Текст книги "Однажды в мае"

Автор книги: Ян Дрда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

ГОЛЫМИ РУКАМИ

У Пепика дрожали ноги, но он во весь опор помчался к домику Гошеков.

«У моста… ружье… Велел передать Франта Испанец!» – твердил он на бегу, словно боялся забыть или перепутать это важное поручение. Восковое лицо убитой девушки, спокойное, как у спящей, и рана на левом виске мерещились Пепику всю дорогу. И трамвай, падающий набок, словно убитый слон…

У железной калитки Пепик остановился. Калитка не только не заперта, она даже приоткрыта, точно в спешке ее забыли захлопнуть. А отец… дома ли он? Или Пепик упустил драгоценную минуту, когда его можно было еще застать? А как тогда быть с поручением? Кому его передать? И где же отец возьмет ружье?

Встревоженный Пепик в смятении толкнул кухонную дверь. Ура! Отец дома! Очевидно, он бежал по улице и только что вошел в кухню – он еще тяжело дышал и, против обыкновения, не снял кепки.

– По радио какие-то призывы о помощи передают! Я об этом на улице слышал, – говорил он матери, настраивая радиоприемник.

Дверь скрипнула – отец вздрогнул и обернулся к Пепику:

– Где это ты шатался до сих пор?

– На мосту был, – ответил запыхавшийся Пепик. – Мы трамвай опрокинули и баррикаду уже сделали!

У Гошека руки зачесались, так хотелось ему встать и влепить Пепику хорошую оплеуху. Но тут волшебный зеленый глазок приемника загорелся и послышался слегка взволнованный, но все же твердый мужской голос:

– …немедленно пробивайтесь к зданию чехословацкого радио! Нас теснят эсэсовцы! Спешите нам на помощь! За свободу Чехословацкой республики! Мы защищаемся, помогите, дорога каждая минута!

Это звучало удивительно странно, словно говорили из какого-то другого мира. Но голос звучал настойчиво, искренне, будто тот, кто призывал на помощь, был близким знакомым и стоял тут же, в двух шагах. Пепик был испуган, но глаза его горели восторгом. Взгляд его встретился с суровым взглядом отца. Оба молчали. Но Пепик понял, что отец позабыл обо всем на свете – и о мосте, и об опрокинутом трамвае, и об оплеухе, которую собирался отвесить сыну. Отец был поражен сообщением радио. Поражен был и Пепик. Он чувствовал, что нельзя не пойти туда.

– Иди, папа… и я с тобой!

Гошек вздрогнул и одним прыжком выскочил за дверь. Пепик мгновение постоял в нерешительности, потом кинулся вслед за отцом, мать не успела даже остановить его. Во дворе Пепик увидел, что отец входит в свою мастерскую. Его охватил страх, что отец сейчас уйдет у него из-под носа. Он дернул железное кольцо, которое заменяло дверную ручку, и вбежал в мастерскую. Здесь было все прибрано и мертво, как в воскресенье.

Отец стоял у задней дощатой стенки и пытался просунуть свои толстые короткие пальцы в щель между досками. У него ничего не получалось. Тогда он схватил большой стальной пробойник, всадил острым концом в щель и резко его повернул. Доска затрещала и раскололась. Отец рванул ее, чуть не повалив весь сарайчик. Доска с грохотом упала на пол. Тогда он поглубже запустил руку в отверстие и достал… винтовку!

Покраснев от усилий, он просунул руку еще глубже в тайник, пошарил там и наконец нащупал клеенчатый сверток. Он разорвал клеенку. Слегка звякнули обоймы с патронами. Отец набил ими оба кармана. Потом проверил затвор, который так и блестел от смазки. Затвор ходил легко, щелкая отрывисто и резко. Винтовка была в порядке. Отец вставил одну обойму, нажав на нее ладонью, и, держа винтовку наперевес, точно шел в атаку, поспешил к выходу.

У порога мастерской он столкнулся с Пепиком. Казалось, только теперь Гошек увидел сына. Он покосился на винтовку и несколько растерялся, будто в руках у него было что-то неподобающее. Но тут же вспыхнул от гнева:

– Что тебе? Марш к матери!

– Я пойду с вами… папа, – жалобно взмолился Пепик.

Но отец не на шутку разгневался и поднял руку. Пепик хорошо знал, когда отец сердится по-настоящему. Пока он громко кричал и даже слегка замахивался, все это было вроде шутки и могло закончиться смехом, – отец просто захохочет, довольный, что немного попугал парня. Но, когда отцовские глаза наливались кровью, вены на лбу вздувались, а голос становился резким, почти сиплым, дело было и вправду дрянь. Отец отличался вспыльчивостью, и в такие минуты подвертываться ему под руку было опасно.

Вот и сейчас то же самое! Пепик понял это мгновенно. Но он не испугался. Он хорошо понимал, что истинная причина гнева не он, что отец люто, до глубины души ненавидит гитлеровцев, готов драться с ними и даже погибнуть за правое дело. Эта мысль сразу напомнила Пепику наказ Испанца. Отец, кинувшись вон, оттолкнул Пепика, но тот успел ухватить его за рукав:

– Папа… не ходи к радио! Тебе на мост надо, к нашей баррикаде! Испанец Франта велел передать!

Отец остановился, глядя на Пепика полусердито-полувопросительно:

– А откуда у тебя такой приказ?

– Он мне у трамвая сказал… Он сам! Хромой такой, с палкой!

– А что он там делал?

– Сначала ехал с нами… так просто… а потом трамвайные вагоны велел опрокинуть!

Пепик сбивчиво рассказал отцу, как было дело и как потом они встретили эсэсовцев и те убили кондукторшу. Отец подумал несколько секунд.

– Ну ладно, пойду туда!

Он со всего размаха хлопнул Пепика по плечу, так что тот даже присел. Потом, усмехаясь, побежал к калитке, придерживая ружье за ремень. Его подкованные сапоги тяжело громыхали по камням. Сворачивая за угол, Гошек обернулся и погрозил кулаком Пепику:

– Ни шагу из дому! Слышишь?

– Ладно, папа!.. – крикнул Пепик.

Но в следующую же секунду он очутился на улице.

* * *

Вокруг двух опрокинутых трамвайных вагонов, загородивших всю мостовую, в смятении расхаживало с полсотни взбудораженных мужчин. Всех ошеломило случившееся. Было ясно, что дело только начинается и теперь предстоит бой, который придется довести до конца. Он мог стоить жизни, но колебаний не было. Только никто не знал, что именно нужно сейчас сделать, с чего начать, за что взяться прежде всего.

И тут оказалось, что этот хромоногий с палкой, на которого полчаса назад в трамвае все так ополчились, – самый предусмотрительный и самый спокойный из всех. Оказалось также, что, в общем, он совсем не такой уж маловер и не все представляется ему в черном свете. Сейчас он действовал совершенно хладнокровно.

– Баррикада у нас уже есть. Дело хорошее, только ее еще укрепить следует. Баррикада понадобится как раз на этом месте. Фашисты непременно попробуют прорваться через Прагу с севера. Им на юго-запад, в Баварию, бежать придется. А может, к американцам. Но в Прагу мы их не пустим! Нам не хватает только оружия. Это первый вопрос.

Чумазый угольщик сунул руку под перевернутый эсэсовский «Мерседес», нащупывая что-то, словно форель под берегом, и наконец, улыбаясь, вытащил короткий немецкий автомат.

– А вот и оружие – для начала! – сказал он, высоко подняв автомат. – Беру его себе, друзья. Я имею право на него, во-первых, потому, что я его нашел, а во-вторых, я первый по алфавиту. Меня зовут Алоиз Адам. А. А. Я всегда первый по порядку!

Несколько мужчин тихонько засмеялись, остальные промолчали. Только Испанец спросил:

– А дальше что? Нам этого мало!

– На Бубенском вокзале с утра стоит воинский поезд! – воскликнул пожилой мужчина в серой шляпе.

Несколько человек закричали враз:

– Там оружие есть! Непременно!

– Пошли туда! А то еще перехватит кто-нибудь!

– Ну, значит, пошли! – внезапно решил угольщик Адам, по при этом вопросительно поглядел на хромого Испанца – что-то скажет он.

И, по правде сказать, не один он в эту минуту посмотрел на Испанца. Это сделали чуть ли не все. Никто не выбирал Испанца командиром. Но, когда потребовалось решать дело без долгих споров и проволочек, все невольно подчинились ему.

– Идите! Человек тридцать. Остальные останутся со мной, мало ли что может быть… – спокойно сказал Франта Испанец, но его голос прозвучал по-командирски твердо. – Ты, угольщик, за начальника. Подберитесь поближе, напролом идти вам ни к чему – из автоматов сметут. Подползти незаметно с флангов… и ударить! Ты в армии был?

Лойза ловко, с неподражаемой удалью поднес руку к козырьку кепки, словно отдавал честь начальству.

– Ну как же! Двойной срок отбыл, товарищ! Два года на службе, да еще два – за решеткой.

– За что тебя посадили? – спросил Испанец и, прищурившись, пытливо посмотрел на него.

– Стрелять не захотел, когда господа приказали…

– В кого? – тихо вырвалось у Франты.

– В «грязных оборванцев», как говорил наш майор. В шахтеров, на севере…

– Значит, взбунтовался?

– Так, самую малость. Я с майором… кулаками объяснился, – неохотно пробурчал угольщик, хотя в глазах у него так и прыгали озорные искорки.

– Ну, ступай! И добудь оружие! Главное… постарайся обойтись без потерь…

Тридцать человек бегом снялись с места, свернули между заборами в боковую улицу, оттуда донесся гулкий топот тяжелых сапог. Угольщик Адам с автоматом в руке бежал впереди всех. Под тяжестью богатырского тела Адама земля, казалось, вздрагивала.

Мужчина в серой шляпе, который сообщил о воинском поезде, изо всех сил старался не отставать от угольщика и, тяжело дыша, говорил ему:

– Поезд стоит… где кучи кокса навалены!.. Может, лучше всего… рассыпаться за ними… цепью… а потом… ударить всем враз!..

– Ладно, развернемся… Я их полью малость из этой спринцовки, – помахал угольщик автоматом, – а как подымется паника, вы немцев, значит, половчее руками хватайте! Ловите, как мотыльков! – рассмеялся угольщик собственной шутке и побежал что было силы.

«Войско» угольщика прибавило шагу. Всех подгоняло нетерпение – ведь они ждали этой минуты целых шесть лет.

Тем временем взволнованный Пепик нерешительно стоял в переулке неподалеку от своей калитки. Вернуться к баррикаде, которую он помогал сооружать собственными руками, нельзя! Ведь туда побежал Отец, и Пепику здорово от него влетит. Пуститься одному в долгий путь к радио Пепик тоже не решался. Будь тут свои ребята с реки – Тонда, Ярда, Карел, – дело другое. Или будь у него хоть ружье, как у отца. Но ребята сейчас работают, а может, и сражаются за рекой в Либени, а Пепик безоружный… А ведь Пепик Гошек понимает, что долг сейчас призывает всех. Всех… и его тоже!

Крутая улочка спускалась перед Пепиком уступами вниз. Вдруг он услыхал за углом тяжелое, хриплое дыхание бегущих людей. Мимо гурьбой протопали какие-то люди. Это боевой отряд, какие могут быть сомнения! Впереди всех Пепик заметил человека, которого видел час назад и очень хорошо запомнил. Да ведь это угольщик! Конечно, он! Для Пепика все было решено. Это чехи… и не просто чехи, это свои!!! Ведь он с ними… Этот проклятый трамвай!!! Не задумываясь, Пепик стремительно бросился за отрядом. Он был совершенно уверен, что это «свои», это его, его ребята!

Легконогому Пепику ничего не стоило через несколько секунд догнать мужчин.

– Куда мы? – крикнул он над ухом ближайшего соседа.

– За оружием… к вокзалу!

Объяснений больше не потребовалось. Пепику все стало ясно. Он принажал еще. Шесть-семь прыжков – и он уже поравнялся с угольщиком. Как тяжелый танк во время атаки, тот летел вперед во весь опор. «На третьей скорости», – с одобрением подумал Пепик, которому вдруг показалось, что угольщик подмигнул ему своим необычайно блестящим светло-голубым глазом, который удивительно ярко выделялся на лице, черном от угольной пыли. И, хотя угольщик ничего не сказал, Пепик понял, что тот принимает его в ряды бойцов.

* * *

Безжизненно застыл на запасных путях Бубенского вокзала воинский эшелон. Он состоял из одного служебного и двадцати товарных вагонов; все они были заперты и запломбированы. Эшелон притащился неизвестно откуда ночью, когда панический ужас охватил грязные серые толпы, которые еще несколько дней назад назывались «вермахтом» – вооруженными силами Германии. Теперь это было пораженное испугом, беспорядочное людское стадо. Немецкие солдаты совсем пали духом, не зная, куда ринуться. Они дрожали от страха при одной мысли о русских, которые преследовали их по пятам. Гитлеровцы думали лишь о том, чтобы спасти свою шкуру. Таков был моральный дух немецкой армии.

Но с внешней стороны все, казалось, обстояло благополучно, механизм военной машины продолжал еще действовать с неумолимой точностью заведенного будильника. У вагонов по-прежнему стояли часовые, в большинстве зеленые юнцы, к винтовкам по-прежнему были примкнуты штыки, и еще утром, в половине десятого, здесь бесновался начальник эшелона, рыжий гауптман. Он угрожал пистолетом машинисту, принуждая его ехать дальше на юг. Машинист ухмылялся, глядя на гауптмана сверху вниз, с паровоза.

– Ишь, чего выдумал, нацист! – сказал он и выпустил на подпрыгивающего гауптмана такое густое облако пара, что разъяренный немец совершенно в нем исчез.

А когда пар немного поредел, гауптман увидел, что паровоз и в самом деле мчится полным ходом… а состав стоит неподвижно. Пока немец спорил с машинистом, кочегар незаметно отцепил вагоны и с другой стороны вскочил на паровоз. И теперь паровоз на всех парах мчался к железнодорожному мосту через Влтаву.

Гауптман несколько раз выстрелил из пистолета вдогонку железному великану. Это было смешно и совершенно бесполезно. Потом он сменил обойму и побежал на станцию – протестовать.

Часовые по обе стороны запертых вагонов растерянно топтались в сапогах с короткими голенищами и перешептывались, когда оказывались близко друг от друга:

– Гляди, Фриц, какая бестолочь! Давай смоемся…

– Я понимаю, что бестолочь… да ведь у нас все равно нет штатской одежды…

– Попробуем сдаться в плен чехам…

– Не дури!.. Чехи взбесились!

И снова испуганные часовые молча глядели на ужасные запломбированные вагоны, к которым их приставили для охраны. Гауптман, целясь прямо в лоб первому попавшемуся ему на глаза железнодорожнику, орал как помешанный. Он должен немедленно отправиться со своим поездом на юг, или он всех здесь перестреляет.

– Вы останетесь здесь, – добросовестно объяснял ему на чистом немецком языке худощавый железнодорожник в очках, – для вас ни одного паровоза нет.

– А что мне тут делать, черт побери? – выходил из себя гауптман.

– Когда придут наши… вас возьмут в плен, – так же спокойно продолжал железнодорожник, словно объяснял, когда пойдет поезд до Кралуп, и даже, по привычке, поднес руку к козырьку.

Гауптман в бессильной ярости выскочил на перрон и вдруг увидел на соседних запасных путях десять паровозов под парами. Они были наготове… но предназначались уже для восставших чехов. Гауптмана чуть не хватил удар, и он закричал, что покажет этим негодяям, где раки зимуют, сию же минуту кого-нибудь расстреляет… Но тут неожиданно вопли немца смолкли– на всех десяти паровозах вдруг что было мочи заревели гудки.

Воздух задрожал от их оглушительного рева, а гауптман застыл около своего поезда… Это была не тревога. Гудки возвещали о свободе. По крыше длинного пакгауза пробежал человек с чехословацким флагом на длинном шесте, за ним другой – с красным советским. Флаги ярко выделялись на пасмурном небе, и у железнодорожников навернулись на глазах слезы. Но в это мгновение можно было не стыдиться слез.

И как раз, когда взревели гудки, угольщик Лойза Адам привел свою «армию» к кучам кокса. Бойцы молча растянулись длинной редкой цепью метров на пятьдесят.

Угольщик выглянул из-за кучи кокса, окинул взглядом часовых у неподвижных вагонов.

– Я из автомата дам очередь, а вы, ребята, действуйте! Прямо врукопашную!

Мужчины из его «армии» усмехались – все, мол, понятно. Странное дело: за эти полчаса, проведенные под началом угольщика, все почувствовали к нему какое-то удивительное, безусловное доверие. Все подчинились ему беспрекословно, уверенные, что угольщик точно знает., что делать. На задворках станции нашлась груда обрезков стальной проволоки. Их обычно употребляют при бетонировании. Видимо, это был какой-то лом, но в руках «войска» угольщика эти проволочные прутья превратились в оружие.

– Кто сразу не сдастся, бить без пощады! Церемонии разводить некогда!

Лойза Адам уже полз по крутому склону кучи, кокс с шумом сыпался из-под ног, но рев паровозных гудков заглушал все звуки, Потом угольщик решительно взмахнул одной рукой, затем схватил автомат и крепко прижал его к плечу.

Ра-та-та-та-та! – пролаяла первая очередь.

– Ура! Ура!

Кучи кокса вдруг зашевелились, словно огромное просыпающееся животное. На них внезапно появились бегущие человеческие фигуры. Трое самых расторопных часовых скорее от испуга, чем из желания сопротивляться, не целясь выстрелили. Но люди под предводительством угольщика, словно горящая лава, в один миг скатились с кокса на платформу перед поездом. Рукопашная схватка длилась недолго. С тормозной площадки одного из вагонов показался автомат фельдфебеля. Но он успел выпустить всего несколько пуль, потому что длинная очередь угольщика смела фельдфебеля под вагон.

Стычка длилась около минуты, почти никто серьезно не пострадал. И меньше всех – Пепик Гошек. Он стремительно кинулся с кучи мелкого кокса, поскользнулся и упал, а когда вскочил, битва была уже в полном разгаре. Пепик увидел дикую свалку, а секунд через двадцать все уже кончилось. И вот уже бойцы угольщика выбираются из толпы, победоносно потрясают в воздухе отбитыми у немцев винтовками. Никто не погиб. Только одному чеху, пожилому лысому человеку, который потерял в битве шляпу, прострелили плечо. Пальто было в крови, но он, словно ничего не замечая, кинулся за одной из отбитых винтовок. Побледневшие, почти позеленевшие от страха солдаты, дико выпучив глаза, покорно поднимали руки. У немцев был убит лишь один фельдфебель, пытавшийся стрелять из автомата.

Рыжий гауптман, сбитый с ног, поднялся с земли и походил сейчас на воронье пугало. Его мундир висел клочьями, будто его рвали сотнями крючков; фуражка свалилась, и его яркорыжие, огненные волосы бросались всем в глаза. Посиневшими, без кровинки губами он бормотал:

– Gnade! Gnade! Ich habe eine Famiiie! (Пощадите! Пощадите! У меня семья!)

Но о мщении никто не думал. Мужчины бросились к служебному вагону, откуда еще выскакивали перепуганные немецкие солдаты.

– Оружия! Оружия! Где оружие? – нетерпеливо требовали чехи.

Пепик Гошек проскользнул между взрослыми и первый смело вскочил в вагон. Здесь в пирамиде стояло десять винтовок. Пепик стал подносить к двери по две винтовки. За каждой тянулся десяток нетерпеливых рук. Не успел Пепик опомниться – винтовок как не бывало, а руки все еще протягивались к нему.

– Там больше нет! Честное слово! – громко клялся Пепик, роясь в измятых пятнистых плащ-палатках, разбросанных на полу. Найдя одну-единственную ручную гранату с деревянной рукояткой, Пепик сунул ее себе за пазуху.

– Ну, в других вагонах найдутся!

– Открыть остальные вагоны! Сбивай запоры! Живо!

Пепик бросился из вагона, чтобы не отстать. Без ружья отсюда он ни за что не уйдет – ведь он десять раз подряд попадает в бумажную розу. В углу он споткнулся о какой-то очень тяжелый предмет, прикрытый брезентом. Он обрадовался – может быть, это автомат, как у угольщика! Но, отдернув полотнище, был очень разочарован. Там лежала какая-то темносерая тяжелая штука, отдаленно напоминающая гигантскую гуситскую палицу, с длинной металлической ручкой и утолщенной верхушкой. Она походила на дубину какого-то злого великана. На что она? Пепик уже хотел отшвырнуть эту бесполезную громоздкую вещь в угол, но железнодорожник, который влез в вагон вслед за Пепиком, воскликнул:

– Ну-ка, покажи! Да это фауст-патрон! Говорят, замечательно бьет по танкам!

Железнодорожник потянулся к фауст-патрону, но Пепик по праву первого изо всех сил вцепился в свою находку. Глаза Пепика загорелись. Ни у кого из его товарищей, если даже они достанут себе первоклассные винтовки, не будет такого необыкновенного оружия. Если нападет неприятельский танк и если начнется паника, командир прикажет: «Позвать сюда Гошека! Живо!» А когда Пепик прибежит со своим оружием и доложит ему о себе, командир укажет на изрыгающее гром чудовище и скажет: «Гошек, стреляй! Только не промахнись!» – «Будьте спокойны, командир!» – отдаст ему честь Пепик и примется за дело…

Хотя, по совести говоря, он даже толком не знал, с какого конца надо стрелять из этой серой дубины и как с ней обращаться. Не беда, он научится! Пепик уже сейчас уверен, что из этого фауст-патрона он выстрелит так же хорошо и метко, как и из духового ружья. Он подхватил тяжелую дубину и вынес ее из вагона в объятиях, как младенца.

Между тем живая человеческая волна хлынула к остальным вагонам. Сбежались и железнодорожники. Еще утром они заприметили, что поезд охраняется очень строго, и были уверены, что в нем должно быть оружие, которое сейчас так нужно! На вагонах вместо пломб висели замки. Один взмах приклада – и замок треснул, как ореховая скорлупа.

– Осторожнее, ребята! Может, там взрывчатка!

Нетерпеливые руки отодвинули дверь…

И тут все в ужасе оцепенели.

Вагоны оказались битком набитыми людьми, похожими на скелеты. Они лежат и сидят на полу в самых различных позах, живые и мертвые вперемежку. От вагонов тянет тошнотворным запахом. У тех, кто еще жив, блестят глаза, губы беззвучно шевелятся – несчастные узники просят пить. Те, что посильнее, выбираются на свежий воздух. Немецкие солдаты, подняв руки, глядят на узников, словно на призраки.

У Пепика перехватило дыхание. Вдруг из соседнего вагона выпрыгнула темноволосая худая девушка. Ей лет восемнадцать или несколько больше. У нее большие горящие глаза, она одета в полосатое тюремное платье; на босые ноги намотаны грязные тряпки. Но, несмотря на жалкий вид, смуглая девушка необыкновенно красива.

Она подошла к железнодорожникам, которые спешили раздать узникам воду.

– Проше пана, – зашептала она тихо, но настойчиво и прикоснулась к локтю железнодорожника.

У него через плечо были перекинуты две винтовки, а в руках он держал не меньше десяти кружек с водой.

Сочувственно взглянув на девушку, он подал ей кружку.

– Нет, – решительно отказалась она и потянула за ремень одну из винтовок.

– Ну где тебе, девочка, с ней справиться… – добродушно отказал ей железнодорожник.

– Я естем не девочка… я естем повстанец варшавский! – гордо ответила она.

А железнодорожник, который не понял и половины того, что она сказала, уже отвернулся. Она жадно поглядела ему вслед опечаленными глазами. У Пепика защемило сердце. Будь он в силах что-нибудь сделать для нее, честное слово, он охотно расшибся бы в лепешку. Может, даже фауст-патрон… Нет, он ни за что его не отдаст. Эта штука не для девушек. Но у Пепика есть еще кое-что в запасе. Так и быть… если только она возьмет. Придерживая одной рукой фауст-патрон под мышкой, он полез за пазуху и подошел к польской девушке. Она удивленно посмотрела на него.

– На, держи… вот тебе для начала! – вырвалось у Пепика, но тут же от его храбрости не осталось и следа.

Он покраснел, словно пион, и проглотил слюну.

Девушка взглянула на него своими темными глазами и радостно схватила гранату. Для Пепика граната была невиданной, загадочной вещью, а польской девушке она, как видно, была отлично знакома.

– Спасибо! – сказала она по-польски и ласково улыбнулась Пепику. – Как тебя зовут?

– Пепик Гошек, – смущенно произнес он и протянул ей руку.

– А я Галина… запомнишь? – сказала она и крепко пожала руку Пепику.

– К радио! Два грузовика отправляются к радио! Те, у кого есть оружие, садятся перед вокзалом!.. – вдруг закричали из громкоговорителя.

– Я еду! Там сражаются наши! – воскликнул Пепик и схватил Галину за руку.