих выставках не только в Польше, но и за границей. Однако самым почётным нашим гостем был Куцый. Куцый, благородный потомок всех известных и некоторых неизвестных пород, мохнач на кривых ногах, с обрубленным хвостом, всегда свёрнутым в неполную баранку. Но кого могла интересовать его внешность? Каждый знал, что в мохнатой, цвета кофе с молоком груди Куцего бьётся благородное сердце. И это было для нас во сто крат дороже, чем слюнявая, сопящая, дипломированная важность Лорда-бульдога.

Где бы ни появлялся Куцый, там немедленно начиналась весёлая игра, оживление, жизнь била ключом. Куцый был душой собачьих собраний на помойке около казарм. Он, и никто другой, обучал всех наших щенят изысканным собачьим манерам. Указывал, как и что следует за собой закапывать. Учил, где и при каких обстоятельствах надо оставлять визитные карточки. О, Куцый, это был Куцый!

И кончился Куцый.

4

Пипуш потратил несколько долгих недель на борьбу с собаками. Не хочу её описывать. Изгнание собак – это было единственное серьёзное огорчение, которое воронёнок мне доставил. Но я ничего не мог поделать. Пипуш был сильнее меня. И в конце концов он добился того, что ни один чужой пёс не смел даже заглянуть в наш садик. А Лорд-доберман отваживался только ругать Пипуша с той стороны улицы. Зато – целыми часами!

Пипуш разделался с собаками. И немедленно принялся за самых нахальных гостей на нашем дворе – за воробьев.

Войну с воробьями он начал, будучи ещё желторотым птенцом. Бегал с разинутым клювом по кухонному крыльцу, не подпуская воробьёв к собачьим мискам. Миски эти, по правде говоря, были всегда пусты. Самое большее оставалась там какая-нибудь вареная морковь или петрушка.

Пипушу овощи вовсе не были нужны, он их не любил. Если он неутомимо бегал от миски к миске, отгонял воробьёв от утиного корыта, не позволял им подходить к курятнику, то только потому, что считал совершенно недопустимым, чтобы кто-то смел разгуливать по двору и совать куда-то свой нос без его, Пипуша, позволения.