Текст книги "Муха с капризами (с илл.)"

Автор книги: Ян Грабовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Я старался убедить его, что он может мне доверять. Смотрел ему в глаза так же, как и год тому назад, насвистывал ту же самую мелодию и предлагал ему такую же золотистую, как и прежде, кашу.

Воробьи на липе наблюдали за нашей встречей с разинутыми от изумления клювиками.

«Свистит, как дрозд! Человек свистит, как дрозд! – шепнул один, и все подхватили: – Как дрозд! Как дрозд!»

И вдруг замолчали. Поглядывали то на меня, то на Патриарха. Старик прошёлся по прутику и отскочил. Прошёлся ещё раз и опять отскочил. Дошёл до самого конца, взмахнул крылышками и…

«Сел человеку на голову!» – шепнул с ужасом Ячменёк – вожак молодых воробьёв.

«Не хочу на это смотреть! Ой-ой! Худо мне!» – чирикнула в отчаянии молодая воробьиха и тяжело, камнем, слетела вниз, в густой куст шиповника.

А Патриарх перепорхнул с головы на мою вытянутую руку. Заглянул мне в глаза своими умными глазками:

«Каша отличная!» – весело чирикнул он и стал подбирать с моей ладони золотистые зёрнышки.

– Дядя, погладь его, – шепнула Крися, стоявшая за моей спиной.

«Ты знаешь, что я не люблю, когда меня гладят, и вообще остерегаюсь резких движений, правда?» – чирикнул мне воробей.

– Знаю, знаю, старина, – успокоил я его. – Можешь быть уверен, что я не шелохнусь… А ты, Крисенька, имей в виду: если хочешь с кем-нибудь подружиться, уважай его обычаи, иначе ты не сумеешь жить с животными в настоящей дружбе, – сказал я Крисе.

Патриарх, подбирая кашу, вкратце рассказывал мне, что произошло в воробьином мире за то время, что мы не виделись.

«Будем тут у тебя зимовать», – сказал он напоследок. И перелетел на приступку скворечника.

«Ну что? Видели?» – крикнул Бесхвостый остальным.

«Чудо! Диво!» – дружным хором отвечали воробьи.

«Совсем ручной человек, правда? – похвастался он. – Только помните – строже с ним! Никаких церемоний! Понимаете?»

«Понимаем!» – отвечали воробьи.

А маленькая самочка тихонько пискнула с куста шиповника:

«Не хочу на это смотреть! Не хочу ничего понимать! Добром это не кончится!»

Но никто её не слушал. Все воробьи, во главе с Бесхвостым, бросились на оконный карниз. В мгновение ока подобрали всё дочиста.

И тогда-то начался первый урок!

Трудно мне повторить, даже примерно, как нехорошо, нетактично со мной поступали. Ни одного доброго слова! Сплошь крик и брань!

Напрасно маленькая самочка предупреждала, что так вести себя не следует и всё это плохо кончится. Бесхвостый поколотил её, и она притихла. А сам Бесхвостый, не помня себя, кричал:

«Проучите его! Нечего с ним цацкаться! Никаких телячьих нежностей! Так его! Строже!»

Но и у меня есть самолюбие! Я не дал крикунам ни половинки зёрнышка. Только после обеда они получили что им полагалось. И уже не на карнизе, а в воробьиной столовой, то есть на фрамуге, оставшейся в замурованном окне.

7

И с этого памятного утра началась наша совместная жизнь.

Жаловаться я не могу. Сложилась она вполне сносно. Если и бывали у меня неприятности, то только тогда, когда я запаздывал с едой. Беда мне, если воробьиный завтрак или обед опаздывал хотя бы на минуту или даже на несколько секунд. Доставалось тогда мне на орехи! Что поделаешь! Порядок, конечно, должен быть. И приходилось мне сокрушённо бить себя в грудь и говорить: «Сам виноват, милый мой!»

Итак, как я уже сказал, отношения наши сложились в общем удовлетворительно. Хуже, однако, пошло дело у воробьёв, когда они решили «приручить» весь двор. Правда, старшие – почтенные псы Чапа и Тупи – не интересовались воробьиными делами, зато собачья мелюзга весьма не любила, когда воробьи заглядывали в её миски. Молодые собаки приручить себя не дали. Не удалось приручить и Мусю-галку. Не примирился с ними и Пипуш-ворон, наш «ангел-хранитель», птица мудрая и терпеливая, но неумолимо проводившая в жизнь свои планы. Пипуш объявил воробьям войну не на жизнь, а на смерть.

Здесь не место рассказывать о ней. Это было бы несправедливо по отношению к Пипушу, который заслуживает отдельной повести. Поэтому обойду молчанием историю этой войны и скажу только, что к весне мы, люди, стали до того ручными, что воробьям ничего не оставалось желать. Одна только Катерина ещё кое-как держалась, отстаивая свою независимость от воробьёв. Она сопротивлялась им как могла. Но мы с Крисей? Пичужки делали с нами всё, что хотели. Бесхвостый научил их, что всё наше добро на самом деле принадлежит не нам, а воробьям. Когда мы на веранде обедали или завтракали, нам приходилось очень спешить и следить за каждым куском, оставленным на столе, потому что воробьи тащили всё что угодно прямо из-под рук.

Бесхвостый распоряжался на террасе, как будто нас вообще не существовало. Стоило ему услышать звон посуды, он кричал:

«Внимание! Чир, чир, чир! Сейчас подадут кушанье! Внимание! Помните, что, хотя мы не можем запретить людям есть при нас, объедаться им не полагается!»

И в ту же самую минуту туча воробьёв рассаживалась на окнах террасы. Они ждали. Стоило только появиться чему-нибудь съедобному на столе – они тут как тут! И хватали всё, что могли проглотить! Они даже обижались, когда кто-нибудь из нас осмеливался, скажем, протянуть руку к булке, которую они считали своей.

Как-то у меня вышел острый конфликт с одной воробьихой из-за кусочка печенья. Она выхватила его у меня из-под рук. Но кусок был слишком тяжёл для того, чтобы она с ним могла упорхнуть. Она тащила его по столу. Дотащила до края. Печенье упало на пол. Я вижу, как она барахтается со своей добычей на полу, и наклоняюсь, чтобы ей помочь. А воробьиха бросилась на меня с разинутым клювом!

«Чего пристаёшь? – сердито чирикнула она. – Твоё, что ли, печенье? Не трогай! Я тебя не просила помогать! Добрый какой нашёлся!»

Что тут было делать? Приходилось покориться превосходящей силе, раз уж было решено доказать воробьям, что может существовать «совершенно ручной человек», правда?

8

Я не хотел бы, впрочем, чтобы вы были о воробьях плохого мнения.

Бесхвостый их убедил, что со мной надо обращаться строго, без всяких поблажек, церемоний и цацканья.

Они поверили ему и действовали соответственно. Бывали они порой, быть может, не слишком приятными соседями. Но не все. Были между ними и такие, которые приходили ко мне не только для того, чтобы я их накормил. Прилетали и поговорить со мной. Часто навещал меня Ячменёк. Он садился на открытую форточку, заглядывал в комнату и щебетал:

«Ты тут? Что у тебя слышно? Чир, чир, чир!»

Он рассказывал мне всякую всячину. Понять мне его было трудновато, потому что чирикал он быстро, поспешно, словно икал. Рассказывал всё так живо, с таким жаром, что ни минуты не мог посидеть на месте. Всё время перескакивал то туда, то сюда, крутился, вертелся, нервно дёргал хвостиком.

И маленькая воробьиха – та самая, которая всегда не вовремя выскакивала с вопросами, – частенько навещала меня. Она не задерживалась на окошке, а прямо влетала в комнату. Не видал я существа более любопытного, чем эта малышка. Всё её интересовало. Тысячу раз осматривала она каждую вещь и тысячу раз спрашивала:

«Что это? Что? Чир, чир, чир!»

Однажды зимой – а зима в тот год была очень суровая – воробьиха залетела в кухню. Она увидела над раковиной открытый кран, из которого тонкой струйкой сочилась вода. Самочка села на край раковины. Некоторое время прислушивалась к шуму текущей воды. И вдруг запела:

«Весна! Весна! Весна!»

Потом выпорхнула во двор. Убедилась, что там ещё нигде нет весны. Весна только на кухне, над раковиной. И вернулась, чтобы снова спеть свою весеннюю песенку. С тех пор она прилетала каждый день и уже не интересовалась вещами в комнатах, а прямиком летела в кухню, к раковине. Если кран был закрыт, кричала:

«Сделайте весну! Почему нет весны?»

Мы открывали кран, и маленькая воробьиха пела свою весеннюю песенку.

Я уверен, что на воробьиных собраниях, когда другие жаловались, что так ещё далеко до настоящей весны, воробьиха выскакивала с собственным мнением на этот счёт. И ей наверняка попадало от Бесхвостого, потому что Бесхвостый не переносил, чтобы ему противоречили.

9

Пришла наконец весна, настоящая, долгожданная. Игрались свадьбы. В один прекрасный день липа опустела. В саду остался только Патриарх. Был он бездомен – скворцы выгнали его из скворечника – и одинок. Бесхвостый что-то там устроил, сплёл какую-то интригу, словом, старейшина остался один-одинёшенек. Внезапно лишиться власти, доверия, оказаться отщепенцем, никому не нужным, лишним – это очень неприятно, правда? Мне было от души жаль старика. С того времени, когда он, изгнанный из скворечника, поселился на веранде, под самым потолком – на проводе от электрического звонка, я делал всё что мог, чтобы смягчить ему горечь одиночества и старости. Ибо воробушек старел, слабел с каждым днем. Он, правда, приходил ко мне. Но, сидя на столе, тяжело опирался на хвост. Ел пшённую кашу, но клевал её как-то нехотя, без аппетита. Смотрел на меня и время от времени ронял:

«Чир! Болят у меня крылья, знаешь?»

Или:

«Мир уже не тот, что прежде! Да!»

А иногда:

«Чир! Солнце теперь уже не греет так, как во времена моей юности, правда?»

А порой чирикал грустно-грустно, словно вздыхал:

«О, как одинока старость!»

С каждым днем старый воробей становился всё неподвижнее, равнодушнее, скучнее. Почти не сходил со своего места под потолком.

Входя на веранду, я кричал ему:

– Как дела, старина? – и насвистывал нашу воробьиную мелодию.

Он тогда отвечал мне сверху:

«Чир! Я тут! Спасибо, что не забыл меня! Но я к тебе не полечу. Устал я слишком!»

И вот как-то в разгаре лета, перед самым вечером, на веранду залетела упрямая воробьиха, Ячменёк и ещё несколько воробьёв. Они что-то кричали старику, что-то рассказывали ему, доказывали. Патриарх слетел к ним. И на окне веранды состоялось совещание.

«Видно, Бесхвостый оскандалился и воробьи хотят от него избавиться», – подумал я, видя, что старик неожиданно оживился и начал куда-то собираться. Он тщательно умылся в миске для питья, отряхнулся, причесался. Он казался помолодевшим, когда прощался со мной и напоследок ел пшено у меня из рук. Воробушек торопился, разбрасывал зерна, – он, который всегда так старательно выбирал каждое зёрнышко!

«Будь здоров! Спасибо тебе за всё!» – чирикнул он и поглядел мне в глаза так сердечно, как это умел только он.

Хотел было взлететь. И вдруг наклонился вперёд, потом сильно покачнулся назад. Поглядел на меня и упал навзничь.

Все маленькие птички умирают лапками вверх.

Мы похоронили Патриарха под розой, белой махровой розой, которая росла возле южной стены нашего дома. Там было кладбище животных, которые жили с нами и были близки нашему сердцу.

Европа

1

Европа? Часть света? Так о чём пойдёт речь – о географии, что ли?

Ничего подобного. Европа – это кот, вернее, кошка.

Она свалилась к нам как снег на голову. Вернее, как дождь. Было это ранней весной. Зарядил проливной дождь и надолго. Было холодно. Уже несколько дней не хотелось носа на улицу показать. Собаку на двор не выгонишь.

Видали такую чудную погодку? Видали? Тогда не удивляйтесь, что Крися, моя племянница, изо всех сил старалась не скучать и, несмотря на это, скучала. Я заметил это по вопросам, которые она мне задавала. Не сказать, чтобы они были особенно умные:

– А что было бы, если бы на дубе росли груши? А что было бы, если бы вода была не мокрая?

Слыхали такие вопросы? Ну, так позвольте мне их вам не повторять. Я люблю Крисю, и, поверьте мне, она девочка милая и неглупая. Но затянувшаяся непогодь хоть кого выведет из равновесия.

Наконец Крисенька вытащила свою любимую куклу Розочку. Что-то ей не понравилось в куклиной юбке. Начались примерки, кройка, шитье. Ножницы щёлкали, да и языку доставалось. Потому что Крися, когда что-нибудь делала, мучила свой язычок, будто именно на него взъелась. Прикусывала его то с одной стороны, то с другой. И, если только язык шёл в ход, можно было не сомневаться, что Крися чем-то серьёзно занялась.

– Ты слышишь?

– Что?

– Послушай-ка!

Крися оставила свои лоскутки. Мы навострили уши. За окном слышался явственный писк.

– Ребёнок плачет, – говорит Крися.

– Тогда, наверно, очень маленький.

– Наверно, ребёнок, – повторяет Крися. – Темно на дворе, он заблудился и не может попасть домой. А там мама волнуется!

– Так зачем же она отпустила такого малыша?

– Потому что не могла с ним пойти. Может, у неё ещё дети есть, больные? О боже, как плачет! Пойдём! Надо ему помочь. Возьмём его, погреем, узнаем, где живёт...

Крися уже готова была выйти.

– Давай откроем окошко, – говорю ей. – Плачет-то за окном. Посмотрим, кто там такой.

– Нет, нет! Чего там смотреть! Надо принести малыша в комнату, – упрямо твердила Крися.

Она уже направилась к выходу.

– Погоди-ка, – говорю я ей, открывая окно. – Может, этот ребёнок к нам сам придёт.

Мы услышали жалобный писк, хныканье, плач. Но того, кто плакал, не было видно. Крися высунулась в окошко. Я посветил лампой.

– Вот он! Вот он! Господи, какой мокрый!

На подоконнике сидел котёнок. Он весь пропитался водой и, видимо, озяб. С него так и лило, когда мы внесли его в комнату.

Вид у него был очень несчастный. Бедняжка плакал, широко открывая розовый ротик.

– Тётя Катерина, тётя Катерина! У вас есть огонь в кухне? Дорогая тётя, разведите огонь! – кричала Крися.

Она потащила котёнка в кухню. Там, вдвоём с Катериной, они принялись вытирать его, сушить, кормить, поить.

Вы видели когда-нибудь мокрую кошку? Ох, и безобразно она выглядит! Она перестаёт быть кошкой. Становится какой-то облизанной кишкой на четырёх ногах. Ничего пушистого! Мерзость!

И наш гость в первую минуту показался мне очень некрасивым. Поэтому я решил познакомиться с ним лишь после того, как его туалет будет окончен.

Я зашёл в кухню. На тёплой плите лежал тряпичный свёрточек.

– Спит, – шепнула мне Крися. – Не буди его, дядя!

– Погоди, дай котёнку выспаться, – буркнула и Катерина, когда я потянулся к свёртку. – Насмотришься досыта, когда бедняжка отдохнёт!

«Ого, – думаю, – Крисенька завербовала Катерину на сторону кота!»

Учтите: наша Катерина всегда заявляла, что все кошки фальшивые твари, рассказывала, будто знала семью, где кошка задушила ребёнка, твердила, что при одном виде кошки ей делается дурно.

– А как же нам быть с собаками? – спрашиваю.

– Пусть хоть одна попробует его тронуть, я ей покажу! – говорит Катерина. – Ты тут зачем? Кто тебя звал? – крикнула она на Тупи, который, привлечённый голосами в кухне, зашёл поглядеть, что тут происходит, в надежде – не дадут ли случайно лишний раз вылизать миски.

Тупи исчез молниеносно. Тем более, что Катерина схватила выбивалку. Выбивалки этой все собаки боялись как огня. Неизвестно почему. Никогда ни одну из них никто не тронул выбивалкой.

– Тётя, вы разбудили котёночка! – с укоризной воскликнула Крися, видя, что свёрток пошевелился.

Она подбежала к плите. Склонилась над тряпками и Катерина. Обе пробовали убаюкать котёнка. Но ничего у них не вышло.

Из свёртка высунулась белая мордочка. Огляделась, с аппетитом зевнула. Потом вылез весь котёнок. Посмотрел направо, посмотрел налево, посмотрел на нас.

– Смеётся! Смеётся! – крикнула Крися и хотела схватить котенка на руки.

– Вот ещё – кошка смеётся! – оборвала её Катерина. – Не тронь его, Крися. Поглядим, что он сделает!

Малыш отряхнулся.

– Дядя, да ты погляди, какой хорошенький! Правда ведь прелесть? – восхищалась Крися.

– Посмотрите, – говорю, – какое у него забавное пятно на спинке. Как будто у него там карта нарисована. Карта Европы.

– Да, да! Европа! – радовалась Крися. – Пусть так и называется – Европа. Дядя, пусть называется Европой! Не так, как все!

– Ладно, Европа так Европа, – согласился я.

Катерина возмущённо загромыхала кастрюлей:

– Слыханное ли дело, чтобы кто так называл кошку?! Да как можно так издеваться над божьей тварью? Всё у нас не так, как у людей! Одна собака – Тупи, другая – Чапа, как на смех!

– Да тётя же… – начала Крися.

– И слышать не хочу таких глупостей! Брысь ты! – крикнула она на котёнка, который покатил по плите пробку.

– Катеринушка, – говорю, – Европа – это часть света, в которой мы живём.

– Я не в Европе живу, а в Раве!

– И ещё Европой звали красивую женщину, такую красивую, что, когда ей однажды захотелось покататься, греческий бог Зевс превратился в быка и сам катал её на своей спине, понимаешь?

– Знать ничего не хочу про каких-то греческих чучел! Ладно, для вас Европа, а для меня Милок. Милок, и всё. На, Милок, попей молочка!

Так и стал наш пятнистый котёнок носить двойное имя: для нас с Крисей был Европой, для Катерины – Милком. Получалось, как будто у него есть имя и фамилия. Дальнейший ход событий показал, что его надо было звать Европа Милок, а не Милок Европа. Почему? Скоро сами узнаете.

2

Вы, конечно, знакомы с маленькими котятами и знаете, какие это весёлые создания.

– А наша Европа – самый весёлый котёночек на свете, – твердила с глубоким убеждением Крися.

– Да, такого озорника, как наш Милок, я ещё не видывала! – вторила ей Катерина.

Целых три дня шёл дождь. Что в это время у нас творилось, трудно себе представить. Котёнок наполнял собой весь дом. Только что прыгал по бумагам, а вот он уже на шкафу. Гоп! – и он на занавеске. С занавески – на буфет. Гуляет по стаканам, по бокалам. Как-то он прыгнул на горящую керосиновую лампу. Обжёг себе лапки. Но и не подумал плакать, жаловаться. Взъерошил шёрстку, посмотрел на лампу сердито и фыркнул: «Пфф! Пфф!» – да так сильно, что ламповое стекло, не выдержав кошачьего презрения, лопнуло и разлетелось вдребезги.

Котёнок ездил в корзинке для бумаг, катал катушки по всем комнатам, разматывал все клубки. Катерина однажды целый день искала моток, который он затащил под кушетку в гостиной.

– Милок, смотри у меня! – грозила она ему.

Но что можно было поделать с котёночком, который в ответ на все упрёки лишь озорно косился на вас и смеялся во весь рот! Потом он потягивался, выгибал дугой спинку, хвост ставил трубой и с места прыгал вам на плечо. Потрётся, ласково мурлыкая, о вашу щеку, раз, два – и его уже нет и в помине! Вот он, как бомба, упал среди кастрюль, в следующий миг сидит уже на печке, а спустя ещё мгновение гоняет катушку под шкафом.

Не подумайте, однако, что котёнок только забавлялся. Нет, он исследовал, изучал окружающий мир. И особенно занимали его три вещи.

Прежде всего – маятник стенных часов.

Котёнок заметил его, когда сидел на шкафу. Притаившись, долго наблюдал за ним.

«Блестит и танцует! Интересная штука. Впервые вижу!»

Он осторожненько подкрался к часам. Часы были старые, с гирями. Котёнок попробовал лапкой схватить маятник, но не мог дотянуться. Высунулся подальше и снова замахал лапкой.

– Киска, а ну-ка, брысь со шкафа! – говорю котёнку.

Мне эти махинации не очень понравились, тем более, что происходило это уже после случая с лампой.

Киска посмотрела на меня с презрением:

«Будет мне ещё тут мешать, когда у меня такое интересное дело!»

Осмотрела часы с одной стороны, осмотрела с другой. Ещё раз попробовала достать лапкой.

«Нет, так ничего не выйдет. Дай попробуем с полу!» Одним прыжком она очутилась на полу. Подобралась вплотную к стене и смотрит вверх: «Прыгнуть с земли, что ли?» И как даст свечку! Едва не сорвала часы.

– А ну-ка, пойди сюда, дружочек, – говорю котёнку. – Поломаешь мне часы. Знаем мы вашего брата!

Беру его на руки. Вырывается, царапается, фыркает от злости. Отдал его Крисе. Она его чем-то заняла. До вечера было тихо.

Катерина вносит ужин. С опозданием. Она не любит, когда ей об этом говорят, и всё-таки начинает сама:

– Ах, батюшки, уже семь! Это, значит, я с бельём провозилась…

– Уже полвосьмого, – говорю.

– Как полвосьмого?! Как раз семь бьёт!

Действительно, часы бьют. Бим! Бим! Бим! Считаем. Что такое? Семь, восемь… двенадцать, тринадцать, двадцать…

– Иисусе! Что же это? – кричит Катерина и – бух миску на стол. А часы бьют и бьют.

Это котёнок вцепился когтями в гирю для боя и едет с ней на пол. Как же тут часам не бить!

Я отцепил котёнка. Он дал стречка под кровать. Но, думаете, испугался? Не тут-то было!

На другой день, поутру – ещё ставни были закрыты – слышу грохот и кошачьи вопли. Вскакиваю с постели.

Часы едут по полу. Тянет их Европа, которая запуталась в цепочке и от ужаса кричит во всё горло.

– Прощайте, часы!

После часов Европа приступила к исследованию ванной.

Едва услышав, что из крана льётся вода, мчалась туда из самой отдалённой комнаты. Вскакивала на край ванны и впивалась глазами в водяную струю. Потом подбиралась как можно ближе и – хвать лапкой!

«Шумящая, прозрачная палка! И мокрая! Тьфу!» – кривилась она и отряхивала лапку.

Пробовала подобраться к струе с другой стороны, обойдя по краю ванну. Снова – хвать! И снова отряхивалась.

«Странно, странно! Где же у этой палки конец? – размышляла она и, нагибаясь, заглядывала в глубь ванны. – А, знаю!»

И забиралась под ванну. Там она долго искала конец струи. Потом опять – скок! И всё повторялось сначала.

«Что за чудеса!» – думала Европа.

Наконец однажды она чуть не утонула. Решив схватить струю сразу двумя лапками, поскользнулась и бухнулась в почти полную ванну! Крися как раз собиралась купаться.

Сколько тут было плача, жалоб! Европа с перепугу орала так, словно с неё живьём шкуру сдирали.

Думаете, после купания она потеряла охоту к этим экскурсиям? Как бы не так!

На другой день она снова была в ванной. Исследовала дно ванны. Разгуливала, всё внимательно осматривала и мурлыкала, словно чайник на плите.

Тут ей, видно, пришло в голову, что тайна скрыта не в ванне и не в кране, а в колонке. И без долгих размышлений она прыгнула прямо на раскалённый верх колонки.

«Яу! Ой-ой!» – крикнула она некошачьим голосом.

Долго потом бедняжка как ошалелая носилась по квартире.

И с тех пор уже избегала ванной. Тем более, что в это время у неё нашлось другое занятие.

У Криси на окне стояла большая стеклянная банка. Там жили золотые рыбки. Европа целыми часами просиживала перед этой банкой.

Ей не давало покоя то, что вот она видит в прозрачной банке рыб, а добраться до них не может.

Вот какая-то рыбёшка плывёт прямо на неё. Европа притаилась, не спускает с неё глаз. Ну вот сейчас поймаю, сейчас, сейчас! Прыгнуть – и всё! Кошечка напряжённо ждёт. Потом прыгает – и как мячик отлетает от стекла. Стукнулась головой о банку – вот и вся радость!

«Что ж, не удалось! Попробуем ещё раз!» – говорит про себя Европа и подкрадывается к банке с другой стороны.

И снова – бах головой в стекло! И всё-таки, несмотря на все удары судьбы, охота не прекращается.

На беду, кошке пришло в голову влезть на банку. Балансируя, как цирковой эквилибрист, прохаживалась она по краешку банки и, не спуская глаз с рыбок, обдумывала, как бы до них добраться. Всунет лапку – мокро. Вытянет её поскорей и с отвращением стряхнёт воду. А рыбы, как назло, плавают под самым носом. Ну вот же, вот они! Никак нельзя не сунуть лапку ещё раз. И опять мокро! А испуганные рыбёшки уходят на дно. Европа решительно села на край банки.

«Ладно, будь что будет! Намокну – пускай, зато поймаю!» – решила она и наклонилась…

Результат?

Результатом было то, что банка брякнулась на пол, а Европа одним скачком очутилась на шкафу!

А уцелевших рыбок пришлось посадить в другую банку и запереть в кладовой…

– Крися, – говорю, – не слишком ли много хлопот с этой Европой? Банка-то ладно, а вот часы! Не знаю, можно ли их будет починить.

– Милок же не нарочно, – вмешивается Катерина. – Разве он что в кухне тронул хоть раз? Часы упали, потому что крючок ослаб.

– А банка?

– Если бы Европа знала, что банка может упасть, то она бы, наверно, её не трогала, правда, тётя? – говорит Крися. – Вот вы, дядя, вчера сами разбили стакан. Все знают, что это вы нечаянно. Каждый может случайно разбить стакан. Это всем известно!

Всем, кстати, было известно и то, что я выпустил стакан из рук, потому что Европа неожиданно вскочила мне на плечо.

Но не ссориться же мне было с Катериной и Крисей! Я уж больше в дела Европы не вмешивался.

3

Знакомство Европы с нашими собаками произошло в первый же погожий день.

Европа вышла на порог. Солнышко пригрело, было светло и тепло. Кошечка с наслаждением потянулась. Огляделась. На пристенке, возле которого стояли собачьи миски, чирикали воробьи. Кошка припала к земле. Началась охота.

«Простите, барышня, что вы тут делаете?»

Европа оглянулась.

«Прочь, прочь!» – фыркнула она, увидев Чапу, который приближался к ней, вежливо виляя хвостиком.

«Не надо плеваться, это нехорошо, – заметил ей Чапа и попятился. – Очень прошу меня извинить, но я хотел бы выяснить, откуда вы, барышня, взялись?»

«Из дома я пришла, из дома!» – объясняла ему Европа.

«Видите ли, мы, собаки, не верим никому до тех пор, пока не удостоверимся лично. Разрешите…» – шепнул Чапа и вытянул к кошке морду. Понюхал. Но ещё не поверил:

«Как будто пахнет нашей хозяйкой… И кухней… Простите, пожалуйста…»

И снова придвинулся ближе. Обнюхал кошечку с ног до головы.

«Да, да, да! Странно, но факт! Несомненно, несомненно! – удивлялся он и придвинул нос к самой кошачьей мордочке. – Молоко, слышнее всего молоко. Ну что ж, молоко тоже неплохо, хотя я предпочитаю мясо». Он лизнул котёнка в ухо.

«Простите, я умываюсь сама!» – пискнула Европа. Но не отодвинулась. Чапа, пёс весёлый и вежливый, решил, что теперь, когда знакомство состоялось, можно и поиграть.

«Так вы охотились на воробьёв? Вы совершенно правы! Эти бездельники вечно всё таскают у нас из мисок! Айда за ними!»

И с такой готовностью бросился на воробьёв, словно веселее игры не было. Прыгал, бегал. Оглядывается, а Европа не тронулась с места.

«Надоело вам, барышня? Тогда поиграем во что-нибудь другое. Я тоже не очень люблю гоняться за птицами. Ещё ни разу не удалось мне ни одной поймать, – признался он откровенно. – Так во что будем играть? Я больше всего люблю французскую борьбу. Кто положит другого на лопатки, тот и победил. Поиграем? Ладно? Начали! Внимание!» – и прыгнул на Европу.

Он моментально прижал её к земле, кошка жалобно запищала.

«Защищайся, что ж ты!» – уговаривал её Чапа и делал вид, что собирается её укусить. Но кошечка плакала всё жалобнее.

«Пусти, пусти! – кричала она. – Отстань!»

Чапа отскочил. Кошечка села и не на шутку разревелась.

«Никогда не думал, что ты такая плакса, – удивлялся Чапа. – Больно тебе? Что ж ты молчишь? Ну и странная ты личность!»

На дворе появились остальные собаки, и Чапа поспешил сообщить им новость:

«Знаете что? Тут есть какое-то такое, пахнет Крисей и тёткой Катериной, ест только молоко и хнычет ни с того ни с сего!»

«Где, где?»

«А вон на завалинке. Слышите, как ревёт?»

«Это кошка», – говорит Тупи. Он был солидный пёс и Чапу ни во что не ставил.

«Кошка, кошка! – передразнил с возмущением Чапа. – Ты погляди, как пахнет!»

Все собаки направились к рыдавшей Европе. Обнюхали её сперва издали, потом долго водили носами по её шерстке.

«Ну что? Ну что?» – допытывался Чапа.

«Гм, гм! Пахнет нашим домом, это точно».

«Так что же?»

«Так, значит, это наша кошка», – решил Тупи – самый сильный и самый старший.

«Понятно, наша», – согласились другие собаки.

«А как с ней играть?» – добивался Чапа.

«Никогда не играю с кошками», – с достоинством отвечал ему Тупи и пошёл прочь. За ним – остальные.

Вот как Европа была принята на дворе. Обращались с ней вежливо, но и только.

Один Чапа завёл с ней дружбу. Он был ужасный лакомка. Стоило звякнуть тарелкой, чтобы он всё бросил и помчался на террасу, где мы в хорошую погоду ели. В этом отношении Европа ему не уступала.

Задолго до начала завтрака, обеда и ужина оба они уже сидели на террасе на скамейке.

– Ну, гости уже тут! Надо поторапливаться, – говаривала Катерина, заметив эту парочку.

И надо признаться, что они никогда не отнимали друг у друга кусков. Чапа только всегда проверял, что получила Европа, обнюхивая её мордочку, когда она кончала есть.

«Ага, знаю, булка! С маслом! И мне, и мне!» – просил он, заглядывая нам в глаза и переступая от волнения с ноги на ногу.

Ворчал порой на Европу лишь один соседский Лорд, пёс глупый и грубый, готовый жрать с утра до вечера. Он не позволял ей подходить к собачьим мискам.

Исподлобья глядел он на приближавшуюся Европу:

«Ты зачем? Не тррронь! Пошла вон!»

И раз даже укусил её. Европа закричала. Тут за неё вступился Тупи.

«Наш кот, – говорит он Лорду, – или не наш?»

«Ваш, но нечего ему тут вертеться!»

«А миска твоя?»

«Моя!»

«Ах, так?!» – крикнул Тупи, и в мгновение ока Лорд очутился на земле вверх ногами.

«Ай-ай, больше не буду!» – скулил он.

«Смотри у меня», – пригрозил Тупи и пошёл прочь. А Европа сидела на крыше сарая и старательно умывалась.

С тех пор она могла делать на дворе всё, что хотела, и так сжилась с собаками, что спала всегда исключительно в собачьей конуре.

Только раз у неё с собаками едва не вышел скандал. И из-за чего? Из-за мыши. Вот как это было.

В одном месте пол сарая прогнил. И возле этой дырки Европа просиживала целыми часами. Она чуяла мышей. Но, вместо того чтобы тихонько сидеть и терпеливо ждать, когда мышь выйдет из норки, она сама залезала в дырку. Только хвостик её виднелся.

Однажды входит в сарай Куцый, приятель наших собак. Видит Европин хвост, мелькающий в отверстии.

«Кошечка, что ты там делаешь?»

Европа вышла из норы и на него с упрёками:

«Ты мою мышь спугнул! Это ты во всем виноват!»

Куцый заглянул в дырку, понюхал.

«Есть, – говорит, – есть там мышь, не сомневайся».

«Я сама знаю, – говорит Европа, – третий день уже сижу у этой дырки».

«Да? – усмехнулся Куцый. – И до сих пор её не поймала?»

«Попробуй сам!» – буркнула Европа.

Куцый ничего не ответил. Он повернулся и ушёл. Подождал, когда Европа выйдет из сарая во двор. Шмыг туда! И уселся перед норой.

Ждёт Куцый и ждёт. Выглянула мышка. Куцый не шевельнётся. А когда осмелевшая мышь начала подбираться к миске, пёс – хап! – и сцапал её.

С мышью в зубах он вприпрыжку выскочил во двор. Сбежались все собаки. Куцый милостиво позволил им обнюхать мышь. Лорд хотел её отнять. Больше в шутку, чем всерьёз, потому что собаки неохотно едят мышей, началась гонка по всему двору.

Вдруг на крыше сарая появляется Европа.

«Отдай мышь! Это моя мышь!» – кричит она Куцему.

Куцый не обращает внимания и продолжает носиться по двору. Увёртываясь от Тупи, он оказался как раз под сараем.

Только этого Европа и ждала. Камнем свалилась она на собаку. Куцый бросил мышь. Пустился наутёк. Но кошка вцепилась ему в затылок. Куцый – давай бог ноги. А Европа сидит у него на шее и лупит по морде!

«Ай, ай!» – скулит Куцый. Рванулся, подскочил, сбросил с себя кошку – и поминай как звали.

Европа – за ним. Проводила его до самых ворот.

«Ну, ну, ну! – сказал Тупи. – Дала она ему взбучку! Я сам видел, как у него из носа кровь шла. Надо с кошкой поосторожнее!»